А.П.Боголюбов.

Феномен-девица

Феномен-девица М.Башкирцева есть продукт семьи темной, с кровавыми пятнами. Башкирцевы были богаты. Жили в своем поместье в О. губернии широко, хотя всегда с тяжбами и кляу­зами. Прошедшее Марии Степановны Башкирцевой, ма­те­ри гениальной Mаrie, мне неизвестно по­дробно, да зачем его касаться. Когда я впервые услышал об этой фамилии, живя в Париже, то первые впечатления были из газетных реклам “Фигаро” или “Жиль-Блаз”, где говорилось о великолепных приемах и вечерах, даваемых госпожой Башкирцевой и ее родною сестрою Романовою¹³. Тропические растения, открытые буфеты, цыганско-венгерская музыка — все было превозносимо до небес, вместе с любезностью хозяев и очарованием при взгляде на молодую девочку, проявлявшую всякие гениальные задатки, начиная с живописи и литературы.

Поговоря с людьми серьезными и членами посольства, я узнал, что семейство ежели не ссыльно-каторжных, то очень к тому близко. Жило оно <…> в Ницце в своей роскошной вилле на la promenade des Anglais¹⁴.

Но, как-то муж м-м Романовой скончался скоропостижно. Вступились родственники его, доказывая, что он был отравлен, и началось дело. Обеих дам вызвали через консульство в Россию. Они не поехали, а потому русская порядочная колония, ведущая себя строго, их не касалась, а ходили к ним разные проходимцы, кому надо поесть на дармовщинку или призанять денег, или под благовидным предлогом втянуть честолюбивых дам в какую-нибудь аферу, чтобы обобрать. Молва о Мери все росла и росла. Художники Бастьен-Лепаж¹⁵ и Тони Робер-Флери¹⁶ были ее наставниками. Первый из них, точно даровитый, дорого брал за свои уроки и, пользуясь своим авторитетом, распространялся своим товарищам, тоже прилично задаренным, что растет де талант великий, самобытный, что девица по характеру вполне самостоятельна, пишет мемуары и работает с самоотвержением, задаваясь целью переформировать всю русскую школу, как только почувствует самостоятельность. Первые портреты и некоторые этюды с натуры зеленые, как весенний шпинат, появились на выставке и были подняты газетчиками на степень замечательного труда!

Деньги все делали. А с тех пор не было недели, чтобы где-нибудь не говорили о трудах Башкирцевой как выдающейся личности. Видя эти ученические произведения, сильно смахивающие на Бастьен-Лепажа, все говорили, что это его кисть, а в портретах — его товарища Т.Робер-Флери.

Раз как-то в церкви ко мне подошла г. Башкирцева и представила свою дочь. Я сказал последней несколько приятных для нее слов касательно ее таланта, причем маменька просила меня зайти в мастерскую дочери, что, конечно, я обещал, но не пошел, ибо, что мне было ставить себя на степень шута в такой публике, хотя я бы и взошел туда только для художества.

Первое впечатление от девицы Башкирцевой было таково: я увидел не красивую, но грациозную блондинку, конечно, с взбитым пуком волос на лбу, умными глазами, бледную, желтую и истомленную. Оконечности рта ее были подняты, что придавало лицу вид барышни с необузданной волей. От вхожих туда людей русских я слышал, что дочь есть кумир обеих барынь — матери и тетки, что на ней строится вся их честолюбивая будущность, а потому о деньгах тут не говорится, а их сыплют всем тем, кто кадит или пишет про Мери.

Прошло четыре года, и наконец появилась картина на выставке под названием «Митинг» — уличные мальчишки около забора, на углу, в числе 5 о чем-то рассуждают. Картина точно имела достоинства. Выражения мальчишек были бойко подмечены, и группа хорошо составлена. Но, кто знает живопись Бастьен-Лепажа, тот прямо скажет, что это его кисть, характер и композиция, это подтвердили все художники. Но реклама без устали твердила о гениальности Башкирцевой. Но вот вдруг облетела всех печальная новость. Мери получила воспаление в легких и, конечно, по своей безобразной настойчивости, ибо в декабре месяце поехала на этюд в le bois de Boulogne писать только выпавший снег, где просидела около 4-х часов в легкой обуви. При слабом от природы здоровье болезнь приняла быстрое течение и через две недели бедная девушка отошла в вечность.

Велики были плач, рыдания и стоны на похоронах дочери. Церковь представляла из себя тропический лес растений, а под куполом высился на пирамидальном катафалке гроб покойницы. Громадные жирандоли с зеленым огнем бросали свет на это капище, церковь была наполнена публикой. Гроб покойницы поставили на колесницу, запряженную шестериком-цугом белых коней и повезли в могилу на вновь купленное место за городом, где предположено выстроить капеллу¹⁷.

Здесь сближение мое с г. Башкирцевой должно было состояться в силу обстоятельства, что она нуждалась в моей нравственной помощи, в которой из уважения к ее дочери как художнику я не мог отказать.

Конечно, все <…> объедалы и приживалы, с прекращением разгульной жизни по случаю траура, скоро отскочили от Башкирцевых. В числе таких <…> оказался и мой старый товарищ художник аферист Чумаков¹⁸, уже лет тридцать живущий здесь и промышляющий головками, конечно, без натуры писанными за 100 и 200 франков, и подчас пишущий дурные портреты.

Будучи с женой и дочкой на постоянных хлебах у Башкирцевых, он предложил написать портрет дочери, якобы в знак благодарности, после ее смерти. Но, рассудив, отчего бы не эксплуатировать барыню, которая уезжает в Ниццу, подал ей счет в 2 500 франков.

Это взорвало Марию Степановну, и она явилась ко мне в мастерскую, прося дать совет и помощь в этом гнусном деле. «Главная помощь от меня, сказал я, будет та, что обругаю Чумакова и скажу, чтоб он бросил это дело, а вам советую не уступать ему и идти до конца, хотя бы путем процесса». Но Чумаков упредил ее, подал на взыскание, и суд назначил экспертизу, слава Богу, из людей хороших, как гг. Бенжамена Констана и Жерома, которые прямо заявили, что портрет по работе не стоит и 100 франков, да и сходству не удовлетворяет. Тут М.С.Башкирцева показала себя вполне достойною. Она дала 500 фр. Чумакову, написав через пристава открытым письмом, что дает ему эти деньги не по суду, а как милостыню. Но Чумаков ее принял, и когда я его встретил, то сказал мне: «Ну, брат, я, слава Богу, покончил мое дело миролюбиво». Впрочем, этот господин всегда слыл за грязняка (так в тексте. — И.Ж.) и вечно был то торгашом старых вещей или просто маклаком, которого часто выгоняли из домов его соотечественники.

Но со смертью дочери Башкирцевы не переставали эксплуатировать ее таланты. Прежде всего, они купили отель в улице Prong с мастерскою, обмеблировали его роскошно и в нем устроили музей и ателье, где только не доставало Мери, но все ее эскизы, картины, рисунки и подмалевки были расставлены самым выгодным для осмотра образом. Одновременно созидалась капелла по чертежу одного из братьев Бастьен-Лепаж — архитектора¹⁹. В Ницце из мрамора сделали саркофаг для того, чтоб вместить останки художницы.

Известный талантливый писатель и декламист еврей Альбер Вольф был призван за громадную сумму сделать ка­талог всех произведений с их оценкою, что поместили в «Фигаро», и вместе с Арсением Гуссе редактировать и дополнять эксцентрические записки, или дневник Мери. А потому и неудивительно, что книга прекрасно написана, и задача выставить злобную, даже пренебрегающую роднею и всем святым, что есть на земле, кроме своего самолюбия, девку удалась в совершенстве и, конечно, не зная всех закулисных тайн этой безнравственной поэмы, она кажется вполне прекрасною, ставящей Марию Башкирцеву в фе­номенальную женщину! Тогда как по истине все это вздор и чепуха двух самовлюбленных баб.

Картина «Митинг» очутилась в Люксембурге и этюд барыни в шубке²⁰. Распущен был слух, что правительство дало за них 10 тыс. франков, когда истинно говорят, что эта сумма была заплачена директору, чтобы ее приняли.

Года три спустя в Люксембургском музее появляется статуя «История», и на щите ее красуются три имени: Виктора Гюго, Гамбетты и М.Башкирцевой. За этот фарс художник взял, как говорят, 6 т<ысяч> франков. Но комиссия музея велела сбить со щита последнее имя, узнав о лихоимстве скульптора.

Умер даровитый Бастьен-Лепаж, и все его картины, этюды и рисунки, оставшиеся в мастерской, продавались на аукционе в зале Жоржа Пети. Я был на нем вместе с известным любителем нашим, москвичом С.М.Третьяковым. Он купил здесь известную картину «Свидание», а Башкирцева приобрела ученическую программу Б<астьен->Лепажа «Видение Жанны д’Арк», которую предназначила для капеллы.

Прошло еще три года. Мне случилось быть в Ницце, где я встретил снова Марию Степановну и ее сестру. Да кроме того частенько я их видел в Монте-Карло за рулеткой, куда они ездили буквально каждый вечер, скромно играя на номера по 5 франков. Жили они в павильоне на своей вилле, которую отдавали внаймы.

В один день я получил письмо, где Мария Степановна просит меня зайти к ней по важному делу. Я явился, и вот в чем оно состояло: «У меня есть известная картина Б<астьен->Лепажа. Я ее хочу продать. Вы очень близки к государю, а потому, пожалуйста, устройте это дело. Я нуждаюсь в деньгах. Цена ей 50 т<ысяч> фр<анков>. И я Вам буду очень благодарна». «Да, как же это вы меня просите, чтобы я надул моего благодетеля и царя? Я сам был на аукционе у Ж.Пети, когда вы купили ее за 21 т<ысячу> фр<анков>, а теперь хотите более чем вдвое. Нет, я на такое дело не способен. А потом знаю, что наш император такого пошиба картин не любит, а потому через меня вы ничего не можете сделать, ибо я слишком дорожу своим положением, чтобы взяться за такие темные дела». Конечно, после этого холод стал моим уделом по отношению к Башкирцевым.

Слышал после, что саркофаг <…> доставили в Париж, что возник процесс и что капелла Маrie представляет собою мерзость запустения.

Вот одна из тысячи нравоучительных историй, которые разыгрываются нашими соотечественниками в Париже.

В 1892 году в ноябрьских фельетонах «Нового времени» появилась длинная статья разбора книги Башкирцевой, автор которой дивился гениальности столь рано погибшего цветка русской интеллигенции, исчисляя все оттенки ее оригинальностей и самодурства.

Нам, жителям Парижа, все это было ужасно пошло, и мы сожалели, что русская публика поверит писателю, что де такова и была Башкирцева, когда книга поистине занятно и талантливо составлена, но никак не покойницей, а за деньги ее самолюбивой матери с провалившейся репутациею, которую убеляла хоть сколько-нибудь повесть о ее детище, что было сделано в «Новом времени» г. писателем²¹, вероятно, за известное вознаграждение, ибо даром нельзя быть бесчестным и глупым.