Владимир Енишерлов

 

«Жизнь без начала и конца»

 

За строками «Возмездия»

 

Поэме «Возмездие» Александр Блок предпослал Предисловие, подробно рассказав историю незаконченной эпической поэмы, в которой в период тяжелого кризиса символизма сделал решительный шаг к реализму, к аналитическому раскрытию мира.

Взяв за основу сюжета судьбу своего рода, Блок стремился создать своеобразный «роман в стихах», охватывающий события русской и европейской истории второй половины XIX — начала XX века, широкое повествование с многочисленными лирическими и философскими отступлениями, портретами десятков лиц. Повествование о судьбе «рода» должно было обрамляться, по замыслу Блока, «описанием событий мирового значения». Пролог и первую главу «Возмездия» Блок читал у Вячеслава Иванова. «Поэма произвела ошеломляющее впечатление, — вспоминал С.Городецкий. — Я уже начинал тогда воевать с символизмом, и меня она поразила свежестью зрения, богатством быта, предметностью — всеми этими запретными для всякого символиста вещами. Но наш учитель глядел грозой и метал громы. Он видел разложение, распад как результат богоотступничества, номинализма, как говорили мы немного позднее, преступление и гибель в этой поэме. Блок сидел подавленный. Он не умел защищаться. Он спорить мог только музыкально… Поэма легла в стол, где пробыла до последних лет, когда Блок сделал попытку если не окончить, то привести ее в порядок»¹. В «Возмездии» Блок выступил прямым наследником реализма, поэтому ее так остро восприняли апологеты эстетики и поэтики символизма.

Незадолго до смерти, в январе и мае-июне 1921 года, Блок вновь обращается к «Возмездию». Память переносит его в детство, в далекое, уже погибшее Шахматово. Смертельно больной, он набрасывает продолжение второй и третьей глав — то были последние строки, написанные поэтом.

В «Возмездии» Блок подошел к теме России через рассказ о жизни одной семьи. «Отдельные отпрыски всякого рода развиваются до положенного им предела и затем вновь поглощаются окружающей мировой средой, — писал поэт в Предисловии к “Возмездию”; — но в каждом отпрыске зреет и отлагается нечто новое и нечто более острое, ценою бесконечных потерь, личных трагедий, жизненных неудач, падений и т.д.; ценою, наконец, потери тех бесконечно высоких свойств, которые в свое время сияли, как лучшие алмазы в человеческой короне… Но семя брошено, и в следующем первенце растет новое, более упорное; и в последнем первенце это новое и упорное начинает, наконец, ощутительно действовать на окружающую среду; таким образом, род, испытавший на себе возмездие истории, среды, эпохи, начинает, в свою очередь, творить возмездие…»².

Такова концепция Блока, воплощенная в поэме «в коротком отрывке рода русского, живущего в условиях русской жизни». Как никакое другое произведение Блока, «Возмездие» носит отчетливо выраженный биографический характер. В героях поэмы легко узнаются и члены либеральной дворянской семьи матери поэта — Бекетовых, воспитавших Александра Блока, и, конечно, его отец, блестящий ученый, печальный «демон», человек, похожий на Байрона, как сказал о нем Достоевский.

Стремясь понять всю лежащую за нами историческую цепь, размышляя, в частности, об истоках таланта и личности А.А.Блока, мы расскажем в 3-х главах этой публикации о семьях Бекетовых, Карелиных, Кублицких-Пиоттух, Блоков — ближайшем родственном окружении поэта, точно сказавшего в «Возмездии»: «Сыны отражены в отцах». Попробуем уловить эти порой едва заметные, а порой отчетливые отражения.

 

«Коротенький обрывок рода»

 

Два-три звена, — и уж ясны

Заветы темной старины…

 

А.Блок. «Возмездие»

 

А.Блок рос и воспитывался в условиях исключительно благоприятных для развития литературных наклонностей и вкуса. Его любовь к культуре и литературе была наследственной. Семья Бекетовых, давшая за века российской науке, просвещению и литературе немало замечательных людей, сыграла определяющую роль в формировании личности Александра Блока. Поэт почти не знал своего отца — профессора Варшавского университета, и мало общался с семьей Блоков, типичными представителями петербургского чиновничьего немецкого мира. Лишь после смерти Александра Львовича Блока сын стал задумываться над сложной и трагической судьбой этого необычайного человека, но при жизни ни отец, ни его семья не играли видимой роли в его становлении. Семья же матери, с чьей стороны «в роду — все русское, коренное, гиперболически русское», — именно та среда, что взрастила великого национального поэта России.

«Семья моей матери причастна к литературе и науке, — писал Блок в “Автобиографии”. — <…> Здесь именно любили и понимали слово; в семье господствовали, в общем, старинные понятия о литературных ценностях и идеалах. Говоря вульгарно, по-верлэновски, преобладание имела здесь éloquence³; одной только матери моей свойственны были постоянный мятеж и беспокойство о новом, и мои стремления к musique находили поддержку у нее. Впрочем, никто в семье меня никогда не преследовал; все только любили и баловали. Милой же старинной éloquence обязан я до гроба тем, что литература началась для меня не с Верлэна и не с декадентства вообще» (VII, 12).

Сведения о Бекетовых уходят в глубину российской истории, и в государственных бумагах и документах они упоминаются с XVI века. Первый — Рудакович Бекетов служил в городовых дворянах по Переславлю. Вдова Василия Бекетова Соломонида с внуками Михаилом, Аксиньей и Марьей владела в 1594 году поместьями в Орловском уезде.

Интересно проследить связь Бекетовых с фамилиями, известными в русской истории. Шкипер русского флота Иван Петрович Аксаков был женат на единственной дочери богатого помещика Прасковье Михайловне Бекетовой. У их внука Тимофея Степановича Аксакова родился сын Сергей Тимофеевич — выдающийся русский писатель. Его дети — Константин и Иван — известные общественные деятели, литераторы, славянофилы.

Можно установить и связь семьи Бекетовых с Тургеневыми. Дочь Андрея Ивановича Тургенева, казанского помещика, жившего в первой половине XVIII века, Пелагея Андреевна была замужем за Леонтием Ивановичем Бекетовым. Брат Пелагеи Андреевны Бекетовой был женат на Анне Петровне Окаемовой. Их сын Иван Петрович Тургенев в 1796–1802 годах — директор Московского университета. От его брака с Екатериной Семеновной Качаловой родились сыновья Александр Иванович и Николай Иванович Тургенев (1789–1871) — статс-секретарь Государственного совета, писатель-публицист, декабрист.

Стремясь сегодня «понять всю лежащую за нами историческую цепь» и размышляя, в частности, об истоках таланта А.Блока, нельзя не рассказать и еще об одном представителе рода Бекетовых, оставившем заметный след в отечественной культуре. Родственник Карамзина, двоюродный брат И.И.Дмитриева, Платон Петрович Бекетов был одним из образованнейших людей своего времени. Известный всей России библиофил, коллекционер и меценат, он собирал и подготавливал издание портретов знаменитых россиян. В своем доме на Кузнецком мосту в Москве Платон Бекетов в 1801 году оборудовал типографию и открыл книжную лавку, где собирались писатели, художники. Так создался один из первых московских творческих клубов. Следуя в издательской деятельности традициям просветителя XVIII столетия Н.И.Новикова, Платон Бекетов издал за 11 лет произведения всех видных писателей того времени и два раза, несмотря на запрет, произведения Радищева. Избранный в 1811 году председателем «Общества любителей истории и древностей Российских», основанного при Московском университете, он сильно пострадал во время московского пожара 1812 года, но, несмотря на это, до конца своей жизни продолжал поддерживать художников и граверов.

В справке Саратовского областного архива о семье Бекетовых сказано о прямых предках Александра Блока: «В фонде депутатского собрания есть дело о внесении в дворянскую родословную книгу дворянки Бекетовой Анны Николаевны. Из этого дела видно, что отец Бекетова Николая Алексеевича (прадеда А.Блока. — В.Е.) — Алексей Матвеевич Бекетов служил с 1773 года в гвардии, а 1 января 1777 года по указу Екатерины II от службы в чине поручика отстранен.

Определением Пензенского депутатского собрания 14 ноября 1796 года А.М.Бекетов вместе со своим родом внесен в шестую часть дворянской родословной книги.

Из приложенных в деле документов видно, что мичман Николай Алексеевич Бекетов — помещик Пензенской губернии, имел трех сыновей: Алексея — 1824 года рождения, Андрея — 1825 года рождения (дед А.Блока.— В.Е.), Николая — 1826 года рождения и дочь Анну — 1828 года рождения».

Анне (в семье Бекетовых девочек традиционно крестили Аннами, а затем им давали «домашнее» имя. Так Анну Николаевну близкие звали Екатерина. — В.Е.) принадлежало имение, находящееся в Петровском уезде Саратовской губернии.

Прапрадед Александра Блока, Алексей Матвеевич Бекетов, пензенский прокурор, импонировал современникам справедливостью своей и высокой образованностью.

Интересные воспоминания о пензенском быте предков Блока оставил Ф.Ф.Вигель: «…На обратном пути остановился я переночевать в селе Бекетовке, принадлежащем Алексею Матвеевичу Бекетову. Вот еще новое лицо, новый член бесчисленного пензенского дворянства, которого не случалось еще мне назвать.

Жизнь Алексея Матвеевича Бекетова и сам он похожи были на те образцовые письма, которые можно находить в письмовниках: слог чист, все правильно и все формы соблюдены. Он не был ни скуп, ни мотоват, ни с кем ни заносчив, ни подобострастен, имел хороший рассудок, хорошее состояние — всего вдоволь, ничего лишнего. В Пензе, преисполненной тогда одними чудаками, совершенное отсутствие оригинальности одно только делало его оригинальным. Странно было только то, что супруга его, Анна Матвеевна, была вся в него, даже лицом, а как она носила одинаковое с ним отчество, то можно было подумать, что он женат на родной сестре своей.

Если сия чета, о которой с душевным уважением я вспоминаю, прошла сквозь мир сей, не возбуждая в нем особенного внимания, зато из шести человек детей ее было одно чадо, весьма примечания достойное. Три сына были на войне, а из трех дочерей одна была тогда замужем: полно, так ли я сказал, безошибочно можно было ее назвать женатою. У Катерины Алексеевны Дмитрий Васильевич Золотарев, наш симбуховский сосед, был плохой мужичишка, но отличный хозяин, которого она умела употребить с большой пользой, определив его приказчиком над общим их имением и предоставив себе главное над оным распоряжение. Природа… дала Катерине Алексеевне то удальство, которое львицы нынешнего времени приобретают только искусством. Ее откровенный вид, всегда веселое лицо и дебелости, довольно преувеличенные, с первого взгляда заставляли предполагать в ней много простодушия и даже какую-то рыхлость характера. Это было обманчиво: твердость и сила воли была у нее мужская, и злоязычие ее всегда было остроумно. Паче всего любила она упражнения нашего пола: сколько раз видели ее по дорогам, стоймя в телеге, с шапкою набекрень, погоняющую тройку лихачей. С ямскою приговоркой: “с горки на горку, даст барин на водку”».

Братья так красочно описанной Вигелем Екатерины Алексеевны — прадед Блока Николай Алексеевич Бекетов и Дмитрий Алексеевич владели землями в Пензенской губернии. Многие современники с восторгом отзывались об Алферьевке, родовом селе Бекетовых, с его двумя рядами аккуратных хат, прудами, двухэтажным господским домом, к которому примыкал старинный парк и замечательная березовая роща. Образ жизни братьев Бекетовых, их просвещенность, гуманность привели в восторг П.А.Вяземского, проездом гостившего в бекетовском доме. Николай Алексеевич Бекетов служил в молодости во флоте, плавал в эскадре адмирала Сенявина, но в 23 года, в 1816 году, вышел в отставку мичманом — «…по прошению за болезнью уволен со службы по невыслужению узаконенных пяти лет без всякой награды». Он поселился в Алферьевке (ныне это Телегинский район Пензенской области). Материальные дела его шли не блестяще, но неторопливый патриархальный быт не нарушался. Женат был прадед Блока на дальней родственнице декабриста Якушкина. Человек разносторонне образованный, Николай Алексеевич дружил с Е.Боратынским, Д.Давыдовым, П.Вяземским, возможно встречался с Пушкиным. Пережив, не без замешательства, освобождение крестьян, Николай Алексеевич продолжал вести жизнь просвещенного русского барина, но вся эта система существования с многочисленной дворней, тонкими обедами, охотой, к несчастью для потомства, привела к тому, что после его смерти остались одни воспоминания об этом быте, и все последующие Бекетовы нашли себя в созидательной работе.

Брат Николая Алексеевича — Дмитрий, тот самый пензенский дядюшка, на наследство которого дед Блока позже приобрел Шахматово, был старинным приятелем и сослуживцем поэта-партизана Дениса Давыдова. Молодой ахтырский гусар, бесстрашный поручик Митенька Бекетов одним из первых офицеров вступил в партизанскую партию Давыдова, участвовал в разгроме французов и, выйдя после войны в отставку, поселился вместе с братом и целиком отдался занятиям наукой. Опыты, которые проводил он в своей расположенной на 2-м этаже алферьевского дома лаборатории, не могли не заинтересовать его юных племянников, и не в этом ли следует искать причину того, что двое детей Николая Алексеевича Бекетова, вопреки желанию отца, мечтавшего об их военной карьере, стали видными русскими учеными.

Денис Давыдов бывал частым гостем в доме Бекетовых. В октябре 1836 года он писал Пушкину: «Я ездил с собаками в Пензенской губернии с старинным моим подкомандующим 1812 года Бекетовым». Шутливое стихотворение, посвященное Давыдовым Д.Бекетову, Пушкин напечатал в «Современнике»:

 

О ты, убивший жизнь в ученом кабинете,

Скажи мне: сколько чуд считается на свете?

Семь — нет: осьмое, ты, педант мой дорогой,

Девятое — твой нос, нос сизо-красноватый,

Что, так спесиво приподнятый,

Стоит, украшенный табачною ноздрей.

 

В доме братьев Бекетовых познакомился Денис Давыдов с их племянницей, кузиной деда Блока Евгенией Золотаревой. «Молодая девушка выдающегося ума и образования, красавица», — писал о ней современник. Давыдов, уже давно забросивший стихи, вновь вспомнил о своей музе. Никогда не писал он так много, как в 1834 году, после встречи с Золотаревой. «Я теперь в восторге поэтическом. Без шуток — от меня так и брызжет стихами. Золотарева как будто прорвала заглохший источник. Последние стихи сам скажу, что хороши». Это отрывок из письма Дениса Давыдова Вяземскому. Чудесные стихи, посвященные племяннице Бекетовых, вызвали в свое время восторженную оценку Белинского.

Вряд ли и теперь оставят кого-либо равнодушными строки, которые адресовал стареющий поэт двоюродной сестре деда Александра Блока:

 

Жестокий друг, за что мученье?

Зачем приманка милых слов,

Зачем в глазах твоих любовь,

А в сердце гнев и нетерпенье?

Но будь покойна только ты,

А я, на горе обреченный,

Я оставляю все мечты

Моей души развороченной…

И этот край очарованья,

Где столько был судьбой гоним,

Где я любил, не быв любим,

Где я страдал без состраданья,

Где так жестоко испытал

Неверность клятв и обещаний —

И где никто не понимал

Моей души глухих рыданий.

 

В том самом доме, где Давыдов познакомился с Золотаревой, в селе Алферьевке (Бекетовка тож) при верхнем течении реки Хопер родилось у Николая Алексеевича Бекетова четверо детей — три сына и дочь. Это уже то звено бекетовского рода, с которым непосредственно общался Александр Блок. Дочь Николая Алексеевича Анна после окончания Смольного института в Петербурге, где увлекалась литературой и историей (до нас дошли очень интересные ее записи по русской литературе XIX века, истории России), вернулась к отцу в Пензу. Она рано умерла, и двое ее детей — сын и дочь — воспитывались и жили в Петербурге в семье А.Н. и Н.Н.Бекетовых.

Старший сын Н.А.Бекетова Алексей учился в Петербурге в Главном инженерном училище, где был товарищем Федора Михайловича Достоевского. Алексей Николаевич познакомил Достоевского с братьями — Андреем и Николаем. Молодые люди близко сошлись. Ф.М.Достоевский писал своему брату 26 ноября 1846 года: «Бекетовы меня вылечили своим обществом. Наконец я предложил жить вместе. Нашлась квартира, и все издержки, по всем частям хозяйства все не превышает 1200 рублей ассигнациями с человека в год. Так велики благодеяния ассоциации».

