Ирина Нарышкина-Булацель

 

Американский скульптор Глеб Дерюжинский

 

Судьба Глеба Дерюжинского уникальна. В 1919 году он приезжает в США без средств, без связей и становится одним из виднейших американских скульпторов. Работы Дерюжинского экспонируются в музеях и входят в убранство церквей едва ли не во всех частях света, а дружеский круг включает имена, знаменитые не только в русской истории и культуре: Прокофьев, Рахманинов, Рерих, Баланчин, Юсупов.

Глеб Владимирович Дерюжинский (1888–1975) родился в имении Отрадное Смоленской губернии, в усадьбе, где его предки по отцу жили со времен Екатерины Великой. Потомок старых дворянских семей, он относился в России к тому кругу, который принято называть избранным. Одна из фотографий, исчезнувшая после смерти скульптора, запечатлела двух молодых людей на борту императорской яхты «Штандарт», беседующими с Николаем II: Глеба Владимировича и Александра Булацель, с которым Глеб был дружен в юности.

Все мужчины в семье Глеба Владимировича — потомственные юристы и видные общественные деятели. Отец и дядя, дед по материнской линии и брат деда были членами Правительствующего Сената. Им удалось сыграть значительную роль в жизни России, и кроме того, от них достался Глебу удивительно сильный характер.

Отец художника Владимир Федорович Дерюжинский окончил Московский университет. В ту пору в его стенах регулярно собирался научный студенческий кружок историков, юристов и экономистов. Здесь, наряду с В.Ф.Дерюжинским, выступали с докладами С.Ф.Фортунатов, П.Н.Милюков, А.И.Пучков, А.А.Мануйлов, дружеские и деловые отношения с которыми продолжаются затем долгие годы.

Автор классических работ по государственному и полицейскому праву, Владимир Федорович был видным публицистом и общественным деятелем. С 1895 года он редактировал «Журнал Министерства Юстиции». В десятые годы ХХ века в числе наиболее известных профессоров его представляют в члены Французского института в Санкт-Петербурге, уникального по замыслу учебного заведения, стремящегося в том числе сделать возможным получение французского образования в России.

Серьезное участие принимал Владимир Федорович в работе по общественному призрению, много писал об этом, помогая выработать верный взгляд на проблему, а с 1897 года, то есть с момента основания и до революции 1917-го, состоял редактором журнала «Трудовая помощь», издаваемого Комитетом попечительства.

После прихода к власти Временного правительства он входил в «Особую комиссию по составлению проекта основных законов», которая формировала программу державы на федеративных основаниях.

Известным государственным деятелем был и Николай Федорович Дерюжинский. Выпускник Московского университета, он вплоть до Февральской революции был членом Государственного Совета. Многие помнят знаменитое полотно И.Е.Репина «Торжественное заседание Государственного Совета», созданное художником к столетию этого важнейшего органа российской власти. Среди изображенных на картине чиновников — Н.Ф.Дерюжинский.

Мать скульптора Софья Антоновна происходила из шляхетского рода Арцимовичей. Старший брат матери, Виктор Антонович Арцимович, сначала тобольский, позже калужский губернатор, остался в памяти России как один из деятельных проводников великих перемен 50–60 годов XIX века.

Антон Антонович Арцимович (1832–1910), любимый дед будущего скульптора, был определен в Царскосельский лицей самим императором Николаем I. Действительный тайный советник, он с 1895 года и вплоть до кончины состоял членом Правительствующего Сената.

Еще ребенком Глеб пытался лепить: из свечного воска, из хлебного мякиша. Отец отдает мальчика в Гурьевскую гимназию, знаменитую своими демократическими традициями и в разные годы числящую среди своих выпускников Игоря Стравинского и Николая Гумилева. Глеб учится превосходно, много и жадно читает, память он имел удивительную, но самым любимым его занятием становятся походы в Русский музей императора Александра III, где он копирует фигуры и композиции.

Интересно, что на незаурядные способности мальчика обратила внимание гувернантка-француженка, а не родители: увлечение искусством как возможной профессией в семье не поощрялось. И много воды утекло, пока матушка Глеба Софья Антоновна, уступив просьбам сына и его домашней наставницы, не подарила ему в день рождения билет на право обучения в Рисовальной школе Общества поощрения художеств, имевшей к тому времени уже полувековую историю. Теперь каждый день после окончания классов в гимназии Дерюжинский на конке отправлялся на занятия в Рисовальную школу. Талант в соединении с трудолюбием не такой уж частый дар, чтобы на него не обратили внимания, и замечательный художник Н.К.Рерих, директор школы с 1906 года, предрек Глебу плодотворное будущее. Первая скульптура юного Дерюжинского — «Две борзые» — получила медаль и была рекомендована в Музей школы. Он был горд и счастлив. И тут возник семейный конфликт.

