доктор филологических наук

ТАЙНА ПОРТРЕТОВ П.Ф.СОКОЛОВА

Меня заинтересовали два портрета работы П.Ф. Соколова, изображающих двух прекрасных дам первой трети ХIХ века. Судя по прическе, свойственной этому времени, оба портрета написаны во второй половине 1820-х годов.

Первый портрет, о котором пойдет речь, отнесен к Идалии Григорьевне Полетике. Так звучит окончательный вердикт сотрудников Государственного музея А.С.Пушкина.

П.Ф.Соколов. Женский потрет. Вторая половина 1820-х гг.

Кому же из искусствоведов обязана своим появлением версия о том, что портрет, о котором идет речь, представляет Идалию Григорьевну Полетику, урожденную Обортей?

Оказывается, в конце 1960-х годов в одном из номеров журнала «Огонек» появилась статья известного искусствоведа и коллекционера И.С. Зильберштейна под названием «Парижская находка», в которой говорилось об акварельном портрете, переданном Б.Е.Поповой в дар Государственному музею А.С.Пушкина, изображающем белокурую красавицу в шубке, отороченной горностаем. И.С. Зильберштейн утверждал, что на альбомном листе, на котором был приклеен акварельный портрет, была якобы карандашная надпись, сделанная неизвестной рукой в неизвестное время, - «Полетика». А это означает, что дама, портрет которой написал П.Ф.Соколов, вполне могла являться членом семьи Строгановых. Иначе говоря, этот портрет, являясь частью семейного архива Строгановых, вполне мог представлять либо Идалию Григорьевну Полетику, та как она была внебрачной дочерью Г.А.Строганова-старшего, либо его дочь от первого брака с княжной Анной Сергеевной Трубецкой – Елену Григорьевну Черткову. Модель, портрет которой был опубликован в статье «Парижская находка», представлялась тогда как незнакомка. Однако уже через несколько лет она получила вполне официальное имя Идалии Григорьевны Полетики

Говоря о Полетике, сотрудники Государственного музея А.С.Пушкина пытаются подкрепить свою позицию тем, что альбом с акварельными портретами П.Ф.Соколова принадлежал Елене Григорьевне Строгановой, дочери великой княгини Марии Николаевны от ее брака с графом Г.А.Строгановым - младшим. Позже Елена Григорьевна Строганова передала альбом своей дочери Софье Владимировне фон Ден, урожденной Шереметьевой. Та после революции привезла альбом в Рим, а начале 1930-х годов альбом уже появился в Париже, где и были распродан отдельными листами. Портрет, о котором идет речь, приобрел коллекционер А.А.Попов, супруга которого Б.Е.Попова в результате и подарила его через И.С.Зильберштейна Государственному музею А.С.Пушкина.

Однако никто даже не вспоминает, что изначально альбом с акварельными портретами П.Ф.Соколова принадлежал императрице Александре Федоровне. Императорская семья была знаменательна своим вниманием к красивейшим дамам России. Образы этих красавиц, по желанию императора, запечатлевались художниками для альбома его супруги. Та очень любила красивые лица, а потому император Николай Первый и поручал художникам писать для ее альбома портреты знаменитых красавиц. Так создавался состоящий из акварельных портретов знаменитый альбом императрицы.

После смерти Николая Первого этот альбом Александра Федоровна подарила своей старшей дочери Марии Николаевне в качестве приданого, когда та вышла замуж за Строганова-младшего.

Та, в свою очередь, передала альбом своей дочери Елене Григорьевне Строгановой, а о том, что было далее, мы уже знаем.

После революции, гражданской войны и Великой Отечественной войны очень сложно проследить историю появления в России портретов кисти Соколова из распроданных отдельных листов альбома императрицы Александры Федоровны.

На мой взгляд, портрет, якобы Идалии Полетики работы П.Ф.Соколова, является частью альбома императрицы Александры Федоровны, а, следовательно, вполне мог изображать одну из придворных красавиц, образ которой супруга Николая 1 пожелала запечатлеть, чтобы время от времени им любоваться.

Позже выснилось, что существует еще один портрет этой же дамы, на котором она изображена уже не в шубке, а в белом платье с красным поясом. Безусловно, это одна и та же модель, только в одном случае она в бальном платье, а в другом уже в наброшенной на плечи шубке, то есть изменения наблюдаются лишь в одежде.

П.Ф.Соколов. Женский потрет. Вторая половина 1820-х гг.

Дама, повернув голову влево, пристально и тепло взглянула на кого-то, а художник мгновенно запечатлел ее в этом эмоциональном состоянии. Белое платье, обнажающее белоснежные шею и плечи, придает воздушность всей рельефно выписанной фигуре, и только красный пояс, как бы, удерживает фигуру от парения над землей.

Однако уже в каталоге работ П.Ф.Соколова, изданном в 2003 году, прозвучала нота сомнения по поводу того, что портрет дамы в белом платье относится к И.Г.Полетике.

Один из музейных сотрудников счел необходимым высказать свое мнение о том, что дама в белом платье с красным поясом имеет «гораздо больше иконографического сходства с фотопортретом Е.М.Бакуниной, чем с достоверным изображением Полетики». Он был единственным, кто, сравнив достоверные изображения Полетики, не увидел сходства с моделью на портрете П.Ф.Соколова.

Но поскольку и на том и другом портретах представлено одно и то же лицо, то эти слова с таким же успехом можно отнести и к портрету, на котором дама представлена в шубке.

А.П.Брюллов. Портреты Е.М.Бакуниной. 1830-е гг.

Между тем очевидно, что тип лица Е.М. Бакуниной не имеет ничего общего с типом красоты модели, получившей имя Идалии Полетики.

Очевидно и то, что дама, именуемая Полетикой, отличается от других поразительной красотой, представляя собой законченный тип русской красавицы.

Мне захотелось самой отыскать атрибутированные портреты И.Г.Полетики для сопоставления их с портретами работы П.Ф.Соколова.

Прежде всего, мне хотелось узнать, насколько хороша И.Г.Полетика в восприятии современников. Ведь никто из музейных работников, определяя модель на портрете П.Ф.Соколова как Идалию Григорьевну Полетику, всерьез не задался простым вопросом: каков словесный портрет Полетики и соответствует ли он атрибутированным художественным портретам, хранящимся, в частности в Тверском государственном объединенном музее.

Обратившись к мемуарам, я нашла ряд словесных зарисовок внешности Идалии Григьорьевны, но не нашла восторженных оценок по поводу облика.

Среди признанных красавиц ХIХ века ее имя не значилось.

Более того, биограф Пушкина П.Бартенев, со слов княгини В.Ф.Вяземской, называл Идалию Григорьевну Полетику «невзрачной».

Дочь Н.Н. Пушкиной, Александра Арапова, оставила со слов матери такой портрет Идалии Полетики: «Она олицетворяла тип обаятельной женщины не столько миловидностью лица, как складом блестящего ума, веселостью и живостью характера, доставлявшими ей всюду постоянный несомненный успех».