В 1846–1847 годах братья Бекетовы организовали в Петербурге кружок молодых людей-единомышленников, обсуждавших на регулярных собраниях общественно-политические вопросы. Р.Н.Поддубная в исследовании «Бекетовско-майковский круг в идейных исканиях Достоевского 1840-х годов» справедливо отмечает, что это объединение было совершенно «того же типа, что и собрания у Петрашевского»⁴. Конечно, социалистическое направление кружка Бекетовых ограничивалось теоретическими дискуссиями и исканиями идеологического характера, но именно это объединение сыграло значительную роль в формировании личностей А.Н. и Н.Н.Бекетовых, А.Н.Плещеева, А.В.Ханыкова, Ф.М.Достоевского, М.Е.Салтыкова и других русских общественных деятелей, писателей, ученых.

Воспоминания участников кружка донесли до нас характеристики братьев Бекетовых. Об Алексее Николаевиче писал Д.В.Григорович: «Всех в равной степени притягивала симпатия к старшему брату — Алексею Николаевичу. Это была воплощенная доброта и прямодушие в соединении с развитым умом и горячею душою, возмущающеюся всякою неправдою, отзывающеюся всякому благородному, честному стремлению». Яркую характеристику Ал.Н.Бекетову дал В.В.Бреви в 1915 году: «Бекетовы — весьма способная семья: один из них ботаник, известный ректор Петербургского университета; другой — химик, член Академии наук. Третий нисколько не уступал им по способностям. Окончив курс в Институте путей сообщения, он поступил на службу. Через некоторое время ему приносят деньги и говорят: это дополнение к вашему жалованию. — Какое дополнение? — Оказывается, инженеры имеют общую кассу, куда поступают все взятки, уплачиваемые разными лицами; они распределяются между служащими, смотря по чину и занимаемой должности. Бекетов отказался от получения денег, с того времени карьера его была погублена…» Алексей Николаевич посвятил себя земской деятельности в Пензе. Работа в земских учреждениях принесла ему большую популярность в губернии, а за исключительно мягкий характер даже едкий М.Салтыков-Щедрин прозвал его «Незабудкой». Благородное нравственное воздействие Ал.Н.Бекетова, интеллектуальную нравственную атмосферу, которую умел он так естественно создавать, испытывали все его окружающие. Встречался со своим двоюродным дедом и А.Блок, когда приезжал он в имение Ал.Н.Бекетова — Урлейка. Блок гостил там в 1890 году вместе с матерью и отчимом.

Характеры людей, чье служение на любом поприще никогда не противоречило идеалам добра и справедливости, формировал петербургский кружок братьев Бекетовых.

Расхождение Достоевского с Белинским, разрыв с «Современником», происшедшие после вступления писателя в бекетовский кружок, были восприняты им спокойно, благодаря позитивному воздействию новых товарищей. «…Я возрождаюсь не только нравственно, но и физически. Никогда не было во мне столько обилия и ясности, столько ровности в характере, столько здоровья физического <…> Я много обязан в этом деле моим добрым друзьям Бекетовым <…> это люди дельные, умные, с превосходным сердцем, с благородством, с характером».

Не случайно, конечно, что именно бекетовский круг вывел Достоевского и некоторых его товарищей (Плещеева, Ханыкова) в кружок Петрашевского. Ведь, как вспоминал Григорович, во время собраний у Бекетовых всегда «слышался негодующий порыв против угнетения и несправедливости».

Но в 1847 году кружок Бекетовых распался. Разошлись и пути Бекетовых с Достоевским, но долгие десятилетия не уничтожили в памяти воспоминания о молодой дружбе. «Не забыл я вас, — писал Н.Н.Бекетов 23 февраля 1877 года Ф.М.Достоевскому по поводу “Дневника писателя”, — хотя мне было всего 19 лет, когда я с вами расстался — с тех пор вы все продолжаете ваш неустанный труд изучения человеческой души: чтение ваших произведений — это беседа с собственной совестью — до того они имеют общечеловеческий всеобъемлющий смысл. Прекрасная явилась у вас мысль делиться с публикой своим душевным сознанием всего творящегося вокруг нас». Сохранилось в рукописном отделе Российской государственной библиотеки и еще одно письмо Н.Н.Бекетова Достоевскому от 18 августа 1878 года: «Многоуважаемый Федор Михайлович. Как отрадно было мне получить от вас письмо и убедиться, что связь с прошлым между нами еще не порвана. У меня, как и у вас, в памяти о прошлом удержалось одно лучшее, т.е. одно положительное, и ваша личность всегда выступала ясно и отчетливо на том отдаленном фоне…»

Своего сына Николая, второго брата деда Блока, его отец Николай Алексеевич мечтал видеть военным. Но сам Николай Николаевич, отчасти под влиянием дядюшки Дмитрия Алексеевича, видел предназначение свое в другом. После окончания гимназии он обратился к отцу с письмом: «Дорогой отец. Поверьте, насколько трудно дается мне письмо к Вам: нынешним приездом любезный брат мой подтвердили Вашу волю, да и Вы неоднократно твердили Вашу волю и достаточно ясно указывали, что желаете видеть меня военным. Очень долго думал я над решением судьбы своей и хочу поделиться с Вами <…> В пансионе у меня уже выявилось тяготение к естественным наукам. Я отдавал им все свое свободное время, бывая счастлив и не чувствуя усталости. Очень прошу Вас не гневаться и примириться с мыслью, что я не буду военным, ибо назначение свое чувствую в служении науке». Более шестидесяти лет отдал научной деятельности академик Н.Н.Бекетов. Его работа составила эпоху в развитии физической химии. «В Харьковском университете, — писал К.А.Тимирязев, — Н.Н.Бекетов своими совершенно оригинальными работами в области химии и физики также обратил на себя внимание не одних только русских химиков». Историки науки считают его прямым продолжателем дела М.В.Ломоносова. В своей научной деятельности Н.Н.Бекетов опередил время. Как сказал один из его учеников: «такие деятели не всегда бывают понятны современникам», и продолжал: «Не знаю, были ли у Николая Николаевича враги, но знаю, что ни разу не слышал дурного отзыва о той или иной деятельности Бекетова, имя которого будет стоять в истории науки с именем Менделеева и Бутлерова».

А.Блок встречался с Н.Н.Бекетовым в Петербурге, гостил он и в Шахматове, и общение с этим выдающимся ученым, прогрессивно мыслящим человеком не могло не повлиять на становление мировоззрения поэта. В дневнике 1918 года А.Блок с мрачной иронией вспоминает о той «аполитичности», с которой он слушал разговоры об общественных событиях в доме Николая Николаевича Бекетова. Когда в 1911 году Н.Н.Бекетов скончался, последним из братьев, Блок записал: «30 ноября. Сегодня ночью скончался дядя Николай. Конец Бекетовского рода…»; 1 декабря: «Сегодня вторая годовщина отца. Может быть и объявлено об этом в “Новом времени” или подобной помойной яме. Но я иду на другую панихиду. На вчерашней панихиде, несмотря на мерзость попов и певчих, было хорошо: неуютно лежит маленький, седой и милый старик. Последние крохи дворянства — Василий на козлах, простые, измученные Бекетовские лица, истинная, почти уже нигде не существующая скромность».

Яркой, незаурядной личностью был глава петербургской семьи Бекетовых — Андрей Николаевич, дед Блока.

Андрей Николаевич начинал учение на восточном факультете университета, затем покинул его, решив стать военным. Но, будучи по натуре совершенно не расположен к военной деятельности, с удовольствием оставил и ее.

Профессор-ботаник, ректор Петербургского университета в самые его прогрессивные годы (А.Блок и родился в ректорском доме), Андрей Николаевич Бекетов не пользовался симпатией в высших сферах. У властей имел он репутацию «Робеспьера». Кстати, из-за этого Высшие женские курсы носили название Бестужевских, по имени первого их директора историка Бестужева-Рюмина, а не Бекетовских, хотя основателем и вдохновителем высшего женского образования в России был дед Александра Блока. В интересных воспоминаниях О.К.Самарина (Недзвецкая) пишет: «Помню, как в обществе взаимопомощи окончивших Высшие женские курсы откуда-то узнали про мое родство с Андреем Николаевичем, и все его соратники по части организации высшего женского образования в России стали мне говорить, что несправедливо, что ВЖК называют часто “Бестужевскими”, что Бестужев был назначенным директором курсов и что название “Бекетовские” было бы гораздо более правильным. У них — я это почувствовала по отношению к себе — сохранилось светлое воспоминание о Сашурином деде».

Живой, обаятельный, остроумный, А.Н.Бекетов привлекал к себе в дом студентов, совершенно не считаясь с положением приглашенных в обществе. Разносторонняя талантливость, доброта и благородство притягивали молодежь к Бекетову. И не было у неспокойных студентов Петербургского университета лучшего защитника перед властями, чем их седобородый ректор. В особо ответственных случаях тайный советник Бекетов надевал свои ордена и отправлялся один, а иногда и с Д.И.Менделеевым хлопотать за «бунтарей». И не раз удавалось Андрею Николаевичу вызволять из беды молодых подопечных во время студенческих волнений.

Очень любил деда Сашура Блок. В поисках редких растений летними днями бродили они по шахматовским окрестностям, где дед учил внука азам ботаники. И второй, неожиданный для многих современников Блока, сборник его стихов «Нечаянная радость» несет явственный отзвук общения поэта с природой, начало которому положил в раннем детстве его дед:

 

Золотисты лица купальниц,

Их стебель влажен.

Это вышли молчальницы

Поступью важной

В лесные душистые скважины.

 

Книги, письма, рисунки, стихи Андрея Николаевича раскрывают фигуру даровитую, многогранную, представителя того любопытного поколения ученых, когда ценилась не «наука для науки», а наука как средство развития личности. Он был представителем той лучшей части русской интеллигенции, которая составляет славу нашей истории. Александр Блок писал о своем деде: «Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает. Собственно нам уже непонятны своеобразные и чисто анекдотические рассказы о таких дворянах-шестидесятниках, как Салтыков-Щедрин или мой дед, об их отношении к императору Александру II, о собраниях литературного фонда, о борелевских обедах, о хорошем французском и русском языке, об учащейся молодежи конца семидесятых годов. Вся эта эпоха русской истории отошла безвозвратно, пафос ее утерян, и самый ритм показался бы нам чрезвычайно неторопливым». Образ Андрея Николаевича обаятелен в поэме «Возмездие»:

 

Глава семьи — сороковых

Годов соратник; он поныне

В числе людей передовых,

Хранит гражданские святыни,

Он с николаевских времен

Стоит на страже просвещенья,

Но в буднях нового движенья

Немного заплутался он…

Тургеневская безмятежность

Ему сродни…

 

Неподалеку от подмосковного Шахматова, любимой усадьбы Бекетовых и Блока, сохранились руины усадебной церкви, в селе Тараканове в двух километрах от бывшей усадьбы. Здесь в самом начале века отпевали деда Блока. А похоронен он был в Петербурге. На вокзале гроб с телом Андрея Николаевича встречал его старинный друг Дмитрий Иванович Менделеев.

Невдалеке от Москвы существовало еще одно место, где бывал поэт и где жили люди, кровно с ним связанные. Это Трубицыно — имение второго прадеда Блока со стороны матери Григория Силыча Карелина. Человек необычайно талантливый, пылкий, неудержимый в своих стремлениях, страстный путешественник, он мог дать своему правнуку то мятежное беспокойство, которое настигало Александра Блока в определенные периоды его жизни. Отец Григория Карелина — Сила Дементьевич — прекрасный музыкант, посланный в молодости в Италию учиться капельмейстерскому искусству, был руководителем лучшего во времена Екатерины II «хора роговой музыки» (духового оркестра). Видимо, от него унаследовала незаурядную музыкальность бабушка Блока Елизавета Григорьевна, свободно игравшая на слух сложнейшие фортепьянные пьесы, причем исполнение ее отличалось выразительностью и отчетливостью.

Окончившему в 1817 году 1-й кадетский корпус 16-летнему прапорщику артиллерии Георгию Силычу Карелину прочили блестящую карьеру в канцелярии графа Аракчеева. Но веселый и остроумный Карелин как-то, не выходя из канцелярии, нарисовал чертенка в мундире, с надписью «Бес лести предан», за что его схватили и без суда и объяснений отвезли в Оренбург, где сдали в гарнизон оренбургской крепости.

Он мог прийти в уныние. Но пессимизму не было места в характере Карелина. Уже вскоре его добродушие, отличные способности, мастерское красноречие обратили на него внимание всего города, но «мысль его искала пищи в более широкой сфере деятельности. Он предался изучению естественной истории и, попав на этот желанный путь, не сошел с него во всю жизнь»⁵.

Человек разносторонне способный, Карелин выполнял самые разнообразные поручения оренбургских военных губернаторов. Он составляет карту пути от Симбирска до Оренбурга, отыскивает в Башкирии месторождения горного хрусталя, дымчатого топаза и яшмы, составляет статистические сведения о крае.

Вскоре, выйдя в отставку, Карелин полностью посвящает себя изучению азиатских окраин России. Экспедиции Карелина стали этапными в исследовании Средней Азии. Кроме чисто научных результатов, путешествия его сыграли большую роль в установлении дружеских отношений между Россией и народами, населяющими азиатскую часть ее. «Свой человек между киргизами и казахами, он равно привлекал и тех и других особою прямотою и простотою обращения: к нему охотно шли люди, охотно сообщали ему о своих нуждах, целях и о характере взаимных отношений между всеми этими кочевыми и некочевыми людьми всех сословий и племен»⁶.

Он исследовал Алтай, Джунгарию, Саяны. Богатейшие ботанические, зоологические, геологические коллекции посылал путешественник Географическому обществу и многим естественно-научным музеям. Полные описания этой экспедиции сгорели, но даже оставшиеся, кроме выдающегося научного значения, имеют и еще одно весьма примечательное качество: как и письма Карелина, написаны они прекрасным литературным русским языком — на литературный талант Карелина, его чувство языка и стиля обращали внимание многие современники, например Дельвиг и Вольховский.

За постройку Ново-Александровска Карелин получил значительную премию и приобрел небольшое имение Трубицыно близ Москвы, куда перебралась его многочисленная семья. Вот как описано это место дочерью путешественника: «Дом, утонувший в саду, — речка в этом же саду, и около ста десятин отличного елового леса, живописно расположенного по скатам холмов и протекаемого тою же речкой — с холодными ключами превосходной воды». Но недолго выдержал неуемный Карелин жизнь в подмосковной тиши. Он писал В.А.Перовскому, оренбургскому генерал-губернатору: «Шесть лет высидел я в Москве или в ее окрестностях и чувствую неотразимое желание еще постранствовать; предложил совершить нынешним летом небольшую поездку в Уральские степи до Каспийского моря…»

Он уехал 20 июля 1852 года.

«В 1852 г. приехал я на недолгий срок к устью р.Урала с главной целью наблюдать: оба перелета, гнездование и линянье птиц; но передо мною открылось такое обширное поле для наблюдений по множеству других предметов, а также свобода и затишье для приведения в порядок многих моих путешествий, что вместо двух годов прожил я безвыездно в пределах Урало-казачьих более 16-ти лет».

Загадка добровольного изгнания Карелина и жизнь его вдали от горячо любимой семьи была необъяснима всем, кроме его жены и ближайшего друга Г.А.Мансурова, которые знали, что в Гурьеве у Карелина родилась дочь и забота о новой семье удерживала его от возвращения.

Обширные дневники путешествий, издание которых в тридцати томах было подготовлено Карелиным в Гурьеве, чтобы материально поддержать семью, сгорели во время пожара в 1872 году. Вскоре умер и он сам. Но и дошедших до нас материалов достаточно, чтобы оценить незаурядную фигуру прадеда Блока, путешественника, ученого, литератора.

В Оренбурге Карелин женился на дочери отставного гвардейского офицера красавице и умнице Александре Николаевне Семеновой. Сашенька Семенова приехала в Оренбург из Петербурга, где училась в пансионе Елизаветы Даниловны Шретер. Она была близкой подругой С.М.Салтыковой, ставшей впоследствии женой поэта Дельвига, а после его смерти вышедшей замуж за С.А.Боратынского (брата поэта). В пансионе обе подруги занимались у Петра Александровича Плетнева — известного литератора, друга Пушкина и Дельвига. Плетнев с большим расположением относился к своим воспитанницам, одна из которых была дочерью почетного члена «Арзамаса». От Плетнева они узнали о Пушкине, Дельвиге, Боратынском, Рылееве, Бестужеве. Написанные по-французски многочисленные письма, посланные С.М.Салтыковой-Дельвиг в Оренбург А.Н.Семеновой-Карелиной, дают богатейший материал для характеристики литературного быта эпохи, а для нас интересны еще и тем, что, можно сказать, непосредственно связывают русского поэта рубежа двух веков Александра Блока с литературной средой пушкинского времени.