Отец отказался дать денег на отливку работы в бронзе. Он потребовал, чтобы Глеб, подчинившись семейной традиции, сразу после гимназии поступил на юридический факультет университета. К слову, брат Глеба, Борис, еще до революции семнадцатого года стал известным в Петербурге юристом.

Владимир Федорович Дерюжинский заявлял: «Не хочу, чтобы мой сын перебивался с хлеба на квас, жизнь бедного художника не для него». Но юноша рано поверил в свое призвание и стоял на своем. В этот сложный момент ему помог Н.К.Рерих, решивший защитить талантливого ученика. Он посетил Владимира Федоровича и попытался уговорить его согласиться с решением сына. В результате «горячего», как вспоминал Глеб Владимирович, спора Владимир Федорович пошел на компромисс. Было решено, что Глеб окончит юридический факультет и после, если желание сына не изменится, отец пошлет его во Францию учиться скульптуре.

Поступив в университет, Глеб не бросал обучения в Рисовальной школе в классе И.Андреолетти. В 1911 году его композиция «Иоанн Грозный и Малюта Скуратов» была отмечена серебряной медалью.

Дерюжинский окончил факультет одним из первых и получил предложение остаться при кафедре, но отклонил его, не колеблясь ни минуты. Как ни был огорчен отец, он сдержал слово, и Глеб Владимирович уехал в Париж.

В бумагах скульптора сохранилась небольшая статья о нем, помещенная в известном журнале «Столица и Усадьба», №№ 81-82 за 1917 год. Привожу отрывок из нее: «В том же году он (Глеб) уехал в Париж, где целое лето проработал в Академии Жульена, пользуясь советами известного академика скульптуры Verlet».

Дерюжинский посещал еще известную студию Коларосси. А в Академии сам великий Роден обратил внимание на работу молодого скульптора и пригласил его в свою студию в Будо. Конечно, Глеб Владимирович очень волновался, но все же рискнул захватить фотографии своих работ. Посмотрев их, Роден одобрил свежесть и силу композиций.

Вернувшись в Россию весной 1913 года, Дерюжинский поступил в Императорскую Академию художеств, где его первым учителем был Гуго Романович Залеман. Позднее он учился и у В.А.Беклемишева. Шесть дней в неделю, с десяти часов утра до десяти вечера, Глеб проводил в Академии: рисовал с натуры, лепил, формовал. «Отец давал мне на трамвай 5 копеек в день и 30 копеек на завтрак в столовой Академии, он также платил за материалы для скульптур, но на карманные расходы я не получал ни гроша, — рассказывал скульптор. — Он хотел убедиться, что, несмотря на материальные трудности, я останусь предан искусству».

В 1914 году, когда началась Первая мировая война, Дерюжинский был освобожден от воинской повинности. Его диагноз назывался тогда «сердечный невроз». Он продолжал учебу в Академии, принимая одновременно заказы на портреты: бюсты и статуэтки. В 1915–1916 годах он участвует в академических выставках. Фото бронзовой статуэтки «Графиня Сюзан де Робьен с борзой» помещают в журнале «Мир искусства». Он выставляется у передвижников, где его небольшие изящные бронзы «Конная статуэтка», «Гермес, изобретающий Кадуцей», «Поцелуй» имеют большой успех. Искусствоведы считают его работы «импрессионистскими». В январе 1917 года он участвует в выставке Общины художников, которая объединяла представителей самых разных направлений в искусстве.

Дерюжинский получает заказы в аристократических кругах, и две из его скульптур этого периода стоят в Большом дворце Ораниенбаума. Последними владельцами дворца были герцоги Мекленбургские, Михаил и Георг. Морганатическая жена Георга графиня Наталья Карлова заказала Глебу Дерюжинскому бюст покойной дочери. Это было первой работой Глеба Владимировича Дерюжинского в мраморе. Потом был сделан портрет самой графини. Несколько позже он получает заказы на портреты в мраморе княгини Марии Шаховской и княжны Ольги Орловой.

В это время он лепит с натуры и отливает в бронзе бюст изобретателя сейсмографа, академика князя Б.Б.Голицына.

Когда летом 1917 года А.Ф.Керенский стал премьером и военным министром, он позировал И.Е.Репину и Г.В.Дерюжинскому для двух портретов: живописного и скульптурного. Портрет кисти Репина хранился в архиве Керенского, в Техасе. О судьбе скульптурного портрета мне ничего не известно.

Октябрьский переворот застал Глеба Дерюжинского в Академии. Он возвращался домой и, оказавшись вблизи Юсуповского дворца, на набережной Мойки, решил переждать беспорядки у Феликса Юсупова, давнего приятеля со времен еще совместной учебы в гимназии Гуревича.

Князь собирался уезжать в Крым, в свое имение в Кореизе, где уже находились его родители и жена Ирина. Он уговаривал Глеба присоединиться к нему: «Переждем события, заодно сделаешь портреты, мой и Ирины». Глеб согласился, дома его охотно отпустили.

