Простите за кляксы!

Петроград, Литейный 30.

7 апреля 1921 года

Многоуважаемый Борис Александрович.

Нынче один из любимейших моих праздников — Благовещение, и я заранее облюбовал этот день, чтобы ответить Вам на Ваше милое и неисчерпаемо-интересное письмо. Спасибо Вам и за все сообщенное и за готовность делиться со мной и дальше Вашими Фетовскими богатствами. Вы говорите, что уже 15 лет «влюблены» в него, и я понимаю, что нельзя другими словами обозначить чувства, возникающие при близком с ним общении. Я тоже именно влюблен. Влюбленность (у каждого своя особенная) и у Черногубова, и у обоих Никольских¹, и у Федины², и у нескольких других. — Кстати, знаете ли Вы Федину (В.С.Ильяшенко)? Он на год старше меня по Лицею и мы вместе были редакторами «Лиц<ейского> журнала». Милый, влюбленный, старательный, но неинтересный — все хочется ему, чтобы было «как у людей», и выходит похоже и скучно. — Но возвращаюсь к теме о влюбленности. Не странно ли и не знаменательно ли, что влюбленные, настоящие влюбленные толпятся только вокруг двух русских поэтов — Пушкина и Фета. Мне, по крайней мере, не приходилось видеть «влюбленных» в Лермонтова или Тютчева. Любят их, превозносят, но не живут ими и их тайнами.

То, что Вы сообщаете о составе Черногубовской коллекции me fait veun l’eau a la lonche³. Я знал, что у него много, но о таких сокровищах, как письма Елены Лариной, переписка с М<арией> П<етровной>, письма Соловьеву⁴, портреты и черновые рукописи, я не подозревал. Письма Фета к К.Р., письма Страхова и Нади мне удалось добыть в подлинниках⁵. Откопал и счет на камергерский мундир⁶! Достал, кроме того, все письма Бржесских, мужа и жены, с 50-х гг. по 1892, все письма Энгельгардт, все письма И.П.Борисова, 2-3 письма Любиньки, письмо Петра Аф<анасьевича>, письма И.П.Новосильцова, словом, все, что осталось от Фетовского архива после «разборки» его Черногубовым⁷. Но хранящееся у Черногубова сохраняет, тем не менее, свое первоклассно-важное значение и не хочется писать, не въевшись в этот неведомый еще материал. На Черногубова я нацеливался уже давно, благо его «влюбленность» заведомо прошла, но выстрелить очень трудно. Трудно его найти, трудно поехать, трудно его купить, ибо предвижу у него аппетит акулий. Кое-какие предварительные шаги предпринимаю, а там что Бог даст летом. Ваше письмо, во всяком случае, удесятеряет мою энергию.

А теперь позвольте «по существу» и не рассердитесь, если по некоторым пунктам я дерзну дружественно с Вами поспорить. Но спорить буду корыстно, в надежде, что, опровергая меня, Вы мне дадите еще много важного. Итак, снова пункты:

1. Лютеранская свадьба. Мне представляется несомненным, что Ф., цитируя в своих воспоминаниях (II, 275) предписание Консистории Мценскому протоиерею, имеет в виду указ Консистории протоиерею Иоанну Селиверстову от 28 августа 1822 г. № 2545. Копия с копии этого указа была послана в Комиссию прошений при перемене фамилии, а в своих мемуарах он не постеснялся изложить его «своими словами» и перепутать дату. Не перепутать даты он не мог, не умел. В этом указе Консистория не высказывает ни тени сомнения в том, что лютер<анский> брак состоялся. Все рассуждения Консистории исходят из признания этого факта. Неужели же Консистория, взявшись за это дело, причинившее ей немало неприятностей, стала бы основывать свои суждения на голословном заявлении Шеншина и не истребовала от него документов, удостоверяющих его лютер<анский> брак? И что значит упомянутое в том же указе «позволительное за скрепою» свидетельство старика Беккера⁸ на вступление Шарлотты в брак с Ш<еншиным>? Это свидетельство было приложено к прошению Шен<шина>, поданному в Консисторию. А совершать подлог он бы не стал⁹.

