Павел В. Флоренский

Татьяна Шутова

 

Три тысячи верст и четверть века пролегли между нами

 

Флоренский и Мережковский — соединение имен двух антиподов Серебряного века, стоявших на принципиально разных позициях по отношению к Церкви, кажется невозможным. Мережковский был идеологом «нового религиозного сознания», Флоренский — православным священником и богословом. Однако, кроме противостояния, их соединяло время, трагическая пора России на пороге великой катастрофы, оба были поэтами-символистами, судьба обоих была драматична — одному на долю выпала смерть вдали от родины, другому — мученическая кончина за то, что «не снял с себя сана», не отрекся, сохранив верность священнической клятве. Было и еще, что соединяло и разделяло этих двух столь разных и, тем не менее, схожих людей. Юная прекрасная девушка, которую оба любили и за чью душу вели скрытую, сокровенную борьбу. Дмитрий Мережковский называл ее «мой тихий светлый ангел», их встречи и переписка продолжались целых семь лет, вплоть до ее ранней кончины. «Прекрасную Даму» звали Ольга, и была она младшей сестрой Павла Флоренского. Рассказ о дружбе Д.С.Мережковского и его жены З.Н.Гиппиус с художницей Ольгой Флоренской поможет узреть еще одну грань нашей культурной истории, ввести в нее еще одну фигуру, которая растворилась во времени и ушла вместе с ним, не закрепив себя в воспоминаниях. Трагическая судьба Ольги долгое время была семейной тайной, о которой не принято было говорить, а имена многих, кто окружал ее, были вычеркнуты из анналов истории. Обратиться теперь к событиям столетней давности стало возможным благодаря тому, что часть работ Ольги Флоренской, ее записи, стихи и многочисленные письма сохранили ее мать, сестры, братья и их потомки.

 

Готовя к печати переписку, перелистывая альбомы рисунков, перебирая записи дневников, черновики стихов и незаконченных литературных произведений О.А.Флоренской, четко ограниченные 1906–1914 годами, периодом от Первой русской революции до Первой мировой войны, мы почувствовали, что история ее короткой жизни, исканий, обретений и потерь есть некий эскиз того удивительного времени, когда Россия, оказавшись в глубоком кризисе, переживала, словно в предсмертной агонии, небывалый расцвет под знаком апокалиптического призрака надвигающейся катастрофы. Этот период наша героиня прожила в причудливой геометрии своего окружения, средостением которого она стала, а своей ранней кончиной словно поставила точку в противостоянии, навсегда выведя в мир горний несостоявшуюся на земле парадигму «стояния двух перед лицом Третьего».

 

Павел Флоренский

(1882–1937)

 

Дмитрий Мережковский

(1865–1941)

 

Ольга Флоренская

(1891–1914)

 

Сергей Троицкий

(1881–1910)

 

Зинаида Гиппиус

(1869–1945)

 

Осенью 1907 года в Париж на имя Д.С.Мережковского приходит письмо от юной гимназистки из Тифлиса, написанное кружевным изящным почерком. Мережковский собирался было отложить его, как делал часто с письмами незнакомых поклонниц, но, пробежав глазами несколько строк, уже не смог оторваться. Он словно услышал голос, тихий, проникновенный и нежный. Своей корреспондентке он ответил, попросил рассказать о себе. Так между ними завязалась переписка. Эпистолярный диалог с ней стал потребностью души, постоянной тягой к общению. Через год они встретились впервые, потом часто встречались в Петербурге, в Москве, на летних дачах четы Мережковских. Ее приняли и полюбили Зинаида Гиппиус и ее сестры, Дмитрий Философов и все их друзья. Девушку звали Ольга Флоренская, она была талантливой художницей, начинающей поэтессой, пробовала писать роман. Она училась в Москве в Строгановском училище и Школе живописи, в Петербурге у скульптора Л.В. Шервуда, в Школе ваяния и живописи в Тифлисе. Из современных ей художников Ольгу больше всего привлекал М.В.Нестеров, в то время автор картин на религиозные темы и росписей храмов. В акварелях О.А.Флоренской чувствуется его влияние, и можно предположить, что ее творчество развивалось бы по пути религиозного символизма и иконописи, как случилось с ее младшей сестрой Р.А. Флоренской. Свою сестру Ольгу Павел Флоренский отмечал как одного из немногих художников того времени, работавших в жанре миниатюры, собирался издать ее стихи и рисунки. То, что не удалось сделать столетие назад, происходит теперь, и настоящая публикация впервые представляет миниатюры и рисунки художницы Ольги Флоренской.