Дерюжинский приехал в Кореиз в неспокойное время, и все же юсуповское имение осталось в его памяти как одно из прекраснейших мест. Дворец, окруженный стеной реликтовых деревьев: огромный, тщательно спланированный парк, море… Быстро устроили мастерскую, и Глеб Владимирович начал эскизы к портрету Ирины. Приехавший позже Феликс Юсупов привез из своей коллекции два полотна Рембрандта и взятый по просьбе вдовствующей императрицы портрет Александра III. Князь предложил Глебу скрыть Рембрандта новой живописью, чтобы вывезти картины из России. Затея удалась, и эти полотна находятся в Национальной галерее, в Вашингтоне.

Рядом с Кореизом с марта 1917 года во дворце Ай-Тодор проживали переехавшая из Киева вдовствующая императрица Мария Федоровна и две ее дочери, великие княгини Ксения и Ольга, с семьями.Члены бывшей императорской фамилии оказались по сути под домашним арестом. Рассказывая об этом, Глеб Владимирович вспоминал то, что говорила великая княгиня Ольга: «За три или четыре недели до Рождества 1917 года в Ай-Тодоре появился верзила в матросской форме. Это был некто Задорожный, председатель Севастопольского Совета. Он никогда не смотрел нам в глаза. Со временем он признался, что не мог глядеть в глаза людям, которых ему придется однажды расстрелять».

Для Глеба Дерюжинского эта история продолжилась весьма драматично. После захвата Красной армией Ялты в юсуповское имение явились матросы, подчинявшиеся Ялтинскому Совету, конфисковали автомобиль и арестовали всех, в том числе и скульптора. И тут появился со своим отрядом комиссар Филипп Задорожный, который освободил Юсуповых и их гостя. Комиссар приказал не беспокоить «матушку государыню» и князей. Под охраной Задорожного жизнь в Кореизе текла почти нормально.

Императрица Мария Федоровна была так тронута поведением Задорожного, что заказала Дерюжинскому его скульптурный портрет и во время сеансов посещала мастерскую. Глеб запомнил ее слова: «Забота о нас Задорожного и желание его охранить нас от жестокости революции приближают нас, людей, к Богу». Во время сеансов Глеб Владимирович много беседовал с Задорожным, который остался в его памяти как человек идеи, безусловно честный. Он пришел в революцию по убеждению и осуждал грабежи и неоправданные убийства. Чувства его были чисты, мечты наивны и трогательны. Этот простой, но широкий человек сумел вызвать к себе уважение и даже любовь.

По окончании портрета вдовствующая императрица устроила у себя обед в честь Задорожного, почитая его за спасителя.

Несколько иначе видела ситуацию великая княгиня Ольга. Она предполагала, что, «несмотря на все его добрые намерения, спас нас не Задорожный, а то обстоятельство, что Севастопольский и Ялтинский Советы не могли договориться, кто имеет преимущественное право поставить нас к стенке». Ялтинский совет спешил, однако Севастопольский, которому подчинялся Задорожный, ждал инструкций из Петрограда. Задорожный принимает решение поместить императрицу в Делюбер, представлявший собой маленькую крепость, которую легче было охранять. Великая княгиня Ольга оказалась разлученной с матерью, оставшись в Ай-Тодоре.

По мнению многих современников, императрица Мария Федоровна прекрасно разбиралась в людях, не ошиблась она и в комиссаре. В роковую ночь, когда к Делюберу подступили ялтинские красноармейцы, имевшие приказ немедленно захватить пленников, он, рискуя жизнью, во главе своих людей отбил атаку, вынудив нападавших отправиться за подкреплением.

И все же спасло императрицу почти чудо. К началу лета 1918 года немцы оккупировали Крым. Подразделение, специально посланное кайзером для освобождения членов царской фамилии, вошло в Делюбер, когда ворота крепости были уже сломаны. Задорожному и его людям грозил расстрел, но сестры императора уговорили немцев пощадить комиссара.

Скульптурный портрет комиссара очень удался художнику. К счастью, в его архиве отыскалась фотография, на которой он снят во время сеанса. Что случилось потом с самим комиссаром и вылепленным с него бюстом — Глеб Владимирович не знал.

Немцев в Ялте сменили французы. Глеб Владимирович успел высечь из мрамора портреты Феликса и Ирины Юсуповых, сделал немало набросков и скульптурных этюдов. Но становилось очевидным, что Россию придется покинуть. Вместе с Юсуповыми скульптор намеревался перебраться в Европу. И, вероятно, так оно и было бы: Юсуповы в апреле 1919 года отплыли из России в свите вдовствующей императрицы на британском крейсере «Марлборо» — не вмешайся страстная любовь Глеба Владимировича к античности. Его заинтересовали раскопки греческого порта Херсонес, и он отправился в Севастополь.