Если бы я поехал в Германию и попросил бы там какого-нибудь пастора обвенчать меня с г-жой N. без предоставления документов, то мне бы, конечно, пришлось потом очень сожалеть о столь опрометчивом поступке. Но речь идет не о 1921, а 1820 годе и герой события — русский улан, степняк-помещик, предводитель дворянства, человек, умеющий и приказать, и напугать. Немцам того времени этот тип русского офицера был хорошо знаком, а гессенцам, в частности, этим поставщикам царских невест, приходилось, вероятно, особенно считаться с своеобразными замашками таких молодцов. На Семенковича полагаться нельзя, но к его сообщению об «аллегорическом» рассказе Фета (про священника, обвенчавшего свою собственную жену) следует прислушаться¹⁰.

Мне думается, что Шеншин венчался с Шарл<оттой> по лютер<анскому> обряду.

2. Еврейская кровь. Вы думаете, что она от отца и что отцом был ас<ессор> Фет. Как не хочется с этим соглашаться! В сущности, у Вас в пользу этих предположений только два довода, и притом оба отрицательные: 1) не похож ни на Елиз<изавету> Петр<овну>, ни на Аф<анасия> Неоф<итовича>; 2) придворные Беккеры не могли быть евреями. Передача сходства — дело капризное. Ученые, создающие теперь новую науку «Евгенику», рассказывают по этому поводу много любопытного (кстати, они очень заинтересовались Фетом и наседают на меня со всякими анкетами). У черноглазых родителей зачастую рождаются голубоглазые дети «в бабушку», «в прадеда» или «в дядю», и если ребенок не похож ни на мать, ни на того, кого считают его отцом, то это вовсе не значит, конечно, что этот человек ему не отец. И притом, Вы основываетесь, по-видимому, исключительно на Борисовском портрете Аф<анасия> Неоф<итовича> и говорите, что никто из детей Аф<анасия> Неоф<итовича> не вышел в отца. Да можно ли так доверяться этому портрету? Акварельный портрет требует большого мастерства, именно мастерства, а не только способностей. А Борисов какой же мастер?¹¹

Затем Беккеры. Если бы евреев не допускали на придворные и высокие военные должности, то как же могли этим придворным разрешить выдать дочь за еврея тут же, на глазах у этого щепетильного двора? А если Шарлотта могла выйти за еврея, то и старик Беккер мог быть женат на еврейке. А, может быть, и сам, не будучи евреем, был «еврейского происхождения». Ведь это кровь стойкая, иной раз десятками поколений ее не вывести. И недаром же все, кто знал Фета, утверждают, что у него была еврейка-мать. То же говорит и Толстой, знавший его еще очень молодым и экспансивным и имевший, может быть, случай слышать что-нибудь по этому поводу от самого Фета¹².

А вот, как мне кажется, и новый положительный довод в пользу отцовства Шеншина. Почему он назвал его Афанасием? Неужели он согласился бы дать это имя — свое имя сыну немчика, к которому мог испытывать только презрение?

Теперь — знаменитое письмо Фета невесте. Я говорил с человеком, который это письмо читал и... забыл содержание. Ему «помнится», что Ф. называет себя там сыном Шеншина и еврейки, но он не уверен, что это так и просил меня на него не ссылаться и этим смутным его припоминанием не пользоваться. Но и это все-таки довод¹³.

3. Об истории с бароном Шеппингом я слышу от Вас впервые. Это великая драгоценность. Побольше бы таких эпизодов собрать. Ведь эти-то щелчки и заставили Фета наращивать ту жесткую корку, которая так непроницаемо скрывала «девственный тайник»¹⁴. Если есть у Вас еще что-нибудь в этом роде, пожалуйста, напишите.

