Издательство «Копейка» было основано тремя дельцами-компаньонами — Бенедиктом Адольфовичем Катловкером, Александром Эдуардовичем Коганом⁶³ и Михаилом Борисовичем Городецким. Как и все удачливые издатели — Маркс, Каспари, Сытин, — эти компаньоны начали дело без копейки наличных денег, оперируя кредитом. Через три-четыре года у них уже была собственная, оборудованная по последнему слову тогдашней техники, типография, собственный дом и почти не осталось долгов. Издательство выпускало «Газету-копейку», «Журнал-копейку» с иллюстрациями, юмористический «Листок-копейку», еженедельник «Всемирная панорама», прекрасно иллюстрированный журнал «Солнце России», журнал «Волны» по типу ежемесячников, и уголовно-приключенческие романы. Катловкер редактировал «Всемирную панораму» и другие издания, кроме «Солнца России», которое редактировал Коган. Городецкий ведал исключительно коммерческой частью. В первые же месяцы своего существования «Газета-копейка» стала одной из самых распространенных газет. Для привлечения читателей Катловкер заказал некоему Льву Максиму⁶⁴ приключенческий роман «Антон Кречет». После появления первых глав романа тираж газеты быстро скакнул вверх. Издатели потирали руки, но вскоре Лев Максим прервал писание романа, не доставил очередной главы и куда-то исчез. Тираж стал падать. Пробовал писать роман сам Катловкер, но тираж продолжал падать. Тогда издатели разыскали в каком-то притоне запойного Льва Максима, приняли меры к его отрезвлению, повысили ему гонорар и заставили продолжать роман. Тираж стал повышаться снова. Но вскоре романист опять запьянствовал, и его с большим трудом удалось засадить за работу. Это повторялось несколько раз, но возня с автором романа окупалась: роман в большом тираже был издан отдельным изданием и быстро разошелся, немало дав барыша ловким дельцам. Даже после революции любители этого жанра платили частникам-букинистам за «Антона Кречета» большие деньги. Издатели «Копейки» привлекали к сотрудничеству в своих изданиях писателей, не скупясь на авансы. Я печатал во «Всемирной панораме» и, изредка, в «Солнце России» стихи и рассказы. Имени у меня не было, но Катловкер никогда не отказывал мне в небольших авансах. Случалось, что я в неделю два раза брал рублей по двадцати пяти. Правда, я давал в журнал материал довольно часто, и долги скоро покрывал, но эта щедрость меня, признаться, удивляла. Причину ее я понял, когда секретарь редакции Дембо под большим секретом сообщил мне, что по поводу моих стихов и рассказов получались от читателей письма. Обычно такие письма от авторов тщательно скрывались, чтобы они не «зазнались» и не потребовали увеличения гонорара. Даже письма, присланные в редакцию с просьбой передать автору, от писателей скрывали по тем же мотивам.

Заведовавший коммерческой частью издательства Городецкий, высокий, худощавый, с козлиной бородкой, нервный субъект, недружелюбно косился на получающих авансы и сам денег никому не выдавал. Но однажды он удивил всех моих приятелей. Как-то в ожидании Катловкера я подсел к столу знакомой сотрудницы бухгалтерии. Городецкий, пробегая мимо, волком покосился на меня, потом подскочил ко мне и строгим хозяйским тоном осведомился:

— Вы что здесь делаете?

— Жду Бенедикта Адольфовича.

Он отскочил, забегал по конторе, потом подскочил снова и раздраженно зачастил:

— Господин Карпов, я вам должен сделать замечание. У вас вошло в систему брать авансы!

Меня взбесил хозяйский тон. Я вскочил и, хватаясь за спинку стула, резко его оборвал:

— Замечаний делать вы не имеете ни малейшего права. Я не гимназист, а вы — не классный наставник. Я с вами никакого дела не имел и не хочу!

Городецкий, видимо, не ожидал с моей стороны такого взрыва. Он отскочил и снова забегал по конторе. Минут через пять ко мне подошел сторож и подал записку:

— Михаил Борисыч просил вам передать.