Графиня Долли Фикельмон в своем дневнике отозвалась о Полетике как одновременно о красивой и одновременно некрасивой женщине: «Не характерное лицо, абсолютно не примечательный стан. И все-таки ее можно назвать красивой. Подобное же впечатление произвела вчера на меня мадам Ермолова. У нее особенное лицо, иногда определенно некрасивое, а потом вдруг хорошенькое».

Наконец, князь Александр Мещерский вспоминал, что «Идалия Полетика была известна в обществе как очень умная женщина, но с весьма злым язычком». Однако в отношении ее внешности не сказал ни слова, что говорит о том, что он не считал ее достойной его внимания.

Как видим, словесный портрет Идалии Полетики далек от того, чтобы совершенно определенно можно было назвать её красавицей. Она была миловидна – и только. На лице выделялись лишь большие синие глаза, на которые обычно обращали внимание.

Малоизвестный портрет молодой И.Г. Полетики работы Э.Ф. Дессена, хранящийся в Тверском государственном объединенном музее, полностью отвечает словесному портрету, набросанному ее современницей, фрейлиной императорского двора А.О.Смирновой-Россет: у Строганова «…была дочь от одной француженки, гризетки или модистки. Эта молодая особа была очаровательна, умна, хорошо воспитана; у нее были большие синие глаза, нежные и пикантные…».

Портрет И.Г.Полетики работы Э.Ф.Дессена, полностью соответствует этому образу. Но он очень далек от образа белокурой красавицы в шубке с горностаем, портрет которой написан П.Ф.Соколовым.

Эмиль Франсуа Дессен. Идалия Григорьевна Полетика. 1848

На этом портрете Идалии Григорьевне примерно 37-38 лет. Мы видим «большие синие глаза, нежные и пикантные». Именно это лицо «может быть некрасивым и вдруг хорошеньким».

Позже я нашла еще один портрет Идалии Григорьевны Полетики 1830 года работы Карла Гампельна, на котором модели либо 20, либо 23 года, так как рождение Полетики определено приблизительно: 1807, 1810. И хотя лицо Идалии Григорьевны на портрете Гампельна значительно моложе, но глаза, форма бровей, тонкий изящный нос, высокие скулы и, в целом овал лица идентичны тому, что изобразил Эмиль Франсуа Дессен. Вспоминаем словесный портрет Идалии Григорьевны, данный красавицей Долли Фикельмон: «Не характерное лицо, абсолютно не примечательный стан».

Карл Гампельн. Идалия Григорьевна Полетика. 1830

При сопоставлении портретов Идалии Полетики с портретами ее дочери, Елизаветы Александровны Полетики, работы Э.Ф. Дессена и В.И.Гау, можно увидеть унаследованные от матери фамильные черты, проявившиеся в поразительном сходстве рисунка глаз, носа, в очертаниях губ.

Эмиль Франсуа Дессен. Портрет Е.А.Полетики

В.И.Гау. Портрет Е.А.Полетики. 1849. Н.И.Маковский. Идалия Григорьевна Полетика. 1856

Неизвестный художник. Идалия Полетика с дочерью Елизаветой. 1830-е гг.

Неизвестный художник. Идалия Полетика. Дагерротип. Здесь ей около 45 лет

Теперь сопоставим подлинное изображение Идалии Полетики с портретом работы П.Ф.Соколова и приходим к совершенно определенному выводу о том, что на портрете П.Ф.Соколова изображена не Идалия Григорьевна Полетика.

Сопоставление портретов

Думается, если бы эксперты задались той целью – найти художественные атрибутированные портреты Идалии Григорьевны, то с портрета работы Соколова, которому посвящена эта статья, давно бы уже исчезла фамилия И.Г. Полетики.

Итак, портрет работы П.Ф.Соколова изображает не Идалию Полетику.

Но если это не Идалия Григорьевна Полетика, то кто же эта дама?

На мой взгляд, это Елена Григорьевна Черткова, дочь А.Г.Строганова от первого брака. Она родилась в знатной и богатой семье. Ее мать, Анна Сергеевна Трубецкая, также происходила из знаменитого рода. Ее отец, барон Григорий Александрович Строганов, действительный тайный советник, был посланником в Испании, Швеции и Турции. Семья Строганов находилась в родстве не только с Трубецкими, но и с Гончаровыми (жене А.С.Пушкина барон приходился двоюродным дядей), Кочубеями, а позже и с императорской семьей. Идалия Григорьевна Полетика – единокровная сводная сестра Елены Григорьевны.

Но почему ее имя не звучало так часто в светском обществе? Дело в том, что эта блистательная синеглазая блондинка, родовитая и богатая, вышла по большой любви замуж в 1825 году, редко появлясь в свете из-за постоянных беременностей. До замужества в нее был влюблен известный музыкант Матвей Виельгорский, но свадьба по неизвестной причине расстроилась, и Елена Григорьевна вышла замуж за Ивана Дмитриевича Черткова. Неудавшаяся свадьба Матвея Юрьевича Виельгорского с графиней Строгановой навсегда осталась загадкой для современников. Он остался холостяком до конца своей жизни.

«Элен, существо с утонченнейшим умом и характером,- писала Долли Фикельмон в своем дневнике, - была из той породы женщин, которые созданы, чтобы хорошо воспитывать детей, создавать им положение в обществе! Проведя блестящую молодость, она вышла замуж за Черткова, совершенно неизвестного в свете, с весьма сомнительным состоянием и значительно ниже ее в любом отношении, но она возвысила его в глазах всего общества своим нежным отношением к нему. Ради него она отказалась от светских успехов. Замкнулась в кругу самых близких людей, день ото дня становясь все лучшей матерью. Отец, братья и друзья обожали ее. Она всегда могла дать хороший совет, обладая вдобавок к прочим блестящим качествам умом и недюжинной рассудительностью».

Елена Григорьевна умерла при очередных родах в 1832 году в возрасте 32 лет, успев родить за 7 лет замужества пятерых детей. К сожалению, ее судьба была типичной для дворянок тех времен.

Портрет Соколова, на котором Елена Григорьевна изображена в красной шубке, отделанной горностаем, передает ее яркий роскошный облик, каким он был в пору ее «блестящей молодости». Вполне вероятно, что он мог храниться в знак памяти в семье ее единокровной сестры – Идалии Григорьевны Полетики. А может быть, и подарен ею самой и раньше. Этот портрет мог находиться и в альбоме императрицы как один из прекрасных образов современности. Как бы там ни было, очевидно одно: на всех трех портретах – одно лицо – Елена Григорьевна Строганова в замужестве Черткова.

П.Ф.Соколов. Портрет Е.Г.Чертковой. 1820-е г.

Обратите внимание на черты лиц этих дам, на цвет волос, прическу. Овал лица, разлет бровей, разрез, величина и цвет глаз, форма носа с чуть расширяющимся кончиком, изящный вырез ноздрей, рисунок губ, в частности верхняя губа чуть полнее нижней, а нижняя как бы чуть прикушена, форма носа у этих моделей абсолютно идентичны – все это говорит в пользу моей версии.