О своей жизни в период между двумя революциями Мережковские написали воспоминания, рассказав о времени и о своих «вечных спутниках». Однако Ольга Флоренская, несмотря на то важное место, что занимала она в их жизни, почти не упоминается в их мемуарах. Они словно берегут ее или отделяют от своих многочисленных знакомых, о которых рассказывают подробно. Возможно, это происходит оттого, что между ними и Ольгой незримо стоит ее брат Павел Флоренский, о котором сама З.Н.Гиппиус писать не решалась, в чем признавалась в своих воспоминаниях: «Об этом священнике кто-нибудь напишет в свое время. Мы знали его московским студентом-математиком (он писал в «Новом пути»). Потом встречались в Донском монастыре у его духовника, мятежного и удивительного еп<ископа> Антония. Но действительно узнали и поняли через сестру его, Ольгу. Она любила его, ездила к нему в Лавру, но никогда не была под его влиянием. Была близка нам, подолгу живала у нас. Эта замечательная женщина-девушка умерла перед войной, 22-х лет от роду. Я не буду писать ни о ней, ни о брате: слишком удлинило бы это мой рассказ. Да и жизнь его еще не кончена. Думаю, сильная личность его не пройдет без следа даже в наше смутное время»¹.

В.В.Розанов назвал письма «золотой частью литературы». Отличие их от мемуаров в том, что первые по сути своей есть моделирование беседы мемуариста с самим собой в прошлом, оправдание или порицание себя, своего окружения и времени. Письма же субъективны по определению и хранят неискаженным конкретный и сиюминутный диалог. Вот почему эпистолярный жанр подчас более точен, чем проработанные временем мемуары, нередко претендующие на объективную переоценку прошлого. В «Маленьких мыслях» Мережковский записал: «В наше время, а может быть, и всегда, частные письма живее книг. Книги — сухой хлеб, а письма — живые зерна, которые мы едим, растирая колосья руками». Предлагая читателям фрагменты неизвестного ранее эпистолярного наследия прошлого века, мы надеемся, что их «живые зерна» помогут ярче представить себе атмосферу времени и людей, живших в России накануне великой драмы.

На рубеже XIX и XX веков семья Флоренских жила в Тифлисе. Глава семьи А.И.Флоренский был инженером, высокопоставленным чиновником Министерства путей сообщения. Мать Ольга Павловна происходила из древнего аристократического армянского рода Сапаровых, у нее было много родственников, которые подолгу жили в большом и дружном доме Флоренских на Николаевской улице. Старший брат Ольги Павел, закончив Московский университет, вопреки желаниям родителей, мечтавших о научной стезе для сына, поступил в Московскую Духовную академию. Старшая сестра Юлия, которую в семье звали Люся, училась в Швейцарии и Германии. В Тифлисе вместе с Ольгой оставались ее сестра Елизавета (домашнее имя Лиля), брат Шура (Александр) и младшие Гося-Раиса и Андрик. Дома Ольгу звали Валя. В России тогда было принято давать детям «домашнее имя» кроме того, что получали они при крещении. Девочка рано научилась читать и писать, часто склонялась над листочком бумаги. «Валя, настоящая Валя», — говорили о ней старшие, вспоминая учительницу детей Флоренских, вечно погруженную в книги и тетрадки. Валя с детства любила рисовать. Больше всего она любила рисовать цветы.

В семье Флоренских на религиозные темы говорить было не принято. Конечно, тут соблюдали пост, отмечали церковные праздники, с уважением относились к религии. Но сама церковь не была в центре воспитания детей. Родители принадлежали к различным конфессиям: отец был православным, а мать крещена в армяно-григорианской церкви. Они с глубоким уважением и любовью относились друг к другу и избегали всего, что могло бы поколебать семейную гармонию. Поощряя разносторонние интересы детей, родители в то же время избегали разговоров на религиозные темы, воспитывая в детях терпимость и понимание. Но когда их старший сын Павел решил посвятить себя Церкви, религиозные вопросы помимо воли родителей вошли в круг интересов детей.

Неисповедимы пути Господни, но, вероятно, отметил Он семью Флоренских особой печатью. Юный Павел Флоренский услышал на своей «дамасской» дороге призыв свыше и выполнил возложенное на него «поручительство Господа». Его сестра Ольга также была необычайно мистически одарена. Но она искала свой собственный путь к Богу, Живому и Близкому. Для нее Его зримым и живым выражением была природа, цветы, горы и море — все, Им сотворенное, а Его проявление в себе она стремилась передать искусством. Бог и Красота были для нее нераздельны, тождественны, как едиными были Бог и Любовь, а все, что было нечистым, низменным, бездуховным, плотским, не было Красотой, а значит, Богом. Ей только никак не удавалось примирить строгий аскетический идеал той церкви, которой посвятил себя ее брат, с аполлонической радостью искусства. Флоренские выписывали русские и иностранные журналы, внимательно следили за тем, что происходило в культурной и общественной жизни столиц, и гимназистка Ольга была в курсе дискуссий, которые велись на литературных и философских диспутах в Москве и Петербурге. Так, в письме брату Павлу 3 февраля 1907 года шестнадцатилетняя Ольга писала: «Аскетизм вообще именно потому и не мог взять меня, что он устраняет искусство и науки. На мой взгляд, он никогда не может быть (если только, конечно, нормален, правдив, истинен) враждебен религии. Потому что именно чистый аскетизм, только аскетизм есть нечто слишком ограниченное, неполное. Идти к Богу нужно не отвергнув ничего, что Им создано. Думаю, что не надо бояться соблазнов мира, потому что это уже есть соблазн. Можно жить в мире, подчиняясь беззакониям; можно уйти из него от омерзения; но можно и нужно прийти к нему, не боясь ничего, прийти с миром. Потому что если ты веришь, что Бог с тобою, то чего же боишься? Аполлон, олицетворение радости, красоты, жив в Господе и вовсе не исключает смирения, тихости». Девушка мучительно трудно будет разрешать для себя другое противоречие — Дух и Плоть, о чем с трогательной откровенностью поделится в письмах к Д.С.Мережковскому и С.С.Троицкому (письмо Д.С.Мережковскому 1908.07.27, письмо С.С. Троицкому 1908.11.20). Ольга была натурой цельной и жила как думала, гармонизируя свои чувства и поступки с симфонией «торжествующих созвучий». Стремление это прошло через всю ее недолгую жизнь, а желание разрешить эти противоречия привлекло к Мережковским и их «новой церкви».