Вот отрывок из письма, полученного в далеком Оренбурге прабабушкой Блока: «Я передала Ольге и г-ну Плетневу, — пишет Салтыкова подруге 13 октября 1824 года, — все, что ты поручила мне сказать им, последний мил как никогда: каждый раз, что я его вижу, я люблю его все больше <…> Он принес мне несколько отрывков из новой поэмы, которой занят в настоящий момент Пушкин, и настоятельно просит меня послать их тебе; что я и делаю. Сохрани их, — это драгоценность, так как это руки самого Пушкина, он прислал эти отрывки Дельвигу, который отдал их Плетневу, и только мы четверо знаем эти стихи <…> Очень прошу тебя, милый друг, сказать мне твое мнение об этих стихах. Что касается меня, то я нахожу их очаровательными, в особенности, начиная вот с этого места: “Он пел любовь, любви послушной”. Весь этот кусок очень красив, не правда ли?»

Неизвестна судьба автографов Пушкина, бывших у прабабушки Блока. По-видимому, их уже не было в подмосковном Трубицыне, когда в конце века туда приезжал Блок. Иначе, описывая посещение Трубицына в 1899 году, он, безусловно, упомянул бы о них. Блок же, перечисляя виденные им старинные портреты, картину в духе Белладжио, найденную на Урале и испорченную французами в 1812 году, вообще не пишет о каких-либо бумагах.

Переписка двух подруг шла весьма интенсивно. После того как Софья Михайловна Салтыкова стала невестой Дельвига, Пушкин упоминается почти в каждом письме в Оренбург.

В одном из писем С.М.Дельвиг посылает Александре Николаевне стихотворение, посвященное ей Дельвигом:

 

От вас бы нам, с краев Востока,

Ждать должно песен и цветов,

В соседстве вашем дух пророка,

Волшебной свежестью стихов,

Живит поклонников Корана;

Близ вас поют певцы Ирана,

Гафиз и Сади — соловьи.

Но вы, упорствуя, молчите:

Так в наказание примите

Цветы замерзшие мои.

 

Была ли Александра Николаевна Карелина знакома с Пушкиным? Возможно, она встречалась с поэтом, некоторые мемуаристы сохранили об этом глухие воспоминания, но то, что близок был ей пушкинский мир, его интересы, заботы, стремления, — в этом сомневаться не приходится.

«Посылаю тебе “Северные Цветы” с портретом Пушкина и тысячу нежностей вам обоим милым и добрым друзьям нашим, от нас обоих истинно любящих вас <…> Вот тебе наш милый добрый Пушкин, полюби его. Рекомендую тебе его. Его портрет поразительно похож, — как будто ты видишь его самого. Как бы ты полюбила его, Саша, ежели бы видела его как я, всякий день. Это человек, который выигрывает, когда его узнаешь. Как находишь ты “Нулина”? Надеюсь, что ты не ложно-стыдлива, как многие мои знакомые, которые не решаются сказать, что они его читали. Мысли в прозе — Пушкина, и пьеса под заглавием “Череп”, под которой он не пожелал поставить свое имя — тоже его. Это послание, которое он написал моему мужу, при посылке ему черепа одного из его предков, которых у него множество в Риге: вся эта история правдоподобна».

Через много лет, 16 ноября (ст. стиля) 1880 года Александра Николаевна присутствовала при рождении в ректорском доме Петербургского университета своего правнука, будущего великого русского поэта Александра Блока. Вторую половину своей жизни провела Александра Николаевна в Трубицыне, но живала в Петербурге в семье А.Н.Бекетова, которого нежно любила, и в Шахматове, в том самом флигеле, где после свадьбы поселились Блок с женой. Александра Николаевна научила читать своего правнука Сашуру, как бы протянув нить, связавшую две эпохи — золотой и серебряный века русской литературы. И когда за несколько месяцев до смерти Александр Александрович Блок начал речь, произнесенную в Доме литераторов на торжественном собрании в 84-ю годовщину гибели Пушкина, словами: «Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин. Это имя, этот звук, наполняет собою многие дни нашей жизни», — он имел право так говорить и как поэт — продолжатель пушкинских традиций, и как человек, непосредственно, через близких по крови людей, связанный с Пушкиным и его кругом.

Любовь и понимание литературы, «слова» унаследовала от своей матери Елизавета Григорьевна Бекетова, бабушка Блока. О ее литературном даровании много и тепло пишет он в «Автобиографии». Елизавета Григорьевна много переводила, и ее переводы пользовались популярностью долгие годы. Она была знакома с Гоголем, А.Григорьевым, Достоевским, Толстым, Полонским, Майковым. Блок бережно хранил в своей библиотеке экземпляр английского романа, который дал ей для перевода Ф.М.Достоевский и гордился тем, что Чехов прислал его бабушке милую благодарственную записку за перевод на английский язык одного из рассказов.

Трое из четырех дочерей Бекетовых тоже занимались литературой.

Наибольшей известностью пользовалась старшая — Екатерина Андреевна (по мужу Краснова). Творчество Е.Бекетовой сейчас почти забыто, но вот что писали журналы по выходе сборника ее стихотворений: «Эти стихотворения, составившие небольшой том, полны любви к природе, наполнены теплом и светом весеннего солнца и ароматом цветов <…> В стихотворениях Бекетовой нет ни демонической силы, ни блеска великих поэтов, но в них есть непритворное, искреннее чувство и скромная красота, чего в помине нет у большинства молодых поэтов, особенно нового декадентского пошиба. Томик стихов Бекетовой — настоящий подарок любителям поэзии».

Екатерина Бекетова — автор известного стихотворения «Сирень», на слова которого написан один из лучших романсов Сергея Рахманинова. Изящное, полное тонкого лиризма стихотворение нашло второе рождение в музыке.

 

Поутру, на заре

По росистой траве,

Я пойду свежим утром дышать

И в душистую тень,

Где теснится сирень,

Я пойду свое счастье искать…

 

Шахматовская сирень, шахматовский парк оживают в этих строчках. Екатерина Андреевна Бекетова была и неплохой художницей. Среди ее бумаг сохранилось несколько шахматовских этюдов, выполненных акварелью и цветными карандашами. На одном из них — тонущий в кустах сирени небольшой бекетовский дом, каким он впервые встретил Александра Блока, впоследствии писавшего в «Возмездии»:

 

И лишь по голубой стене

Бросает солнце листьев тени,

Да ветер клонит за окном

Столетние кусты сирени,

В которых тонет старый дом.

 

В поэзии Блока и романсе Рахманинова сохранила свою жизнь жемчужина весны — шахматовская сирень. Но за этим великим именем не должно забываться имя русской поэтессы Екатерины Бекетовой, одной из «образованнейших и симпатичнейших русских женщин», как писал в 1895 году в петербургской «Неделе» автор статьи о ее творчестве. Она умерла молодой, когда Сашуре исполнилось всего 11 лет, и все эти годы был он ее кумиром.

Любовь к литературе развилась у Екатерины Бекетовой под влиянием родителей, а окончательно ее взгляды оформились во время обучения на Высших женских курсах. Особо отмечал ее профессор Веселовский, под чьим руководством составила она курс лекций по средневековой литературе. Екатерина Бекетова, автор известной в свое время повести «Не судьба», оставила по себе память в основном поэтическими произведениями. Ей была свойственна унаследованная, видимо, от отца-ботаника тонкая наблюдательность и любовь к природе, которая трансформировалась в удивительно легкие и изящные стихотворные строки. Практически все ее стихи написаны в Шахматове, как и будущие шахматовские стихи Блока, они навеяны очарованием неповторимого пейзажа срединной России.

Кто бывал в Шахматове, узнают его окрестности, его дали в строках небольшого стихотворения Екатерины Бекетовой:

 

На бледном золоте заката

Чернел стеной зубчатый лес,

И синей дымкою объято,

Сливаясь с куполом небес,

Во все концы струилось море

Уж дозревающих полей

И волновалось на просторе

В сияньи гаснущих лучей.

Закат потух… Но свет нетленный

Уж на земле теперь сиял

И на полях запечатленный

Вечерний сумрак озарял.

И с вышины смотрело небо,

Одевшись мантией ночной,

Как волны золотого хлеба

Вносили свет во мрак земной.

 

Это было написано в 1888 году. Саше Блоку исполнилось 8 лет. И эти поля, и зубчатая кромка леса на горизонте, и стога под сумеречным небом, и разбросанные по холмам деревеньки уже входили в его сознание, чтобы через годы выкристаллизоваться в неповторимых поэтических строках:

 

Выхожу я в путь, открытый взорам,

Ветер гнет упругие кусты,

Битый камень лег по косогорам,

Желтой глины скудные пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,

Обнажила кладбища земли,

Но густых рябин в проезжих селах

Красный цвет зареет издали.

 

¹ Городецкий С. Русские портреты. М., 1978. С.18.

² Блок А.А. Собр. соч. В 8 т. М.; Л., 1960–1963. Т.3. С.297-298. В дальнейшем ссылки на это издание даны в тексте (римская цифра обозначает том, арабская — страницу. Том «Записных книжек» обозначается — ЗК).

³ Красноречие (фр.).

⁴ Освободительное движение в России: Сб. Саратов, 1978. С.24.

⁵ Карелина С.Г. Русский человек на восточной окраине // Липский В.И. Григорий Силыч Карелин (1801–1872). Его жизнь и путешествия. СПб., 1905. С.22.

⁶ Там же. С.25.

 

 

«Я был у Кублицких... Им живется плохо»

 

Дворяне все родня друг другу…

 

А.Блок. «Возмездие»

 

Известно, что Александр Блок воспитывался весьма замкнуто. Об этом пишет в воспоминаниях Ф.А.Кублицкий-Пиоттух: «В сущности говоря, у Саши в детстве и ранней молодости не было настоящих близких товарищей. В детстве друзьями игр были мы, двоюродные братья, и другие родственники нашего возраста (Лозинские, Недзвецкие). Товарищ по гимназии Н.В.Гун едва ли мог быть действительно близок Блоку, так как по всем своим привычкам и вкусам был далеко от духа и интересов, господствовавших в бекетовской семье. Точно так же случайно и кратковременно была неожиданно возникшая дружба с кадетом, а затем молодым офицером В.В.Греком. Нелюдимость Блока начинала сказываться уже в ранних годах»¹.

Бытовой уклад и традиции семьи Бекетовых предопределили тесное родственное общение четырех сестер — Екатерины, Софьи, Марии и Александры (матери поэта) — в юности и в более поздние годы. Мемуаристы не раз отмечали, пишет об этом и Блок в «Автобиографии», что три из четырех дочерей профессора А.Н.Бекетова (Екатерина, Мария, Александра) были не чужды литературе. Действительно, писали и печатались все сестры Бекетовы, кроме Софьи Андреевны. В отличие от сестер ее увлечение литературой не было активным, профессиональным, но интерес был весьма устойчив и постоянен. Характерно, что среди книг из библиотеки Софьи Андреевны Кублицкой-Пиоттух, наряду с произведениями Л.Н.Толстого, А.К.Толстого, Фета, Полонского, Тургенева, Гончарова и т.д., сохранились и два тома писем Владимира Соловьева с ее владельческой надписью и многими пометами в тексте. Вряд ли случайно и то, что именно ей подарил Блок свой первый (и единственный) рукописный сборник стихов (так называемая «тетрадь тети Софы»), куда вписал отобранные самой Софьей Андреевной стихотворения 1898–1899 годов. Из библиотеки С.А.Кублицкий-Пиоттух до нас дошли, к сожалению, всего две книги стихов Блока с его автографами — «Ночные часы» и «Стихи о России». Но, как рассказывал Ф.А.Кублицкий-Пиоттух, поэт дарил Софье Андреевне все свои произведения за исключением, кажется, отдельного издания поэмы «Двенадцать». Но и поэму «Двенадцать», напечатанную в журнале «Наш путь» №1 в 1918 году, Блок послал Софье Андреевне в подмосковное имение Сафоново, где она жила тогда с сыном Феликсом. С.А.Кублицкая-Пиоттух писала Блоку 16 июля 1918 года из Сафонова: «Милый Саша! Очень большое тебе спасибо за присылку “Нашего Пути”. Фероль также очень благодарен. Нам обоим очень хотелось его иметь и, особенно, познакомиться с твоими последними произведениями. Целую тебя и желаю всего лучшего. Любящая тебя тетя Софа». В первом номере журнала «Наш путь» (апрель 1918 г.) были опубликованы поэма «Двенадцать» и «Скифы» Блока, а также его статья «Интеллигенция и революция». На экземпляре этого журнала остался штамп ближайшего к Сафонову почтового отделения в селе Обольянове, на титульном листе инвентарный номер (№524) библиотеки Кублицких-Пиоттух.

Софья Андреевна всегда поощряла любовь своих детей и племянника к театру. На квартире Кублицких-Пиоттух в Петербурге не раз устраивались спектакли с участием Блока, его двоюродных братьев и других родственников, нередко она бывала с детьми в Александринском и Мариинском театрах. Позже Софья Андреевна даже увлекалась драматургией Блока. Мария Андреевна Бекетова записывает в дневнике, что, побывав на знаменитой премьере «Балаганчика», «Софа нашла, что все лучше, чем ожидала»², а в 1908 году она же отмечает в дневнике о Блоке: «Он был один в июне в Шахматове. Все было хорошо. С тетей Софой они совсем поладили. Читал даже “Песню судьбы”. Ей понравилось»³.

Видимо, причину постепенно нараставших трений между Блоком, его матерью и семьей Кублицких-Пиоттух следует искать прежде всего в коренном психологическом антагонизме сестер Бекетовых — Александры Андреевны и Софьи Андреевны. Это были люди совершенно различного душевного склада. Обостренно-нервная, порывистая, эмоционально неуравновешенная мать поэта была полной противоположностью сестре, которая, как пишет М.А.Бекетова, «отличалась непреклонной принципиальностью и не признавала никаких отклонений от долга. Она доходила в этом отношении до крайности, впадая в пуританство; наша бабушка со стороны матери говорила про нее: “Сонька всегда с принсипами ходит”. Всякое легкомыслие было чуждо сестре Софье Андреевне. Оно вызывало в ней раздражение и протест. Она считала, что у матери не должно быть своей жизни, а к жизни вообще относилась довольно сурово»⁴. Восприятие жизни, искусства, религии — все было у сестер противоположно. 7 мая 1898 г. Александра Андреевна писала родителям: «Вчера вечером все мы были у Саши Енишерловой⁵, и я там произвела серьезную огнестрельную вылазку против Ветхого Завета. Многие хохотали, а Софа все пугалась. Мои выстрелы попадали все в ее душу. Но все это ничего, обошлось. Завтра после экзамена мы с Сашурой там обедаем…»⁶

Софья Андреевна любила Блока спокойно, по-родственному, не разделяя того безудержного поклонения, которым окружали молодого поэта Александра Андреевна и Марья Андреевна. Характерно ее замечание в письме сыну Андрею. Советуя ему поскорее поехать в Шахматово, Софья Андреевна оговаривается, что там наверно ему будет неприятна «атмосфера поклонения, которым окружен Саша»⁷. Лето 1907 года было одним из самых напряженных во взаимоотношениях с Софьей Андреевной. Об этом свидетельствует запись от 26 августа в дневнике М.А.Бекетовой: «Уехала Аля из Шахматова. Поехала ко мне на квартиру из экономии и чтобы не жить у Кублицких. Последние дни страшно обижала Софу. Вообще, это лето они с Сашей ее совершенно сживали со свету. Мучительно было на это смотреть. Саша сделал большие успехи в распущенности, безжалостности и эгоизме. До чего он бывает груб. Ведь этого прежде не было. И это именно с Софой… Софа при нем теряет последнюю гибкость…»⁸ Такие напряженные отношения и стали позже (в 1910 году) одной из причин, точнее, главной причиной того, что семья Софьи Андреевны, получив от Блока одну треть стоимости Шахматова (сестры Бекетовы владели имением совместно), купила в двенадцати верстах усадьбу Сафоново. После покупки Сафонова, где бывал Блок (это одно из забытых мест на карте блоковского Подмосковья), отношения с Кублицкими стали значительно ровнее, без тех открытых всплесков вражды, которые встречались ранее. Сглаживанию напряженности, конечно, способствовал характер Софьи Андреевны и то, что теперь не надо было каждое лето жить совместно в любимом, но тесном для большой семьи Шахматове.

