Журнал "Наше Наследие" - Культура, История, Искусство
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   

Редакционный портфель Письма Г.П. Блока к Б.А. Садовскому. 1921-1922

От редакции | Оглавление | Письма: 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 17a 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 | Фотоматериалы


9

7 июля 1921

Дорогой Борис Александрович.

Нечаянной и большой радостью было Ваше письмо. Я подходил сейчас к дому и думал: напишу ему сегодня так — либо Вы захворали, либо на меня за что-нибудь сердитесь, либо доклад мой пришелся не по сердцу и не хотите меня огорчать. Все три возможности скверные. И тут Ваше письмо!!! Сами расшифруйте эти восклицательные знаки — кажется, весь лист заполнил бы ими. Ваш суд — для меня в своем роде единственный. Спасибо и за чудесные стихи — «владыки мира», это мне понятно до конца и так близко, что больше нельзя1. А при мысли о Ваших Фетовских сокровищах, которые Вы согласны обменять, — захлебываюсь. Все уже развешено в уме. Как Вам не совестно говорить «маклачу». Между нами этого никогда не будет и не может быть. Мысль так и жужжит, просверливая пути к Феофану и Минеям2. Модзалевский скоро возвращается из Санатории, и тогда можно будет говорить о деле. Увижу я его завтра вечером в Царском и покажу ему список Ваших автографов.

Венгеров, штаны и бакенбарды — это chief d’oeuvre! Но Вы знаете — кое-что все-таки новые области. Верного пути они еще не нашли, но трепыхаться по-старому тоже нельзя, и в этом они правы. Ну, скажите, неужели же Белинский, улавливание «общественных мотивов», «социальных типов»? Или устанавливать «мировоззрение» поэта, распарывать его стихи, подбирать лоскуточки в цвет и сметывать их во что-то соответствующее вкусу критика. Или просто говорить: ах, как это хорошо, а это как дурно, а это гениально, а это нечестно и т. д. Все это, конечно, не то. Но отрываться от содержания вещи, анатомировать ее, непременно подводить ее под какую-нибудь формулу — это тоже мне противно, не знаю почему. Ясно мне одно — человека в поэте изучать необходимо, нужно это делать, не отделяя человека от поэта, нужно про Пушкина говорить так: такого-то числа утром Пушкин ездил к Карамзиным, днем обедал в клубе и говорил о том-то, приехал домой и написал такое-то стихотворение, а вечером танцевал у таких-то. Когда вся жизнь будет так пройдена, ясны будут все стихотворения, ясны по-новому. Я, во всяком случае, только так и могу3.

Нест. Алекс. Котляревский4 на моем докладе не был — пренебрег: чей-то двоюродный брат читает, а идти до Миллионной далеко. Потом, по наущению покровительствующего мне Гофмана, попросил у меня мою статью, около месяца не удосуживался ее прочесть. Наконец прочел и сейчас же меня вызвал. «Черт Вас знает, еще попортишь Вас, пожалуй, не знаю я Вас совсем...» А потом сказал мне то же, что сказали Вы, в очень сходных с Вами выражениях. Это было три дня назад и все эти три дня я хожу шалый. А тут еще Вы подбавили, да как!

Котляревский мне сказал, что «требует» от меня книги о Фете и по такому же плану, какой Вы одобряете, я ему этого плана не подсказывал. Все это жизнь мою совершенно меняет. Страшно и хорошо! Только бы Бог помог.

Статья моя будет напечатана в новом историко-литературном журнале «Начала»5. Я в конце добавлю кое-какие библиографические примечания (без сносок на них в тексте) и дам целиком все ответы Фета в альбом признаний.

Бржеский на еврея не похож, а с Вл. Соловьевым какое-то отдаленное сходство есть. Голубоглазую старушку зовут Мария Васильевна Миллер. Она дочь Варв. Александровны Безродной (Дородной — «Я знаю, гордая, ты любишь самовластье»6). Совсем опустившаяся, растерявшая воспоминания (лишь бы обед получить в Доме Литераторов). «Ваша фамилия Блок? Петр Львович не Ваш отец? Я помню — такой блондин, когда я была барышней, он за мной в Петергофе немножко ухаживал». Хороша была очень, должно быть. И матери ее видел портрет — та обольстительна.

Познакомился еще с племянником Бржеской Добровольским. Пришлось чуть ли не в Гавань к нему ездить.

Эти люди почти никогда не могут рассказать ничего существенного, ничего красочного, но достаточно того, что увидишь их, услышишь их голоса, услышишь, как они говорят: «Моя тетушка Александра Львовна». От одного этого как-то сразу приближаешься к этой тетушке и увереннее о ней пишешь.