Сообщая по просьбе Ольги осенью 1906 года парижский адрес Мережковских, ее брат Павел не подозревал о том, что из этого последует долгая дружба сестры с его идейными противниками, длительное противостояние этой дружбе близких Ольге людей из другого лагеря и тихая борьба в ее душе. Для нее, как и для других «детей страшных лет России», начало века прошло под знаком «революция и религия», о чем постоянно говорят и спорят авторы публикуемых писем.

У Первой русской революции был кровавый пролог — пятилетье «пышных похорон», когда по стране прошла целая серия терактов и покушений. После кровавого воскресенья, когда Россия вздыбилась в жестоком и беспощадном бунте, террористы приобрели в глазах общества ореол жертвенности, а их действия стали называть «святыми». Террору низов власти противопоставили террор верхов. Заработали военно-полевые суды, наступило, по словам Зинаиды Гиппиус, «время виселиц». Интеллигенция России разделилась. Часть ее, по извечной своей традиции сочувствовавшая униженным и оскорбленным, отрезвела, увидев воочию что несет России «грядущий хам». Часть продолжала раздувать русский пожар. «Нельзя и надо» — так назвала одну из своих статей Зинаида Гиппиус. Тем не менее, возможно, даже предчувствуя наступление катастрофы, русская культура, как в агонии, продолжала свой стремительный заоблачный полет. В бездну…

На тот же период падает то, что «с точки зрения вечности» Николай Бердяев обозначил «русским религиозным возрождением», предчувствием «новой эры», «новой культуры, построенной на мистических, религиозных началах»². Важным этапом этого процесса стало создание в 1901 году в Петербурге Религиозно-философского собрания и журнала с программным названием «Новый путь», инициаторами которых были Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус и их тогдашние единомышленники. Но Мережковские пошли дальше, желая создать обновленную, свободную церковь. На Литейном проспекте в «доме Мурузи», где жила чета Мережковских, по инициативе Зинаиды Гиппиус родился «Союз трех». В ночь перед Рождеством 1901 года она и два Дмитрия — Мережковский и Философов совершили некую симуляцию евхаристии хлебом и вином, обменялись крестами, скрепив «троебратство», которое они мыслили как ячейку будущего возрождения общества и церковности. Члены духовного триумвирата считали, что Церковь себя исчерпала и на смену церковности Петра должна прийти церковность Иоанна. Созданию религии «Третьего Завета», революционному обновлению церкви и соединению Неба и Земли, Духа и Плоти решили посвятить свои силы участники триумвирата. Вскоре к ним присоединился еще один «союз трех», в который вошли сестры Зинаиды Гиппиус Наталья и Татьяна и А.В.Карташев, бывший преподаватель Петербургской Духовной академии. Несмотря на энергичность «генератора» идей Зинаиды Гиппиус и талантливость других членов триумвиратов в их религиозной общине участников не прибавилось. Были, как казалось, единомышленники, сочувствующие, они приходили и уходили, скорей, привлеченные обаянием и оригинальностью, притягательностью и новизной идей звездной троицы, вокруг которой блистали созвездия имен ослепительного и обворожительного Серебряного века русской культуры.

В первые годы века впервые пересеклись пути Павла Флоренского и Мережковских, произошло их знакомство, сначала заочное в 1903 году благодаря Александру Ельчанинову, при посредничестве которого в журнале «Новый путь» были опубликованы три статьи Флоренского³, а затем и очное в 1904 году благодаря Андрею Белому. С самого начала знакомства Флоренский четко обозначил то, что создает «непереступаемую пропасть» между ним и представителями «нового религиозного сознания»: их отношение к тому, что они называли «исторической церковью», к православию⁴. В том, что касается самого термина «историческая церковь», то Флоренский и его единомышленники отвергают его как некорректный, считая, что Церковь едина, а все иное — от лукавого⁵. Подозрения и даже «враждебность» у него вызывает так называемая «интимнорелигозная жизнь» адептов «нового религиозного сознания», кощунственная профанация таинств, что он, Флоренский, посвятивший много работ сакральности церковных таинств, рассматривает как святотатство⁶. Несмотря на то что Мережковские не раз протягивали Флоренскому руку дружбы, через Ольгу и общих друзей, пропасть эта оказалась непреодолимой. Была еще одна несостоявшаяся встреча-сотрудничество Мережковского и Флоренского. Весной 1904 года, наслышав от завсегдатая «Нового пути» Александра Ельчанинова о переписке с его другом Павлом, Мережковский предлагает издать их письма в рубрике «Из частной переписки». В ответ на это предложение летом того же года на Кавказе Флоренский пишет диалог «Эмпирея и Эмпирия», построенный в форме беседы двух друзей, один из которых уже «в храме», а другой пока лишь «у ограды церковной». Флоренский прилагает к диалогу исследование, посвященное сакральности таинств церкви, где рассказывает об испепеляющей каре за «восхищение недарованного». По ряду причин произведение не было опубликовано и вышло много лет спустя после мученической кончины Флоренского⁷.