Я развернул записку и с удивлением прочел: «В контору. Выдать г. Карпову авансом в счет гонорара сорок рублей. М.Городецкий».

Я вертел в руках бумажку и не верил своим глазам. Когда я, получив деньги, вышел из редакции, мне навстречу попался Александр Рославлев.

— Ты откуда? Из «Копейки»? Катловкер там?

— Нет ни Катловкера, ни Когана. Один Городецкий шагает по конторе, как тигр по клетке.

— Вот досада! Деньги нужны до зарезу, а от Городецкого — как от козла молока.

— Клепаешь на человека, Александр Степаныч! Сейчас я только что получил от Городецкого авансом сорок рублей.

— Рассказывай сказки кому другому!

— Верно говорю. Не сказка, а радостная быль. Дал аванс Городецкий.

— Ну, значит он сошел с ума! — решил Рославлев и торопливо добавил: — Побегу к нему, пока он снова в разум не вошел!

И, похожий на Портоса из «Трех мушкетеров», поэт зашагал в «Копейку».

После этого случая я встретился с Городецким у писателя Владимира Ленского⁶⁵ в Шувалове. К моему величайшему удивлению, он оказался любезнейшим человеком и интересным собеседником. Когда я рассказал Андрусону об этой встрече и о впечатлении, которое на меня произвел «свирепый» Городецкий, тот мне пояснил:

— Ничего в этом удивительного нет. Свирепость у него напускная, этого дело требует. В «Копейке» компаньоны играют роли, как актеры на сцене. И эти роли у них заранее распределены. Катловкер играет роль строгого редактора, который дает аванс только тому, кому следует. Коган, для рекламы, играет роль щедрого издателя и иногда дает аванс даже тем, кому не следует. А Городецкий — большой добряк, но боится своей доброты и играет роль свирепого стража входа… в кассу. Иначе писатели проходу ему не дадут, разорят его авансами!

Как я ни был наивен, но над оригинальными умозаключениями приятеля только посмеялся: в доброту издателей я уже не верил.

После революции, в 1924 году, я встретил Катловкера в Москве в «Рабочей газете», где он одно время заведовал конторой, позже он заведовал конторой газеты «Батрак». Городецкий умер, а Коган, как я слышал, эмигрировал и издавал в Берлине журнал «Жар-Птица».

В это же время в Питере австрийским подданным Пенгольцем было организовано пресс-бюро для снабжения литературным материалом провинциальных газет. Кроме пресс-бюро, в конторе Пенгольца было еще несколько выгодных предприятий: бюро объявлений, посредническая контора и, наконец, бюро по распространению волосорастителя «Джон Кравен Берлей». Во всех газетах и журналах пестрели объявления этого дошлого американца, где он сообщал: «Я был лысым, отец мой был лысым и дед был лысым. Но я изобрел средство для ращения волос и отрастил на лысине густую шевелюру. Даже дед мой и отец стали волосатыми. К объявлениям прилагалось два рисунка. На одном из них был изображен субъект с головой голой, как колено, на другом — тот же субъект, но с прической папуаса. В конце объявления предлагалось за пробный флакон чудесного волосорастителя выслать на имя представителя Джона Кравена Берлея — Пенгольца четыре семикопеечных марки.