Города черноморского побережья в то время переходили из рук в руки, покидать Кореиз было опасно, но Глеб никогда ничего не боялся. В Херсонесе ему показали грот, где, по легенде, Ифигения была принесена в жертву ее отцом Агамемноном. Глеб Владимирович говорил, что впечатление от осмотра грота оказалось таким сильным, что позже отразилось в его скульптуре.

Вернуться он не смог: наступление красноармейцев отрезало Кореиз от Севастополя. Глебу пришлось бежать в Новороссийск, где тогда находились войска Деникина.

Добровольческая армия проводила в Новороссийске мобилизацию, но Глеба Владимировича, как и в Первую мировую войну, по болезни сердца освободили от военной службы.

То, что в эти годы происходило в городах черноморского побережья, хорошо известно по книгам и документам. И в этом поистине Вавилонском столпотворении Дерюжинский сумел отыскать друзей, которые весной 1919 года устроили его гардемарином на судно «Владимир», идущее в США с грузом руды. Об Америке он многое знал от своего дяди, А.Ф.Дерюжинского, бывшего российского консула в Сан-Франциско.

Как и положено, Глеб часами стоял на вахте, а в свободное время лепил. Он не имел ни паспорта, ни денег, но сумел сохранить инструменты и захватил с собой на корабль немного глины. По просьбе московского купца П.И.Морозова, плывшего тем же пароходом, он вылепил с газетной фотографии небольшой бюст генерала Корнилова. Ни страха, ни сомнений не было в его душе.

На пропускном иммиграционном пункте Нью-Йорка, на о.Эллис-айленд Глеб рассказал, что его брат, Борис Дерюжинский, служил в Русской миссии в Копенгагене, и Америка приняла его. Когда иммиграционный судья, выдававший Дерюжинскому право на жительство, спросил, чем он собирается заниматься, тот без колебания ответил: «Я буду скульптором и очень скоро пришлю вам приглашение на мою выставку». Он сдержал свое слово: через два года в Нью-Йорке состоялась его первая выставка.

В классификации, которую В.В.Набоков дал старым эмигрантам, я нашла четкое определение причин эмиграции Глеба Владимировича. Это о нем, несмотря на его молодость: «Люди порядочные и свободолюбивые, старая гвардия русской интеллигенции, которая непоколебимо презирает насилие над словом, над мыслью, над правдой».

В начале 1920-х годов наступало время «американского индивидуализма». Лозунг «Упорный труд и опора на собственные силы», которыми жила страна, стал программой Глеба Дерюжинского. Он нашел поверившего в него Льва Шуматова, который дал ему деньги взаймы, и снял свою первую мастерскую.

Еще в 1917 году группа уже добившихся признания художников выстроила на 67 Вест известное ныне здание — Hôtel des Artistes. Собственно, с самого начала это был не отель, а студии и роскошные квартиры, собранные под одной крышей и предназначенные для аренды, а позже — и продажи. Внизу располагалось Café des Artistes, возникшее отчасти как подражание европейским образцам, отчасти — по необходимости: в квартирах не было кухонь, где можно было приготовить обед.

Конечно, это был не Монмартр, и все же сюда в большинстве приходили люди искусства, и свои первые американские знакомства Глеб Владимирович свел здесь. Американская богема, которая сейчас осознается как интеллектуальная элита двадцатых годов, только начинала складываться. В большинстве это были люди, покинувшие родной Средний Запад в поисках образования и творческой среды. Уезжая из маленьких городков, они выбирали между Парижем и Нью-Йорком.

У Глеба Владимировича не было выбора. Была мастерская на Коламбус-авеню (на этом месте позже возвели Линкольн-центр). В ней не было ни горячей воды, ни отопления. Зимой в умывальнике замерзала вода, но зато был яркий верхний свет и простор. Вообще степень благополучия Глеба Дерюжинского в то время можно определить по шутке Н.К.Рериха: «Глеб укрывается мрамором».

Здесь, в условиях «вечной мерзлоты», Дерюжинский создал портрет 26-го президента страны Теодора Рузвельта. Эта скульптура стала и воплощением авторского уважения к Америке. Дерюжинский в юности много читал о Рузвельте, проникся к нему уважением, видел в нем труженика и идеалиста. Утверждаемые Рузвельтом общественные ценности — мужество, выносливость, честность, ответственность — были поддержаны его личными качествами.

Дерюжинский не застал Рузвельта в живых: он умер в самом начале 1919 года. Но Глеб Владимирович познакомился с его личным биографом, предоставившим ему для работы фото- и киноматериалы, и получил возможность детально изучить посмертную маску президента.

В 1920 году портрет выставляется в одной из ведущих галерей Нью-Йорка и производит чрезвычайно сильное впечатление. Члены семьи Рузвельта, его друзья и сотрудники были поражены тем, насколько удалось Дерюжинскому передать не только внешнее сходство, но и духовный облик президента.