После Кровавого воскресенья 1905 года центр религиозного возрождения переместился в Москву. В ноябре 1905 года тут было создано Московское Религиозно-философское общество памяти Вл.Соловьева, среди членов-учредителей которого были С.Н.Булгаков, Е.Н.Трубецкой, Н.А.Бердяев, С.А.Котляревский, Л.М.Лопатин, Г.А.Рачинский, П.А.Флоренский, В.Ф.Эрн, А.В.Ельчанинов, В.П.Свенцицкий. Весной того же года Владимир Эрн и Валентин Свенцицкий создали полулегальное Христианское братство борьбы, положившее начало так называемому движению христианского социализма. ХББ, идеям которого сочувствовали Павел Флоренский и Александр Ельчанинов, просуществовало недолго, дав импульс образованию других объединений христианского социализма, в частности «Союзу церковного обновления», участниками которого стали о. Михаил (Семенов), священники Иона Брихничев и Константин Аггеев, о которых пишут Ольге Мережковские.

Павел Флоренский в это время учится в Московской Духовной академии, открывает для себя русское крестьянство, мечтает поселиться в деревне и создать крестьянский университет. О своем отношении к происходящему в России он пишет в Берлин сестре Ю.А.Флоренской 23 июля 1905 года: «Кровь, озлобление, дикость со всех сторон… Я знаю, что надо изменить внешний порядок; но знаю также, что то, что делается, невозможно, что это — хаос и зло. Я вполне понимаю озлобление людей, понимаю, что не смогли терпеть; быть может втайне сочувствую многому, т.е. в том смысле сочувствую, что знаю, что будь я несколько иным, я бы и сам стал так же действовать. Но, понимая психологию всего этого, я решительно отказываюсь признать нормальность того, что происходит. Это — такой хаос, какого не видала русская земля, кажется, никогда, разве только в Смутное время». Тем не менее именно с Павлом Флоренским связано событие, взволновавшее весной 1906 года русское общество и немало удивившее его друзей.

12 марта в Сергиевом Посаде, в домовой церкви Московской Духовной академии ее студент Павел Флоренский произнес пламенную проповедь, в которой призывал прекратить братоубийство и отменить смертную казнь. Первый публичный призыв, к тому же сказанный с амвона, произвел эффект разорвавшейся бомбы, ибо прозвучал в день, когда стало известно о казни на острове Березань лейтенанта Шмидта, тогдашнего кумира молодежи. Студент Флоренский был арестован и заключен в Таганскую тюрьму, из которой его освободили перед Пасхой по просьбе ректора Московской Духовной академии епископа Евдокима. Проповедь Флоренского «Вопль крови» была нелегально издана, мгновенно разошлась по стране, была горячо принята общественностью, и даже мать Флоренского не скрывала своей гордости сыном, а Ольга, как сообщает она в письмах брату, восторженно встречена в гимназии как «сестра того самого Флоренского».

О произошедшем в Сергиевом Посаде Мережковские, покинувшие Россию 14 марта, узнали в Париже. Там, вдали от места событий, они начинают работу над сборником статей «Меч», в который им хотелось бы включить статьи «того самого Флоренского», но обращаются они к нему не напрямую, а через посредников. 17 мая 1906 года С.Н.Булгаков сообщает об этом из Кореиза А.С.Глинке: «Я получил от Мережковского преувеличенно ласковое письмо, которое однако все-таки меня порадовало… Д.С. просит меня снестись с Флоренским и просить его описать свои переживания в тюрьме etc (?!). Здесь приходится поставить только вопросительный и восклицательный знак перед такой непроницательностью даровитого беллетриста. Я отвечаю, что едва ли Флоренский согласится и излишне просить его об этом». Не получив ответа от С.Н.Булгакова, Мережковские обращаются в июле с той же просьбой к Александру Ельчанинову, о чем тот сообщает Флоренскому в письме 21 июля: «Дорогой Павлуша! Дм.С.Мережковский очень просил передать тебе просьбу его прислать что-н<и>б<удь> в его трехъязычный сборник “Меч”. Он не обратился лично, т.к. не знает твоего адреса. Чтобы ты знал, чтó и ктó, то вот что я знаю о сборнике. Участвуют: Мер<ежковс>кие, Философов, Успенский, Карташев, Белый, Булгаков, Волжский, Розанов, Бердяев. Статьи прибл<изительно> следующие: Отделение церкви от госуд<арства>. Теософия (Философов), Христианство и анархизм (Мер<ежковский>), Любовь по Розанову и Соловьеву (Герцык), Теократия и анархизм, Хр<истос> и Антихр<ист> в социализме (Булгаков) и прочее⁸. Срок присылки материала 15^го августа. Оповещение так запоздало, потому что Мер<ежковский> просил Булгакова еще в мае дать тебе знать, но он почему-то не сделал этого. Вчера только он передал эту просьбу и я пишу тебе». С той же просьбой Мережковский обращается к их общему с Флоренским другу Андрею Белому в письме от 26 июля: «Попросите Флоренского тоже написать — м.б. ему удалось бы воззвание к народу — как бы та проповедь, за которую его арестовали. Ведь это была проповедь не в старой, а в новой, нашей Церкви». Настойчивые просьбы Мережковского остались без ответа и пропасть, разделявшая его с Флоренским, снова оказалась непреодоленной.