Наивных людей было много, и письма с марками поступали к ловкому предпринимателю пудами. Пенгольц имел от этих объявлений тройную выгоду: получал марки, взамен которых посылался флакон жидкости сомнительного качества, так как знаменитый волосораститель изготовлялся в маленькой каморке доморощенным химиком — шестнадцатилетним парнишкой, в свободное время исполнявшим обязанности курьера, затем часто получался денежный заказ и, наконец, адрес заказчика. Такие адреса «живых» заказчиков и подписчиков имели большую ценность: их охотно покупали распространявшие по почте разные товары ловкие дельцы, предлагавшие часы «и еще двадцать необходимых каждому вещей за рубль девяносто копеек», и издатели, рассылавшие по таким адресам объявления о подписке на журналы и газеты. Издатели тщательно следили, чтобы их адреса не попали в чужие руки, но сами они никогда не отказывались от предлагаемых краденых адресов. Пенгольц торговал и адресами. Выгодным предприятием являлись и пресс-бюро. Провинциальные газеты нуждались в литературном материале и чуть ли не в рамках печатали стихи, рассказы и фельетоны столичных авторов. Платили они Пенгольцу по две копейки за строчку, каждый рассказ печатался газетах в сорока. Сотрудникам же пресс-бюро платило по пятачку за строчку прозы и по 10 копеек за строчку стихов. Впрочем, для авторов эта комбинация была выгодна, так как давали они в пресс-бюро вещи, ранее напечатанные в других изданиях. Приносили сразу несколько рассказов и получали гонорар. Редактор пресс-бюро Михаил Семенович Лапидус не удивлялся плодовитости писателей, приносивших сразу три-четыре рассказа, тут же мельком их просматривал и шел в кабинет к Пенгольцу с запиской на гонорар. Конечно, Лапидус отлично понимал, что за такую ничтожную плату он оригинальных рассказов от профессионалов-писателей не получит. Да и вообще, всучить редактору вместо оригинальной вещи перепечатку среди литературной братии грехом не считалось. Особенным мастером по этой части был Александр Рославлев.

— Вот это стихотворение, я особенно люблю! — смеясь, говорил он приятелям. — Оно было напечатано двадцать раз!

Уличенный в обмане, он цинично смеялся в лицо обиженному редактору:

— Что ты, старик, высказываешь какие-то смешные претензии? Говоришь, что это стихотворение было раньше напечатано в «Ниве»? Было! Чем же твои читатели хуже читателей «Нивы»? И они его с удовольствием прочтут! Стихотворение хорошее!

Сам владелец пресс-бюро Пенгольц плохо владел русским языком и, разумеется, ничего не читал, из провинции жалоб не поступало, — все было в порядке.

Когда я познакомился с Лапидусом, он прямо мне заявил:

— Платим мы мало, но сразу и аккуратно. Давайте какое-нибудь старье, хотя бы напечатанное раньше.

Лапидус когда-то издавал в Екатеринославе газету, но прогорел и очутился в Питере. Одинокий вдовец, он жил в крохотной меблированной комнатушке на Невском. Все его имущество заключалось в старом чемодане и паре брюк на стене.

— Я нарочно вешаю их на стену на виду, — шутил он. — Брюки, по-моему, все-таки комнате придают жилой вид!

Единственным у него близким человеком была дочь, но эта юная девица жила в каком-то закрытом пансионе. Для нее Лапидус экономил каждую копейку и часто сидел в компании в кафе, скупясь истратить гривенник на стакан чаю.

Однажды при встрече он мне торжественным тоном объявил:

— Ну, Николай Алексеевич, для нас с вами открывается широкое поле деятельности. Пресс-бюро — это ерунда с постным маслом. Вы знаете журнал «Север»? Выходил он несколько лет тому назад, имел огромную подписку, потом прекратился. Сейчас его издатель Николай Федорович Мерц хочет его возобновить. Сам старик немного отстал от жизни и поэтому ему необходимы хорошие помощники. Меня он пригласил редактором, вас я рекомендовал на должность секретаря. Завтра заходите ко мне часиков в шесть вечера, пойдем к Мерцу и окончательно договоримся.

На другой день мы отправились к издателю. Двери нам открыл сам хозяин — высокий, стройный, голубоглазый старик с коротко остриженными серебряными волосами и окладистой серебряной бородой. Одет он был в хорошо сшитый сюртук. Два месяца я у него работал, виделся с ним ежедневно и не заметил на нем другого костюма. Казалось, этот красивый старик даже спит в сюртуке.

В просторной, хорошо обставленной квартире, он жил вдвоем с женой и из экономии не держал прислуги, хотя у него в банке на текущем счету числилась немалая сумма денег.

Мерц пригласил меня в кабинет, усадил в удобные, обитые кожей кресла и сразу заговорил о деле. Да, он хочет возобновить издание журнала, когда-то имевшего большую подписку и пользовавшегося большим успехом у читателей. Но необходимо привлечь к участию в журнале новые литературные силы, и в этом он надеется на нашу помощь. Он уже составил объявления о подписке и собирается дать их в столичные и провинциальные периодические издания. Кроме того, он собирается пустить журнал в розницу, чего раньше не делал. В качестве бесплатных приложений объявляет, как ему посоветовал Лапидус, полное собрание сочинений Джека Лондона, но с переводчиком пока не договаривался. Ему известно, что Лондона уже переводили два переводчика — один для издательства «Атенеум», другой для издательства «Прометей».

— Мы вполне одобряем ваш план, — заявил Лапидус, когда издатель закончил свое сообщение. — Все помнят ваш прекрасный журнал, провинция предпочтет его разным «Родинам» и «Пробуждениям». Наконец, подписчиков для всех хватит. Но дело надо начинать немедленно, подписное время на носу. Давайте окончательно договоримся, Николай Федорович, и с завтрашнего дня начнем действовать.

Мы сразу договорились. Лапидус должен был получать двести рублей в месяц, я — полтораста. Я должен был править корректуру, предварительно прочитывать поступающие рукописи и вести переговоры с авторами.

На другой день я аккуратно явился на работу к 10 часам утра и напомнил Мерцу о необходимости привлечь к участию в журнале современных молодых писателей. Мерц несколько секунд размышлял, потом со вздохом сказал:

— Видите ли, Николай Алексеевич, у меня остались неиспользованные и уже оплаченные старые рукописи, которые я считаю необходимым использовать. Есть рассказы Потапенко, Авсеенко, Баранцевича, Зарина, стихи Ратгауза, Аполлона Коринфского и рукописи провинциальных авторов. Я принесу вам этот материал, соблаговолите его просмотреть

Он принес мне огромную папку пожелтевших от времени рукописей. Я был разочарован. От этих рукописей веяло духом седой древности. А я воображал, что мы обновим журнал, достанем произведения молодых писателей, подберем для первого номера особо талантливые вещи. Но старик Мерц был скуп и не хотел тратить деньги на гонорар. Я пытался ему втолковать, что составленные из устаревшего материала номера журнала не будут иметь успеха и сорвут подписку, что авторы, которых он собирается печатать, утратили былую популярность, что лучше даже составить первые номера из перепечаток, которые можно получить по дешевке у молодых авторов, приводил ему в пример составленные из перепечаток и пользующиеся успехом еженедельники, но все было напрасно: Мерц был непоколебим.

Неладно получилось и с объявлениями о подписке. Вместо того, чтобы напечатать их в должном количестве, издатель заказал десяток небольших клише и дал их в малораспространенные издания, где объявления стоили дешевле. Несмотря на наши протесты, он пустил журнал в розницу без яркой, бросающейся в глаза обложки, что было совершенно бессмысленно. Журнал терялся среди других и не мог привлечь внимания читателей.

Мерц был неглупый и культурный человек, но скупость мешала ему наладить издание журнала, который, при некоторых необходимых затратах, мог бы иметь успех.

Вышла история и с приложениями. Когда вышел из печати первый номер журнала, необходимо было уже печатать обещанную подписчикам первую книгу Джека Лондона.

— Не знаю, как и быть, — жаловался Мерц, — никак не могу договориться с переводчиком. А книгу необходимо через два дня сдавать в набор.

— Все это можно устроить, — сказал, подумав, Лапидус. — Вот, Николай Алексеевич возьмется за это дело. Он вам переведет первую книгу — «Сын Солнца».

— А разве вы знаете английский язык? — удивленно взглянул на меня Лапидус.

Прежде, чем я успел ответить, Лапидус спокойно заявил:

— Ну, для этого совсем не надо знать английского языка. Он возьмет два перевода и сделает из него третий.

Мы с Мерцем удивленно переглянулись.

— Это пахнет жульничеством, — сказал я. — От такой работы вы, Михаил Семенович, меня увольте! Переводите сами!

— Да, это неудобно, — поддакнул Мерц.

Но Лапидус стал горячо убеждать нас, что такой метод «перевода» ничего нечестного из себя не представляет, что такие вещи делались и делаются и что, наконец, пока мы дадим листов пять печатных, а потом Мерц найдет переводчика. Надо же спасать положение!

В конце концов, мы с Мерцем согласились. Я достал два разных перевода «Сына Солнца» и проработал дня четыре, переделывая почти каждую фразу. Листа четыре уже было готово, но совесть моя была нечиста, и я вдруг заявил Мерцу:

— Нет, Николай Федорович, эта комбинация с переводом мне претит. Как хотите, а я от нее отказываюсь. Никаких денег мне не надо.

— Она мне и самому не нравится, признался Мерц. — Устроимся как-нибудь иначе. Попробую найти и договориться с переводчиком.

Номера журнала были серые и неинтересные. Подписка его была небольшая, а в розницу журнал совсем не пошел. Редактировал его и расклеивал сам Мерц. Я правил корректуру, ездил в типографию и вел переговоры с изредка забегавшими — главным образом, начинающими — авторами.

Роль Лапидуса свелась к роли консультанта, которого внимательно и благожелательно выслушивал издатель, но поступал по-своему.

Сначала Лапидус являлся каждый день, с полчаса беседовал с Мерцем, с полчаса болтал со мной о пустяках, потом исчезал. Потом появлялся не чаще одного раза в неделю. Зато в дни выплаты жалованья приходил аккуратно. А я высиживал положенные часы. Так продолжалось месяца два. Наконец, я не вытерпел и заявил Мерцу:

— Николай Федорович, я получаю жалованье, но пользы от меня почти никакой. Корректора вы найдете втрое дешевле. Даром получать деньги я не желаю. Разрешите мне уйти.

— Что вы, Николай Алексеевич, — запротестовал Мерц и, как будто, искренно, — вы мне нужны. Мы еще поборемся. Обновить журнал не поздно. Подумаем… Посоветуемся…

— Нет, в успех я уже не верю! — твердо заявил я. — Даром деньги получать не хочу.

Мы расстались дружески. Зато Лапидус накинулся на меня с упреками:

— Кто вас тянул за язык отказываться от работы? Мерц когда-нибудь намекал вам, что вы не нужны? Какое вам дело до того, что журнал не имеет успеха? Вина в этом не ваша, сам Мерц виноват. Ведь он вас не увольнял? Вы и меня поставили в неловкое положение! И мне теперь приходится отказываться от работы!

— Какой? — ехидно спросил я. — Что вы делали, уважаемый Михаил Семенович? Давали советы, которые Мерц принимал к сведению, но им не следовал. Двести рублей за это многовато!

Это была первая наша размолвка. Через месяц наши пути разошлись окончательно. Лапидус выкинул фортель, которого я никак от него не ожидал.

Недели за три до рождественских праздников он предложил мне дать ему два рассказа для новогодних номеров южных газет.

— Представитель этих газет заболел и поручил набрать материал мне, — пояснил он. — Завтра я зайду к нему, а вечером можете у меня получить за них гонорар.

Но гонорара я не получил. Лапидус заявил мне, что рассказы мои забракованы представителем.

— Рукописи я вам верну на днях, — добавил он, — сунул их куда-то. На днях поищу, не пропадут.

Но рассказов обратно я не получил. Каково же было мое возмущение, когда случайно встреченный мной представитель этих газет сообщил мне, что рассказы напечатаны и что Лапидус получил гонорар.

Я считал старика искренним другом, нечестность его возмутила меня до глубины души, и я прекратил с ним знакомство.

Интересен был конец этого человека. Каким-то образом он попал на учредительное собрание нового русско-английского акционерного общества по торговле мороженой рыбой. За какие-то услуги получил несколько акций бесплатно. Но акции, кажется, не имели цены и не котировались пока на бирже.

Однажды, когда я сидел в комнатушке у Лапидуса, тот извлек из старого чемодана, валявшегося под кроватью, пачку перевязанных лентой бумаг и, протягивая их мне, шутливым тоном проговорил:

— Вот вам подарок. Акции, которые сделают вас богачом!

