Дмитрий Вяч. Иванов

Русский архитектор и художник Андрей Белобородов

Статья Дмитрия Вячеславовича Иванова о русском художнике и архитекторе А.Я.Белобородове, долгие годы жившем и работавшем в Риме, поступила в редакцию "Нашего наследия" из Италии вместе со слайдами работ мастера, относящихся, в основном, именно к этому, римскому, периоду его творчества. Хотя об искусстве Андрея Яковлевича того времени красноречиво говорится и автором статьи, и цитируемыми им корифеями (Henri de Regnier, Paul Valery, Antonio Munoz), чувствуется все же некоторое несоответствие между подробно описанным доэмигрантским периодом Белобородова, когда он работал преимущественно архитектором, и позднейшими парижским и в особенности римским периодами, когда было сделано большинство гуашей и графических работ, воспроизведенных в упомянутых иллюстрациях. Узнав, что я собираюсь работать в Римском архиве Вячеслава Иванова (РАИ), редакция поручила мне попросить дополнение к тексту у автора. Не будучи уже сам в силах завершить работу, Дмитрий Вячеславович благословил меня "закончить" публикацию, притом любезно предоставил доступ к фонду Белобородова, недавно описанному русским специалистом из Санкт-Петербурга Н.Н.Невзоровой. Дмитрию Вячеславовичу и Андрею Шишкину я благодарна за возможность просмотреть письменный материал, картины и книги Белобородова и за разрешение переснять добавочный иллюстративный материал, а именно: отдельные страницы из альбомов художника "для посетителей", обложку буклета "Голубой бал" и рисунок для домашнего "театра" Анны Павловой.

Так как часть воспоминаний Белобородова опубликована в "Новом журнале", я сделала несколько купюр в цитатах из них. В тексте Дмитрия Вячеславовича я позволила себе одну редакторскую перестановку о пребывании нашего героя в Лондоне в 1920-х годах и последовавшем за этим его переезде в Париж. Остальной текст принадлежит всецело Дмитрию Вячеславовичу и приведен без изменений.

В моей статье, также публикуемой в этом номере журнала, рассказывается об эмигрантском периоде жизни Белобородова.

Аврил Пайман

Рим - Москва

Не было в истории Рима последних столетий периода, когда не жили бы и не работали в Вечном городе большие русские художники, внутренне глубоко связанные с ним. Андрей Белобородов продолжал эту духовную традицию. Итальянская живопись и античная, особенно римская, архитектура привлекали его с самого раннего детства в Туле. С 1934 года до своей смерти в 1965 году он постоянно жил и работал в Риме. В этом городе он создал одно из самых лучших своих архитектурных произведений, виллу Сандоз на Авентине. В римском Museo di Roma хранятся его картины; много его произведений находится в частных собраниях Рима. Существует фонд Белобородова в Русском музее в Петербурге. Предлагаемая читателю статья - это записи живых и ярких рассказов Андрея Яковлевича и, главное - многочисленные и подробные цитаты из его прекрасных и еще до сих пор не полностью изданных мемуаров.

Андрей Белобородов родился в Туле в 1886 году. "Семья Белобородовых, - пишет он в своих воспоминаниях "Автопортрет", - жила в деревянном флигеле во дворе, за двумя каменными домами, выходящими на главную улицу. К большому крытому балкону прилегал палисадник с тополем и сиренью. Обширный двор был окружен службами: двухэтажный амбар, конюшни, хлев, коровник, сеновал, каретный сарай. Каждый вечер возвращалась из стада корова Белоножка через всю главную улицу, а в хлеву хрюкала свинья, которую усердно откармливали к каждому Рождеству"¹.

Восемнадцати лет Белобородов покидает свою тульскую идиллию. Его призвание - архитектура и живопись, но он также страстно любит музыку. После долгих сомнений он решает готовиться к вступительному экзамену в Императорскую Академию художеств (музыку он, однако, никогда окончательно не бросил; он всю жизнь был прекрасным пианистом-любителем).