Простота, «светскость» (по словам Андрея Белого), интеллигентность Софьи Андреевны привлекали к ней многих людей, казалось бы, духовно ей чуждых. Андрей Белый в «Воспоминаниях о Блоке», в главе, посвященной поездке в Шахматово, писал: «Запомнилось это сиденье вместе, во время которого появились в гостиную двое юношей, что-то очень корректные: юноши были представлены как сыновья С<офьи> А<ндреевны> (тетки А.А.), появилась сама С.А., очень она мне понравилась; но она нас покинула…»⁹ О приезде А.Белого Ф.А.Кублицкий-Пиоттух писал: «Вспоминается приезд в Шахматово к Блокам Б.Н.Бугаева (Андрея Белого), одного или с А.С.Петровским и с С.М.Соловьевым, студентом Московского университета. В один из своих приездов Бугаев поразил всех своим необычным костюмом. На нем была надета белая длинная блуза из очень прозрачной материи, сквозь которую просвечивало тело и которая от ветра заворачивалась сзади. На груди был большой черный крест на черной цепи, как у богомольца. Бугаев был изысканно вежлив и любезен, целые дни и ночи у него шли с Блоком разговоры на мистические и литературные темы»¹⁰. Софья Андреевна была хорошо знакома с В.В.Розановым, который бывал у Кублицких, Ф.Д.Батюшковым и другими представителями петербургской литературной и художественной интеллигенции.

Неровность отношений Блока с Софьей Андреевной Кублицкой-Пиоттух, по всей видимости, отразилась и на сохранности их переписки. Из очень большого количества сейчас известны лишь семь писем Блока, одна поздравительная открытка и одно письмо к нему Софьи Андреевны. Письма Блока интересны обстоятельным описанием бытовых подробностей шахматовской жизни и, как замечал сам Блок, «окружающей нравственной атмосферы». Некоторые из них были отправлены в Барнаул, где Софья Андреевна жила с мужем и детьми в 1900–1902 годах.

Отъезд Кублицких-Пиоттух в Барнаул внес существенные перемены в жизнь шахматовских обитателей, и поначалу отсутствие братьев было очень ощутимо для Блока. Можно предположить, что прекращение веселых товарищеских игр и забав во многом повлияло на нравственную атмосферу бекетовского дома. М.А.Бекетова писала: «В 1900 г. уехала в Сибирь сестра Софья Андреевна вместе с мужем и обоими сыновьями, товарищами Сашиных игр и любимцами Ал.Андр. Расставанье с ними было для нее большим горем. Она заливалась слезами в последний день их пребывания в Шахматове перед отъездом в Сибирь. Несмотря на то, что в год их отъезда Саше было уже почти 20 лет, а им 17 и 15, он еще охотно проводил с ними время, предаваясь самым невинным и веселым мальчишеским дурачествам. Без них исчез элемент этого здорового веселья. Теперь вполне ясное и жизнерадостное настроение исходило только от бабушки, так как запас ее жизненных сил был неиссякаем: они били ключом почти до последних дней ее жизни»¹¹.

5 сентября 1900 года Блок писал из Шахматова С.А.Кублицкой-Пиоттух:

«Дорогая тетя Софа!

Очень тебе благодарен за письмо, поздравления и пожелания, которые застали нас с мамой еще в Шахматове. Даже письмо, которое ты писала маме в Петербург, — Францик переслал сюда. Теперь 5-ое сентября, а мы все еще сидим здесь, впрочем мама уже поговаривает, что пора было уезжать раньше, но мне здесь довольно приятно. Завтра 6-ого мы уезжаем, наконец, с надеждой видеть вас на будущий год в Шахматове (об этом я не пишу ни Феролю, ни Андрею, — ты, вероятно, не очень льстишь их надеждами на этот счет, а между тем из твоих последних писем видно, что это может случиться, благодаря тоске по родным и России, отсутствию сколько-нибудь порядочной дачи и пр., и пр.). Не очень, по-видимому, выгодно для Томской губернии сравнение ее с Московской, а особенно уж ваши места не много говорят за себя! Остается только надеяться на то, что вы на будущее лето будете здесь, а пока привыкнете немного и к Барнаулу, чего особенно желаю тебе, потому что и Фероль и Андрей перенесут все гораздо легче и безболезненнее.

В Шахматове, по обыкновению, замечательно красивая, хотя сероватая осень. Дождя не очень много, удается часто (особенно мне) быть на воздухе, а мама и тетя Маня, привязанные к диде, иногда уходили от него в период молотьбы ржи и овса, теперь же опять почти не выходят, — правда, холодно. Рожь убрана прекрасно, овес немногим хуже, но урожай ниже среднего (около сам 5). И мама стала принимать большое участие в хозяйстве после длинных известных тебе разговоров с бабушкой. Теперь работы кончены, мамины нервы расстроены, конечно причин этому очень много, кроме хозяйственных. С Иваном, который остается на зиму и от времени до времени поражает своим идиотизмом, заключен, в некотором роде, юридический акт, именно, составлен инвентарь и хранится у бабушки за его подписью; впрочем, в инвентаре не последнее место занимают сломанные тарантас и плуги, и другие вещи, или испорченные или стоющие сами по себе от 2 до 6 копеек; Иван, слава Богу, пока принимает все это серьезно и считает “безгрешным делом”. Не думаю, однако, чтобы вы отказались принимать участие и присутствовать при всем этом. При ближайшем рассмотрении оказывается сложным для неопытных людей и шахматовское хозяйство, требующее любви и труда.

Всякие подробности, вероятно, пишут тебе мама, бабушка и тетя Маня. Пока всех нас занимает это хозяйство, и я лично, несмотря на завтрашний отъезд и полную перемену обстановки, брожу кругом и мало представляю себе университет. Скоро все это переменится и “образ Шахматова утонет в грохоте Петербурга”.

Желаю вам всем счастья, здоровья и привычки, надеюсь видеть вас через 9 месяцев. Целую тебя, дядю Адася и детей, целую твою руку, до свидания.

Твой Сашура»¹².

Хозяйством в Шахматове обычно занималась бабушка Блока Е.Г.Бекетова, но ее здоровье ухудшалось, забота о разбитом параличом «диде» (А.Н.Бекетове) отнимала много сил и времени, поэтому она просила дочерей уделять большее внимание хозяйственным делам. Одно из писем Блока (от 27 ноября 1901 года) содержит сведения о событиях, происходящих в Университете, и его участии в общественной студенческой жизни.

«Милая и дорогая тетя Софа, поздравляю тебя, очень люблю и желаю всего самого приятного и лучшего и в твоей семье и всюду. Благодарю тебя за необычайно любящие и ласковые письма, прости меня за то, что я так долго все-таки не писал и не отвечал. У нас не так благополучно, потому что у Францика оказалась грыжа, к счастью в легкой и безопасной форме, о чем ты, вероятно, знаешь уже из писем мамы и тети Мани. Без операции, однако, нельзя будет обойтись, а это — неприятная перспектива. Мама была все это темное и сумеречное время в ужасно подавленном состоянии — не помогал и приют; я надеюсь, что после солнцеповорота кое-что в ее настроении изменится — все мы очень зависим от солнца, особенно же в Петербурге. Где оно не балует. Я только в этом году в значительной степени избавился от гнета погоды, оттого ли, что поздоровел, или больше дела, или (что, по-моему, всего скорее) начинаю чувствовать под ногами настоящую мистическую почву, только изредка ускользающую — “неподвижный ключ жизни”, неподвижный всегда и при всех обстоятельствах. У нас в Университете происходят очень важные и многим интересные события, именно — коренная реформа; дошло дело до того, что вчера мы (“1-й курс филологов”) “выбирали” старост в “разрешенном” собрании под председательством Алекс. Ив. Введенского. Определились партии — радикальная, оппозиционная; а я со многими другими принадлежу к партии “охранителей”, деятельность которой, надеюсь, будет заключаться в охранении даже не существующих порядков, а просто учебных занятий, которые, как мне все больше кажется, составляют главную задачу Университета (по крайн<ей> м<ере> — русского). Такая партия (хотя не организованная) тем более необходима, что носятся тревожные слухи о том, что Ванновский может изменить свое поведение, видя в студентах постоянное и часто (по-моему) возмутительное упорство и обструкцию всем его начинаниям. Университет ужасно шумит и кипятится, а в наших аудиториях и музее древностей чаще тишина, да и приват-доценты больше производят впечатление “грезящих небом Греции своей”. Многие из филологов — люди сравнительно отвлеченные, что естественно; а это, можно надеяться, поддержит хоть у нас сильно вообще падающий дух науки. Пожалуйста, прошу тебя поцеловать  от меня дядю Адася, Фероля и Андрея. Не рано ли Феролю умственно загромождаться Виндельбандтами и прочее?

Твой Сашура

27/XI 1901. СПб.»¹³.

6 марта 1919 года, получив телеграмму от Адама Феликсовича Кублицкого-Пиоттух, Блок отметил в записной книжке: «Известие о смерти тети Софы» (ЗК, 451). Она умерла 5 марта в Москве от воспаления легких и похоронена на Новодевичьем кладбище, где рядом покоятся ее сыновья и муж.

Имя мужа Софьи Андреевны Адама Феликсовича Кублицкого-Пиоттух не раз упоминается в письмах, дневниках, записных книжках Блока. Весьма сжатая, сухая характеристика, которую ему до недавнего времени давали исследователи жизни Блока, слишком лапидарна и тенденциозна. В 1879 году он окончил юридический факультет Петербургского университета. С семьей ректора А.Н.Бекетова его познакомил товарищ и коллега по университету Конрад Викторович Недзвецкий, который, будучи делегатом юридического факультета в Управлении Общества студенческой помощи при Петербургском университете, каждую субботу приглашался на чай в ректорский дом.

Профессор Базыли Бялокозович в содержательном и подробном исследовании «Польша и поляки в творческом сознании и художественном перевоплощении Александра Блока»¹⁴ подчеркивает, что детские и отроческие годы Блока проходили в тесном общении с родственниками польского происхождения — Кублицкими, Лозинскими, Недзвецкими. К.В.Недзвецкий, чьи мемуары (Ze wspomnień. Warszawa, 1931) не переведены на русский язык, женился  на двоюродной сестре матери Блока — воспитывавшейся после смерти матери в доме А.Н.Бекетова. Возможно, что и эти детские впечатления в какой-то, хоть и малой мере, повлияли на устойчивый интерес Блока к Польше, где профессорствовал и умер его отец.

27 февраля 1882 года Адам Феликсович Кублицкий-Пиоттух женился на Софье Андреевне Бекетовой. Он принадлежал к старому польскому роду (известен в Польше со второй половины XVI века), давно обрусевшему. После окончания курса А.Ф.Кублицкий-Пиоттух был оставлен при университете, но ученой карьеры не сделал, а стал усердным и талантливым чиновником. У него был трезвый, положительный ум, практическая хватка, отличное юридическое образование. Это, вкупе с совершенно фантастической работоспособностью и абсолютной, кристальной честностью, обеспечило его быстрое и успешное продвижение по служебной лестнице. Начав службу чиновником 5-го класса в Удельном ведомстве, он в 1905 году был назначен директором Лесного департамента. Вникая в самую суть своего дела, Адам Феликсович, как вспоминают современники, изъездил и исходил все леса России, став одним из крупнейших специалистов лесного хозяйства. С1915 года он сенатор. После революции профессор А.Ф.Кублицкий-Пиоттух (умер в 1932 году) активно занимался научной работой в области лесного хозяйства и лесного права, работал и преподавал в Лесном институте. По заданию Госплана РСФСР им было составлено «Экономическое обозрение Северо-Западной области», опубликованы работы: «Лесное хозяйство автономных республик РСФСР», «Лесной доход и местный бюджет», «Перерубы в лесах Ленинградской области» и многие другие. Адам Феликсович принадлежал к тем государственным и хозяйственным деятелям России, которые старались честной и активной работой противостоять губительной для страны хищнической политике властей. Как и у его брата, отчима Блока, Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух, ставшего генерал-лейтенантом, командиром дивизии в Первую мировую войну, карьера А.Ф.Кублицкого-Пиоттух основывалась исключительно на его профессиональных качествах. Студент, родившийся в провинциальном Витебске, живший на жалованье, получаемое от уроков, не имевший ни капитала, ни связей, ни протекции, он стал одним из видных деятелей России, конечно, не в силу каких-то «чиновничьих добродетелей», как меланхолически замечают некоторые исследователи жизни Блока, а благодаря ярким организаторским и деловым способностям и отличным знаниям. Именно это помогло ему найти себя в созидательной работе и в новом обществе. Блок записывает 11 октября 1918 года: «…рассказывает много интересного о том, что делается в Москве и России, где чехословацкие и английские вши только не дают нам масла и хлеба» (ЗК, 431).

Не случайно Блок в сложные моменты своей жизни прислушивался к мнению психологически ему чуждого «позитивиста» и «практика» А.Ф.Кублицкого-Пиоттух, «дяди Адася», как он его называл в детстве и юности.

Адам Феликсович сыграл определенную роль в судьбе Блока. Именно он вел переговоры с отцом поэта А.Л.Блоком об условиях его развода с Александрой Андреевной. Юридические консультации А.Ф.Кублицкого-Пиоттух всегда были точны и квалифицированны.

После развода мать Блока вышла замуж в 1889 году за брата Адама Феликсовича, гвардейского офицера Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух. Таким образом, братья Кублицкие оказались женаты на родных сестрах, Бекетовых. У А.Блока были сложные отношения с отчимом. М.А.Бекетова свидетельствует, что он в детстве «очень любил его, называл Франциком», затем к 1905 году отношения стали более напряженными во многом, конечно, из-за проблем с психическим здоровьем Александры Андреевны, которая разрывалась между мужем и сыном. Практически все, кто знал Франца Феликсовича пишут, что он был необыкновенно добрый и высокопорядочный человек. «В нем были качества, редкие для военного человека: ни малейшего фанфаронства… — вспоминала М.А.Бекетова, — великое уважение к науке, к которой у него были, между прочим, серьезные склонности, уважение к литературе, в которой он был совершенный профан. Он прекрасно относился к нашей семье, отличался необыкновенной простотой, отсутствием ложного стыда и излишнего самолюбия».

В авторизованном машинописном экземпляре воспоминаний о Блоке Ф.А.Кублицкого-Пиоттух находится не вошедшая в опубликованный текст характеристика Франца Феликсовича: «Это был добрейший, славный  человек. Гвардейский офицер, он без всяких связей и знакомств, без протекции дослужился до звания генерал-лейтенанта. Я помню, с каким волнением все мы ждали во время первой мировой войны сообщений из Галиции, где сражалась дивизия Франца Феликсовича. Он храбро воевал и как-то приехал в Петербург в шинели, забрызганной кровью.

Саша очень хорошо относился к своему отчиму, “милому Францику”, ценил его мягкий, добрый характер, его честность и прямоту. Франца Феликсовича недаром сравнивали с Дон Кихотом, и не только внешне походил он на знаменитого испанского идальго. Не случайно, конечно, когда Блок написал драму “Роза и крест”, кто-то увидел в образе ее героя Бертрана характерные черточки Ф.Ф.Кублицкого-Пиоттух… К сожалению, почти все письма его пропали, но сохранились в нашем семейном архиве фотографии Франца Феликсовича, в том числе и очень интересные, где изображен он с юным Блоком и его матерью, и редчайшие — с фронта. Последние хранились сначала у матери поэта, а после ее смерти их передала нам с некоторыми бумагами блоковского и бекетовского архива Мария Андреевна Бекетова»¹⁵. Она неоднократно пересылала из Ленинграда своим единственным близким родственникам, племянникам Феролю и Андрюше Кублицким, в Москву хранившиеся у нее бумаги и памятные вещи Бекетовых и Блока. Мария Андреевна, видимо, не хотела, чтобы после ее смерти они оказались у Л.Д.Блок. Среди них была и книга А.Блока «Стихи о России» (Пг., 1915) с автографом поэта: «Милому Францику, обреченному быть на этой пошлой войне. А.Б.».

Именно с Кублицкими-Пиоттух А.Блок в юности совершил одно из своих немногих путешествий по России.