Еще один портрет работы П.Ф.Соколова, изображающий даму поразительной красоты, привлек мое внимание. Ранее модель представлялась незнакомкой и только в последнее десятилетие получила имя Софьи Александровны Урусовой в замужестве Радзивилл.

П.Ф. Соколов. Портрет княжны С.А.Урусовой (?). 1827-1828

Обратившись к мемуарам современников, я узнала, что в 1820-е годы самой красивой женщиной, своего рода эталоном красоты в России, по общему мнению, была графиня Елена Михайловна Завадовская, урожденная Влодек. Внешность ее нам известна благодаря портретам работы Чалона и Бинеманна.

А.Э.Чалон. Портрет графини Е.М.Завадовской. 1838

Э.В. Бинеманн. Портрет графини Е.М.Завадовской. 1830-е гг.

Назывались имена еще нескольких наиболее выдающихся красавиц, которые в 1820-е годы могли встать в ряд с Завадовской: княжна Софья Александровна Урусова, княгиня Зинаида Ивановна Юсупова (урожденная Нарышкина), Стефания Доминиковна Витгенштейн, урожденная Радзивилл, Дарьи Федоровны Фикельмон и Марии Александровны Мусиной-Пушкиной.

К.Робертсон. Зинаида Ивановна Юсупова. 1840-41 г.г.

«Княгиня Юсупова – высокая, тонкая, с очаровательным станом, совершенно изваянной головой, у нее красивые черные глаза, очень живое лицо с веселым выражением, которое ее так красит». (Дневник Долли Фикельмон).

«Графиня Витгенштейн – высокая стройная, с тонкими и нежными чертами, скромный, кроткий вид, бескрайне учтива, застенчива и очень молода». (Дневник Долли Фикельмон»).

Заинтересовавшись этими именами, я узнала, что до настоящего времени никто не знал, как выглядит Стефания Радзивилл-Витгенштейн. Сегодня я имею возможность представить два ее несколько противоречивых изображения. Один портрет написан Карлом Брюлловым. Он был ранее неизвестен. Русским музеем в Петербурге он был приобретен на аукционе лишь 30 ноября 2012 года

К.П.Брюллов. Стефания Доминиковна Витгенштейн. Конец 1820-х – начало 1830-х гг.

Но если портрет Стефании Радзивилл-Витгенштейн работы Карла Брюллова был опубликован в 2013 году, то второй портрет практически неизвестен.

Директор музейного комплекса «Мир» в Белоруссии, Ольга Николаевна Попко, обнаружила в частной коллекции князей Гогенлоу в Шиллингфюрсте несколько портретов Стефании Радзивилл, в том числе и этот портрет-миниатюру. Будем надеяться вскоре увидеть их в публикуемом ею каталоге, посвященном Радзивиллам. Художником, на мой взгляд, может быть брат Карла Брюллова – Александр Брюллов. С обоими братьями Стефания была дружна.

Александр Брюллов (?) Стефания Радзивилл. Середина 1820-х гг.

Граф Владимир Соллогуб писал: «… в устах всех были слышны имена графини Завадовской, Фикельмон, фрейлины княжны Урусовой, и девицы Нарышкиной, позже княгини Юсуповой. Все четыре были красавица писаные, все четыре звезды первой величины тогдашнего петербургского большого света». Ф.Ф.Вигель, многое повидавший на своем веку, в 1820 году, погрузившись в хлебосольную московскую жизнь, не просто выделил сестер Урусовых, но и дал им высочайшую оценку: «Между многими хорошенькими лицами поразила меня тут необыкновенная красота двух княжон Урусовых, из коих одна вышла после за графа Пушкина, а другая за князя Радзивилла».

М.М.Даффингер. Мария Александровна Мусина-Пушкина. Конец 1820-х гг.

Известный историк ХIХ века М.И.Семевский писал: « В конце двадцатых годов в Москве славился радушием и гостеприимством дом… Урусовых. Но не одно радушие и образованность хозяев влекли в этот дом тогдашнюю молодежь – и туземную, и приезжую. В доме этом были три грации, дочери князя Урусова, три красавицы, справедливо считавшиеся украшением московского общества того времени… Надо сказать, что все дочери Урусовых отличались своей прекрасной внешностью, но Софья была бесспорной и признанной «царицей московских красавиц».

Может быть, поэтому эксперты Государственного музея А.С.Пушкина и « узнали» Софью Александровну Урусову на одном из портретов работы П.Ф.Соколова.

К сожалению мы не располагаем изображениями молодой С.А.Урусовой. Есть только знаменитый портрет работы Ф.К.Винтергальтера 1858 года, на котором Софья Александровна изображена в возрасте 52 лет. С непроницаемым выражением лица смотрит на нас все еще красивая женщина в бальном платье с жемчугами на шее, с наброшенной на плечи, по моде тех лет, темной кружевной накидке.

Ф.К.Винтергальтер. Портрет княгини С.А.Радзивилл. 1858.

Леопольд Фишер с оригинала Ф.К.Винтергальтера. 1858

Долли Фикельмон в своем дневнике набросала словесный портрет княжны: «Софи Урусова – великолепная особа, у нее не совсем правильные черты, зато белокурые волосы, очень белая кожа, волшебные плечи».

Этот говорящий образ перекликается с ослепительным словесным портретом данным французским историком Марком Фурнье: «Княжна Урусова, бесспорно, представляла собой законченный тип русской красавицы. Нельзя было встретить лица чище и свежее. Ее волосы падали мягкими и обильными волнами на округлые плечи – со всею роскошью античного контура. Особенно хороши были ее глаза, большие голубые, полные света и неги, глаза, излучавшие вокруг какую-то магнетическую силу».

П.Ф. Соколов. Портрет княжны С.А.Урусовой (?). Фрагмент

Какие же черты красавицы находят в нем отражение ? Большие голубые глаза? - Да (полные света и неги). Чистое и свежее лицо, очень белая кожа? Да. Законченный тип русской красавицы? Точнее, тип славянской красоты.

Всё, казалось бы, говорит в пользу того, что с портрета Соколова на нас смотрит княжна Урусова. И тем не менее, на мой взгляд, модель не отвечает в полной мере словесному портрету Урусовой, данному её современниками.

Сопоставим портрет П.Ф.Соколова с атрибутированными портретами Урусовой – Радзивилл работы Ф.К.Винтергальтера и Л. Фишера.

Сопоставление портретов

Даже учитывая возрастные изменения, видно, что это два разных типа красоты. На портрете работы П.Ф.Соколова у модели темные длинные полукружья бровей,тогда как на портрете работы Винтергальтера у Софьи Александровны Радзивилл (Урусовой) прямой разлет пушистых светлых бровей. Не ощущается у модели Соколова и «ослепительной белой красоты», «белокурости» модели. И главное: на портрете Соколова у модели абсолютно правильные точеные черты лица вместо «не совсем правильных», свойственных внешности княжны, известной нам благодаря словесному портрету. Эти не совсем правильные черты С.А.Урусовой (в замужестве Радзивилл)мы видим на портретах Винтергальтера и Фишера.