4. Вопрос о флигель-адъютантстве немаловажен. Разумеется, Вы правы, — Государь Фета не знал и Фету, как таковому, своих вензелей не стал бы давать. Но командир полка Курсель мог бы оценить его деловые способности, как ценил их Бюлер, и мог бы назначить его полковым адъютантом, как назначил же Бюлер. А адъютанту шефского гвардейского полка на коронации, конечно, дали бы флигель-адъютантство. Может быть, со стороны Курселя это было пустое, ни к чему не обязывающее обещание заведомо уходящему офицеру. Но если это обещание было серьезно, то отказ Фета от этой блистательной возможности достоин внимания.

Неужели Вы думаете, что Фет в своих воспоминаниях способен был по- хлестаковски наврать, и что никакого обещания не было?¹⁵

5. Как странно, что мы с Вами, не сговариваясь, сошлись во мнении о Софье Андр<еевне> Толстой. Я тоже всегда думал: вот бы Фету славная жена!

6. О любви Нади я только догадывался. Относительно связи, думаю, что сплетня. Он бы меньше говорил о ней тогда в своих воспоминаниях. Не правда ли?

7. Елена Ларина. Сколько тут страшного! Позвольте задать Вам ряд вопросов: 1) почему Вы думаете, что это было самоубийство (я тоже так думаю, но мне хотелось бы верных доказательств)? 2) почему Вы считаете посвященными ей стихи «Долго снились мне вопли рыданий твоих»? 3) если это действительно она, то, как толкуете Вы слова:

«...Нет радости мне,

Как Тебя умолил я — несчастный палач!»¹⁶

8. Относительно Бржесской хочется мне с Вами спорить ожесточенно, но это вышло бы очень длинно. Ограничусь поэтому «провокационными» утверждениями. Судя по ее письмам и по его стихам, связи не было. Были долгие, сложные отношения, мучительные для Фета. Было хитрое (до самой глубокой старости) кокетство из-за ограды. Оградой был муж, стоявший между ними и после смерти. Фет не хотел перешагнуть через свою дружбу с ним. Недаром написаны стихи:

Кто скажет нам, что жить мы не умели,

Бездушные и праздные умы,

Что в нас добро и нежность не горели

И красоте не жертвовали мы?¹⁷

Если вспомните, что понимал Фет под «умением жить» и под «красотой» отношений, то смысл этих стихов станет яснее и подтвердит, мне кажется, мои догадки. Думается, что именно Бржесская, а не героиня «Студента», и была «вторая»¹⁸. Убейте меня доводами фактического свойства, и я сдамся (хотя и с сожалением).

Что же касается героини «Студента», этой неизвестной Лизы, Е.С.Р., за которую Ап. Григорьев молиться не мог¹⁹, то едва ли тут было что-нибудь серьезное. Ведь это был 1842 год. Думается, что Фет не считал этого эпизода важным событием своей жизни. В противном случае он непременно рассказал бы об этом в своих воспоминаниях. А «Студента» своего он немножко приукрасил деталями, понатасканными из других романтических его историй: тут и Софа Золотницкая помогла, и бедная M-lle Б.

9. Напишите, пожалуйста — ведь упоминаемые в «Воспоминаниях» Онухтины (I, 257 и дальше) — это Апухтины? Нет ли еще таких трюков с переделкой фамилий?

Не трудно ли Вам читать мои грязные каракули и не трудно ли отвечать на них? В каком бы растрепанном виде Вы ни прислали мне «Ледоход», я буду Вам бесконечно благодарен²⁰. Единственное, чем я могу Вам служить, это журнал «Дом Искусств», книжечка стихов А.Блока и воспоминания Горького о Толстом²¹. Высылаю их под бандеролью. Очень интересно мне Ваше мнение о журнале. Не нравится мне это учрежденьице. Можете себе представить, Гумилев заявил недавно Ал<ександру> Ал<ександрови>чу, что считает Фета совершенно бездарным. Удивительно, что А<лександр> А<лександрович> принимает это an sérieux и изумляется.

Вы упоминаете о моем отце так, будто встречались с ним. Скажите пожалуйста, где и когда?

Еще раз большое Вам спасибо.

Искренне Вас уважающий

Блок.

P.S. Чем Вы меня поразили, это Панаевой. Нельзя ли каких подробностей? Никак этого не ожидал²².