В 1896 году Блок ездил с Софьей Андреевной и двоюродными братьями в Нижний Новгород, на Всероссийскую художественную и промышленную выставку, где Адам Феликсович заведовал отделом Удельного ведомства. Это была одна из самых впечатляющих для Блока поездок, позже нашедшая отражение в пьесе «Песня судьбы».

Ф.А.Кублицкий вспоминал: «Поездка в провинцию была для мальчиков новостью, так как, кроме Петербурга и деревни, они почти не знали России. И дорога, и город на берегу Волги возбуждали интерес. Нарядные выставочные павильоны, толпы, обеды в ресторанах — все это было ново и казалось привлекательным. Помнится, с большим интересом мы с Сашей осматривали железнодорожный павильон. Как большинство мальчиков, нас привлекала железная дорога. В большом прохладном павильоне стояло множество чистеньких ж.д. вагонов и паровозов, и мы с Сашей с большим удовольствием беспрепятственно лазили по ним и осматривали всевозможные подробности.

Кроме посещений выставки, прогулок по городу и на гору с видом на Волгу и Оку, мы побывали в Драматическом театре. Играла труппа Московского Малого театра с Южиным и Лешковской, шла пьеса Вл.И.Немировича-Данченко “Цена жизни”… Саша, при выходе на сцену каждого артиста, делал вполголоса, но с полным авторитетом, замечания, как эту роль, по его мнению, исполнили бы в Александринке (например Савина, Аполлонский и др.), чем немало импонировал мне своим знанием театра»¹⁶. «Вчера весь день были на очень интересной выставке… пока в экспертизе все удельные вина идут первыми», — сообщал Блок матери, особо подчеркивая заинтересованность делом дядюшки, представлявшего в конкурсе вина имений Главного Управления уделов.

Разногласия Блока с Кублицкими и, в частности, с Адамом Феликсовичем предопределились кардинальным различием мироощущений. Позитивистское отношение к жизни, душевная трезвость были чужды и даже враждебны Блоку, поэту и человеку с отчетливо выраженным дисгармоничным мироощущением, считавшему, что чем неустроеннее жизнь художника, тем выше его искусство. Характерно, что самое резкое высказывание Блока об А.Ф.Кублицком-Пиоттух связано с оценкой последним личности Владимира Соловьева. Как известно, Блок единственный раз видел Вл.Соловьева на похоронах родственницы Н.М.Дементьевой (урожденной Коваленской). Именно здесь произошел глубоко задевший его эпизод, который поэт упоминает трижды — в статье «Рыцарь-монах», «Заметках о Владимире Соловьеве» и в письме к Г.П.Чулкову от 23 июня 1905 года: «Передо мной шел большого роста худой человек в старенькой шубе, с непокрытой головой… на буром воротнике шубы лежали длинные серо-стальные пряди волос. Фигура казалась силуэтом, до того она была жутко непохожа на окружающее. Рядом со мной генерал сказал соседке: “Знаете, кто эта дубина? — Владимир Соловьев”. Действительно, шествие этого человека казалось диким среди кучки обыкновенных людей, трусивших за колесницей» (V, 446). Эта реплика Адама Феликсовича оскорбила поэта. «Я чуть не убил его», — сообщает он в письме Г.И.Чулкову (VIII, 128). Отрицание «обыкновенными» людьми, «средними петербургскими кругами» (V, 685), к которым, несомненно, по мнению Блока, принадлежал А.Ф.Кублицкий-Пиоттух, личности, религиозных и нравственных исканий Владимира Соловьева было неприемлемо для поэта. Нам же этот случай помогает раскрыть причину антагонизма «позитивистов» и «прагматиков» Кублицких, естественно, чуждых мистическому миросозерцанию, и романтика Блока, которого неудержимо влекли «миры иные», «несказанное».

Именно это глубокое мировоззренческое различие позволило Блоку, после октября 1917 года побывавшего у Кублицких в Москве, куда они бежали из разгромленного имения Сафоново, сделать в «Записной книжке» запись — «У Кублицких контрреволюционный ватерклозет». Призывавший в то время «…всем сердцем, всем телом, всем сознанием слушать революцию» Блок написал о своих родственниках слова, которые, если бы они попались кому-нибудь на глаза в период чекистского террора, могли попросту физически уничтожить Кублицких, которые тогда постоянно ожидали ареста.

Не раз и не два их квартира в Трубниковском переулке подвергалась обыскам. В один из них был увезен и, как потом утверждал Ф.А.Кублицкий, «превращен после просмотра на Лубянке в пульпу» целый сундук бумаг Бекетовых, Карелиных, Блока, Кублицких. Наши попытки разыскать даже следы этих материалов в конце ХХ века не дали никаких результатов.

Лежащие в плоскости мировоззренческих разногласия не мешали Блоку считаться, причем в самые разные годы, с мнением А.Ф.Кублицкого-Пиоттух — компетентнейшего юриста. Он не раз обращался к дядюшке, консультируясь по различным вопросам, внимательно относился к его практическим советам и часто следовал им. Так, начав работать в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, Блок с интересом выслушал и дважды отметил (в письме к матери и в «Записной книжке») точку зрения на работу комиссии А.Ф.Кублицкого-Пиоттух. «Между прочим, — сообщал он матери, — Адам Феликсович, которого я опять видел (на вокзале), высказал (как он часто это делает) весьма интересную точку зрения на комиссию. Он очень точно (юридически) умеет формулировать свои мысли, так что мне не раз уже удавалось “наматывать на ус” его соображения. И на этот раз тоже» (VIII, 490). В «Записной книжке» 7 мая 1917 года Блок «расшифровал» мысль «дядюшки»: «Очень интересно мнение сенатора А.Ф.Кублицкого-Пиоттух (на вокзале) о Чрезвычайной следственной комиссии как скандальном учреждении: “Повесят”, — потом выражение смягчено — людей юридически невинных. Предъявить обвинение можно к Протопопову, Сухомлинову, пожалуй, Щегловитову, но в чем виноват, например, Стишинский? Просто крайне правый, хотя и неприятный. Вырубова, конечно, мерзавка, но кому какое дело, что она жила с Распутиным? Таким образом, я вижу уже, что Чрезвычайная следственная комиссия стоит между наковальней закона и молотом истории. Положение весьма революционное» (ЗК, 321-322). Прав П.Шустов, утверждающий в журнале «Русская литература», что «отношение Блока к дяде Адаму не было поверхностным и постоянным, но менялось с годами»¹⁷, и, прослеживая динамику этих отношений, мы можем смело утверждать, что А.Ф.Кублицкий-Пиоттух играл в жизни Блока большую роль, чем это было принято считать.

Этому есть объяснение. Занимаясь биографией Блока в советское время, литературоведы старались как можно крепче «оградить» поэта от общения с его ближайшими родственниками, высокопоставленными деятелями царского режима — действительным тайным советником, сенатором А.Ф.Кублицким-Пиоттух и его братом, генерал-лейтенантом Ф.Ф.Кублицким-Пиоттух (скончался в 1920 году). Даже запуганная М.А.Бекетова не избежала этого греха. Что уж говорить о правоверном В.Н.Орлове и иных более «мелких» блоковедах.

Безусловно, из семьи Кублицких наиболее тесно общался Блок с двоюродными братьями Феликсом (его Блок, а затем и все родственники называли уменьшительным именем — Фероль) и младшим Андреем.

Зимой в Петербурге братья жили довольно далеко друг от друга и встречались обычно на квартире Кублицких-Пиоттух по субботам. Ф.А.Кублицкий писал: «Сначала это были просто детские шалости, затем в моду вошли “представления”. В Мариинском театре тогда шел балет “Синяя Борода”, на который нас водили. И вот мы втроем — Саша и мы, братья, стали изображать этот балет. Особенно комичен был Саша, представлявший одну из жен Синей Бороды: он влезал на шкаф в нашей детской и оттуда махал руками и своими уже длинными ногами, изображая, как призывает на помощь с башни несчастная жена Синей Бороды»¹⁸. Так в атмосфере детских театральных спектаклей, бывавших почти еженедельно, проходило детство поэта.

Но особенно сближало братьев Шахматово, где постоянно проводили они лето. Ф.А.Кублицкий пишет: «Большинство наших воспоминаний о Саше Блоке связано с Шахматовым, небольшим имением нашего общего деда А.Н.Бекетова, куда нас троих привозили каждый год — примерно в мае, и где мы оставались до конца августа или начала сентября, вместе играя и резвясь в чудной деревенской обстановке. Первой приезжала в деревню бабушка. Затем понемногу съезжались прочие члены семьи. Вновь приезжающих все ранее приехавшие выходили встречать на дорогу, ждали, прислушивались к колокольчику. Когда усталая тройка лошадей в забрызганной коляске въезжала во двор, яростно лаяли дворовые собаки, раздавались шумные приветствия, а мальчики тотчас с восторгом бежали в сад, во флигель, в любимые места, наслаждаясь деревенской обстановкой после городской зимы. Начиналась для детей счастливая летняя пора; никаких занятий и уроков; полная свобода, все удовольствия деревенской жизни»¹⁹. Многие впечатления тех лет отразились позже в поэме «Возмездие».

Уже в детстве и ранней юности пробудилась в Блоке страсть к путешествиям по ближним и дальним окрестностям Шахматова: «Саша всегда старался забраться куда-нибудь подальше, в новые места, в глухие лесные дороги, открыть новые виды и дали, которыми так богата эта часть Московской губернии, — писал Ф.А.Кублицкий. — Большей частью эти поездки совершались под вечер, когда спадала жара, и лошадей меньше беспокоили мухи и слепни. Часто возвращались домой уже почти в темноте. Вставала полная красная луна, туман белой пеленой стлался вдоль реки и подбирался к усадьбе»²⁰.

Несмотря на разницу в возрасте — Феликс был моложе Блока на четыре года, а Андрей — на шесть лет, они находили много общих занятий, среди которых были и уже упомянутые театральные постановки, и совместное с Феролем сочинение пьес, шарад, шуточных стихов, и издание журнала «Вестник», активными сотрудниками которого были Фероль и Андрей Кублицкие, и просто многочисленные игры и забавы, которым самозабвенно предавались братья. «Блок долго играл в детские игры, увлекался ими сильно и всегда был зачинщиком и коноводом всех предприятий. Братья во всем его слушались и веселились с ним бесконечно. На всякие клоунские выходки и уморительные штуки он был великий мастер. Хохот почти не прекращался. Блок никогда не ссорился с братьями и относился к ним хорошо: никогда не действовал им на самолюбие, не дразнил их, не важничал и, даже шутя, никогда не ударил… Шалостей было очень много, но все какие-то безобидные»²¹. Тесному общению не мешало и то, что Андрей Кублицкий был глухонемым от рождения (специально взятая учительница научила его говорить и понимать речь по губам). Андрея Адамовича Блок особенно любил. Его мягкий, ласковый характер, доброта привлекали Блока и в более поздние годы, когда судьба развела его с друзьями юности. С течением времени связи Блока с братьями стали более далекими. С 1911 года, после переезда Кублицких-Пиоттух из Шахматова в приобретенное неподалеку имение Сафоново, Блок не раз бывал там и один, и вместе с матерью и женой Любовью Дмитриевной. В Сафонове, на втором этаже дома, даже была специальная комната, где обычно останавливался поэт, любивший прогулки верхом по холмам от Шахматова через село Семеновское к Сафонову, расположенному за Рогачевским шоссе.

После революции, когда братья Кублицкие-Пиоттух обосновались на постоянное жительство в Москве, Блок в каждый свой приезд из Петербурга посещал их. Об этом сохранились скупые строки в дневниках и записных книжках поэта. «Мы много и подолгу разговаривали, — вспоминал Феликс Адамович. — Не во всем наши мнения сходились, но что никогда не могли мы забыть и что навсегда связало нас — так это счастливое, веселое детство и юность, проведенные в подмосковной глуши дедовской усадьбы». 1 мая 1921 года Блок записал в дневнике: «Я был у Кублицких. Нежность Андрюши. Им живется плохо» (VII, 419). 12 мая он писал матери: «Я был у Каменевых в Кремле и у Кублицких. Им живется, по-видимому, хуже, Адам Феликсович совсем старый. Андрей был очень нежен и трогателен. Фероль худой и злится» (VIII, 534). Это была последняя встреча с двоюродными братьями.

Кублицкие-Пиоттух интересовались творчеством брата, товарища своих детских игр. После гибели Шахматова они не раз ездили туда, стремясь найти и сохранить хоть что-то из книг и бумаг Блока и семьи Бекетовых. В том же дневнике 1921 года, 3 января, Блок записал: «В маленьком пакете, спасенном Андреем из шахматовского дома и привезенном Феролем осенью: листки Любиных тетрадей (очень многочисленные). Ни следа ее дневника. Листки из записных книжек, куски погибших рукописей моих, куски отцовского архива… кое-какие черновики стихов… На некоторых — грязь и следы человечьих копыт (с подковами). И все» (VII, 389). Это был последний материальный знак любимого погибшего Шахматова, о котором поэт «обливался слезами по ночам», спасенный и доставленный в Петроград теми, с кем на заре жизни так весело и беззаботно проводил он счастливые летние месяцы в «благоуханной тиши» маленькой усадьбы.

Феликс Адамович и Андрей Адамович много помогали исследователям жизни и творчества Блока, особенно его шахматовского периода. Первый очерк о Шахматове, написанный Г.П.Блоком, целиком основан на материалах, сообщенных братьями Кублицкими. К ним обращались многие литературоведы и всегда получали исчерпывающие и точные сведения. В частности, очень ценны схемы расположения усадебных построек, насаждений и т.д., выполненные Ф.А.Кублицким. Он постоянно вместе с братом ездил в Шахматово и после гибели усадьбы (в записках братьев, например, зафиксированы поездки в 1936, 1948, 1952 годах) и, прекрасно ориентируясь в том, что осталось от Шахматова, сумел подготовить документы, неоценимые для реставраторов.

В РГАЛИ хранится письмо Ф.А.Кублицкого-Пиоттух к одному из первых исследователей Шахматова, автору работ об усадьбе и шахматовской библиотеке поэта П.А.Журову: «Многоуважаемый Петр Алексеевич, очень охотно я и мой брат поделимся с Вами теми сведениями о Шахматове, которыми мы располагаем и которые Вас интересуют. Мария Андреевна мне давно писала о Вас <…> О судьбе Таракановской церкви сейчас ничего не знаю, но через месяц, вероятно, буду в курсе <…> Уважающий Вас Ф.Кублицкий. Москва 28 июня н.ст.1929»²².

В архиве и собрании Кублицких-Пиоттух были многие шахматовские реликвии, в том числе и около ста книг из библиотеки Бекетовых — Кублицких-Пиоттух. Некоторые памятные блоковские вещи подарила братьям М.А.Бекетова. В свое время среди бумаг Кублицких-Пиоттух я обнаружил письмо, адресованное ею Андрею Адамовичу: «Милый Андрюшечка, посылаю тебе с Дюшеном Сашину старую-престарую рубашку… Она с заплатами, в дегтю, в пятнах, которые нельзя отмыть, но я думаю, что ты все-таки будешь ее носить, потому что она очень напоминает Сашу: он в ней работал, рубил деревья, сажал цветы, косил. Напиши мне, было ли тебе приятно ее получить, несмотря на все…  Мне очень хотелось послать Феролю “Записные книжки” Блока, но их нет в продаже (я искала везде), поэтому посылаю ему свою книгу с Сашиными статьями, которую ему приятно будет иметь…» Упоминаемый в письме Г.Дюшен — юрист, товарищ Ф.А.Кублицкого-Пиоттух по Императорскому училищу правоведения. Это письмо и знаменитую вышитую узором с лебедями рубашку Блока, подаренную в свое время мне Ф.А.Кублицким-Пиоттух, я передал в собрание Н.П.Ильина, откуда они со многими другими шахматовскими реликвиями и документами неожиданно для меня были проданы в Мемориальный музей-квартиру А.А.Блока в Ленинграде, хотя все бекетовские и блоковские реликвии, хранившиеся в семье Кублицких, передавались в коллекцию Н.П.Ильина с твердым условием, что они поступят в Шахматово, когда оно будет восстановлено. Книга статей (Блок А.А. Собр. соч. Т.VII. Статьи. Кн. 1. 1906–1921. Пг.: Алконост, 1923), посланная М.А.Бекетовой, находится в моем собрании.