Бронзовый оригинал был подарен Женской Ассоциации памяти Рузвельта, затем установлен в доме-музее, где родился президент. Ассоциация наградила Дерюжинского специальной медалью.

С этой работы начинается известность Дерюжинского в Америке. Глеб готовит работы для выставки, наверстывая время своих скитаний. В мастерскую приходят друзья, и прежние, еще по Петербургу, и новые, с которых скульптор лепит целую серию замечательных портретов.

В Hôtel des Artistes снимает комнаты Н.К.Рерих, принявший предложение Чикагского института искусств провести выставочное турне по Америке. Глеб Владимирович упоминает в своих записях, что уже лепил Рериха в России, с которым у него еще в Рисовальной школе установились дружеские отношения. Теперь он решил сделать «американский» портрет художника. Сохранилось небольшое описание, которое он дал своей работе: «Я делал только его голову с характерной бородкой. Это лицо легко было лепить. Чистое, ясное, открытое лицо». К сожалению, судьба этих портретов мне не известна.

В 1921 году Рерих организует в Нью-Йорке Институт объединенных искусств. Он приводит к Глебу Дерюжинскому Рабиндраната Тагора. В записях скульптора отмечено, о чем они говорили во время сеансов. Тут и обсуждение общих корней русского языка и санскрита, и сравнение путей развития западной и восточной цивилизаций — вопрос, особенно занимавший Тагора во время американской поездки. Кротость и в то же время сила, которую излучал поэт, покорили Глеба Дерюжинского. Он сделал два его портрета: бюст в гипсе и голову Тагора из Lignum Vitae — необработанного куска ствола. Вот что сказано о нем в записках: «Голова Тагора, его задумчивое, вдохновенное лицо выступают из грубой фактуры дерева, воплощая опору на мощь природы, к которой призывал поэт».

Осенью 1921 года Глеб Дерюжинский впервые выставляется в Нью-Йорке, в «Галереях Милча», и, конечно, сколько бы ни было потом вернисажей, этот оставил особый след в памяти скульптора.

Австрийские эмигранты Эдвард и Альберт Милч начинали свое дело как мастерскую по изготовлению рам. К двадцатым годам они приобрели известность среди художников, желавших иметь галерею, показывавшую прежде всего произведения современного американского искусства. Милчи уловили эти настроения, и возникла галерея, которая, практически не меняя политики, просуществовала с 1916 года вплоть до начала восьмидесятых годов.

Дерюжинский включил в экспозицию различные по тематике работы: скульптуры и статуэтки на мифологические сюжеты, ряд портретов, «Танцующие фигуры» — одиночные статуэтки и композиции.

Кое-что из выставленного в Нью-Йорке Америка успела увидеть и до «Галерей Милча». Звучит почти невероятно, но уже в 1920 году светский и весьма читаемый журнал «Town and Country» («Город и деревня») в посвященном художнику очерке уведомляет, что Дерюжинский представлял свои произведения в Чикаго, Детройте и Дейтоне. Среди них особым успехом пользовались бронзовые «Танцующие фигуры» — «Арлекин» и «Коломбина», для которых позировали Адольф Больм — ведущий танцор Мариинского театра и Дягилевских сезонов, выпустивший после 1917 года целую серию спектаклей в Нью-Йорке и Чикаго, и Рут Пейдж.

То, что Дерюжинский был воспринят как американский художник, пожалуй, не удивительно. Он привез с собой великолепную академическую школу, и, если вспомнить о традициях «повествовательного», как выражаются иные специалисты, американского реализма, становится понятным, что мастерство Глеба Дерюжинского отвечало американским представлениям о прекрасном. В откликах на вернисаж Глеба относили «к немногим избранным, воистину заслужившим титул художника и доказавшим свое право на него практически с того момента, когда его работы вообще кто-то увидел». На него указывали как на еще один успешный пример усыновления Америкой таланта, пришедшего из Старого Света. И, по словам самого Дерюжинского, он действительно чувствовал себя не просто «русским в Америке», но американским художником, понимая, что его будущее здесь.

Дерюжинский был одним из первых скульпторов в Америке, экспонировавшим работы в дереве. Степень его мастерства позволяла ему работать с любым материалом. «Скульптура, — говорил он, — рождается в глине и умирает в гипсе, чтобы воскреснуть в материале». Он любил терракотовую глину, в которой, по его словам, «каждый мазок сохраняет прикосновение руки художника. При отливке в бронзу, при чеканке эта свежесть отчасти теряется».

Но к дереву Глеб Владимирович относился особенно нежно. Он писал: «Для меня дерево всегда было наиболее пленительным материалом. Оно сохраняет трепет и тепло жизни и помогает воссоздать красоту человеческих форм и душу вещей».

