Галерея журнала «Наше наследие»

Михаил Красилин

Похвала Тамаре Гусевой

О Тамаре Гусевой писать мне нелегко. С одной стороны, я знал ее лично. Мы с ней дружили, она была близка мне своими человеческими качествами. Ее жизненное и художественное кредо было в согласии с моими взглядами. Еще живы впечатления от непосредственного общения. С другой стороны — она была многогранным и значительным художником. И естественно, что творчество мастера требует от искусствоведов оценки его профессионального труда. Но еще не сложилась та отстраненность, которая позволила бы дистанцированно подойти к наследию художника. Поэтому не исключено, что субъективные мотивы могут возобладать. Хотя сложение множества субъективных мнений и помогает выявить место художника в общем художественном процессе.

Если говорить об общественном признании, то оно у Тамары Гусевой было. Ее работы ныне представлены в крупнейших музеях страны. Ее знают за рубежом. О ней писали газеты и журналы. Она — участница многочисленных выставок. У нее были и есть свои почитатели. Творческое наследие Гусевой велико и разнообразно. Более двадцати оформленных ею спектаклей в самых разных театрах страны, множество станковых произведений — натюрморты, пейзажи, портреты. И, конечно, керамика. Бесчисленное количество листов масляной пастели. В каждом творении ощутимы в своей неразрывности высокий уровень исполнительского мастерства, безукоризненный вкус и чувство сопричастности национальной культуре.

А начиналось с кружка при Художественном музее в Горьком, одном из самых богатейших на Волге. Затем Горьковское художественное училище (1935–1940), в котором юный талант развивался под внимательным оком замечательных педагогов. Вскоре, став сотрудником Художественного музея, Гусевой фактически пришлось административно его возглавить и решать вопросы, далекие от искусства — как уберечь музей от разрухи военных лет, не дать умереть с голоду маленькому, естественно, женскому коллективу.

И здесь, я думаю, будет уместным рассказать о двух важных в биографии Гусевой эпизодах, рисующих ее как человека, руководителя и художника. Итак, случай первый. Однажды во время войны в музей пришла женщина и принесла на продажу семейную реликвию — портрет известного местного педагога Евлампиева работы Николая Фешина. Какой энергией надо было обладать, каким чувством ответственности перед отечественной культурой, чтобы добиться у городских властей пусть небольших средств на закупку произведения замечательного художника. Мало того, сознавая, что это символические деньги, Гусева по собственной инициативе отдала бывшей владелице свои хлебные карточки! А ныне уже трудно представить себе экспозицию сегодняшнего Нижегородского музея без этой блестящей работы знаменитого русского портретиста.

Случай второй и почти секретный. Постижение техники живописи на классических примерах заставило Тамару обратиться к копированию. Среди них — блестящая копия с картины Коровина. Есть еще одна копия — о ней и речь. Нижний Новгород, тогда — Горький, был одним из мест хранения засекреченных трофейных шедевров. Гусевой удалось получить доступ к «Грезам Мариэтт (Портрет М.Гамбе)» любимейшего Камиля Коро. Всего за день Гусева не столько воспроизвела одну из лучших и сложнейших работ французского художника, сколько мастерски сумела найти «болевые» точки художника, придающие копии ощущение адекватности оригиналу, эпохе. Я увидел эту работу намного раньше, чем ее оригинал, обнародованный лишь в 1995 году. Наряду с мастерской передачей настроения образа было схвачено чувство тончайшей колористической гармонии, столь свойственной французскому художнику.

После войны Тамара Гусева училась во Всесоюзном государственном институте кинематографии (1945–1951). Среди ее учителей — мэтры советского искусства — Федор Богородский, Юрий Пименов, Григорий Шегаль. В 1953 году молодую художницу приняли в Союз художников, а в 1983-м ей присвоили звание заслуженного художника РСФСР.

Последующие годы можно назвать счастливыми. Жизнь полностью отдана творчеству — работа в театрах, череда выставок, путешествия с этюдником за спиной по Беломорью, Уралу, по берегам сказочного озера Тургояк, по ныне почти недоступной Средней Азии. Когда поднялся «железный занавес», границы расширились: Чехословакия, Германия, Голландия, Италия, Франция, США. А там — скорее на долгожданное свидание с великими мастерами в музеях. Гусева как никто другой осознавала важность этих встреч. Музеи давали мощный импульс собственному творчеству.

Тамару Гусеву, прежде всего, привлекал в искусстве поэтически преображенный реальный мир. Светлый, приподнятый, он в ее произведениях всегда наполнен положительными эмоциями. Они по-особому претворялись в ее изумительных листах масляных пастелей. В них она была более эмоционально открыта непосредственным художественным впечатлениям. Это очень трудная техника, с которой не каждый совладает и которую она сумела подчинить себе. Благодаря проникновению в ее технические секреты Гусевой удалось добиться поразительных живописных результатов. В сложном плетении многоцветья возникают образы излюбленных тем художника — натюрморты, пейзажи. Внешний импульс определяет форму, композицию, колорит. В более ранних пейзажах Бухары, Самарканда доминирует обобщенность архитектурных конструкций. И как вспыхивают бирюзой при этом купола мечетей и медресе, сразу задавая художественный и эмоциональный тон. В листах, посвященных югу Франции, она приобщает нас к источнику вдохновения многих мастеров ХХ века, придавая своей природной интерпретации легкий налет «французистости». Однако, обращаясь к родной теме, теме волжского Городца, с которым так много было связано по жизни, палитра Гусевой становится и более естественной, и более живой. Живописные вереницы мещанских и купеческих уютных домишек, украшенные дивными архитектурными выкрутасами, сползающие или поднимающиеся по прихотливым оврагам и улочкам этого своеобразного, чуть сонного «Китежа», невольно провоцировали художника к творчеству. Врожденное чувство малой родины поднимало мастера над устоявшейся неустроенностью провинциальной жизни. Бытовая запущенность и неказистая неприкаянность этого древнего холмистого и овражистого городка были преобразованы волей художника в дивный поэтический мир. Из окна своей городецкой «хижины» Гусева вдумчиво наблюдала за всеми световыми и цветовыми модификациями лежащей через овраг Кукушкиной горы, избушки которой то в яблоневом цвету, то в пронзительно красных обрамлениях бузины, то в яркой желтизне осенних листьев, нахохлились у самого края крутого обрыва. Тут же, в маленьком заросшем саду, рождались натюрморты Гусевой. Упавшие на дощатый стол яблоки, напоминавшие о яблочном Спасе, осенние цветы и листья в простой банке. Все это под рукой мастера приобретало устойчивую значимость, художественную ценность земного бытия.