Про Лернера Вы говорите совершенно верно. Я теперь его часто вижу — он у Гржебина на ролях обер-корректора по стилистической части. Это дрянь очевидная и злостная7. Зовет меня порыться у него. Пойду и пороюсь. Он мне по Бржескому дал очень ценные указания. Кстати: Бржеский, а не Бржесский, два «с» только Фет почему-то писал.

Погружен я в Барсуковского Погодина. Вы правы, что это биточки. Исследователю с ним горе, все урезано, переврано, бессистемно. А все-таки книжка хорошая, и Барсуков хороший, и Погодин хороший. Особенно Погодин. Знаете, что это такое, по-моему, Погодин? Это — Россия. Случалось мне на охоте ночевать у крестьян. Дадут большое лоскутное одеяло, прокисшее, грязное, блошливое. Залезаешь под него со страхом и носовым трепетом. А потом так облежишься, так пригреешься, такое оно мягкое, теплое, уютное, что ни на какие пуховики не променяешь. Вот и Погодин — и скупой, и мелочный, и смешно-честолюбивый, и вообще смешной, иногда рассердит, раздосадует, и все-таки это — Россия, милая, толстобокая и великая. Слава Богу, что Вы не едете за границу. Умерли бы там духовно без Погодиных8.

Относительно снов это верно: — не нужно поддаваться, настраиваться. Но я не очень боюсь, я насмотрелся этого, и настраиваться не люблю, да и голова у меня тяжелая, спокойная, хотя наследственность и скверная. У деда Льва Александровича последние два года жизни были отравлены меланхолией чернейшей, близкой к помешательству, и все заказывал на все вещи чехолки и футляры: заведет серебряный передвижной календарь и сразу к нему стеклянный колпачок (и календарь и колпачок пропали у нас в деревне вместе со всем, что было в доме). Отец Алекс<андра> Александр<овича> тоже был человек ума беспокойного и мрачного. Двадцать с лишком лет в его Варшавской квартире все оставалось так, как в тот день, когда уехала от него жена с грудным ребенком — даже зыбка пустая на том же месте. Он сидел в кресле сгорбившись, уставившись глазами (прекрасными) в одну точку и говорил: «Мои жены...» Он был два раза женат и обе очень скоро ушли. Голос был похож на Ал<ександра> Ал<ександровича> — монотонный, медленный, с деревянными звуками.

С Алекс<андром> Алекс<андровичем> нехорошо. У него воспаление сердечных клапанов и неврастения, очень жестокая и очень страшная. Видеться с ним нельзя. Это действительно величайшее несчастье. Я бы сказал так: Пушкин, Фет, он, Лермонтов, Тютчев. Страшно за него. Наша матушка любит этак развалиться и придавить жирным боком — вот, мол, у меня какой сынок народился, а я его взяла, да и заспала9. А задавленный, умирая, все-таки любит ее без памяти, и я люблю. Надо бы вопить о помощи ему, да только как помочь? Дело не в шпике и не в какао.

А неврастения штука скверная. И наследственность тут опасна. Мы все неврастеники. Помню, было у меня время, когда я не мог лечь спать. Сидел до 8 утра в кресле, в углу, мечтал о кровати, мерз, кошмарничал, засыпал сидя со свисшей головой, вставал сломанный, а на следующий день то же. Было и так — пока день и солнце, как мертвый, солнце зайдет — ожил10.

«За всем тем» несколько вопросов по Фету.

1) «Наш шеф — владыка полусвета», «День искупительного чуда» — в связи с тем, что вы рассказывали о Фете и Ал<ександре> II, бродят разные мысли. Как Вы думаете, полусвет это lapsus или намеренный каламбур? Как толковать «искупительного»?11

2) Не приходилось ли Вам слышать, что Фет в юности пользовался псевдонимом «Рейхенбах»? Откуда могла взяться эта фамилия?12

3) Остроухов мне говорил, что Ю.Никольский показывал ему какую-то статью Фета, где его profession de foi13 по искусству. Что это такое? О<строухов> говорит — большая библиографическая редкость14.

4) Что Вы скажете о книге Дарского «Радость земли» и кто он такой?15 «Не ндравится мне». Так не нужно писать — обслюнявил.

Еще несколько вопросов, но длинно и сейчас некогда. До другого письма.