Но если это не княжна С.А. Урусова, то кто же эта дама?

На мой взгляд, перед нами лицо, отвечающее словесной зарисовке внешности другой общепризнанной красавицы николаевской эпохи, - «царицы Невы», «царицы Петербурга», «патентованной красавицы» – Елены Михайловны Завадовской, урожденной Влодек. На портрете П.Ф.Соколова ей 20-21гг.

В 1820-е годы именно Елену Михайловну Завадовскую считали эталоном красоты российской аристократии: «Вообще этот бал изобиловал красотою женских лиц и богатством туалетов. Не говорю уже о патентованной красавице графине Завадовской, рожденной Влодек, которая, как всегда, убивала всех своею царственной, холодной красотою», – вспоминала М.Ф.Каменская, наблюдавшей Завадовскую на бале, даваемом Юсуповыми.

Дарья Федоровна Фикельмон в своем дневнике оставила такой портрет Завадовской: « Я впервые увидела мадам Завадовскую, урожденную Влодек. Она полностью оправдывает свою репутацию красавицы. Высокая, статная, с великолепными правильными чертами, ослепительным цветом лица, но о ней можно сказать то же, что о прекрасном образе с полотна».

Через 10 лет Долли Фикельмон даст такую же высочайшую оценку красоте Наталии Николаевны Пушкиной, урожденной Гончаровой, сравнив её «небесную и несравненную красоту» с красотой Завадовской. «Это образ, возле которого можно оставаться часами как перед совершеннейшим творением Создателя!» Наталья Николаевна в качестве эталона красоты придет на смену Завадовской в 1840-е годы, когда та уже будет жить вне России, в Париже.

Елена Михайловна Завадовская царила в обществе, не придавая этому особого значения. Она была доброжелательной по отношению к людям, держалась просто, с милым добродушием. Граф Владимир Соллогуб писал : « Нет возможности передать неуловимую прелесть ее лица, гибкость стана, грацию и симпатичность, которыми была проникнута вся ее особа».

Красота ее была поразительной. Так М.Ю.Виельгорский, обращаясь однажды к музыканту В.Ленцу, собравшемуся к Завадовским, заметил: «Слушай, не ходи туда! Артистическая душа не может спокойно созерцать такую прекрасную женщину, я испытал это на себе».

В том, что портрет работы П.Ф.Соколова представляет Е.М.Завадовскую, я окончательно убедилась, сопоставив с ним атрибутированный портрет-миниатюру Елены Михайловны Завадовской работы Э.В. Бинеманна.

На портрете-миниатюре Э.В. Бинеманна Завадовской самое большее - 28 лет. Елена Михайловна предстает в красном с голубым тюрбане, корсаж расшит золочеными нитями, на шее нитка жемчуга, шоколадного цвета бархатное платье оттенено в тон ему меховой шубкой. На прекрасной формы руке светится браслет с крупным драгоценным камнем.

Время написания портрета неизвестно, но, на мой взгляд, судя по покрою платья, – это первая половина 1830-х годов. Хотя тюрбаны были в моде и в 1824 – 1826 годы, но в 1830-х годах тюрбаны по своей конструкции были ближе не к востоку, а к моде западного ренессанса. Подобный покрой тюрбана мы наблюдаем и у Завадовской, и у Авроры Демидовой, и у Екатерины Семеновой на портретах работы Карла Брюллова 1837 г. и 1836г. и у императрицы Александры Федоровны в 1830-е годы и многих других дам, следующих моде 30-х. Вообще тюрбаны надевались лишь в торжественных случаях, как правило, на балы, поэтому на парадных портретах тюрбаны представлены довольно часто.

П.Ф.Соколов и Э.В. Бинеманн смотрели на Завадовскую лишь им присущим взглядом, тем не менее мы наблюдаем поразительное внешнее сходство моделей.

Сопоставление портретов

Обратите внимание на овал лица, разрез, форму и величину чистых прозрачных голубых глаз, на полукружья длинных темных бровей, на расстояние между надбровными дугами и чуть удлиненными крупными веками, на пропорции точеного носа, на чуть обозначенные тенью контуры скул и подбородка.Абсолютно одинаково все, в том числе и рисунок губ, расстояние от верхней губы к носу.Совершенно определенно можно сказать, что художники изобразили в разное время и в присущей им манере одно и то же лицо – прекрасное лицо Елены Михайловны Завадовской. Конечно, если бы портрет-миниатюра Бинеманна был бы представлен в цвете, эффект восприятия был бы еще мощнее. Но и в нашем варианте сходство лиц поразительное.

Вы скажете, что в отношении Завадовской ни в одной словесной зарисовке не говорится о ее голубых глазах. Действительно, это так. Однако Петр Андреевич Вяземский дал поэтический портрет Елены Михайловны, благодаря которому мы и узнаем о цвете ее глаз:

И пламень голубой их девственных очей.

П.А.Вяземский, известный обожатель красивых женщин, называл Елену Михайловну божественным кумиром. Он приходил в невероятное восхищение, созерцая ее красоту. К жене, Вере Федоровне, он писал всякий раз, как только видел эту идеальную красавицу: «…наконец сподобился видеть красавицу Завадовскую», «…она прекрасна как весна». 21 апреля, рассказывая в письме к жене о своей светской жизни, он вновь пишет о впечатлении от созерцания Завадовской: «в полночь поехал на плясовой вторичный вечер Салтыковых, испугался красоты Завадовской, в самом деле она была ослепительно великолепна». Завороженный ее прекрасным обликом, он создает удивительное стихотворение, в котором обожествляет объект своего поклонения и вместе с тем дает зарисовку конкретных черт ее прекрасного лица:

… Кумир божественный лелеет свято он.

Красавиц северных он любит безмятежность,

Чело их, чуждое язвительных страстей,

И свежесть их лица, и плеч их белоснежность,

И пламень голубой их девственных очей.

Он любит этот взгляд, в котором нет обмана,

Улыбку свежих уст, в которой лести нет,

Величье стройное их царственного стана

И чистой прелести ненарушимый цвет.

И восклицает, со всей силой страсти:

Чистейшей красоты высокий идеал!

2 мая 1832 года он с удовольствием сообщает жене, Вере Федоровне : «О стихах моих к Завадовской весь город трезвонит, а дамы так и дуются».

Однако мужчины ценили не только красоту Завадовской, но и ее ум, о чем свидетельствует письмо Вяземского от 30 января 1832 года, где он с восхищением говорит: «…Завадовская сказала мне ономедни на бале, что она три раза прочла моего Адольфа. Каково и какова! Я никак не подозревал, что она так умна. А шутки в сторону и в самом деле она мила и с нею можно разговаривать».

Не о каждой женщине мог сказать подобное поклонник красоты и дамский угодник Петр Андреевич Вяземский.