Дерюжинский ценил непосредственную резьбу из одного куска. «Дерево само подсказывает тему и ведет руку художника», — объяснял он. Свою «Фею» скульптор разглядел в причудливой форме ствола. В барельефе «Pieta», вырезанном на темном английском орехе, лик Божией Матери и точеные руки, поддерживающие безжизненное тело Христа, возникают в обрамлении коры, как иконного оклада.

Глеб Владимирович использовал любую возможность подобрать подходящий материал, и куда бы мы ни ездили, он всегда останавливался на древесных складах, везде искал необычный кусок дерева, из которого рождалась скульптура.

Деревянные скульптуры Глеба Дерюжинского восхищали американцев. Искусствоведы писали, что Дерюжинский особенно успешен в работах из дерева, отмечая его чувство поверхности и умение заставить фактуру сыграть свою роль в построении вещей.

К середине двадцатых годов он участвует в нескольких выставках, показывая свои работы в солидных, старейших галереях города. Так, он выставляется у Wilderstein & Co., фирмы, ставшей едва ли не легендой не только по качеству предметов искусства, которые она собирала (отчего ее постоянными клиентами были, например, Морганы), но и по количеству их. Каждый новый вернисаж Дерюжинского привлекает внимание и критиков, и публики.

Искусствоведческий журнал «International Studio» в сентябре 1925 года помещает пространный обзор его творчества, автор которого уже различает «ранний» и «новейший» этапы. В качестве примера приводятся прежде всего его работы на религиозную тему, начинающую звучать все громче и ставшую одной из основных в творчестве скульптора. Критики считали, что его деревянное «Благовещение» чистотой линий и проникновенностью образа не уступает византийским и раннеготическим воплощениям сюжета.

В отзывах специалистов вновь и вновь присутствует желание доказать, что Дерюжинский, несмотря на его русское происхождение, — «свой, один из нас». С кем только его в этом смысле не сравнивают! Ссылаются на Гольбейна и Ван Дейка, ставших частью английского искусства. Вспоминают Эль Греко, Уистлера и Пикассо.

В это время у него складывается широкий круг знакомств в лучшем обществе Нью-Йорка. Его патронессой стала миссис Дж. Г. Хаммонд, для которой он выполнил целый ряд работ. Тут и портреты ее самой и членов ее семьи, и столь любимые Глебом садовые статуи и композиции. Особого упоминания заслуживают «Солнечные часы» на постаменте, решенном как мраморная колонна с барельефом. «Часы» были показаны в Нью-Йорке на выставке архитектуры и смежных искусств, а затем установлены в поместье Хаммондов, в Маунт Киско. Барельеф представляет собой четыре женские фигуры, окружающие колонну, — четыре времени года. Символика близка к традиционной: Весна — держит солнце, Лето — рог изобилия, Осень — подносит к губам виноградную гроздь, Зима — окутана ниспадающим до пят покрывалом. Но соотнесены они в том безукоризненном ритме характерных жестов, движений и пауз, который отличал композиции Дерюжинского. Наверху колонны — два скрещенных глобуса, собственно часы, также восхищавшие критиков.

Иначе построены «Солнечные часы», выполненные Глебом Владимировичем по заказу Г.Л.Вайта для его сада в Леноксе, в Массачусетсе. В них классическую колонну венчают две сидящие спина к спине фигуры — День и Ночь.

Дерюжинский продолжает развивать в своем творчестве мифологическую тему: «Посейдон и Афродита», «Венера», «Диана-охотница», «Пан». Любовь к античному искусству и прекрасное знание мифологии позволяют ему находить новый поворот в классических сюжетах.

Семья Глеба Дерюжинского была уже разбросана по свету — в те времена едва ли не общий удел. Мать с братом Борисом жила в Копенгагене. Отец с сестрой — в России. С первыми же приличными гонорарами Глеб оформил бумаги, позволяющие отцу и сестре приехать к нему, но Владимир Федорович Дерюжинский умер от тифа, не доехав до Америки.

В середине двадцатых годов он с женой и сыном едет в Данию повидать мать и брата. В этой поездке произошла последняя встреча Дерюжинского со вдовствующей императрицей Марией Федоровной.

В 1926 году на Philadelphia Sesquicentennial Exhibition Дерюжинский получает свою первую золотую медаль за скульптуру «Ева», вырезанную из коко-болла, красноватого твердого дерева Южной Америки. Ее присуждение Глебу Дерюжинскому, как следует из профессиональных отзывов, базировалось на двух моментах: мастерстве исполнения и абсолютной оригинальности в решении образа. В его «Еве» находили почти буддистский покой и отмечали гармонию деталей.

Успех Глеба Дерюжинского стал составной частью успеха страны, переживающей в эти годы промышленный и культурный подъем. Театр и кино привлекали Глеба. Ему позирует Лилиан Гиш. «В этой фигуре, данной в три четверти роста, со сложенными руками, в полной мере передано трудноуловимое очарование, присущее актрисе», — писала критика.