Вспомнил, что о Пушкине я не точно, не полно сказал в начале. Как-то не вытанцовывается. Надо не расчленять, брать всего, не брать стихи и не брать человека, а брать человека, написавшего стихи, чем монолитнее, тем лучше.

Про «Пушкина и его соврем<енников>» завтра спрошу Модзал<евского>16.

Письмо пока не отправляю. После свидания с Б<орисом> Л<ьвовичем> допишу.

Еще один вопрос. Не знаете ли Вы, когда и где опубликовано впервые стихотворение Фета из Мицкевича «О, милая дева, к чему нам, к чему говорить». У

Б. Никольского оно помечено 1853 г., а на самом деле это конец 1840. Как досадно, что Б<орис> В<ладимирович> Н<икольский> не опубликовал библиографии стихотворений. Наверное, у него было все. А второй раз проделывать это не хочется — глупо. Спрашивал у Лернера — не знает. Может быть, случайно Вам попадалось.

Не знаете ли каких-нибудь наивно-ярких мемуаров по Москве конца 30-х, начала 40-х, не заезженных.

Вспомнил опять «владык мира» и быт, окрашенный этой идеологией. Мне пришлось немножко его хлебнуть. Было одно время намерение повесть написать, где начало на этом фоне, а потом уездная глушь и потом уединение совершенно. Было и начало, и сейчас иногда в голове страница сложится. Только не люблю сочинять. Как-то стыдно. Больно уж легко: захотел — Ив<ан> Ив<анович> пошел направо, захотел — налево. Что же это такое? И нынче зимой еще рассказик написал, только совестно за него. А вот за все Фетовское не стыдно — это правда.

 

12 июля

Вчера видел Лернера и, согласно Вашему желанию, заговорил с ним о Вас. Он оскалил желтенькие Одесские зубки и сказал: «Садовской мне и нравится и не нравится». Далее он объяснил, что ценит в Вас поэта и что все, написанное Вами, хорошо в той мере, в какой это написано поэтом. Говорил про похвальный «пиэтет к традиции» и т.д. А осуждал за публицистичность, за то, что стараетесь оживить умершее миросозерцание: «Помилуйте — он здесь, в Петербурге, в дворянской фуражке ходил!» Но вообще отзывался он не злобно, уважительно и кончил словами: «А человек он хороший, добрый». После этого я сообщил ему, что переписываюсь с Вами. «Пожалуйста, непременно передайте ему от меня большой и дружеский поклон».

А сегодня я познакомился с Гумилевым и хочется с Вами поговорить о нем. До последнего времени я судил его строго и, собственно, без достаточных оснований, т.к. читал отдельные его стихотворения в журналах и только. А недавно попался мне его сборник «Костер». Там есть прекрасные вещи. Например, «Мужик» (Распутин). Знаете —

 

                         В чащах, в болотах огромных

                         У оловянной реки

                         В срубах мохнатых и темных

                         Страшные есть мужики.

 

В «Змее» места есть тоже чудесные:

 

                         Как сверкал, как слепил и горел

                         Медный панцирь под хищной луною,

                         Как серебряным звоном летел

                         Медный клекот над Русью лесною.

 

Прав Вас<илий> Леонид<ович> — это своеобразная русская романтика. Я сказал Гумилеву, что мне это понравилось и что нехороша только предпоследняя строфа про парня и прибаутку.

— Да что вы? Неужели вам это нравится? Я этим не очень доволен.

Стал что-то плести, что символ должен оставаться символом, что змей не должен превращаться в человека, змей так змей... «Я, как акмеист...» и поплел еще что-то, чего я, по правде говоря, и вовсе не понял. Понял только, что он, как Полонский — глуп, а поэт, и поэт настоящий, хотя и не первостатейный. А как читает стихи — ужас один!

 

                         «Я бросаю в Каспи-и-и-и-йское море...»

 

с какой-то заведомо-фальшивой музыкой.

Физиономия отвратная, какая-то непристойно-голая, глаз косой и глупый, рот — щель помойная и череп, череп! А говорят — женщины его любят.

Понравилось мне в нем, что об Алекс<андре> Алекс<андровиче> он говорил хорошо: «Я не потому его люблю, что это лучший наш поэт в нынешнее время, а потому, что человек он удивительный. Это прекраснейший образчик человека. Если бы прилетели к нам Марсиане, и нужно было показать им человека, я бы только его и показал — вот, мол, что такое человек».

А вот другое. Вышел сборник новых поэтов «Дракон» (у меня еще нет). Самое удивительное, что там поэты расположены по алфавиту: Адамович, Блок и т. д. Этого еще не приходилось видеть — до чего переругались, значит17.