Е.М.Завадовская. Гравюра А.Шалона. 1842 г

На мой взгляд, существует портрет неизвестной красавицы, внешность которой в наибольшей степени отвечает словесному портрету Софьи Александровны Урусовой. Дочь Николая I, великая княжна Ольга Николаевна, дала беспристрастную оценку внешности Софьи Александровны Урусовой : «Она была красавица, энергичная, высокого роста, с чудесным голосом альтового тембра, и за ее холодной внешностью скрывалась страстная натура».

Характерные признаки красоты Софьи Александровны – это «изумительное сияние дня», «законченный тип русской красавицы» « с не совсем правильными чертами лица», большими голубыми глазами, полными «света и неги».

У княжны чистое и свежее лицо, «очень белая кожа», «белокурые волосы». Она обладательница «ослепительно» белой красоты. «Высокая, с чудесным голосом альтового тембра».

Адам Грюнбаум. Молодая женщина, держащая шляпу. Около 1825 г.

Если сопоставить портреты двух красавиц-сестер: атрибутированный М.А.Мусиной-Пушкиной (урожденной Урусовой) и предполагаемый – Софьи Александровны Урусовой, – то бросается в глаза фамильное сходство, проявляющееся в рисунке бровей, форме и цвете глаз, в очертании лица. Именно к этим лицам в наибольшей степени подходят слова восхищения, произнесенные Долли Фикельмон:

Сопоставление портретов

«Княжна Урусова и мадам Пушкина (ее сестра Мария Александровна Мусина-Пушкина ) – обе очаровательны. Первая – изумительное сияние дня, – она поистине красавица».

Именно эта бело-розовая бесстрастная красота княжны Урусовой постоянно присутствует на страницах дневника Долли Фикельмон: «Вечер у мадам Пушкиной. Ее сестра, княжна Урусова, очень красивая белокурая особа…»; «Урусова со своей ослепительно белой и бесстрастной красотой»; «Бело-розовое, гладкое и всегда бесстрастное лицо княжны Урусовой»; « Но там находилась эта загадочная особа Софи Урусова со своей ослепительно-белой и бесстрастной красотой».

На портрете работы А.Грюнбаума мы видим модель с бесстрастным гладким ослепительным бело-розовым лицом, «изумительное сияние дня», «законченный тип русской красавицы».

При сопоставлении портретов Винтергальтера и Грюнбаума можно, несмотря на разницу в возрасте, уловить сходство в лицах моделей. Оно проявляется и в форме и величине голубых глаз, и высоте лба, и рисунке носа и губ, и овале лица. И главное – в бесстрастном выражении лиц. Перед нами - «ослепительно-белая бесстрастная красота» Софьи Александровны Урусовой-Радзивилл.

Сопоставление портретов

Но кто она, эта загадочная Софья Александровна Урусова, о которой было так много самых противоречивых разговоров? Какова ее судьба?

Софья Александровна была дочерью князя Александра Михайловича Екатерины Павловны Татищевой, у которых было 11 детей. Год рождения вызывает споры: то ли 1810, то ли 1804.

Любопытно, что все, кто видел княжну Софью Александровну Урусову в юности и молодости, считали, что красота ее была совершенной.

Дневниковые записи жены австрийского посланника, внучки знаменитого полководца Кутузова, говорят о том, что Дарья Михайловна Фикельмон, имевшая склонность восхищаться прекрасными лицами, была очарована внешностью предполагаемой фаворитки императора. Кто-то в светском обществе пустил даже анекдот об Урусовой, пытаясь умалить тем самым ее красоту, называя ее «богиней глупости». Суть его в следующем: однажды во время танцев кавалер спросил ее, что она читает. На что якобы Урусова ответила: розовенькую книжку, а сестра моя – голубенькую.

Но как бы ни хотелось многим злопыхателям представить Софью Урусову пустой и неинтересной особой, однако поверим великой княжне Ольге Николаевне, дочери Николая I, умнейшей и красивейшей принцессе, давшей Софье Александровне чудесную характеристику, развенчивающую мифы о ней. Известный историк ХIХ века М.И.Семевский вспоминал, что в доме Урусовых часто появлялся весной 1827 года Пушкин. «Прекрасная среда, его окружавшая, красота и любезность молодых хозяек действовали на нашего поэта возбудительно, и он … бывал весьма весел, остер и словоохотлив».

По преданию, Пушкин, увидев Софью Александровну, был так потрясен ее красотой, что посвятил ей эти строки:

Не веровал я Троице доныне,

Мне Бог тройной казался все мудрен:

Но вижу вас и верой одарен,

Молюсь трем грациям в одной богине.

Кто-то высказывался по поводу того, что это не пушкинские строки, но никто не доказал и обратного.

Атмосфера в гостеприимной семье Урусовых была настолько дружелюбной легкой, веселой, что в их доме все вплоть до иностранцев, чувствовали себя свободно. В доме говорили и на чистом английском. Все дети знали несколько языков наряду с русским и обязательным французским. Из писем Джона Кеннеди, гостившего в доме Урусовых, известно, что все члены этой замечательной семьи свободно говорили по-английски. Как отмечал их гость, « между собой говорят по-английски, достигнув в овладении нашим языком значительной беглости». Это была семья, в которой никогда ни о ком не говорили плохо.

О Софье Александровне Урусовой мечтали многие молодые люди.

Время от времени появлялись слухи якобы о её предстоящем замужестве. В письме Джона Кеннеди отцу от 1/13 августа 1826 года говорится о семье Урусовых как одной из тех, что пострадали во время войны 1812 года. «Пути к богатству для них перекрыты; и уж безусловно, что жалование, которое они получают за свою государственную службу, вряд ли сможет привести к какому-либо увеличению их имущества. Урусовы (княжна, вторая по счету зазноба Купера, оказалась в такой же степени бесчувственной, как и первая; сразу же по своем приезде в эту страну он объявил, что был наслышан о княжне Урусовой и намерен по возможности на ней жениться) являются единственной московской семьей, у которой я пока гостил. Они дружелюбны и позволяют мне приходить в свой дом, ужинать и уходить, как если бы они были знакомы со мной долгие годы. Между собой они говорят по-английски, достигнув в овладении нашим языком значительной беглости». Очевидно, что эта русская хлебосольная семья, члены которой владели несколькими языками, в том числе обязательным французским, в присутствии англичанина говорила по-английски, высказывая свою тем самым свою деликатность и тонкость в обращении

26 мая 1826 года в письме Александра Булгакова к брату прозвучало: «Чтобы Шереметеву жениться на нашей Урусовой!», а 8 декабря 1830 года Александр Булгаков, обращаясь к брату, пишет из Москвы: «Здесь графа Дибича женят на нашей красавице Софье Урусовой». Употребление слова «наша» говорит о том, что адресат один: Софья Александровна, а не кто-то из ее сестер.

Мечтал о женитьбе на Софье Александровне и граф Владимир Мусин-Пушкин. (За его брата вышла замуж старшая из «трех граций» Урусовых, Мария Александровна, которой Александр Сергеевич Пушкин посвятил стихотворение «Кто знает край, где небо блещет»). Но судьба развела их.Тем более о чувствах княжны история умалчивает. Через шесть лет он женился на шведке Эмилии Карловне Шерн­валь. Белокурые волосы, белоснежное лицо, синие глаза в сочетании с черными бровями и ресницами производили сильное впечатление на всех, кто её видел.

В.И.Гау. Э.К.Мусина-Пушкина. Неизвестный .художник. Э.К.Мусина-Пушкина

В отношении чувств Софьи Александровны Владимиру Мусину-Пушкину история умалчивает.

Слух о любви Николая I к московской красавице, Софье Александровне Урусовой, распространился после того как она стала фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Как заметила А.О. Смирнова-Россет: эту «цацу привезли с коронации из Москвы».Это прозвучало как гром с неба, настолько это было необычно для императорской семьи. Все привыкли к мысли о том, что Николай I обожал свою жену. И вдруг пошли разговоры об особом отношении царя к фрейлине. Марк Фурнье писал: « Император не заслуживает никакого упрека ( в супружеской измене) , если не считать нескольких нежных изъявлений, тайно сделанных юной княжне, прославившейся своей красотой…».

Однако великая княжна Ольга Николаевна, дочь Николая I, возражая, пыталась развеять эти слухи, так характеризуя княжну: «Немногие рисковали приблизиться к ней: был пущен слух, что Папа к ней неравнодушен. Это было неправдой. Никто другой, кроме Мама, никогда не волновал его чувств, такая исключительная верность многим казалась просто чрезмерной добросовестностью».

С.А.Урусова, благодаря сверкающей красоте, стала занимать особое место при дворе. По этому поводу вездесущий Петр Андреевич Вяземский, большой женолюб, писал своей жене, Вере Федоровне в октябре 1827 года: «Софья Урусова приглашается императрицей переехать жить во дворец, на собственной её половине… Старые московские бабы обоего пола толкуют об этом на тысячу ладов. Впрочем, Урусовы говорят, как говорят, что они не просили этого». Казалось бы, в этом нет ничего необычного, так как Урусовы жили в Москве и были, мягко говоря, небогаты, а любая фрейлина могла находиться на содержании двора и жить при императрице. Такой, в частности, была Александра Осиповна Россет, в замужестве Смирнова. Но то, что Урусова была княжной и при этом была непозволительно красива, в результате чего и стала фрейлиной императрицы, – все это неимоверно раздражало светское общество. Княжну сразу же записали в метрессы императора.

Однако, судя по воспоминаниям современников, благосклонность императора к той или иной красавице вовсе не была показателем супружеской неверности. В 1820-30-е годы Николай I еще настолько сильно был влюблен в свою жену, что всегда рассказывал ей о той или иной даме, с которой немного флиртовал.

Дело в том, что Николай Первый культивировал образ Прекрасной Дамы, требуя особого почитания со стороны довольно развязных придворных кавалеров. Тем самым он, пытаясь воспитать в дворянах платоническое поклонение дамам, надеялся сформировать возвышенный строй мыслей и чувств. Сам же он не только служил императрице Александре Федоровне, отдавая дань ее красоте, но и поклонялся Прекрасной Даме в лице других красавиц.

Есть еще одно существенное обстоятельство, давшие повод к разговорам об увлечении Николаем 1 княжной Урусовой. Заметим, что в воспоминаниях современников существуют очень осторожные намеки на значение княжны Урусовой в императорской семье. Рассказывали, что Николай Первый не скрывал своих чувств к Софье Александровне в период конца 20-начала 30-х годов, пытаясь обручить фрейлину с любимым племянником, сыном брата Константина Павловича, Павлом Константиновичем Александровым. С точки зрения императора, это был бы хороший союз, тем более, что Александров был безумно влюблен в княжну. Брак был уже не за горами. Однако, благодаря «доброжелателям», Александров проявил слабость, подпав под влияние общественного мнения. Слухи, сплетни так повлияли на него, что он, не выдержав, постарался подавить в себе любовь к Урусовой. Правда, о чувствах самой Софьи Александровны свидетельств нет. Но есть некоторые особенности ее поведения, замеченные светским обществом: она оживлялась только в присутствии императора, теряя свой обычный бесстрастный вид.

«Бело-розовое, гладкое и всегда бесстрастное лицо княжны Урусовой оживляется, на нем появляется выражение неописуемой радости лишь тогда, когда она находится рядом со своим Государем-повелителем. Но в прочих случаях на этом лице ничего невозможно прочесть», – ревниво констатирует наблюдательная жена австрийского посланника красавица Долли Фикельмон в своем дневнике. « Император выглядел как никогда красивым. Вид завоевателя ему очень подходит, это впечатление усиливает свита прелестных женщин, следующих за ним из залы в залу и ловящих каждый его взгляд. Три главные фигуры в этой группе обожательниц – мадам Завадовская, Натали Строганова и княжна Урусова. Последняя, согласно общему мнению, справедливому или нет, имеет неоспоримые права на наибольшее предпочтение», – вновь записывает Фикельмон результат своих наблюдений.

А.П.Брюллов. Портрет графини Н.В.Строгановой. Начало 1830-х гг

Вполне возможно, Александров мог заметить эти знаки внимания Урусовой, адресованные императору, мог почувствовать безразличие красавицы в отношение себя. Отказавшись от прежних намерений, он начал ухаживать за другими. Александров оставил свои искания и направил свое внимание на другие объекты.

Может быть оттого, что Урусова была первой, на красоту которой Николай Первый обратил особое внимание, но многих современников взволновали взаимоотношения фрейлины с императорской четой. Подмечали, что император использовал любой случай, чтобы поговорить с нею, оказывая ей явное предпочтение по сравнению с другими дамами. При этом он относился к ней с особой почтительностью, восхищаясь ее удивительной красотой. Его преклонение было настолько очевидным, что он и не пытался его скрывать. Не удивительно, что Урусову открыто стали называть фавориткой императора.

В то же время придворных смущало то, что императрица при этом была ровна и приветлива с княжной Урусовой. Чувствовалось устойчивое доброжелательное отношение Александры Федоровны к княжне. Больше того, часто наблюдались такие сцены, о чем рассказывал в переписке с братом Александр Булгаков, друживший с отцом и матерью княжны. Вот что он пишет брату 11 марта 1829 года: «Урусов рассказывал милый сюрприз, сделанный государем его дочери Софье. Может, ты и не знаешь? Она одевалась ехать фигурировать с сестрою в живых картинах у Сенявина молодого. Императрица велела ей сказать: «Когда будешь одета, приди ко мне показаться», - что княжна и исполнила. Государыня стала надевать на нее свои жемчуга; приносят записку от императора. Императрица прочла, засмеялась, не говоря ничего. Княжна говорит, что начало в 8 часов, а в половине девятого просит позволения ехать. «Подождите минуту». Вдруг отворяются двери, входит император, а с его величеством – молодой Михайло Урусов, адъютант Киселева, только что приехавший курьером из армии с известием о взятии Тырнова. Вообрази себе радость, удивление княжны; она остолбенела, а государь сказал, смеясь: «Признайтесь, княжна, что сия живая картина лучше той, к коей вы готовились».

А что же Урусова? По наблюдению за ней Д.Ф.Фикельмон, ее поведение выражало «абсолютное смирение перед Императрицей, но не совсем естественно по отношению к Императору; это некая смесь робости, замешательства и интимности». Не следует забывать, что Урусова была фрейлиной, жила в покоях императрицы, как и другие фрейлины. Одна из любимых фрейлин Александры Федоровны, Россет, также наблюдая за императором и княжной Урусовой, не могла понять, когда же тот бывает наедине с этой красавицей, ведь его день расписан, он все время занят государственными делами, часто общается с семьей, спит в одной кровати с императрицей.

Думаю, в 1831-32 годах в светском обществе не случайно появилась версия о любви Николая Первого к княжне Урусовой. Известно, что именно в эти годы,1831 и в 1832, императрица родила двух детей подряд. То есть на протяжении трех лет, пока вынашивались и рождались дети, Александра Федоровна практически была не в состоянии исполнять свои супружеские обязанности. Может быть, поэтому-то и недоумевали все, кто наблюдал за этими странными отношениями императорской семьи с предполагаемой фавориткой царя.

Так, в октябре 1831 года Александр Булгаков сообщает брату: «Пошли уже глупые толки, что Урусова идет замуж», однако эти слухи не подтвердились, а в ноябре этого же года, рассказывая тому об отъезде императорской четы из Москвы, он замечает: «Много милостей оказано было Урусовым. В обед 24-го числа получила княжна Софья премилую записку от императрицы, коей ее величество приглашает к себе на вечер прощальный отца ее и мать. Княгине бант пожалован, а перед отъездом совсем в дорогу государыня пожаловала княжне Софье Александровне свою шубу черную лисью, которую ценят в 12 тысяч».

Тем временем наблюдательная Фикельмон уже в 1832 году записывает в дневнике, описывая бал у Нессельроде, на котором собралось немногочисленное общество: « Этот бал мог бы получиться чудесным, но Императрица была печальной; она казалась взвинченной, измученной, и я в первый раз видела, как моментально она теряла частицу уверенности и свое счастливое торжествующее выражение, которое ей так к лицуДважды во время попурри княжне Софи случилось выбирать меня и Императрицу. И каждый раз я видела, как Государыня краснела чуть ли не до белков глаз от досады, которую еще не научилась скрывать! Не знаю, как все сложится в дальнейшем, и, несомненно,Урусовой даже удастся привлечь на свою сторону часть общества; ей будут льстить, заискивать перед ней, но пока, я должна отдать справедливость обществу, - оно целиком и полностью продемонстрировало живое возмущение этими первыми публичными проявлениями фаворитизма, за что я действительно признательна ему. Во время бала ни одна женщина не подошла к Урусовой, никто не оказывал ей внимания. Ощущалась как бы нарочитая антипатия к ней, и напротив, – все наперебой стремились засвидетельствовать Императрице свое подчеркнутое уважение, почтение и восхищение. Эта история довольно мучительна для тех, кто стал ее свидетелем. В этой Императорской семье было нечто столь прекрасное, столь привлекательное и величественное, столь безупречно благонравное, что создавался образ идеального счастья, самого благополучного семейного союза! Это буржуазное счастье на троне – такое редкое и трогательное зрелище! Будет жаль, если все это погибнет!»

И следом появилась такая запись: «Император и Императрица очаровательны, когда видишь их вот так, в интимном кругу. Они принимают гостей у себя, как приватные лица, но с неподражаемой учтивостью и любезностью. Все в этом дворце элегантно, изысканно, великолепно. Но в этот день в Елагине кое-что меня чрезвычайно поразило. Император словно хотел окончательно скинуть вуаль, до сих пор прикрывавшую его отношение к княжне Урусовой. На сей раз он вообще не таился, суть вещей была столь очевидна для всех, что мне стало очень больно за Императрицу. Чутким сердцем она, может быть, давно прозрела истину их отношений, но поскольку сохранялась внешняя благопристойность, ее гордость и самолюбие, естественно, не были уязвлены. Теперь же этого нет. Благосклонность к Софье Урусовой превратилась в фаворитизм».

А вот запись 13 июля 1832 года: «Император пригласил нас провести два дня в Петергофе. Мы были там 9-го и 10-го – в субботу и воскресенье. Субботний день провели в Коттедже – любимой обители Императрицы – в совсем узком кругу. Этот небольшой перл в готическом стиле восхитителен; простота , непосредственность и, я бы сказала, простодушие Императорской семьи – поистине прекрасное и очень трогательное зрелище, вызывающее невольное волнение. Но там находилась эта загадочная особа Софи Урусова, со своей ослепительно белой и бесстрастной красотой, при виде которой у друзей Императрицы сжимается сердце и которая занимает в этой семье никому не понятное место. Однако ее присутствие вызывает в Императрице меланхолию, бросающую тень на ее ангельское и счастливое лицо. Свою десятую беременность она переносит без обычного спокойствия. Говорит о дурных предчувствиях. Именно этим черным мыслям приписывают отсутствие в ней еселости, что вызывает удивление, ибо эта веселость, как всем кажется, является ее стихией. Но мне, которая любит и знает Императрицу, представляется, что она поражена в самое сердце. Женским инстинктом она сумела угадать то, что, возможно, свершится только в будущем. Она значительно сильнее и душевнее, чем предполагают, умеет скрывать многие свои чувства, но страдает от этого не меньше».

И тем не менее, несмотря на скандальные слухи, фрейлина императрицы Александра Осиповна Россет утверждает, что Софья Урусова, несмотря на то, что ее считали фавориткою императора, была «чиста, как хрусталь».

И еще один интересный штрих: многие современники, особенно женщины, не раз подчеркивали верность Николая Первого супруге.

Фрейлина императрицы, Александра Осиповна Смирнова-Россет, не случайно дала ему такую характеристику, наблюдая императора и общаясь с ним длительное время: « По моему мнению, все мужья свиньи; сделав детей своим женам, они полагают, что сделали всё, - все, за исключением императора Николая, идеального мужа и отца».

Есть еще одно интересное и важное для трактовки образа императора обстоятельство, на которое исследователи не обращали должного внимания: в восприятии всех красавиц, за которыми ухаживал Николай I, он был «странным человеком» потому, что придавал особое значение верности, отчего все эти маневры с дамами ничего не доказывали.

Очевидным было одно: женская красота его восхищала, он испытывал иногда сильные увлечения той или иной красавицей, но дальше поклонения Прекрасной Даме он не шел. Давайте вновь дадим слово Смирновой - Россет: «Однажды в конце бала, когда пара за парою быстро и весело скользили в мазурке, усталые мы присели в уголке за камином с бар. Крюднер; она была в белом платье, зеленые листья обвивали ее белокурые локоны; она была блистательно хороша, но не весела.