В стремлении понять личность Блока, прояснить феномен его «пути» литературоведы и биографы исследовали многие подробности жизни поэта, отношение с современниками, личные и литературные связи. Наиболее конкретные сведения о детстве, отрочестве, юности Блока и его семье содержат работы М.А.Бекетовой «А.Блок», «А.Блок и его мать», «Веселость и юмор Блока», «Шахматово. Семейная хроника». Непритязательно, но точно передается в них обстановка, в которой рос будущий поэт, раскрываются его отношения со сверстниками, родственниками и знакомыми.

М.А.Бекетова и другие мемуаристы подчеркивают свободный, непосредственный характер отношений юного Блока с двоюродными братьями Кублицкими-Пиоттух, постоянные розыгрыши, шутки, юмор, которые сопутствовали их общению. Именно этими чертами отмечены и письма Блока к Андрею Кублицкому-Пиоттух. Читая их, мы как бы слышим голос молодого Блока, веселого юноши, умевшего и любившего смеяться, радоваться самым обыденным вещам. «Художник должен быть трепетным в самой дерзости, — говорил Блок в своей речи “О современном состоянии русского символизма”, — зная, чего стоит смешение искуства с жизнью, и оставаясь в жизни простым человеком» (V, 436). Простого, непосредственного Блока узнаем мы из этих писем. Это тот Блок, который любил сочинять пародии, литературные шаржи, рисовать карикатуры, обожавший возню и «простую веселость»; Блок — автор поэтичных и ясных детских стихов; Блок, любивший работать в саду, в поле, знавший цену любому труду. «Работа везде одна, — говорил он, — что печку сложить, что стихи написать».

Конечно, адресуясь к младшему брату, Блок несколько «подстраивается» под его уровень, лексика писем проста, содержание посланий подчеркнуто бытовое (что дает нам сейчас немало ценных сведений биографического характера). Некоторые письма написаны в подражание особой системе (с нарушениями правил грамматики, отрывочными, как бы рублеными фразами), по которой учили говорить, читать и писать глухонемого Андрюшу Кублицкого.

Особый, чисто психологический интерес приобретают эти письма, потому что некоторые из них писались в период создания стихов, вошедших в 1-й том лирики Блока, а одно и вовсе относится к «мистическому» лету 1901 года. Вот этот текст:

«<Шахматово> 28 июля 1901.

Дорогой мой Андрей, прости меня, пожалуйста, что я давно уже не писал тебе ни одного слова, потому что был очень ленив. Кроме того, в Шахматове была страшная жара и засуха последние дни, так что мы все ходили, как сонные мухи. Теперь, слава Богу, пошел непрерывный дождь и небо все серое, зато не так жарко! Ты спрашиваешь, почему я не приехал к вам? Для этого есть много объяснений. Главное то, что невозможно мне уезжать из Шахматова, когда так мало нас и жить неспокойно. Кроме того, я знаю, наверное, что мама ужасно горевала бы о моем отъезде и беспокоилась, как и все мамы, а это было бы, как ты знаешь, теперь особенно плохо. Кажется, что вы уже отложили свое путешествие в горы? Надеюсь, что оно доставит Вам много удовольствия, а также будет полезно для твоей дурацкой головы. Почему ты назвал меня “красным раком”?

Теперь у нас в Шахматове живет Катя Хрусталева. Скоро она уедет. Гуляем мы мало и часто сидим в своих комнатах. Вообще, в Шахматове это лето приятно, но не весело, так как вас нет. В крокет никто не играет; верхом я езжу только, когда надо быть у Менделеевых. Большей частью ездил на Мальчике, но у него болит спина оттого, что седло мое — очень старое. Также ездил на Чандаре и на Гнедом. Последний мне совсем не понравился, Чандар лучше, но также плохо бегает и, кроме того, непослушен, потому что еще молод и не привык. Новый работник Дмитрий очень хорошо работает. В этом году очень рано сжали и смолотили рожь. Теперь уже поспел и овес, но дождь идет и жать нельзя пока. Овин, где молотили, упал почти весь от сильного ветра, а, главное, потому что совсем гнилой. Это было счастливо, потому что никого не убило, только немного ушиблись два молотильщика. Очень плохие также сарай с сеном и скотный двор. Все надо чинить, это очень дорого стоит! Однако хозяйство теперь гораздо лучше, чем было при Степане и Иване, потому что Дмитрий очень хорош пока. Он сам смотрит за всем и бранит здешних крестьян, когда они плохо работают. Зато лошадей мало, и они очень слабы. Большей частью работает один Бурый, потому что Коська — старик, Чандар и Гнедой — слабы, а Мальчик — болен. Дмитрий советует купить маленького жеребеночка, но на нем можно начинать работу только через 2-3 года. Ты пишешь, что ваши сибирские лошади хуже, но мне кажется, что шахматовские уж очень плохи и мало на что годны.

Желаю тебе быть умным и целовать маму, папу и Фероля с длинным носом, а также животных, например, себя.

Твой брат Сашура»²³.

Блок не раскрывает в письме к младшему брату истинной причины своего отказа от поездки к Кублицким в Сибирь. Лето 1901 года — время напряженных духовных и поэтических исканий, в которые погружен молодой поэт. Рождается вторая глава «Стихов о Прекрасной Даме». «Влюбленность, — как пишет Блок, — стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо» — Любовь Дмитриевна Менделеева. В незавершенных воспоминаниях «И были и небылицы о Блоке и о себе» она писала: «Блок мне начал говорить о том, что его приглашают ехать в Сибирь, к тетке, он не знает, ехать ли ему, и просит меня сказать, что делать. Как я скажу, так он и сделает.

Это было уже много, я могла уже думать о серьезном желании его дать мне понять об его отношении ко мне. Я отвечала, что сама очень люблю путешествия, люблю узнавать новые места, что ему хорошо поехать, но мне будет жаль, если он уедет, для себя я этого не хотела бы. Ну, значит он и не поедет»²⁴.

Блок писал об этом дне: «Любовь Дмитриевна проявляла иногда род внимания ко мне. Вероятно, это было потому, что я сильно светился. Она дала мне понять, что мне не надо ездить в Барнаул, куда меня звали погостить уезжавшие туда Кублицкие. Я был так преисполнен высоким, что перестал жалеть о прошедшем» (VII, 344). Как разительно отличается это письмо, с его рассказом о гостящих в Шахматове знакомых, поездках к Менделеевым, лошадях, усадебных работниках и т.д., от духовной лирической напряженности написанного Блоком буквально накануне — 27 июля 1901 года, — стихотворения:

 

Не жаль мне дней ни радостных, ни знойных,

Ни лета зрелого, ни молодой весны.

Они прошли — светло и беспокойно,

И вновь придут — они землей даны.

 

Мне жаль, что день великий скоро минет,

Умрет едва рожденное дитя.

О, жаль мне, друг, — грядущий пыл остынет,

В прошедший мрак и в холод уходя!

 

Нет, хоть в конце тревожного скитанья

Найду пути, и не вздохну о дне!

Не омрачить заветного свиданья

Тому, кто здесь вздыхает обо мне.

 

Характеризуя блоковские документы в своем домашнем архиве, двоюродный брат поэта Феликс Адамович Кублицкий-Пиоттух, один из образованнейших людей своего времени, юрист (он закончил Императорское училище правоведения), переводчик, литератор, отмечал, что сохранилось «22 письма А.А.Блока к А.А.Кублицкому 1895–1901 гг. шутливо-интимного содержания. В детстве А.Блок и братья дразнили и обзывали друг друга шутя разными невинными ругательными словами, что и отразилось в письмах. В письмах есть также намеки на сцены из разных драматических пьес с известными артистами (Писарев, Давыдов, Варламов, Серебряков и др.)»²⁵. Таково, например, письмо, посланное Блоком из Петербурга 20 ноября 1901 года:

«Дорогой Андрюша!

Поздравляю тебя очень и хочу, чтобы ты был умный и ученый человек, не как теперь. Спасибо тебе за твое письмо, после которого я действительно очень долго отдыхал, потому что оно очень глупое и свинское. Я не писал тебе много времени, потому что у меня страшно мало времени, я много хожу в Университет и учусь много. Читаю же не очень много, потому что тоже нет времени, а стихи пишу, как прежде. На праздниках думаю тоже учиться и очень мало ходить в гости — это гораздо приятнее и лучше. Теперь же иногда бываю у бабушки, у Менделеевых и у моего друга Гиппиуса, студента, но чаще нигде не бываю и сижу дома и в Университете. В театре мы тоже бываем не очень часто, играют все плохие пьесы, кроме того, петербургские театры не нравятся нам, после того, как мы видели московские. У мамы тоже мало времени, и ее часто нет дома, а дяди Франца — не бывает дома часто целый день. Все мы очень заняты, но это полезно только мне, а мама и дядя Франц очень устают от этого, и им нужно отдохнуть. — Я очень жалею тебя, потому что ты часто видишь черта и разных великоруссов и малоруссов. Я очень испугался твоих обещаний сечь меня в Шахматове, но все-таки думаю, что я сам буду сечь тебя, если ты будешь глупым сибиряком, похожим на Гурвича. Крабб был болен, у него была чума, как у всех собак, но я возил его к доктору, и теперь он веселый и шаловливый, как прежде, и очень много ест, как будто он не собака, а слон. Он кланяется тебе и твоему приятелю Джэку. Я же кланяюсь тебе и очень сержусь на тебя за твои странные и не умные вопросы, но прошу не дарить моему внуку конфеты, целую тебя, как Писарев — Серебрякова, или как Крабб Мура и очень жалею, что у тебя нет хвоста.

Искренне уважающий тебя Александр

Скоро я напишу письмо тому кучеру, которого ты называешь Феролем»²⁶.

Казалось бы, романтически настроенный, даже несколько экзальтированный юноша-поэт, слагающий песни Деве, живущей за зубчатой стеной леса на высокой горе, должен был быть бесконечно далек от земных дел, забот и обыденных родственных отношений. Но Блок того времени не был лишь коленопреклоненным рыцарем Прекрасной Дамы. Лето 1900 года до отъезда Кублицких в Барнаул прошло в постоянных мальчишеских дурачествах. «Все три брата, — пишет М.А.Бекетова, — ездили вместе верхом, устраивали смешные представления на шахматовском балконе, много хохотали»²⁷. Именно этими настроениями наполнены многие письма Блока Андрюше Кублицкому. Полные житейских подробностей и, на первый взгляд, малозначащих бытовых деталей, они приоткрывают нам «второй план» жизни юного Блока. Подобных писем более Блок не писал никогда — они уникальны. Именно о таких текстах когда-то точно сказал наблюдательный Р.В.Иванов-Разумник, характеризуя автографы поэта: «Драгоценна каждая тропинка, которая помогает нам приблизиться к вершинам»²⁸.

 

¹ В несколько сокращенном виде воспоминания Ф.А.Кублицкого-Пиоттух «Саша Блок (из воспоминаний детства и юности)» опубликованы в сб.: Александр Блок в воспоминаниях современников. М., 1980. Т.I. Здесь цитируются по авторизованному и дополненному мемуаристом машинописному экземпляру (собрание В.П.Енишерлова).

² Литературное наследство (далее — ЛН). Т.92. Кн.1. М., 1980. С.620.

³ Там же. С.626.

⁴ Там же. С.666.

⁵ Александра Петровна Енишерлова (урожд. Вельяшева) — жена двоюродного брата матери А.Блока Н.М.Енишерлова, жившего с сестрой в Петербурге, в семье А.Н.Бекетова после смерти родителей.

⁶ Блоковский сборник. Вып.2. Тарту, 1972. С.439.

⁷ Цит. по копии письма, хранившегося у Ф.А.Кублицкого-Пиоттух.

⁸ ЛН. Т.92. Кн.3. М., 1982. С.624.

⁹ Эпопея: Литературный ежемесячник. №1. М.; Берлин, 1922. С.247.

¹⁰ Кублицкий-Пиоттух Ф.А. Саша Блок. Авторизованная машинопись.

¹¹ Бекетова М.А. Александр Блок и его мать. М., 1924. С.135.

¹² ЛН. Т.92. Кн.4. М., 1987. С.364.

¹³ Там же. С.367-368.

¹⁴ Przegląd Rusycystyszny. Rocznik V. Warszawa; Łodź, 1983. C. 7-37.

¹⁵ Кублицкий-Пиоттух Ф.А. Указ. соч.

¹⁶ Там же.

¹⁷ Русская литература. 1983. №1. С.17.

¹⁸ Кублицкий-Пиоттух Ф.А. Указ. соч.

¹⁹ Там же.

²⁰ Там же.

²¹ Бекетова М.А. Александр Блок. Л., 1930. С.42-43.

²² РГАЛИ. Ф.55. Оп.3. Ед.хр.64.

²³ ЛН. Т.92. Кн.4. С.360.

²⁴ Там же.

²⁵ Опись иконографических и рукописных материалов, относящихся к А.А.Блоку и его семье. Из семейного архива Ф.А. и А.А.Кублицких-Пиоттух в Москве (собрание В.П.Енишерлова).

²⁶ ЛН. Т.92. Кн.4. С.361.

²⁷ Бекетова М.А. Александр Блок. С.75-76.

²⁸ Иванов-Разумник Р.В. Вершины (Александр Блок и Андрей Белый). Пг.: Колос, 1923. С.246.

 

 

«Отца он никогда не знал…»

 

«Из семьи Блоков я выродился»

 

А.Блок

 

Образ отца — основной законченный образ «Возмездия». Трагическая судьба некогда исключительной личности, низвергнувшейся в конце жизни в бездну, с необычайной психологической глубиной раскрыта поэтом. Знавшие А.Л.Блока, прочтя поэму, поражались психологической точности и в то же время концептуальной широте этого образа. Так, И.Березарк в статье «Отец Александра Блока» писал: «В 1922 году автор этих строк окончил юридический факультет Донского университета. Донской университет возник на базе Варшавского, эвакуированного в 1915 году в Ростов. Многие профессора и преподаватели еще остались здесь с «варшавских» времен.

Среди них был Владимир Владимирович Есипов, профессор уголовного права, крупный специалист в своей области… Тогда только недавно вышло отдельное издание «Возмездия», и я очень интересовался судьбой отца Александра Блока. Я слышал, что В.Есипов был его другом. При мне он познакомился с поэмой Блока; прочитав ее, старый профессор перекрестился и заплакал.

— Все точно, — сказал он, — даже удивительно. Я не думал, что можно быть столь правдивым в стихах»¹.

В декабре 1909 года в заснеженной польской столице, после похорон отца, стал открываться перед Блоком во всей глубине трагический образ человека, с которым он был внешне так далек при жизни:

 

Отец от первых лет сознанья

В душе ребенка оставлял

Тяжелые воспоминанья —

Отца он никогда не знал.

Они встречались лишь случайно,

Живя в различных городах,

Столь чуждые во всех путях

(Быть может, кроме самых тайных).

 

Из Варшавы Блок сообщал матери: «Из всего, что я здесь вижу, и через посредство десятков людей, с которыми непрестанно разговариваю, для меня выясняется внутреннее обличье отца — во многом совсем по-новому. Все свидетельствует о благородстве и высоте его духа, о каком-то необыкновенном одиночестве и исключительной крупности натуры… Смерть, как всегда, многое объяснила, многое улучшила и многое лишнее вычеркнула» (VIII, 298).

Вскоре после возвращения из Варшавы родился у Блока замысел поэмы, вариантом названия которой было — «Отец». В январе 1911 года была закончена первая редакция третьей главы (самостоятельное произведение), носившая вначале подзаголовок «Варшавская поэма». Посвящалась она сводной сестре поэта — Ангелине Александровне Блок.

Блок много работал над поэмой. Ему не было суждено завершить ее, но образ отца, «интересного, цельного и даже сильного человека», получился законченным, сложным, много говорящим о том, с кем чувствовал поэт тайную «кровную» связь. Сохранилось письмо Блока ученику Александра Львовича, профессору Евгению Васильевичу Спекторскому, написанное после получения от последнего его книги «Александр Львович Блок, государствовед и философ» (Варшава, 1911). Письмо это красноречиво говорит об отношении поэта к отцу и роли его образа в «Возмездии»: «Многоуважаемый Евгений Васильевич. Читаю Вашу прекрасную книгу об отце и имею потребность горячо пожать Вам руку и в качестве просто читателя, далеко не чуждого идеям и стилю книги, и в качестве сына А.Л., кровно связанного с его наследием, более, пожалуй, чем Вы это можете предполагать.