В это время Мережковские жили в Париже, в квартале Отей, где Дмитрий Философов снял для них квартиру в только что отстроенном доме на улице Теофиля Готье. Здесь они много работали, встречались с живущими в эмиграции революционерами, сблизились с Борисом Савинковым, которого З.Н.Гиппиус считала своим литературным крестником и кому подарила название его будущего романа «Конь бледный» и один из своих псевдонимов В. Ропшин, под которым вышел роман в «Русской мысли» в 1909 году. Борис Савинков, «ангел смерти», как называют его в России, не отказывается от террора и в 1910 году готовит «царское дело» — покушение на жизнь императора Николая II, о чем доверительно сообщает своим друзьям Мережковским и Философову во время их встреч во Франции.

«Перелетная» жизнь Мережковских продолжалась и после их возвращения в Россию летом 1908 года. Они жили «на два дома», проводя лето на дачах под Петербургом или в Финляндии, где их посещали сторонники и друзья, а зимой отъезжая в теплые края, в Германию, Италию, Францию. В Париже они загодя приобретут квартиру в шикарном доме на авеню Мерседес (ныне улица полковника Боннэ), где будут стараться возжечь «Зеленую лампу» собраний и возродить на французской почве петербургскую атмосферу «дома Мурузи». Вокруг них снова будут друзья и единомышленники, потерявшие родную почву под ногами. Пасси для русских открыл Бальмонт, проживший тут с 1905 года до амнистии 1913 года. Но именно с легкой руки Мережковских Пасси после Октябрьской революции и гражданской войны в России превратится в русский квартал.

А тогда, в 1907 году, в период пребывания «троицы» в Париже начинается эпистолярный диалог, а затем и дружба Дмитрия Мережковского с той, с кем его «разделяют три тысячи верст и четверть века разницы в возрасте». Для Мережковского его «серебряная влюбленность» в Ольгу — «нечаянная радость, неземная тайна земли, воспоминание души о том, что было с ней до рождения», чувство, которое пережило все фазы его символистского культа. Начавшись как предчувствие, ожидание, загадка, оно сменилось на жгучую ревность, чтобы уступить место лунной дружбе и, наконец, отеческой, братской любви-сочувствию, любви-заботе.

Знал ли Павел Флоренский о дружбе сестры с Мережковскими, которых считал еретиками и святотатями, сближения с которыми так тщательно избегал? Несомненно, знал, и вряд ли одобрял, однако прямо не вмешивался, не пытался поступить так, как сделали это он и члены Новоселовского кружка с Мариэттой Шагинян, о чем рассказала та в своих воспоминаниях и что с ее слов пересказывает Ольге в одном из писем Зинаида Гиппиус.

Свое отношение к «новому религиозному сознанию» Павел Флоренский высказал его носителям еще в 1904 году, обещая «бороться с ними». В своем фундаментальном труде «Столп и утверждение Истины» в Письме пятом «Утешитель» он столь подробно разбирает явление, а Мережковский так внимательно вчитывается в посвященные ему строки, о чем сообщает в одном из писем Ольге, что мы нашли необходимым привести пространные цитаты из этого труда Павла Флоренского. «Мне в высокой степени чуждо стремление людей “нового религиозного сознания” как бы насильно стяжать Духа Святого. В непременном желании уничтожить времена и сроки, они перестают видеть то, что есть у них пред глазами, что дано им и чего они не знают и не понимают внутренне… Пусть, — хотя бы на короткое время, — вернется к ним спокойствие, и тогда, быть может, увидят они, эти люди лжеименного знания, что нет у них реальной почвы под ногами, что говорят они пустоцветные слова и сами же потом начинают верить им. Происходит вроде как со Львом Толстым: сам создал схему, –!–, безблагодатной, мнимой церковности, затем разбил ее, — что далось ему, конечно, без труда, — и, довольный победой над химерой, порожденной его, насквозь рационалистическим, само-утверждающимся рассудком, ушел с благодатной, хотя бы и загрязненной, почвы в пустыню «хороших» слов, с которыми и сам-то справиться не может, а других ими смущает. Ведь церковность так прекрасна, что причастный к ней даже эстетически, непосредственным вкусом не может вынести нестерпимого запаха затей в роде Толстовской. Сочинить свое “пятое евангелие”, — можно ли даже нарочно придумать что-нибудь более безвкусное!»⁹