Еще об Алек<сандре> Александровиче. Мой двоюродный брат Н.Н.Качалов познакомился недавно с девушкой, которая говорила, что страдает ясновидением, и рассказывала про себя много печального. Раз у нее был бред. Лежит в кровати и слышит, что за стенкой торгуются «по ее душу». Потом вся комната наполнилась нестерпимым всеобъемлющим шумом, безобразным гамом миллионов безобразных голосов. И она понимает, что шум этот всегда, только она с первых дней рождения привыкла не слышать его, а теперь вот услышала и сейчас не вынесет, погибнет от этого шума. Знаете, как часы тикают тут близко все время, а слышишь их только иногда. Ал<ександр> Ал<ександрови>ч тоже такой — слышит все время то, чего мы, слава Богу, не слышим, привыкли не слышать. Стоит у какой-то щели, а из нее хлопьями мрак валит. Он задыхается, отворачивается и видит нас: жалко ему, потому что любит нас и понимает наши радости и досадно, что мы радуемся, когда мрак на нас летит. И выходит досада в жестких жгучих рифмах. Помог бы ему Господь захлопнуть ногой щель и взглянуть наверх.

Провел с Борисом Львовичем прекрасный вечер в Царском, в санатории, перед желтыми от заката березами. Он сегодня вернулся сюда. «Пушк<ин> и его совр<еменники>» будет Вам выслан. А на днях решится и с автографами — тогда и письмо отошлю.

 

23 июля

Пребезобразная у меня привычка затягивать отправку готовых писем и почему затягиваю — сам не знаю.

Результаты переговоров с Пушк<инским> Домом такие: им, по-видимому, очень хочется приобрести Ваши вещи, особенно хочется Пушкина, потом Гоголя18, остальное им не очень интересно. Цену сами назначить не решаются — просят Вас, говорят, что таксы устойчивой нет теперь и т. д. Затем хотят посмотреть автографы собственными глазами, убедиться, какие они. Я в этих делах совершеннейший невежда, а потому излагаю все это, вероятно, довольно глупо. Но, тем не менее, советую Вам — напишите прямо Борису Львовичу и назначьте цену. Думаю, что миллионов не дадут — у них просто нет таковых, но несколько сот тысяч получить можно. Если это «Вас устроит» (кажется, в Одессе так говорят), пришлите Ваше собрание показать с Вас<илием> Леонидовичем. Люди они честные — не упрут19.

Ни Четьи-Минеи, ни Добротолюбие мною еще не найдены, несмотря на упорнейшие поиски, но надежды не теряю. По-видимому, Ч<етьи>-М<инеи> достать труднее, Д<обротолюб>ие — легче. Придется до осени отложить — потерпите, пожалуйста.

А<лександру> Ал<ександрови>чу все еще плохо.

В понедельник я уезжаю, наконец, и пробуду в Торопце до начала Сентября. Не помню, писал ли Вам свой адрес: г. Торопец, Псковской губ., Никол<аевская> ж. д., Ново-Святицкая слобода, дом Т.А.Трофимовой. Пожалуйста, непременно мне туда напишите, буду ждать очень нетерпеливо. Погружусь там в Фета всецело, только бы не залениться. А вернусь — начну, Бог даст, жизнь свою ломать: службу переменю.

Если бы Вы знали, как мне хочется с Вами повидаться. Так, на досуге вечером у окна поговорить, не торопясь, «обо всем». Думаю, что спорить нам бы не пришлось, а то я терпеть не могу споров и ссор, а многие любят — Лернер, например. Был я у него как-то, рылся в его антикварной лавочке, выбирал Фетовское, нашел по литературе порядочно мне неизвестного. Квартира у него — сущий хлев. Я сидел и выписывал, а он напротив зубоскалил. Рассказывал, что где-то, не то в «Осколках», не то в «Стрекозе» была картинка: кто-то кого-то бьет по морде и подпись:

«Ряд волшебных изменений милого лица».

Любит он до страсти своего пса: рыжий, зловонный, толстохвостый, с облезшей спиной.

— Зачем вы его держите?

— После этого вы меня еще спросите, зачем я детей держу.

Этим псом придется кончить — пора укладываться.

Дай Вам Бог всего хорошего.

Сердечно Вас любящий

Блок

Княжнин — живехонек. Я Вам наврал, что он умер — кто-то мне сказал, а я и поверил. Осенью постараюсь с ним познакомиться. Книга его мне очень нравится20.



От редакции | Оглавление | Письма: 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 17a 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 | Фотоматериалы

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru