Поздней ночью прибыли в Рауховку. Поезд остановили далеко от станции. Стали открывать двери вагонов. Скрежет откручиваемой проволоки, двери отодвинуты, и мы начинаем прыгать вниз, на косогор. Помогаю снимать детей и вещи. Без ударов прикладами не обходится.

Идем по направлению к Березовке. Темная ночь, не видно дороги, и попадаешь в ямки с растаявшим снегом. Ботинки и галоши полны ледяной воды.

Бесконечно тянется дорога. Бесконечно длится ночь. С трудом передвигаю ноги, но надо идти быстро, так требуют конвоиры. Приотстала старуха. Ей трудно дышать. Она просит идти медленней. Отстает все больше и оказывается в задних рядах. Упала. Конвоир выстрелом в голову убивает ее.

Раздается команда конвоиров идти медленней. Оказывается, они решили заняться грабежом на ходу. Подходили к каждому, ощупывали мешки, карманы и велели выкладывать ценности. У моего соседа по колонне забрали парикмахерские инструменты, у другого — марки немецкие, у третьего — туалетное мыло, кошелек с деньгами, у четвертого — ботинки из мешка, галоши, кольцо, бумажник с марками. Пятый попытался протестовать, но получил несколько ударов прикладом и угрозу «пушкат», замолчал, отдал шерстяную фуфайку, белье и марки. Грабеж продолжался до самой Березовки…

У Березовки на четверть часа остановились. Смена конвоиров. Новые солдаты повели нас в обход Березовки. Опять приказали идти быстрым шагом. Начался туман, снег таял все больше, и дорога превращалась в месиво. Ноги погружались все глубже, и их трудно было вытягивать. Ныли спина, поясница и руки от тяжести рюкзака и небольшого мешочка с едой, принадлежащего соседке по строю. Я помогал соседке, она несла на руках двухлетнего ребенка. Он плакал, просил хлеба. Мать его успокаивала.

Ребенок заплакал громче. Тогда конвоир подошел, выдрал из рук матери ребенка и отшвырнул далеко от колонны на землю. Ребенок закричал, мать бросилась к нему. Тогда солдат застрелил мать и ребенка.

Туман исчезал и начинался небольшой мороз. Подул холодный ветер, стали застегивать воротники пальто и заматывать шарфами шеи. Под ногами появились корки льда. Ногами эти корки раздавливали и попадали опять в воду и болото. Уж стало рассветать, а мы все шли, не уходя от Березовки и не заходя в нее.

Мороз крепчал все больше. Когда совсем рассвело, мы остановились у небольшого дома. Часть конвоиров вошла в дом погреться. Через полчаса наших конвоиров опять сменили.

Я узнал этот дом по рисунку забора. В начале прошедшей ночи мы проходили мимо него. И вчера, и сейчас из-за дверей его слышна была та же румынская музыка, те же звуки скрипки, мандолины и гитары, тот же румынский «хок», с теми же вскрикиваниями танцующих. Оказывается, мы всю ночь кружили вокруг Березовки.

Продолжаем стоять в строю. Некоторые начинают стоя засыпать.

Приказали двигаться дальше по дороге на Мостовое.

После всей ночи на ногах ходить быстро трудно. Многие стали отставать, и колонна растянулась по дороге на большое расстояние. Конвоиры злились и чаще награждали прикладами отстающих. Вот приотстал старик, приотстала молодая женщина с пятилетним мальчиком. Конвоир остановился, снял с плеча автомат и пристрелил их. Подождал немного, пока отошла колонна, раздел убитых, сунул все в свою вещевую сумку и стал догонять нас.

Прошел еще час, утомление сказывалось все больше. Отстающих прибавилось. Они беспорядочно плелись по дороге.

Дорога шла в гору. Было тяжело подниматься. И все же, задыхаясь, все поднимались. Несколько конвоиров остановились внизу и ждали, пока все из колонны исчезнут за горой… Вот осталось нас внизу еще около полусотни. Конвоиры у какого-то рывчака задержали около десятка отставших, отвели в рывчак. Выстрелы, крики… И все смолкло. А через несколько минут конвоиры-палачи стали догонять колонну, пряча в сумки награбленное…

Бредем. Ноги одеревенели. Рюкзак кажется все более тяжелым. Веревки впиваются в тело.

И все же необходимо идти и соблюдать строй, отставание грозит смертью… Пользуюсь тем, что конвоиры от меня далеко, продвигаюсь вперед. Вот я уже на середине колонны. Занял место в строю. Впереди кто-то жалуется на боли в желудке, просит конвоира разрешения оправиться. Конвоир показывает автомат… Больной замолкает и плетется дальше, придерживая руками живот. Но вскоре он не выдерживает и снова просится у конвоира. Тот бьет его прикладом сначала по спине, а затем по голове… Человек падает. Тогда конвоир поднимает его, отводит в сторону и сильным ударом приклада раскраивает ему череп.

Бредем дальше. Строй не нарушается. Прошло уже много часов, как мы отошли от Березовки. Давно минул полдень. День близится к закату, а мы продолжаем без отдыха этот тернистый путь. Вдали виднеется село. Может быть, там отдохнем. Но это только «может быть», ведь опять, как в Березовке, могут переменить только конвоиров, а нас гнать дальше.

Но тяжело не только нам, но и конвоирам, которые тащат с собой мешки с награбленным. Убитых в этот день много. Мы насчитали до сотни человек, а может, ошиблись, — скорее всего, их было больше. Заслышав выстрелы и крики, мы только вздрагивали, спешили скорей уйти из задних рядов и забывали счет…

Когда подходили к селу, уже темнело. На западе небо было багровым и предвещало на завтра крепкий мороз с ветром. Потом еще долго ходили по селу, пока нас загнали в загаженные сараи. В них мест для всех не хватило, и мы, собрав сто марок, предложили конвоирам устроить нас недалеко от сараев в школе. Конвоиры согласились. Несколько сот человек препроводили туда. Не обращая внимания на грязь, мы расположились на партах и на полу и через несколько минут спали крепким сном.

***

Проснулись от криков:

— Кто разрешил вам ночевать здесь, в школе?

— Нас привели сюда румыны, — ответил один из проснувшихся.

— Не имеют они права! Здесь школа! Запрещено! — кричала женщина, — Выходите отсюда, сейчас же! Не буду я после вас тут убирать!

— А если уплатим — принесете соломы?

— По две марки с человека! Соберите, а то все сейчас — вон! — продолжала крикунья.

— Обратитесь к румынским солдатам! Нате двадцать марок, и дайте поспать.

— По две марки с человека или убирайтесь отсюда!

— Тогда ничего не получите и уберетесь отсюда вы, или румынские конвоиры вас выпроводят!

Крикунья выскочила и привела двух человек, которые назвали себя один — директором школы, а другой — старостой села.

— В школе нельзя ночевать! — заявил директор. — Выходите все.

— Мы не сами сюда пришли, а нас привели! — ответил один из нас.

— Тогда я пойду к румынскому или немецкому офицеру! — сказал рыжий староста, — и вам будет хуже! Иначе с вами, жидами, каши не сваришь!

— Зачем шуметь? Мы соберем немного марок, а вы нам привезете арбу сена и бочку воды! Вы, кажется, человек, и мы люди!..

— Жиды — не люди! Достаточно мы на вас работали! Но если будут марки, будет и сено, и вода.

Стали собирать марки. Собрали больше ста марок и вручили рыжему. Директор школы со старостой ушли и обещали через час привезти солому и воду.

Понятно, эти господа о воде и соломе и не думали. Их и след простыл.

Снова улеглись, и храп изо всех углов.

Начало светать. Мороз крепчал.

Ко мне подошел профессор Рубинштейн со своим ребенком. Профессор был без пальто и ежился от холода. Руки он прятал в карманы брюк и пытался от ветра укрыться в коридоре школы.

— А где ваше пальто, профессор?

— Забрали конвоиры да еще избили! У вас нечего мне дать, чтобы как-нибудь спастись от холода?

Я вынул из рюкзака байковое одеяло.

— Сколько вам уплатить за него?

— Ничего.

— Как ничего, ведь оно вам нужно?!

— Пока у меня еще есть пальто…

— Спасибо! Еще раз спасибо!..

— Надо помогать друг другу.

Слезы благодарности стояли в глазах профессора. Я подошел к его отцу — доктору Рубинштейну, работавшему в одесском Госстрахе.

— Помните, доктор, лет пятнадцать тому назад вы мне отказали в страховании жизни на десять лет потому, что у меня больное сердце, что я десять лет вряд ли проживу…

— Помню и удивлен, как это я мог ошибиться! Дай вам боже прожить еще двадцать лет! А вот за себя я боюсь! Вы были тогда очень толстым, а сейчас худой, как мой сын… и это для сердца здоровее…

— Я предпочел бы умереть от миокардита, то есть естественной смертью — в постели, чем насильственной — от этих варваров!

— Молчите, а то услышат!..

Начала строиться наша колонна. Потом нас присоединили к основной колонне, которая ночевала в сараях.

Двинулись к Сухой Балке. Колонна опять растянулась по дороге на большое расстояние. Опять позади нас начались расстрелы. Опять задние норовили попасть в центр колонны.

Мороз жесткий. Ветер. Многие поверх пальто укрылись одеялами. Конвоиры подгоняют колонну. Шли быстро, и многие, задыхаясь, стали отставать, снова послышались выстрелы сзади.

Мы шли уже несколько часов, когда показалась горка, на которую колонна должна была взобраться. Замедлили шаг. По сторонам дороги шли овраги. В них довольно часто попадались неубранные трупы людей и животных, присыпанные снегом.

Торчали головы, ноги, руки… Таких колонн как наша по этой дороге, видно, проходило много.

Стали взбираться на горку. Я обернулся и увидел, что часть конвоиров остановилась у глубокого оврага.

Они задержали несколько десятков женщин и детей из последних рядов, отвели их к краю оврага, столкнули вниз и стали расстреливать. Несколько человек из конвоиров спустились в овраг. Вскоре они показались снова — с вещами убитых. Быстро стали догонять колонну, крича, чтобы все шли в строю, правильными рядами.

Стали спускаться с горы. Я догнал золовку с ее сестрами и пошел с ними рядом, взял у золовки тяжелую корзину с едой. Дорога вела к новому холму.

Быстро подымались на холм и чуть ли не бегом спускались в село Сухая Балка. Всех направили к свинарникам, окон и дверей в них не было. Вошли и сразу приступили к уборке снега, которым свинарники завалены. Отовсюду продувало морозным ветром. Снег засыпал свинарник все больше. Трудно найти местечко, где можно укрыться от ветра и рассыпчатого снега. Мы обошли все свинарники, повсюду одно и то же — снег и ветер. С трудом отыскали уголок, где можно было присесть отдохнуть.

***

Темнело. Кровавые отблески зари на осколках стекла в провалах окон. Хлопья снега, падающие с разодранной соломенной крыши, в отблесках зари становились сначала розовыми, а затем превращались в кровавые пятна. Морозный чистый воздух портил трупный человеческий смрад…

В углу вздохи и всхлипывания женщины, держащей на руках мертвого ребенка, с которым она не хотела расставаться.

Спрятался от ветра и снега за камышом, стоящим пачками и засыпанным снегом. Поднял воротник, укрылся, стал засыпать…

Вдруг крики женщин и детей. Выглянул из своего укрытия: опять грабеж. Осматривали рюкзаки и мешки, искали «пушка», а забирали самое ценное. Кричащих особенно громко забирали на улицу и там расстреливали…

Я глубже залез под камыш и как страус спрятал голову в воротник. Меня не заметили, шум обыска стал отдаляться к другому концу длинного свинарника. Я стал засыпать.

Удар прикладом по плечу заставил открыть глаза.

— Ин друму! Ин друму! — кричали конвоиры.

Поднялся и вместе с золовками вышел строиться.

Светало. Кругом сугробы. Трудно пробиваться к дороге. Вязли в снегу и шли дальше, понукаемые штыками конвоиров. У дороги стояли крестьянские подводы и сани. Возчики предлагали довезти до Доманевки за пятнадцать марок с человека с его грузом. Конвоиры разрешили нанимать подводы с условием, что подводы с грузом будут медленно двигаться сзади колонны. Некоторые условились везти только вещи, а не людей. Погрузились и пошли дальше. За поворотом дороги подводы и сани стали исчезать. В колонне подняли крик — вещи пропали. Конвоиры стали стрелять в колонну, и крики прекратились. На земле осталось несколько убитых. Потом уже в Доманевке нам рассказали о сговоре конвоиров с возчиками.

А мы двигались все дальше в сторону села Лидовка.

К полудню стали сворачивать с прямой дороги направо — к Лидовке. Вдруг наперерез колонне двинулась кавалькада немцев на лошадях во главе с двумя офицерами.

Немцы остановили колонну, выбрали из нее человек семьдесят, якобы для работы, и отвели в сторону шагов на сто от колонны. Я видел, как этих людей остановили у какой-то ямы. Немецкий офицер приказал раздеть их, бросить в яму и засыпать ее. До сих пор я не в состоянии понять, откуда взялись вдруг у немцев лопатки, чтобы забрасывать яму землей и снегом. Крики брошенных в яму были ужасны. Из ямы доносились вопли, вой, мольбы, — но яма заполнялась быстро землей под веселый хохот немцев. Но вот яма закрыта. Некоторые еще пытаются вылезти из-под земли.

Земля трясется, лопается в некоторых местах. Немцы бьют лопатками по высунувшимся головам с глазами, полными ужаса, добавляют земли и утаптывают ее ногами.

Румыны заставляют нас скорее уйти от этого места и не оглядываться. Все же я оборачиваюсь и вижу, как наброшенная земля над ямой еще движется, а немцы танцуют на этой могиле еще живых людей, продолжают утаптывать.

Шли еще часа два, и колонна снова остановлена, но на этот раз украинским примарем села Лидовка. Он отобрал около сотни людей — наиболее здоровых и чисто одетых, с рюкзаками на плечах. В эту группу попали семья Грекиных, доктор Рубинштейн, его сын профессор с ребенком и некоторые санитары из нашей больницы. Примарь обратил свое внимание на меня, но инстинктивно я уклонился в сторону и не пошел, скрылся в толпе. Примарь в сопровождении одного конвоира повел отобранных в Лидовку, колонна двинулась дальше по направлению к Доманевке. Пошли быстрее, чтоб до ночи попасть в местечко.

Чем ближе к Доманевке, тем больше по сторонам дороги трупов. Ими усеян весь скорбный путь евреев не только до Доманевки, но, как оказалось впоследствии, вся дорога до села Богдановки у Буга. Вьюга охватывает колонну. Сугробы увеличиваются. Но мы продолжаем пробиваться по еле заметной дороге. Кто-то застонал и упал. Колонна, опасаясь штыков конвоиров, обходит упавшего и, не останавливаясь, двигается дальше.

— Доктора, скорее доктора! — кричит девочка, — Мама заболела и падает! Скорее доктора! У нее плохое сердце!

Некоторые, думая, что я врач, просят дать женщине какое-нибудь лекарство.

— Я не врач, но валерианка у меня есть!

Когда я вытягивал из кармана бутылочку, это заметил один из конвоиров и подошел.

— Ла тини доктор? Вини кож!

— Я не доктор! Они просят дать больной валериан…

— Покажи карманы! Дай лекарство!

Я отдал бутылку, два куска туалетного мыла, несколько марок, носки, и получил взамен несколько ударов прикладом по голове и спине. Упал. Конвоир продолжал избивать лежащего. Наконец успокоился, оставил меня и стал догонять колонну. Я поднялся при помощи товарищей и стал в строй.

Мы подходили к Доманевке.