Павел Флоренский признает, что в основе «нового религиозного сознания», как и толстовства, лежит истинная идея, но, считает он, как только дело доходит до практической ее реализации, носители этого сознания, пытаясь восхитить благодать Святого Духа, впадают в богоборческую прелесть, становятся святотатями, теми же самыми «человекобогами», о пришествии которых упреждали сами же. Их «новое сознание», выдавая себя за вышецерковное, в действительности противоцерковно, противо-Христово, то есть, церковноборственно и антихристово. «Исступление и восторженность, мечтательный профетизм и примрачная экзальтированность принимались за радость о Духе Святом; а, вместе с тем, грех, предоставленный самому себе, овладевал «свободою». Начиналось искание «двух бесконечностей», а за исканием — погружение в «обе бездны»: — в верхнюю бездну гностической теории и в нижнюю бездну хлыстовской практики; это-то и выдавалось за полноту благодатной жизни»¹⁰.

Если вначале невмешательство Флоренского в увлечение Ольги «новым религиозным сознанием» можно объяснить тем, что он считал его «детской болезнью», подобно своему толстовству, пережитому в гимназические годы, то позже в его отношения с сестрой вторгаются иные обстоятельства — крушение замысла, созревшего у него по окончании Духовной академии.

В 1907 году Павел Флоренский приехал на летние каникулы в Тифлис навестить родных, приехал не один, а со своим однокурсником и задушевным другом Сергеем Троицким. Тут, в доме Флоренских, Сергей и встретился с юной сестрой своего друга Ольгой. О своих чувствах он рассказал девушке позже, в письме, которое написал ей из Костромской губернии, куда после Тифлиса отправились они с Павлом. Друзья часто бывали здесь, в селе Толпыгино, где в местной церкви Воскресение Словущего служил священником отец Сергея. Вскоре между Ольгой и Сергеем завязалась переписка, о ней вскоре узнали родные девушки, которые благосклонно отнеслись к чувствам, возникшим между молодыми людьми. Но когда Сергей, резко изменив свои дальнейшие планы готовить магистерскую диссертацию в Духовной академии, оставил Сергиев Посад и уехал в Тифлис, этим поступком он нанес другу тяжелый удар. Гасла надежда реализовать очертание типа «апостольской пары», воспринятого монашеством, распадалось то самое общение, необходимость которого Флоренский объясняет так: «Слово мое нужно не только для собеседника моего, но прежде всего мне самому, и, следовательно, рождение слова предполагает этого собеседника. Если собеседника нет, то я не могу высказаться и не могу стать ясным себе самому, как бы ни была сильна потребность высказаться и как бы ни было властно сознание, что при благоприятных условиях мог бы сказать ясно и точно».

Сергей Троицкий переехал в Тифлис, стал преподавателем русского языка и Закона Божьего в 1-й тифлисской мужской гимназии. Когда Ольга уехала на учебу в Москву, он писал ей письма, подробно рассказывая о своих чувствах, ее родных и друзьях. Сергей принимает в Ольге все: ее искусство, ее заботы, ее друзей Мережковских, к которым они вместе с Ольгой едут в 1909 году на их дачу под Петербургом. Нельзя сказать, что смотрины удались. Проницательная Зинаида Гиппиус понимает, что Сергей никогда не станет «нашим», не войдет в их общину Третьего Завета, тем не менее она благосклонно принимает избранника Ольги. Иное Мережковский. После отъезда Ольги и Сергея в Тифлис он переживает «попытку ревности», а затем после некоторого перерыва в письмах обращается к Ольге на «Вы», уверяет, что вовсе не в нее был влюблен, а в некое ожидание влюбленности, рассказывает о своих прежних увлечениях.

Летом 1909 года Сергей и Ольга обвенчались в Кукийской Александро-Невской церкви Тифлиса, дав обет быть вместе до гробовой доски. Так сестра лишила брата «видения себя глазами другого», но «пред лицом Третьяго», лишила дружбы, «жизненный нерв и крест» которой — «несение тягостей друг друга и взаимное послушание». В этом нереализовавшемся замысле «хождения монахов по два», подобно «апостольской двоице», возможно, и есть разгадка того острого кризиса, «тихого бунта», который в 1908–1909 годах пережил Флоренский, о чем вспоминает А.В.Ельчанинов в своих записках, о чем пишет Мережковскому Ольга. В переживаемом Флоренским и предчувствие драмы, которая неизбежна при нарушении обета верности в дружбе и разъединении «единосущности» давших обет: «Верность есть и всегда считалась церковным сознанием за вечно необходимое не только ради сохранения дружбы, но и ради самой жизни друзей. Соблюдение раз начатой дружбе дает все, нарушение же является нарушением не только дружбы, но и подвергает опасности самое духовное существование отступника: ведь души друзей уже начали сростаться»¹¹. Драма свершилась. Иначе и быть не могло, ибо «тихие и светлые» Сергей и Ольга были подобны друг другу, как две половинки одного целого, в своей схожести были идеальны и совершенны, а совершенство не жизненно, обречено на гибель.

Драма, которая грянула 2 ноября 1910 года в Тифлисе, была настолько «по ту сторону добра и зла», настолько необъяснима и мистична, апокалиптична и, как писал Мережковский, «страшна и таинственна», что мы, не вдаваясь в подробности происшедшего, скажем лишь, что в тот роковой день в здании 1-й тифлисской гимназии преподаватель русского языка Сергей Семенович Троицкий был заколот кинжалом гимназистом Шалвой Тавдгеридзе. Последними словами истекающего кровью Троицкого были: «Прощаю, прощаю его…»

Событие это потрясло Тифлис. По взбудораженному городу ходили слухи, что убийство произошло на почве национальной ненависти, говорили, что убийца был одержим бесами. Как бы то ни было, в той же церкви, где год назад свершилось венчание, 5 ноября 1910 года прошло отпевание Сергея Троицкого. Его хоронил весь город. Следуя его завету, Ольга и ее мать отправили на Высочайшее имя телеграмму, прося помиловать убийцу. Однако дело происходило в эпоху чрезвычайных мер и убийца был казнен. Со смертью Сергея для Ольги остановилась жизнь. Она неотвязно думала о том, что недолюбила, недоговорила, недосказала… У Ольги так сильна была «воля к смерти», как называет ее состояние Мережковский, что она стала таять, как восковая свеча. Мережковские настойчиво зовут ее переехать к ним насовсем в Петербург. Но для нее это невозможно. Она дитя своей семьи, того «райского острова», который создавали ее родители. К тому же «остров» этот оправиться не может от обрушившегося на него урагана несчастий.

В январе 1908 года скончался отец Ольги А.И.Флоренский, бывший основой семьи и дома. Незадолго до своей кончины он думал о том, что необходимо перебраться с Кавказа в Россию. Социальные протесты первой русской революции усугублялись на Кавказе межнациональными столкновениями. Семья Флоренских, как и их армянские родственники, имели поместья в Елисаветпольской губернии, где во время волнений, укрывались местные армяне, спасаясь от натиска татар, как называли тогда всех мусульманских жителей многонационального Кавказа. А.И.Флоренскому так и не удалось до своей кончины перевезти семью в Россию. Через год после гибели Троицкого умерла от брюшного тифа годовалая Аля, дочь старшей дочери Флоренских Юлии-Люси. Распался ее брак с М.М.Асатиани, соучеником и другом П.А.Флоренского по гимназии и университету, и она уехала продолжать учебу в Швейцарию. Обнаружился туберкулез, «семейная» болезнь Сапаровых, у среднего сына Флоренских Александра, учившегося в Петербургском университете. Старший, Павел, к этому времени женился, стал священником, его семья ждала первенца, он принял к себе и заботился о сестрах Лиле и Раисе, но все это было в Сергиевом посаде, так далеко от Тифлиса. Ольга учится на курсах рисования и скульптуры в Тифлисе, ездит к родителям Сергея Троицкого в Костромскую губернию, живет в Ханаля, поместье своей тети Е.П.Мелик-Бегляровой. В 1913 году она переезжает Петербург к Мережковским и поселяется в их новой квартире на Сергиевской улице.

Чего было больше в отношении Мережковских к «тихой и светлой» «девушке-женщине» Ольге — душевной склонности к ней самой или желания реванша в борьбе с ее братом? Почему, как признаются они в письмах, она нужна им больше, чем они ей? Удалась ли попытка стана еретиков взять в заложники, заполучить душу сестры «самого умного и самого жестокого» их оппонента? Даже если такая попытка и была, то она не удалась. Ольга так и не стала «нашей», и Мережковский возвращает Ольге посланный ею в порыве юношеской признательности за любовь и дружбу нательный крестик, что могло означать причастность к «их» церкви. Между ними и ею так и остались мысленно ее брат и ее Сергей. В одном из писем, посланных Ольге после трагической гибели Сергея, Мережковский признает, что помочь ей могут только стены той самой «исторической Церкви», куда вернулись те, с которыми некогда он начинал дело религиозного возрождения, в алтаре которой служил ее брат. Тем не менее Ольга Флоренская так и осталась одним из самых дорогих людей для мятежной и блистательной четы Мережковских, «близкой-далекой», как называла ее в своих воспоминаниях Зинаида Гиппиус¹². Если «растереть руками», провести частотный анализ слов из писем Мережковских к Ольге, то «зерном» станет «тихая, тихо, тишина». Тютчевская «неизреченность», бальмонтовская «безбрежность», соловьевская «святая тишина», как тутти мира в торжествующих созвучиях, — это не отсутствие звуков, не «ничто», не «пустота», не аналог у римлян «silentium» или у греков «eirēnē», а близнец латинского «tacĭtum», имеющего смысл «безмолвие, тайна», и древнегреческого «hēsychia» — покой, несказанность, отрешенность, откуда и безмолвная сосредоточенная, сугубая молитва исихастов.