Й.К.Штилер. Амалия Максимилиановна Крюденер

Наискось в дверях стоял царь с Е.М.Бутурлиной, которая беспечной своей веселостью более, чем простотой, всех привлекала, и, казалось, с ней живо говорил; она играла веером, смеялась иногда и показывала ряд прекрасных своих жемчугов… Я сказала m-me Krudner: «Вы ужинали, но последние почести сегодня для нее». – « Это странный человек, – сказала та, - нужно, однако, чтобы у этого был какой-нибудь результат, с ним никогда конца не бывает, у него на это нет мужества; он придает странное значение верности. Все эти маневры с ней ничего не доказывают…».

Заметим, что, зачастую, характеризуя императора как владельца своеобразного «гарема», историки забывали или не желали видеть в нем Рыцаря, поклоняющегося Прекрасной Даме. Александра Федоровна была и женой его и Прекрасной Дамой.

Учитывая мнение современниц, можно иначе увидеть сюжет с фрейлиной Урусовой. Как метко выразилась Амалия Крюднер: «С ним никогда конца не бывает».

Такими свидетельствами не стоит пренебрегать в оценке отношений Николая I с княжной. Не следует забывать и о том пристрастном внимании придворных к императору. Любой взгляд и повышенное внимание к какой-либо красавице тут же истолковывались в сторону альковных тайн. Слишком еще живы были в глазах современников картины прошлого. Так, Александр I пятнадцать лет любил Марию Антоновну Нарышкину, урожденную Святополк- Четвертинскую, не говоря уже об увлечениях Павла I, Екатерины II.

Наконец, 29 августа 1832 года Фикельмон отмечает, что в Царском Селе царит большой ажиотаж. Причина его – «предстоящее замужество княжны Урусовой, которое не оставило равнодушным ни одного человека.Говорят, что она стала невестой князя Леона Радзивилла, но помолвка все еще не оповещена», а 15 сентября 1832 года Долли Фикельмон записывает в своем дневнике: «Была объявлена помолвка княжны Урусовой, и новость эта как изумила одних, так и обрадовала других. Я ловлю себя на мысли, что я в самом деле плохой человек! Ибо даже известие о ее замужестве не приглушило моего беспокойства за Императрицу. Княжна Софи уверяет, что выходит замуж за Радзивилла потому, что любит его, притом уже четыре года! А в то же время мы были свидетелями довольно странных вещей! Как бы то ни было на самом деле, Радзивилл и княжна обожают друг друга и производят впечатление преисполненной любви пары, но всего три месяца назад мы наблюдали совсем иную картину!»

Александр Булгаков в письме к брату также не может обойти эту тему, сдержанно написав: Помолвка княжны Урусовой объявлена. Двор потеряет милое украшение».

Логично, что толки о замужестве Урусовой пошли сразу же после того как императрица окрепла после последних родов. Судите сами: 20 октября 1832 года Александра Федоровна благополучно родила, в декабре весь царский двор отмечал ее выздоровление, а в январе 1833 года Софья Александровна Урусова была выдана замуж. Она уже была императору неинтересна. Он вновь был увлечен своей похорошевшей после родов супругой, о чем с некоторой долей зависти и записала Долли Фикельмон в своем дневнике.

А что же Софья Урусова? 30 ноября 1832 года Долли Фикельмон записывает в дневнике: «Софи Урусова кажется безумно влюбленной в своего жениха. Мы были свидетелями, как в прошлом году она теми же глазами смотрела на Государя – своего властелина!»

23 января 1833 года Фикельмон фиксирует: «Позавчера я должна была присутствовать у Кочубеев на бале, который они давали для Двора. Поехала туда вопреки всякому желанию и в душевном состоянии, мало подходящем для танцев, но под конец отошла и даже развеселилась, поддавшиь общему оживлению и возбуждению. Императрица продолжала танцевать даже после четырех утра! Она выглядела свежей, моложавой и красивой, какой я уже давно ее не видела. Мадам Бутурлина целиком во власти весьма нежного почитания, высказываемого ей Императором. В этой хорошенькой и кокетливой особе значительно меньше жеманства, чем в других здешних дамах. Думаю, она способна увлечься искренне и бескорыстно, и если она, к своему несчастью, полюбит Императора, то за его личные качества, а не за Императорский титул. В последнее время он очень похорошел. А также помолодел и много танцует. Софи Урусова весьма ощутимо огорчена и разочарована, но это никого не трогает. Никто никогда не воображал, что она любила Императора сердцем, а после того как она продемонстрировала, с какой легкостью смогла влюбиться в Радзивилла, до такой степени лишенного ума и привлекательности, уже абсолютно ничего нельзя было понять в ее чувствах, и всякий интерес к ней пропал». На самом деле князь Радзивилл был красивым и обаятельным. Здесь Долли Фикельмон погрешила против истины.

Итак, Софья Александровна Урусова должна стать женой князя Льва Радзивилла. Свадьба намечена на 29 января 1833 года. Фикельмон довольно пристрастна и в описании венчания, когда Николай Первый лично отвез Софью Урусову в католическую церковь, а после сопровождал ее в новый дом. Позже, когда он присоединился к императрице, приехав на спектакль в Эрмитаже, Фикельмон подчеркнет: «Никогда он не выглядел более красивым. Может быть, оживленный вид, так украшавший его, был вызван каким-то душевным волнением? Думаю, что так оно и есть, потому что, несомненно, он был очень влюблен в эту Софи, загадочную и непроницаемую особу, которая умело прячет свои чувства под блистательной бесстрастной красотой. Наконец-то она замужем и удалена от своей Государыни, которой она причинила немало огорчений. Дай Бог, чтобы теперь все это кончилось».

Неудивительно, что в январе 1833 года П. А. Вяземский в письме к В.А.Жуковскому, говоря о браке Урусовой с Радзивиллом, намекал на какие-то его таинственные обстоятельства: «Урусова вчера обратилась в княгиню Радзивилл, по крайней мере, духовно: о дальнейшем преображении не ведаю. Да едва ли! Он был очень болен и не совсем еще оправился, а женился потому, что последние дни настали». Под последними днями, на мой взгляд, подразумевались роды императрицы и послеродовое восстановление здоровья императрицы.

Действительно, с этого времени сердце Николая освободилось от увлечения Урусовой. Он вновь был нежно предан лишь своей жене. Снова разыгрывал преклонение перед новыми и новыми красавицами, появляющимися при дворе.

Софья Урусова, выйдя замуж за князя Радзивилл, по-прежнему пользовалась покровительством императора.

Муж Софьи Александровны стал свитским генералом. Они купили дом на Дворцовой набережной. Радзивиллы восстановили свои владения в Польше и жили мирно и счастливо. Детей у них не было. Софья Александровна на четыре года пережила своего мужа, скончавшись в приблизительном возрасте 85 лет. Оба похоронены в на Монмартрском кладбище в Париже.