— Что вы, что вы, Михаил Семенович! — так же шутливо отозвался, с комическим ужасом отмахиваясь от пачки. — Писатель — и вдруг богач! Я тогда не напишу не строчки. Исчезнет основной стимул моего творчества — погоня за авансами! А я привык жить ими. Благодарю вас, оставьте эти драгоценные бумаги у себя и богатейте на здоровье!

— Я бы сейчас продал их за полтинник! — заявил Лапидус, швыряя пачку в чемодан и пинком ноги отправляя его на прежнее место, под кровать. — Давно надо бы выбросить в помойку, а вот храню, черт знает, зачем.

Через несколько месяцев Лапидусу случайно попался в руки биржевой бюллетень, и к величайшему удивлению он убедился, что акции русско-английского общества по торговле мороженой рыбой не только стали котироваться на бирже, но и стоят больших денег. Он стал вдруг богачом. Это так подействовало на старика, что он с акциями в руках упал на кровать и умер от разрыва сердца.

Уходя от Мерца, я решил искать постоянной работы в других редакциях. Существовать с семьей на литературный заработок было трудно. Для того чтобы заработать двести рублей в месяц, необходимо было написать пять-шесть мелких рассказов для еженедельников. Систематически работать я еще не привык, и писал обычно в месяц два-три рассказа. В то время Евгений Эдуардович Сно предложил мне довольно оригинальную работу — перебрать клише в клишехранилище издательства Богельмана.

Богельман издавал десяток уличных журнальчиков — «Двадцатый век», «Стрекозу», «Всемирный юмор», «Журнал-фарс», «Женщину» и другие. Журналы распространялись исключительно в розницу в железнодорожных киосках, где их покупали в погоне за легким чтивом пассажиры. Эти издания приносили Богельману огромный доход. «Двадцатый век» издавался по типу «Нивы», но составлялся исключительно из перепечаток. Во «Всемирном юморе» большей частью помещались снимки с картин иностранных, главным образом французских, художников в духе «ню» и переводные рассказы в духе «Декамерона». В «Журнале-фарсе» — рисунки раздетых и полуодетых красавиц, пошлейшие анекдоты и глупейшие, мало остроумные «мелочи». Самая откровенная и беззастенчивая порнография культивировалась на страницах этих журналов. Писатели с именами не стеснялись продавать, однако, перепечатки в «Двадцатый век».

Журнал «Женщина» пытался конкурировать с популярным московским «Журналом для женщин» и «Дамским миром», помещая «полезные советы» и сочиненную переписку с мифическими читательницами.

Все эти журналы составлял Сно. Не редактировал, а именно составлял, так как редактировать там было нечего. Делалось это таким образом. Расклеивая новый номер, Сно весь материал и рисунки брал из старых номеров тех же журналов, справедливо полагая, что при розничной продаже случайные читатели систематически этих журналов не читают. Наконец, материал в номере подавался в новых комбинациях и к нему добавлялся материал из старых номеров журналов других, подчас уже угасших, издательств. Главными сотрудниками Сно были клей и ножницы. За грошовый дополнительный гонорар сам Сно писал для журнала «Женщина» «Полезные советы хозяйкам» по косметике, по уходу за кожей лица, по солке огурцов и так далее. И сам же смеялся по поводу этих писаний:

— Воображаю, что будет, если какая-нибудь дура воспользуется моими рецептами и советами! От моих кремов и способов сделать кожу нежной у старой лошади шкура слезет!

После революции, году в 1926-7-м такие полезные советы одно время культивировались в многочисленных профсоюзных журналах во Дворце труда. В газете «Батрак» один халтурщик, специализировавшийся в этой области и исключительно существовавший на гонорар с этой вредной чепухи, поместил «полезный совет», в котором рекомендовал для очистки деревенских труб от сажи наложить в печь высушенных будыльев — стволов подсолнечника, и зажечь. И, по его словам, весь пепел вместе с сажей вылетит на крышу. Халтурщик лишь забыл прибавить, что, избавившись от сажи, хозяева вдобавок могут полюбоваться эффектным зрелищем — пожаром своей избы, так как вместе с сажей вылетит и горящий пепел и зола и зажгут соломенную крышу.