Что происходит в душе Ольги, когда в конце 1913 года она внезапно покидает Петербург и уезжает в Москву? Ее решению предшествует переписка с Владимиром Эрном. Ольга обращается именно к нему, другу брата, философу, живущему в центре культурной жизни России, тому, кому доверяла она свои первые литературные опыты. Как собиралась начать она новую страницу в своей жизни? Или последнюю, предчувствуя скорое ее окончание? В ее отношениях с Мережковскими назревает разрыв. Понять истинную причину происшедшего, то, в каких «призывах к крови» укоряет она своих наставников, сложно, но из ее писем к Эрну и писем к ней Мережковского и сестер Гиппиус можно заключить, что тяжелая полоса ее жизни связана с тем, что ей нестерпимо стало в кругу своих друзей, их мысли и чувства так и не стали частью ее. Весной 1914 года Ольга вернулась домой, в родной Тифлис. А 2 октября, через четыре года после того, как сомкнулась земля над могилой любимого супруга, душа Ольги отлетела, чтобы соединиться навечно с душой милого, тихого и светлого Сережи…

 

…Война, революция, пришествие «грядущего хама» … Следующим после Ольги, кто ушел из жизни, был Владимир Эрн, скончавшийся в 1917 году. На «философском корабле» отчалил от родных берегов Николай Бердяев. Покинули Россию Сергей Булгаков, Александр Ельчанинов, Антон Карташев. В эмиграции они продолжали нести негасимую свечу веры, поддерживая ее в сердцах русских изгнанников. А.В.Карташев основал в Париже Богословский институт Святого Сергия, где до конца жизни преподавал отец Сергий Булгаков, рукоположивший в священство Александра Ельчанинова. В России от голода скончался потерявший любимого сына Василий Розанов, в ссылке умер Валентин Свенцицкий. Принявший монашество Михаил Новоселов был расстрелян в 1938 году, «не снявший сана» Павел Флоренский — в 1937-м. Мережковские в 1919 году бежали из России. Через год в Польше распался их союз с Дмитрием Философовым, ушедшим от них к Борису Савинкову. Мережковские обосновались в Париже, метались по Европе, бросаясь из крайности в крайность вплоть до контактов с итальянскими и германскими фашистами и теряя друзей. Дмитрий Мережковский умер в 1941 году, через четыре года скончалась Зинаида Гиппиус. Они пережили Ольгу на четверть века и были погребены за три тысячи верст от родины. Вместе с ними умерла и идея церкви Третьего Завета. Сестры Зинаиды Гиппиус Наталья и Татьяна остались в России и жили в лишениях. Во время Великой Отечественной войны они оказались в оккупированной зоне и были вывезены в концлагерь в Германию. После освобождения обе работали реставраторами, восстанавливая разрушенные во время войны памятники Новгорода.

В эмиграции Зинаида Гиппиус собиралась писать об Ольге и их дружбе очерк, о чем сообщила в письме к секретарю Мережковских В.А.Злобину 3 декабря 1922 года. Однако замысел не реализовался, и мы отчасти восполняем пробел публикацией ее писем. Помнил ли о ней, своем «тихом и светлом ангеле» Дмитрий Мережковский? Помнил ли поэт и человек о девочке-женщине, воплотившейся Вечной Женственности, столь близкой и недоступной, искомой и ускользающей, манящей и недосягаемой, чаемой и влекущей с вечной влюбленностью в нее? Помнил ли то, о чем таинственно и тихо промолчал в одном из своих стихотворений:

 

Как часто выразить любовь мою хочу,

Но ничего сказать я не умею,

Я только радуюсь, страдаю и молчу:

Как будто стыдно мне — я говорить не смею.

 

Но в близости ко мне живой души твоей

Как все таинственно, так все необычайно, —

Что слишком страшною божественною тайной

Мне кажется любовь, чтоб говорить о ней.

 

В нас чувства лучшие стыдливы и безмолвны,

И все священное объемлет тишина:

Пока шумят вверху сверкающие волны,

Безмолвствует морская глубина.

 

В архиве семьи Флоренских хранится более сотни писем, записок и телеграмм Д.С.Мережковского, Д.В.Философова, З.Н. и Т.Н. Гиппиус, адресованных О.А.Флоренской-Троицкой, а также ее обширная переписка с родными, в том числе с братом П.А.Флоренским и супругом С.С.Троицким, ее литературные опыты, миниатюры и рисунки. Сохранилось также несколько ее не отправленных писем Д.С.Мережковскому и З.Н.Гиппиус, некоторые из них приведены в настоящей публикации.

Ниже публикуются фрагменты переписки 1907–1914 годов О.А.Флоренской с Д.С.Мережковским, З.Н. и Т.Н. Гиппиус, Д.В.Философовым, а также несколько ее писем к П.А.Флоренскому, С.С.Троицкому и В.Ф.Эрну. Письма публикуются без сокращений, по возможности сохранена орфография подлинников. В тех случаях, когда не удается точно датировать письмо, указывается только год и месяц.

 

Публикация составлена по материалам архива семьи священника Павла Флоренского.

Публикаторы приносят благодарность за предоставление материалов игумену Андронику (А.С.Трубачеву) и Н.А.Флоренской.

 

Публикаторы благодарят за помощь и поддержку в подгтовке материалов Завод экологических технологий и экопитания «Диод» и лично В.П.Тихонова