Не чувствуя себя вправе рецензировать книгу (это было бы с моей стороны поступком дилетантским), я предпочитаю познакомить Вас с моими мыслями о том же предмете при помощи своих литературных работ. Надеюсь, что мне удастся представить на Ваш суд и мою “тень отца”, и другую ее “апологию”, которая, увы, покажется кому-нибудь осуждением (без этого не обойтись), но будет для меня апологией, хотя другого типа, чем Ваша, — “музыкальной” и, так сказать, “от противного”…»²

Необычен был характер Александра Львовича. Ученый, профессор Варшавского университета, декан юридического факультета — он был в душе поэтом. Научные труды и даже деловые бумаги он стремился писать отточенным литературным языком. Слушателям его лекций казалось, что «государственное право — на редкость изящная наука»³. Е.Спекторский пишет об Александре Львовиче, что он был готов «проводить бессонные ночи над литературною отделкою своих фраз»⁴. О том же говорит в автобиографии и сам Блок, называя отца учеником Флобера: «Последнее и было главной причиной того, что он написал так мало и не завершил главного труда жизни: свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его» (VII, 12).

Внутренняя дисгармония Александра Львовича обусловливалась тем, отмечает биограф, что «в нем боролись моралист, художник и ученый»⁵. Острый, реалистический ум его был склонен к холодному, логическому анализу; тонкое музыкальное чувство влекло к созерцательности, гармонии; воля его руководствовалась суровым принципом: «Ты можешь, потому что ты должен». И беспощадная ирония, которая была свойственна А.Л.Блоку (стоит только прочитать его письма к сыну), рождалась этими свойствами души. Но знавшие Блока-отца отмечали, что эта ирония, рушащая воздушные замки, сочеталась в нем с тоской по иллюзии, по мечте. Видимо, поэтому он в своей книге «Политическая литература в России и о России» отмечал: «В гармоническом сочетании этих (реализма и идеализма. — В.Е.) столь противоположных, по-видимому, качеств заключалась, может быть, наиболее выдающаяся, наиболее привлекательная черта некоторых русских писателей… Даже самые фантастические мечты не мешали им видеть и изображать действительную жизнь во всей ее правде, которая так часто ускользала, например, от немецких идеалистов или, вернее, идеологов, мало отличавших “действительное” от “разумного” (Гегель), “правду” от “вымысла” (Гёте)»⁶.

Через много лет после смерти Александра Львовича мать А.А.Блока Александра Андреевна, прослушав «Aufschwung» Шумана, сказала, что это произведение может быть его эмблемой — те же взлеты, порывы, падения⁷.

Александр Львович был великолепным, своеобразным музыкантом. Ценители музыки считали его игру необычайно талантливой. Особенно любил он произведения Шумана, Шуберта, Шопена. «И когда — нередко среди глубокой ночи — он садился за рояль, то раздавались звуки, свидетельствовавшие, что музыка была для него не просто техникою, алгеброю тонов, а живым, почти мистическим общением с гармониею если не действительного, то возможного космоса. Гармония стиха или мелодии нередко совершенно отвлекала его от суровой прозаической действительности, а также связанных с нею практических дел, и увлекала в мир грез»⁸.

 

И на покорную рояль

Властительно ложились руки,

Срывая звуки, как цветы,

Безумно, дерзостно и смело,

Как женских тряпок лоскуты

С готового отдаться тела.

Прядь упадала на чело…

Он сотрясался в тайной дрожи…

(Всё, всё — как в час, когда на ложе

Двоих желание сплело…)

И там — за бурей музыкальной —

Вдруг возникал (как и тогда)

Какой-то образ — грустный, дальний,

Непостижимый никогда…

И крылья белые в лазури,

И неземная тишина…

Но эта тихая струна

Тонула в музыкальной буре…

 

Видимо, музыкальная стихия, которая жила в душе отца, своеобразно перешла к его сыну-поэту, выразившись в необычном мелодическом строе блоковского стиха.

Александр Львович Блок, конечно, выделялся своим талантом и своеобразными человеческими качествами из добропорядочной семьи немцев Блоков, чьи первые представители оказались в России в XVIII веке одновременно с философом И.Кантом.

В архиве немецкого города Шверина сохранились материалы, связанные с предками Александра Блока. Родословное древо Блоков восходит к январю 1684 года, когда писец при амбаре Кристиан Блок обручился в Шверине с Марией Элизабет ля Круа. Их внуки Иоганн Фридрих (прапрадед А.А.Блока) и его брат Кристиан Людвиг первыми из семьи отправились в Россию и в 1755 году вступили в русскую службу. Возможно, отъезд братьев Блок был связан с нахождением мекленбургских полков на русской службе в 1719–1749 годах под командованием русских полковников, пребывавших в середине XVIII столетия в Мекленбурге.

Прапрадед Блока, звавшийся в России Иваном Леонтьевичем, стал в России искусным врачом. При Павле I он был возведен в российское дворянство, ему было пожаловано «600 душ с землями и угодьями в Ямбургском уезде».

Пытаясь проследить в глуби истории судьбы предков Александра Блока, мы поневоле задумываемся, где, в каких душах копилась та энергия, которая через поколения нашла выход в стихах великого поэта; как складывались пути развития двух семей: одной русской — Бекетовых и другой немецкой — Блоков, пересекшихся во второй половине XIX века.

Но в XVIII и начале XIX века немецкие предки Блока предпочитали браки внутри своей национальности. Иван Леонтьевич Блок был женат на Катарине Виц. Их сын Александр Иванович — прадед поэта. Он занимал немалые посты в чиновничьей иерархии государства Российского. Сохранился портрет Александра Ивановича — небольшая акварель, выполненная самым популярным камерным портретистом первой половины XIX века Петром Соколовым в 1829 году. Красивый, несколько усталый человек, выглядящий гораздо старше своих сорока четырех лет, смотрит на нас с пожелтевшего листа. То, что это работа Петра Соколова — художника, создавшего портреты почти исключительно представителей высшей аристократии, красноречиво аттестует положение А.И.Блока. Действительно, начальник собственной Конторы императора Николая I, был Блок включен даже в его личное завещание, составленное в 1845 году, с просьбой к наследнику о пожаловании тайному советнику Блоку за долгую и верную службу пенсии в размере оклада содержания.

Александр Иванович Блок был женат на Наталье Петровне фон Геринг. Им принадлежало несколько имений в разных уездах Петербургской губернии. Семья была большая — четверо сыновей и четверо дочерей. Одним из сыновей Александра Ивановича был Лев Александрович, будущий дед поэта. О нем дошло до нас больше сведений, чем о его родителях. Но прежде чем рассказать о Льве Александровиче, сравним его портрет с портретом Александра Блока — поэта. Они поразительно похожи. Внук унаследовал от деда тот же холодный взгляд, правильные черты немного удлиненного лица. Перешли к внуку и некоторые черты характера Льва Александровича.

Он уже в юности получил придворный чин камер-юнкера, тот, которым Пушкин был оскорблен в зрелые годы. Лев Александрович окончил привилегированное Училище правоведения, где был товарищем Ивана Аксакова и Константина Победоносцева. Его служебная карьера развивалась очень успешно. Пройдя первые ступени чиновничьей службы, он избирается предводителем дворянства города Гдова Псковской губернии. Воспоминания, которые оставили современники о Л.А.Блоке, говорят о его наружности, карьере, но совершенно не касаются личности, духовных устремлений. Видимо, это не случайно. Дед Блока был типичным представителем чиновничьей аристократии, он вряд ли выделялся каким-либо особым талантом среди коллег, но, имея высокие связи и живой ум, успешно продвигался по служебной лестнице. В один из приездов в Псков познакомился он с дочерью псковского губернатора Ариадной Черкасовой, девушкой необычайной красоты.

Этот момент чрезвычайно важен в истории семьи Блоков. Через два поколения после того, как обосновалась она в России, ее представитель Лев Александрович Блок делает предложение коренной русачке Ариадне Александровне Черкасовой. Именно здесь началось то сближение, которое дало России необычный талант — поэта Блока.

Мы не много знаем о прадеде Блока Александре Львовиче Черкасове. Происходил он из дворян Новгородской губернии. Служил какое-то время в Сибири, где получили домашнее образование его дочери. В 1846 году, 13 марта «Псковские губернские ведомости» сообщили, что на должность псковского гражданского губернатора «вместо генерал-майора Ф.Ф.Бартоломея-2-го назначен Александр Львович Черкасов». Он оставил по себе память как губернатор-преобразователь: основал во Пскове чугунолитейный завод — первенец промышленности этого города; до сих пор сохранился Кутузовский сад, заложенный прадедом Блока; история помнит об энергичной борьбе Черкасова с эпидемией холеры в 1848 году, не принесшей тех бед городу, какие подобные эпидемии приносили ранее. Ныне, идя по мосту через реку близ Троицкого собора, могли бы вспомнить псковичи, что именно при губернаторе А.Л.Черкасове был впервые построен на этом месте мост через Пскову. Был он крытым и назывался «Американский». Во Пскове, в губернаторском доме, близ церквей XVI века Анастасия Римлянина в Кузнецах и Василия на Горке, родился 20 октября 1852 года отец поэта — Александр Львович Блок. Учился он в Новгородской гимназии, славившейся в те годы замечательными преподавателями гуманитарных дисциплин, особенно истории. Возможно, именно обстановка этой гимназии, с ее высокими интеллектуальными требованиями, стала причиной того, что А.Л.Блок выбрал не традиционную для семьи чиновничью, а научную карьеру. Он «один из всей семьи вышел в Черкасовых», — писала М.А.Бекетова. В молодости Александр Львович был исключительно красив, напоминая своего деда Черкасова. «…Брюнет с серо-зелеными глазами и тонкими чертами лица; черные сросшиеся брови, продолговатое бледное лицо, необыкновенно яркие губы и тяжелый взгляд придавали его лицу мрачное выражение. Походка и все движения были резки и порывисты. Короткий смех и легкое заикание сообщали какой-то особый характер его странному, нервному облику»⁹.

В 1870 году А.Л.Блок закончил с золотой медалью новгородскую гимназию и поступил на юридический факультет Петербургского университета, где занимался под руководством известного профессора А.Д.Градовского. Одна из загадок этого периода его жизни — уход из семьи и отказ от родительской материальной помощи. Александр Львович поселяется в меблированных комнатах и содержит себя уроками. В этот период как учитель двух мальчиков Бибиковых он побывал в Швейцарии и Италии. Все это не помешало ему прекрасно окончить университетский курс. Его кандидатская диссертации «О городском управлении в России» была признана блестящей, и Александр Львович был оставлен при университете для подготовки к магистерскому экзамену.

Прежде чем рассказать о его дальнейшей судьбе, вспомним коротко жизнь двух его братьев и сестры, которые знали поэта и чьи родственные, кровные черты, быть может, тоже как-то отразились в его сущности.

Петр Львович Блок был в числе русских патриотов-волонтеров, отправившихся на русско-турецкую освободительную войну. До этого он окончил юридический факультет Петербургского университета. После войны, которую он прошел в одном из стрелковых полков, Петр Львович посвятил себя адвокатуре. Современники отмечали большую его склонность к литературе, музыке. Дальняя родственница Петра Львовича Е.Б.Соколовская вспоминала о домашних концертах, устраивавшихся на его даче под Петербургом, где бывали и крупные русские музыканты. Одна интересная особенность роднит П.Л.Блока с племянником-поэтом. Он был почти совершенно лишен музыкального слуха, но обладал поразительной музыкальной памятью и чувством ритма. М.А.Бекетова пишет, что это «позволяло ему передавать своим странным голосом целые оперы, такие, как “Руслан” Глинки, давая о них полное понятие».

Сын Петра Львовича, Георгий Петрович Блок, литературовед, исследователь творчества Фета, пишет, что Александр Львович «очень любил родственников и любовь эта была, по-видимому, какая-то принципиальная». До нас дошло не много сведений об отношении отца поэта к братьям и сестре. Но известно, что гибель брата Ивана Львовича, самарского губернатора, убитого взрывом бомбы 22 июля 1906 года, его потрясла. И не с этих ли пор стал «праветь и все забывать» (по словам сына) Александр Львович.

Тетка поэта — Ольга Львовна рано вышла замуж за ученого-энергетика Николая Николаевича Качалова. В их большой, гостеприимной семье часто бывал А.Блок — студент, который был тогда дружен с двоюродными сестрами — Соней и Олей.

В 1870-е годы, сформировавшие его мировоззрение, стал А.Л.Блок постоянно бывать на вечерах в доме ректора Петербургского университета А.Н.Бекетова, у общественной деятельницы А.П.Философовой и в других кружках интеллигентного Петербурга. Вскоре он привлек всеобщее внимание. Его тонкий, язвительный ум, исключительная музыкальность и мрачный, уходящий в себя взгляд создавали вокруг Александра Львовича романтический ореол. Ольга Конрадовна Самарина (Недзвецкая) вспоминает со слов своей матери: «Одно из первых столичных впечатлений — жених кузины Али — Блок А.Л., замечательный музыкант, обаятельный в обществе человек. О степени его неотразимости говорит следующий забавный эпизод, сообщенный мне много позднее О.И.Капицей: ее мать отказалась от приглашения на какой-то вечер, узнав, что там будет Блок — побоялась за сердца дочерей»¹⁰.

В точном соответствии с фактами биографии Александр Блок в поэме «Возмездие» вводит образ отца:

 

В салоне Вревской был как свой

Один ученый молодой.

Непринужденный гость, привычный —

Он был со многими на «ты».

Его отмечены черты

Печатью не совсем обычной.

Раз (он гостиной проходил)

Его заметил Достоевский.

«Кто сей красавец? — он спросил

Негромко, наклонившись к Вревской: —

Похож на Байрона». — Словцо

Крылатое все подхватили,

И все на новое лицо

Свое вниманье обратили.

 

А.Л.Блок встречался с Достоевским на вечерах у А.П.Философовой. Говорили даже, что писатель хотел сделать его героем романа.

Александру Львовичу прочили кафедру энциклопедии права в Петербургском университете, но, не дождавшись вакансии, он согласился занять кафедру государственного права в Варшавском университете, где в сентябре 1878 года и прочел вступительную лекцию. А 7 января 1879 года в университетской церкви в Петербурге А.Л.Блок повенчался с дочерью ректора А.Н.Бекетова — Александрой Андреевной. Ей было тогда восемнадцать лет, ему — двадцать семь.

12 октября 1880 года, примерно за месяц до рождения сына, Александр Львович блестяще защитил в Петербурге магистерскую диссертацию, в которой он сопоставил социальную теорию Лоренца Штейна с французской политической действительностью.

Ныне мало известна научная деятельность и труды Александра Львовича Блока. Его первая книга посвящена Лоренцу Штейну и называется «Государственная власть в европейском обществе» (1880). Вряд ли сейчас даже многие специалисты-государствоведы знают эту работу, в которой автор решительно отрицал авторитет монархиста Штейна, утверждавшего, что монархическая власть всегда стоит на стороне народа. А.Л.Блок полемизирует со Штейном, опираясь на историю Франции. О том, что полемика эта была не столь безобидной, говорит тот факт, что сочинение А.Л.Блока было запрещено цензурой и приговорено к сожжению. Стоило больших трудов спасти книгу.

Он уезжал в Варшаву один. За два года, проведенных в Варшаве, веселая Аля Бекетова неузнаваемо изменилась — дальнейшая жизнь с Александром Львовичем, жестоким, скупым, неуравновешенным в семейном быту человеком, оказалась невозможной.

Об этом дед маленького Сашуры Блока ректор А.Н.Бекетов холодно и жестко писал зятю, требуя, чтобы тот оставил жену: «Перед сводьбою вы согласились со мной, что брак есть свободное сожительство женщины и мужчины, которое может быть расторгнуто каждым из них. Вы не придавали тогда значения правам, предоставляемым вам сводом законов на основании свершившейся церковной церемонии. Так как, при том, вы не принадлежите к числу верующих и относитесь ко всему вполне скептически, стараясь действовать только согласно собственной логике, которую одну вы и признаете, то, приступая с вами к разговору о судьбах моей дочери, так тесно связанной с вашей личностью, я буду основываться на одних выводах здравой логики.