В 1928 году Дерюжинский едет с выставкой своих работ в Лондон. Британская столица встретила скульптора более чем благосклонно: в Англии его судьба была воспринята как утешительный пример быстрого воздаяния по заслугам.

Глеб Дерюжинский задался целью соединить на открытии выставки все свои модели, что непросто было выполнить. Леди Диана Купер, князь Сергей Оболенский, писатель и поэт Морис Бэринг, художник сэр Джон Лэвери… Деловая и светская жизнь этих людей была расписана по минутам. Так, о Джоне Лэвере, «мощном старике палитры», как его прозвали, весь Лондон знал, что он один из самых энергичных и занятых, несмотря на свои семьдесят лет. Лэвери ежедневно писал с натуры, часто по два сеанса в день, и это был его обычный ритм жизни. А перед самым вернисажем он собирался ехать в родной Белфаст, на торжества, посвященные битве of the Boyne: Лэвери привлекали картины простонародного гулянья, ему хотелось сделать эскизы. Вызывает удивление уже сам факт, что несколько раньше он вообще нашел время позировать молодому скульптору. Но это действительно был тот случай, когда художник и модель прекрасно понимают друг друга, ощущают духовное родство. Кроме того, выяснилось, что член Королевской академии искусств Лэвери, двадцатью годами раньше Дерюжинского посещал ту же студию Коларосси и Академию Жульена. Темы для беседы искать не приходилось. И еще до открытия выставки сэр Джон публично высказал свою высокую оценку вылепленного Дерюжинским портрета. Но в последнюю минуту ее открытие было отложено из-за печального события: скончался владелец галереи. Конечно, огорчился Глеб, огорчились и журналисты. Разочарованы были люди, собравшиеся посмотреть на важных персон, особенно на леди Диану Купер, знаменитейшую тогда киноактрису и одну из первых дам британского высшего света.

Вернисаж состоялся через неделю и был воспринят как заметное культурное событие в лондонской жизни. И леди Диана Купер, и князь Оболенский вторично нашли время присутствовать на нем. Дерюжинский представил на выставке пятнадцать работ, в числе которых, кроме бюстов уже названных лиц, показал портрет Лилиан Гиш в роли Ромулы, «Скорбящего ангела», «Благовещение», «Св.Георгия», бронзовый торс мужчины, бронзовую статуэтку мадам Саблиной, жены бывшего русского посла в Англии, и серию терракот малой формы.

Откликнулось большинство ведущих газет Лондона. Своей оригинальностью привлек внимание критиков «Скорбящий ангел». Но больше всего обсуждались скульптурные портреты. Портрет сэра Джона был оценен как превосходный, поскольку автор сумел схватить то характерное выражение лица, «которое знакомо всем, кто знает этого выдающегося художника». Та же способность проникнуть в духовный мир модели отмечалась и в бюстах Бэринга и князя Оболенского. По-своему увидел Дерюжинский леди Диану Купер. В его трактовке она не только признанная светская красавица, но прежде всего одухотворенная молодая женщина.

Дерюжинского называют великолепным и чрезвычайно разносторонним скульптором. Сравнивая его работы, искусствоведы находили, что «Благовещение» и «Св.Георгий» — «модернизм в его лучших образцах», а торс мужчины, выполненный в традициях неоклассицизма, «можно соотнести с творениями античной Греции». Особенно высоко ставилось мастерство Дерюжинского как портретиста: «…поразительно живые портреты не теряют в художественности, которая часто приносится в жертву, дабы ублажить модель».

В отзывах постоянно отмечалось, что, «как и для большинства русских, музыка играет существенную роль в жизни Дерюжинского». Для Глеба Владимировича музыка и вправду была одним из источников вдохновения. С детских лет он великолепно играл на фортепиано, разбирался в классической музыке как знаток, профессионально обсуждал манеру исполнения. Из первых приобретений Глеба в Америке было купленное за гроши, приведенное в порядок и всю жизнь прослужившее ему пианино. Оно, как член семьи, переезжало с ним из студии в студию. И этот же инструмент оказался едва ли не единственной вещью, оставшейся в его разграбленной мастерской. Я до сих пор жалею, что мне пришлось от него отказаться. На нем играли Прокофьев, Рахманинов, Гречанинов, пианист-виртуоз Зилоти. Встречи с этими замечательными людьми отразились в творчестве Глеба Дерюжинского целой галереей скульптурных портретов. Прокофьева, Гречанинова, Зилоти Глеб Владимирович лепил с натуры.

С начала 1920-х годов Александр Зилоти постоянно жил в Нью-Йорке. Он обитал тогда на 72-й улице и в один из морозных дней притащил Глебу доху: шутки шутками, а укрываться чем-то надо.