В этом же роде были и полезные советы Сно.

Переписку с читательницами в журнале «Женщина» вел тот же Сно. Он сочинял письма от имени несуществующих поклонниц журнала и отвечал на эти письма. Подписывал он свои ответы каким-то аристократическим псевдонимом, в подражание популярной «Игрушечной маркизе», подвизавшейся на этом поприще в другом журнале. В таких вещах Сно имел уже опыт, так как раньше ему пришлось работать в каком-то питерском женском журнале, где другой журналист, его приятель, вел переписку с читательницами, избрав себе поэтический псевдоним «Ночная фиалка».

Про Ночную фиалку Сно рассказывал забавный случай. В редакцию женского журнала явилась приехавшая из провинции молодая помещица и выразила горячее желание познакомиться с Ночной фиалкой. Она восхищалась стилем, пышными метафорами, лиризмом и вообще талантом Ночной фиалки. В ее пылком воображении рисовался образ моложавой, милой, приветливой, культурной женщины-аристократки, в строгом английском костюме, с нежным сердцем и отпечатком тихой грусти на породистом лице. С просьбой познакомить ее с талантливой писательницей она обратилась к околачивающемуся в редакции Сно.

— Сейчас Ночной фиалки нет в редакции и неизвестно, когда она будет, — любезно сообщил ей Сно, — но, если желаете, я вас провожу к ней на квартиру.

— А будет ли это удобно — беспокоить ее на квартире?

— Вполне. Она будет польщена познакомиться с поклонницей ее таланта.

Приезжая была в восторге. Сно привел ее в грязнейшие «меблирашки» на Лиговке, где обитала Ночная фиалка. Его спутница, охваченная волнением перед встречей с талантливой писательницей, сначала не обратила внимания на подозрительный вход и грязную лестницу, совсем не гармонировавшие с обиталищем нежной аристократки, и лишь очутившись в полутемном коридоре с запахом кошек и щей, пугливо схватила спутника за руку и вскричала:

— Куда это мы идем?

— К Ночной фиалке, — хладнокровно отозвался Сно и распахнул перед ней дверь.

В маленькой клетушке за столом сидел лысый, с неряшливой щетинистой бородой, растрепанный субъект в грязной нижней сорочке и что-то усердно строчил. На столе стояла бутылка водки, стакан и тарелка с солеными огурцами.

— А, Женька! — весело закричал субъект, завидев гостей, — Проходи, дерябнем по рюмочке. А я с утра угобзился зело. Скакахом и беззаконно вахом. Где ты подцепил эту шмару? Прямо — краса природы, совершенство! Проходите, мамзель-стриказель, дербалызнем по единой!

— Боже! — в ужасе вскричала приезжая. — Кто это такой?

— Ночная фиалка, — спокойно отозвался Сно. — Имею честь представить!

Приезжая бомбой вылетела из комнаты, а вслед ей загремел дружный хохот Сно и Ночной фиалки.

В издательстве Богельмана Сно работал года четыре и зарабатывал около тысячи рублей в месяц. Плотный, голубоглазый, с светлыми кудрями и золотистой бородкой, он походил на мушкетера времен Людовика Четырнадцатого. Работал с раннего утра до позднего вечера, а часов в девять отправлялся на Невский в погребок Жозефа Пашу, где его уже ожидала компания завсегдатаев: известный пловец Романченко, старик-архивариус какого-то министерства и член Государственной думы Герасимов. Часто к этой компании присоединялся и сам хозяин погребка — маленький, толстенький, лысый швейцарец с французской бородкой и рачьими глазами. Компания восседала за одним столом, но каждый пил из своей бутылки.

Погребок находился в подвале, проход в него был через небольшой гастрономический магазин. Виноградные вина и кавказские блюда были дешевы. Красное вино, почему-то называвшееся «собачьим», стоило 25 копеек полбутылки, шашлык — 40 копеек, чебуреки 25 копеек порция.