Осьмнадцатилетняя дочь моя вам настолько понравилась, что вы употребили некоторые усилия для ее заполучения. Усилия эти увенчались успехом, вы взяли себе эту девушку с ее согласия. Вы желаете пользоваться ею и вперед. Все совершенно естественно и понятно. Но вместе с тем же желаете ее переделать вполне на свой лад, чтобы все ее мысли и действия в точности согласовывались с вашими мыслями и с вашими действиями. Это желание может, без сомнения, иметь свои логические основания, но здравый рассудок признать правильность такого стремления не может <…> Если бы моя дочь была чрезвычайно крепкого сложения и отличалась тупостью ума, то она, может быть, сохранила хотя бы отчасти потребное для удовлетворения вашей натуры качества, но она скоро худеет и вянет в вашей обстановке и при вашем образе действий. Следовательно, прежде даже, чем она лишится своего ребенка, что весьма вероятно при вас и около вас, прежде, чем она заболеет и окончательно сляжет, она перестанет быть для вас удовлетворительною. Таким образом, и с этой точки зрения вы совершенно напрасно зовете ее к себе <…> Свои суждения о вашей личности я основываю на фактах. Я убедился, что вы толкуете не только эти факты, но и все понятные явления жизни с точки зрения глубочайшего себялюбия и своего собственного самочувствия, выражаясь словами медиков. Вы вовсе не признаете того, чего вы сами не знаете или не чувствуете.

Неудобство, унижение человеческого достоинства, страдание, боль, любовь, даже холод и голод, — все это вы признаете только ради себя и по отношению к себе. Если вам удобно, то и остальным должно быть удобно, если ваше достоинство не унижено, то и достоинство остальных не унижено, если вам не холодно и не голодно, то и остальные должны быть сыты и т.д.

Следовательно, спорить с вами о том, насколько было хорошо или дурно вашей жене при вас и около вас, я считаю совершенно излишним»¹¹.

Александр Львович вначале яростно добивался возвращения из Петербурга жены и родившегося сына и отступил лишь, поняв, что Александра Андреевна и ее семья тверды в своем решении оставить его.

Тем временем молодой ученый подготовил к печати новую книгу — «Политическая литература в России и о России». И для современного читателя она не потеряла интереса. Профессор Спекторский отмечает, что тенденция автора этого труда: «…примирить славянофилов и западников в разрешении той великой мировой загадки, которой имя — Россия»¹², — связана с двумя родственными ему стихиями — славянской и германской. В противовес славянофилам, говорившим об исключительной национальной самобытности России, А.Л.Блок утверждал, что Россия действительно самобытна, но своим международным характером, приближающим русский тип к общечеловеческому: «В богато вообще одаренной натуре славянина слишком много тонкой впечатлительности, широкой гуманности и умственной независимости. А для государственной жизни требуется и нечто совсем другое, часто несовместимое с только что указанными свойствами»¹³. Обвиняя славянофилов в том, что они прославляли «землю» и мнимую негосударственность русского народа, А.Л.Блок отмечает, что славянофилы проглядели огромную империю с ее своеобразным «всемирно-историческим призванием — быть самостоятельным посредником между просвещенным европейским Западом и варварским азиатским Востоком» (ср. «Держали щит меж двух враждебных рас // Монголов и Европы!» А.А.Блока). Пишет А.Л.Блок и о петровских реформах, породивших, по его мнению, «оригинальнейшее явление русской жизни, имя которому — интеллигенция». Широкая и глубокая идея России, выраженная в этой книге, дает основание ее автору аргументированно критиковать западников за то, что они мало ценили «всемирную отзывчивость» русской души, за то, что они отвергали в русской истории самобытные черты и закрывали глаза на процессы в отечественном развитии, «аналогичные тому, что в свое время происходило также и на западе Европы»¹⁴.

Автор утверждал универсальность России, могущей вместить без остатка славянофильство и западничество на своем пути в будущее. Пытаясь выявить «мировую загадку России», А.Л.Блок стремится постичь ее реальность, не только «социологическую, но и психологическую сущность России и ее народного духа». Идея непоколебимой веры в Россию пронизывает книгу А.Л.Блока и невидимыми нитями связывает ее со стихами о России, «Скифами», статьями о народе и интеллигенции его сына. Книга «Политическая литература в России и о России» — последний крупный труд, опубликованный отцом поэта.

«Боевой, юношеский задор, которым дышала его книга о Штейне, — пишет Е.Спекторский, — а также несколько утопическая мечтательность его книги о России… постепенно сменились величавым спокойствием философа, с высоты взиравшего на жизнь и науку»¹⁵. Он прожил еще двадцать один год, продолжая читать лекции в Варшавском университете, неустанно работая над трудом, который так ему и не довелось окончить, — классификацией наук под названием «Политика в кругу наук». Целью его была критика догмата, бытовавшего в 1870-е годы, о превосходстве естественных, натуралистических, как тогда говорили, знаний над гуманитарными. Александр Львович потерпел в этом труде неудачу и потому, что, обладая уникальными знаниями в науках гуманитарных, был дилетантом в естественных, и потому, что труд оказался поистине неисчерпаем, и, наконец, потому, что, исповедуя «религию стиля», он в конце концов довел рукопись постоянными сокращениями и переделками (добиваясь невозможной в научной работе предельной ритмизации прозы, превращая отдельные страницы в строки, фразы, в слова, а слова в знаки препинания) до такого состояния, что она стала с трудом понятна даже ближайшим ученикам. Рукопись этой работы А.Л.Блока осталась неопубликованной.

Александр Львович провел всю жизнь в Варшаве, лишь изредка приезжая в Петербург. Среди его слушателей в Варшавском университете не было равнодушных: противников было большинство, горячих приверженцев — единицы.

Личная жизнь Александра Львовича сложилась несчастливо: и вторая его жена — Мария Тимофеевна Беляева — не смогла вынести тяжелого характера мужа и оставила его. Их дочь Ангелина — сводная сестра поэта, которую он любил и которой посвятил цикл стихотворений «Ямбы», — умерла в 1918 году в Новгороде, заразившись тифом от раненых, за которыми она героически ухаживала. Ее хоронили «как святую» (ЗК, 397), — писал А.А.Блок.

Их отец не дожил до этого времени. Он скончался в 1909 году в Варшаве, ведя в конце своих лет все более и более странный образ жизни. «Я был у него в его варшавской квартире, — вспоминал двоюродный брат поэта Г.П.Блок. — Он сидел на клеенчатом диване за столом. Он никогда не топил печей. Не держал постоянной прислуги, а временами нанимал поденщицу, которую называл «служанкой». Столовался в плохих «цукернях». Дома только чай пил. Считал почему-то нужным экономить движения и объяснял мне:

— Вот здесь в шкафу стоит сахарница; когда после занятий я перед сном пью чай, я ставлю сюда чернильницу и тем же движением беру сахар, а утром опять одним движением ставлю сахар и беру чернильницу.

Он был неопрятен (я ни у кого не видал таких грязных и рваных манжет), но за умываньем, несмотря на «экономию движений», проводил так много времени, что поставил даже в ванной комнате кресло:

— Я вымою руки, потом посижу и подумаю»¹⁶.

И тот же мемуарист, как видим, далеко не склонный к приукрашиванию своего героя, пишет, что был поразителен «необычайно широкий охват его учености и вызывающая едкость суждений. Он особенно взволнованно говорил о Византии. На моих глазах разгорался затаенный, темный огонь»¹⁷.

Но, конечно, лучший портрет отца последних лет оставил его гениальный сын.

 

Привыкли чудаком считать

Отца — на то имели право;

На всем покоилась печать

Его тоскующего нрава;

Он был профессор и декан;

Имел ученые заслуги;

Ходил в дешевый ресторан

Поесть — и не держал прислуги;

По улице бежал бочком

Поспешно, точно пес голодный,

В шубенке никуда не годной

С потрепанным воротником;

И видели его сидевшим

На груде почерневших шпал;

Здесь он нередко отдыхал,

Вперяясь взглядом опустевшим

В прошедшее. Он «свел на нет»

Все, что мы в жизни ценим строго…

…………………………….

Лишь музыка — одна будила

Отяжелевшую мечту:

Брюзжащие смолкали речи:

Хлам превращался в красоту;

Прямились сгорбленные плечи;

С нежданной силой пел рояль,

Будя неслыханные звуки:

Проклятия страстей и скуки,

Стыд, горе, светлую печаль…

 

Как же складывались взаимоотношения отца и сына? Встречались они редко, но переписывались. Александр Львович постоянно и охотно помогал сыну материально, внимательно следил за его стихами, особенно отмечал стихи о Родине. Письма А.Л.Блока сыну многое проясняют (даже формой своей, с массой скобок, отступлений, сносок) в характере отца поэта.

В 1898 году А.А.Блок оканчивает гимназию и поступает в университет. В письме от 18 октября он сообщает отцу: «Теперешней своей жизнью я очень доволен, особенно тем, конечно, что развязался с гимназией, которая смертельно мне надоела , а образования дала мало, разве “общее”. В Университете, конечно, гораздо интереснее, а кроме того, очень сильное чувство свободы, которую я, однако, во зло не употребляю и лекции посещаю аккуратно» (VIII, 7). Далее Блок пишет, что часто бывает у родственников отца, увлекается театром, пишет стихи.

Ровно через месяц отец отвечает из Варшавы:

«<…> Радуюсь твоим успехам: артистическим, а также — что бываешь часто у моих родных, от коих à la longue¹⁸ получишь, между прочим, сведения и из древней или средневековой, моей “истории” (отечественной в некотором роде)¹⁹: новой и новейшей я уже не излагаю на тысячеверстном с лишком расстоянии, да и былые “средние века” обыкновенно только резюмировал, двумя-тремя стихами Пушкина; во избежание анахронизмов следовало бы давно переменить по крайней мере прежнее “грядущее’ на настоящее, но в ожидании каких-нибудь “безумных лет” (пока лишь будущих) полезнее не портить вообще чужих стихов, а заниматься собственною “прозою”, задержавшею и на праздниках меня в “волнуемой” (то Муравьевым, то Мицкевичем и проч.) Варшаве — несмотря на все желание с Тобою и другими повидаться, что надеюсь, впрочем, выполнить не позже марта, когда будет kiedy bedzie Пасха у католиков»²⁰.

1901 год. Александр Александрович Блок погружен в поэтическую атмосферу, лето он проводит в Шахматове, увлеченный Л.Д.Менделеевой. Именно в это время приходит ему мысль о перемене факультета в университете — с осени Александр Александрович начинает заниматься на филологическом факультете, испытывая «полную неспособность к практическим наукам, которые проходят на III курсе» юридического факультета. «Об этом мы с мамой говорили уже и летом, — пишет он отцу, — причем я тогда уже возымел намерение перейти на филологический факультет» (VIII, 24-25).

Когда вышел первый сборник Блока «Стихи о Прекрасной Даме», он тут же отправил его в Варшаву с письмом: «Милый папа. Сегодня получил наконец свой первый сборник, который посылаю Вам. Пока не раскаиваюсь в его выходе, тем более что “Гриф” приложил к нему большое старание и, по-моему, вкус» (VIII, 111).

Вскоре на отрезном купоне денежного перевода на 100 рублей пришел из Варшавы едкий рифмованный ответ:

«…Благодарю за присланную книгу // “Со стихами о ‘Прекрасной Даме’” // Но, смотря в нее (1), все “видят фигу” // И готовы чувствовать себя в Бедламе.

 

Мое (другой размер) “духовное рабство”

Мне лично страха не внушает,

Скорее кровный смысл его

Для публики меня смущает…

Напрасно, говорят мне, Вы

Еще даете деньги сыну;

Ведь он теперь, в виду молвы,

Богаче Вас на половину (?).

Профессорское имя — верный клад:

“Кривляться на распутьях” (2) — род рекламы;

“Как летом вкусный лимонад” (3)

Раскупит рыцарь мудреной “Дамы”!

Не доверяя распродаже —

При репутации своей

(Довольно скромной, темной даже),

“Спешу отправить — сто рублей” <…>»²¹.

 

Верный своей манере, Александр Львович снабдил свое послание подстрочными примечаниями: «1. Конечно в книгу, а не в “Даму”, о которой и “рыдать” приходится <…> 2. Выражение народное, направленное очевидно против всякой эротической мистификации. 3. Из творений “Августа (когда я бываю именинником) Безсвязного”: “вдвойне прозрачный псевдоним” <…>»²².

А.Блока задело и огорчило это письмо. Он не слишком хорошо понимал отца, но думал о бόльшем созвучии их душ. Александр Львович же, воспитанный на классических образах русской поэзии, — поклонник Пушкина, Лермонтова, Фета — не сумел уловить музыки первой книги сына.

«Мне странно, — отвечал поэт отцу, — что Вы находите мои стихи непонятными и даже обвиняете в рекламе и эротизме. Мне кажется, это нужно “понимать в стихах”. В непонятности меня, конечно, обвиняют почти все, но на днях мне было очень отрадно слышать, что вся почти книга понята, до тонкости часто, а иногда и до слез, — совсем простыми “неинтеллигентными” людьми… Если бы я хоть раз встретился с критикой “по существу”, я, разумеется, воспринял бы с благодарностью самые сильные нападки. К сожалению, такая критика была еще пока только устная — и в малом размере. Раскаиваться в том, что книга вышла, я не могу, хотя и славы не ожидаю» (VIII, 115-116).

Александр Львович, конечно, не был тем объективным критиком, которого ждал сын. Они продолжали вяло переписываться; изредка, когда отец приезжал в Петербург, виделись, но, в сущности, все дальше расходились друг с другом. Двоюродная сестра поэта Софья Николаевна Тутолмина (Качалова) вспоминала: «Помню, как Саша в те ранние годы встречался у нас со своим отцом. Отец любил его расспрашивать об университетских делах, и они подолгу просиживали рядом за столом. Саша прямой, спокойный, несколько “навытяжку”, отвечал немногословно, выговаривая отчетливо все буквы; немного выдвигая нижнюю губу и подбородок. Отец сидел сгорбившись, нервно перебирая часовую цепочку или постукивая по столу длинными желтыми ногтями. Его замечательные черные глаза смотрели из-под черных бровей куда-то в сторону. Иногда он горячился, но голоса никогда не повышал. Так сидели они, как старый раненый орел с орленком…

Мне было глубоко жаль Александра Львовича, этого одинокого человека, который оттолкнул от себя двух женщин, хотя обеих любил. Но, любя, умел только мучить. Он приезжал два-три раза в год в Петербург из Варшавы и тогда “ходил по женам”, как говорил сам с горькой усмешкой. Мне кажется, что дочь он любил больше, чем сына. Сын унаследовал и его замкнутость, и сдержанность, и любовь к одиночеству. Тяжело оно им обоим досталось»²³.

Трагическую двойственность отца понял и сумел гениально раскрыть Александр Блок в ямбах «Возмездия», создав поразительный по психологической глубине и художественной точности образ.

Но, как сам поэт сказал в речи «О назначении поэта»: «Сын может быть не похож на отца ни в чем, кроме одной тайной черты; но она-то и делает похожими отца и сына» (VI, 161).

 

¹ Березарк И. Отец Александра Блока // Русская литература. 1977. №3. С.190.

² ЛН. Т.92. Кн.2. М., 1980. С.306.

³ Спекторский Е. Александр Львович Блок, государствовед и философ. Варшава, 1911. С.10.

⁴ Там же.

⁵ Там же.

⁶ Блок А.Л. Политическая литература в России и о России. Варшава, 1884. С.37-38.

⁷ Об этом вспоминала троюродная сестра А.А.Блока, О.К.Самарина (Недзвецкая).

⁸ Бекетова М.А. Александр Блок. Пб.: Алконост, 1922. С.23.

⁹ Там же.

¹⁰ Самарина (Недзвецкая) О.К. Сашура Блок. Авторизованная машинопись.

¹¹ РГАЛИ. Ф.70. Оп.1. Ед.хр. 13.

¹² Спекторский Е. Указ. соч. С.40.

¹³ Блок А.Л. Указ. соч. С. 9-10.

¹⁴ Спекторский Е. Указ. соч. С.43

¹⁵ Спекторский Е. Указ. соч. С.45

¹⁶ Блок Г. Герои «Возмездия» // Русский современник. 1924. №3. С. 175-176.

¹⁷ Там же. С.176.

¹⁸ Cо временем (фр.).

¹⁹ В очерке «Герои “Возмездия”» Г.Блок цитирует письмо Александра Львовича родным, где тот рекомендует познакомить Жоржа (то есть Г.П.Блока) и «Сашуру» (А.А.Блока) с биографией их прапрадеда, который «с 21 г. (1755 — ровно 150 лет тому назад) на русской службе (в ней тогда был и философ Кант…)».

²⁰ ЛН. Т.92. Кн.1. М., 1980. С.256.

²¹ Там же. С.272.

²² Там же.

²³ Тутолмина С.Н. Воспоминания. Цит. по машинописному авторизованному экземпляру воспоминаний, хранившемуся в блоковской коллекции Н.П.Ильина (Москва).