На выступления Зилоти Глеб ходил еще в Петербурге. У обоих Лист был любимым композитором и, несмотря на разницу в возрасте, — пианист был более чем на двадцать лет старше — были друзьями. Еще до революции Александр Ильич Зилоти объездил с концертами всю Европу. Был отличаем П.И.Чайковским среди иных учеников и выполнил по заметкам композитора редактуру Второго фортепьянного концерта. Женат он был на урожденной Третьяковой, дочери одного из основателей художественной галереи. И, вспоминая молодость, описывал Глебу Владимировичу музыкальные вечера в доме Третьяковых, где собирался цвет обеих российских консерваторий.

Зилоти посчастливилось учиться у Листа, позже он выпустил воспоминания о великом композиторе и мог говорить о «старике» (так называли между собой Листа его ученики) бесконечно. В лице Глеба Дерюжинского Александр Ильич нашел более чем прилежного слушателя. В своем творчестве скульптор несколько раз обращался к образу Листа. Его «Лист-юноша» (бронза) приобретен Музеем музыки города Хайфа, в Израиле.

Высочайшая культура Зилоти позволяла ему мгновенно распознать талант. Была у него подлинная страсть: знакомить русских слушателей с новыми именами и музыкальными прочтениями. Чуть ли не первым в России он играет Грига, организует концерты Прокофьева, приносит Чайковскому партитуру ранней сюиты 17-летнего Рахманинова. Благодаря его стараниям в России звучит Брукнер.

И в Америке Александр Ильич преподавал в школе Джульярд при Колумбийском университете — лучшей музыкальной школе города, однако не прекращал и концертной деятельности, и Глеб Владимирович старался не пропускать его нью-йоркских выступлений, хранил все программы его концертов. Глеб дружил с Зилоти до самой его смерти, до зимы 1945 года.

Приходя в мастерскую Дерюжинского, Сергей Прокофьев сразу же садился за рояль и показывал Глебу отрывки из сочинявшейся им тогда оперы «Любовь к трем апельсинам» (Глеб Владимирович был на премьере оперы, состоявшейся в декабре в Чикаго). Прокофьев позировал Дерюжинскому несколько раз. В бюсте композитора все отмечали поразительное умение Дерюжинского передать взгляд.

Весной 1920 года Прокофьев уезжает в Европу. Он так любит этот портрет, что воспроизвел его фотографию на своих концертных программах во время европейского турне. В записках вдовы Дерюжинского значится: «Портрет композитора с его подписью висит в студии: “Дорогому Дерюжинскому от его друга и поклонника. С.П. 1920”». Может быть, эта фотография появится на каком-нибудь аукционе.

Вероятно, самое известное произведение в «музыкальной галерее» Дерюжинского — портрет Сергея Рахманинова, получивший несколько призов. Глеб Владимирович часто слушал его музыку. Свою «Смерть Актеона», которую критики отличали за геометрическую точность рисунка, он лепил под Второй фортепианный концерт Рахманинова. Глеб Дерюжинский был хорошо знаком с композитором. Они много раз встречались в Нью-Йорке: чаще у Зилоти, который был двоюродным братом и большим другом композитора. Приходил Рахманинов и в мастерскую Глеба Владимировича. Он обещал позировать для портрета, но помешала болезнь, и работа была закончена уже после его смерти.

Судьба скульптора Дерюжинского в Америке сложилась счастливо. В Брукгрин Гарден, в Южной Каролине, находятся три его монументальные скульптуры: «Самсон, борющийся со львом» (камень), «Экстаз» (бронза) и «Диана-охотница» (бронза). В Соборе Непорочного зачатия в Вашингтоне стоят статуи: «Святой Игнатий Лойола», «Святой Купертино» и «Святой Бонавентуро», выше человеческого роста, выполненные в мраморе. В частной Капелле Кардинала Спелмена в Нью-Йорке работа «14 ступеней Крестного пути» (дерево). В католической церкви Божией Матери Скоропомощницы в Бруклине — «Голгофа» (мрамор). «Мадонна и маленький Иисус» (дерево) — в иезуитской миссии в Мокамэ, Индия. Скульптура «Святой Игнатий Лойола» (дерево) в Фордомском университете в Нью-Йорке. «Благовещение» (дерево) — в Музее города Сан-Диего, Калифорния. Очень интересна работа «Похищение Европы», эта знаменитая скульптура экспонировалась на Международной выставке в Нью-Йорке в 1939 году.

В каталоге работ Г.В.Дерюжинского, который мне удалось выпустить, представлена лишь малая часть его наследия.

Личная жизнь скульптора оказалась непростой. Он был дважды женат, оба раза на своих соотечественницах. После смерти Глеба Владимировича недобросовестные люди завладели его мастерской, откуда исчезли уникальные документы и работы мастера.

До сих пор не верится, что скульптор ушел навсегда. Но глубокая эмоциональность и жизненная энергия Дерюжинского перешла в его творения.