Компания Сно попивала вино и рассказывала анекдоты и забавные случаи. Иногда Сно приносил гусли, на которых играл мастерски. Под аккомпанемент гуслей пели хором русские и украинские песни. Сно сочинил даже песенку, прославляющую погребок:

Хорош, уютен наш Пашу,

Других — не выношу!

Спешу, спешу скорей к Пашу

И вас туда прошу.

Спешу к веселому Пашу

И вас туда прошу.

Бутылок десять осушу

И скуку сокрушу.

Эту песенку распевали хором. Когда ее исполнили первый раз, расчувствовавшийся хозяин погребка поставил исполнителям бесплатное угощение и «накачал» их до отказа дешевым вином.

Собутыльники сидели обычно до закрытия кабачка, до часу ночи. Потом, в легком подпитии, расходились по домам. Но изредка, по выражению Сно, им «попадала вожжа под хвост». Тогда вместо «собачьего» вина на столе появлялось игристое шабли, бутылки быстро сменялись, а после закрытия компания отправлялась «доканчивать» в один из открытых до трех часов ночи ресторанов, чаще всего на Владимирский проспект, к известному «Давыдке». Домой уезжали на извозчиках, так как после обильных возлияний идти пешком были не в состоянии.

Сно был хорошим товарищем и человеком талантливым. Писал он неплохие бытовые юмористические рассказы, вышедшие отдельными книжками, но эти книжки «угробила» марка издательства Богельмана. В богельмановском болоте он погряз окончательно.

Сно надоумил Богельмана перебрать все хранившиеся в клишехранилище клише, которых скопилось несколько тысяч, подобрать их по темам и размерам, чтобы легче их вновь использовать, и освободить клишехранилище от сбитых и негодных. Эту работу предложили выполнить мне. С Богельманом мы сговорились моментально. Я должен был работать с 10 часов утра до четырех вечера. За работу должны были платить пятьдесят рублей в месяц и давать горячий завтрак. Кроме того, я выговорил себе право раз в неделю на два часа в любое время уходить в другие редакции.

Клишехранилище представляло из себя огромную, напоминавшую сарай, комнату, оборудованную полками, на которых были свалены в беспорядке груды запыленных клише. Я напялил специально купленную мной «спецовку» — длинную, синюю рабочую блузу, вооружился влажной тряпкой и приступил к работе. Ворочая тяжелые, страничные клише, подбирая тоновые к тоновым, штриховые к штриховым, я к четырем часам, с непривычки, уставал порядком. Иногда ко мне заглядывал сам Богельман, высокий, черноусый, лысый мужчина в бархатной куртке. Этот издатель отличался скупостью феноменальной. У него была контора, бухгалтерия, но выплату денег он не доверял никому и производил ее сам. В дни выплаты жалованья служащим он бывал необычайно угрюм и тяжело вздыхал, бормоча: «Ах, какие деньги! Шагу нельзя ступить без денег!»

Когда автору за перепечатки надо было уплатить рублей тридцать, Богельман хватался за голову и вступал в пререкания с Сно:

— Почему так много?

— Считайте сами. Десять рассказов, по три рубля за рассказ. Выходит — тридцать рублей.

Богельман, морщась и вздыхая, доставал из ящика письменного стола деньги.

Через месяц я кончил работу и заявил об этом Сно.

— Начинайте сначала! — посоветовал он. Но я не последовал этому совету и пошел к Богельману. Тот предложил мне за те же пятьдесят рублей работать корректором. Корректуры было много, я работал с десяти часов утра до четырех вечера, не разгибая спины. Комната была темная, приходилось править корректуру при электрическом свете, и я порядком испортил зрение.

От Богельмана я отправлялся к Сно на квартиру репетировать его ребят, за что получал пятнадцать рублей. Возвращался домой часов в восемь, а в десять садился за письменный стол и работал до двенадцати.

Таким образом, я проработал месяцев восемь и распрощался с Богельманом весной, собираясь уехать на лето в провинцию.