"Наступили для конкурентов, - вспоминает Белобородов, - дни великого волнения; сначала было объявлено, что по конкурсу будет принято четырнадцать человек; затем, что на экзамен записалось более ста тридцати студентов; и наконец, накануне какими-то таинственными путями приятель Андрея (так пишет о себе Белобородов) Гонцевич, подготовлявшийся в Школе Голдблата и считавшийся там первым кандитатом, узнал, что будет поставлена Венера Милосская <...>

Наконец сто тридцать Милосских Венер были представлены на суд профессоров Императорской Академии художеств. С замиранием сердца конкуренты собрались там, где вывешивался список принятых. Наконец он появляется на стене, и Андрей еще издали видит свою фамилию на шестом месте..."

Первые уроки архитектуры в Академии не особенно вдохновляли Андрея. "Конечно больше, чем советы его академических учителей, сам город Петра ввел его в тайны высокого искусства и оставил неизгладимую печать на все его будущее творчество".

В Петербурге была прежде всего его "царственная архитектура" - и затем театры и концерты. "...Среди театров особенно запомнился Мариинский. Уже сама зала с ее синим бархатом и великолепными позолотами производила совсем особенное впечатление, а когда Андрей смотрел сверху на партер и бенуары, ему казалось, что под его ногами целое море сверкающих бриллиантов, изумрудов, рубинов и сапфиров. (Впоследствии, к его удивлению и разочарованию, ни в одной из европейских столиц, ни на одной премьере не увидел он этого необычайного сверкания драгоценных камней.) На сцене блистал в то время в своих лучших ролях еще молодой и полногласый Шаляпин, несравненный Собинов дерзнул петь глюковского Орфея, роль которого до него поручалась лишь женщинам. В балете происходили такие небывалые в других странах постановки, как феерии "Лебединого озера" или "Павильон Армиды" Александра Бенуа, и столь же умопотрясательные выступления Павловой, Карсавиной и Кшесинской, Фокина и Нижинского в расцвете сил и таланта. И, как контраст, - впервые босоножные выступления Айседоры Дункан. В концертах все самые значительные артисты того времени выступали в Петербурге. В белоколонной зале Дворянского собрания происходили симфонические концерты и выступления таких солистов, как Пюньо, Изаи, Гофман и Энеско, и здесь Андрей, слушая музыку, зарисовывал всегда зачаровывавшие его люстры <...> Тут же выступали и гиганты отечественной музыки: уже венчанный славой и почестями Глазунов, высокий и стройный Римский-Корсаков, похожий на адмирала в штатском, и бесконечно талантливый Лядов, поражавший несоответствием своей наружности одутловато-желтого, заспанного купеческого сына с его блестящей и ярко-красочной музыкой.

Концерты камерной музыки происходили в зале Консерватории. Здесь юный Сергей Прокофьев, прозванный друзьями "белым негром", исполнял свои первые, то лирически-задумчивые, то дерзко-озорные композиции; и здесь же, до самой смерти играл свои произведения Скрябин, вовсе не виртуозное, но высоко вдохновенное исполнение которого всегда состояло из проникновенных взлетов и вздохов. А после его кончины Рахманинов, до тех пор игравший только свои произведения, дал концерт, весь посвященный Скрябину"².

После окончания классов и перехода в мастерские начинаются командировки Археологической комиссии, Академии художеств, Общества защиты старины и затем самостоятельные архитектурные работы, которые занимают все свободное от занятий в Академии время. Одной из первых и ответственных работ был проект отделки парадного зала Кабинета в Аничковом дворце: "Андрея вызвал генерал Е.А.Волков, занимавший в то время пост управляющего "Кабинета Его Величества" и бывший деятельным членом Общества защиты старины. Величественный и импозантный, одним своим видом вводивший в трепет подчиненных, генерал чрезвычайно любезно принял Андрея, которому сообщил, что решено поручить ему проект отделки парадного зала Кабинета в Аничковом дворце. Учреждение это находилось в построенном Кваренги корпусе, выходившем на Фонтанку; за великолепной колоннадой фасада были в то время расположены совершенно простые помещения, служившие канцеляриями, и по желанию свыше было решено превратить два из них в один зал, предназначенный для приемов, с постоянной выставкой находившихся в ведении "Кабинета" изделий Императорского Фарфорового завода, Гранильной фабрики и других. <...>

Над двумя довольно большими, но невысокими помещениями, предназначенными для устройства зала, с тремя окнами, выходившими на Фонтанку, находился обширный чердак; убрав на проекте низкий потолок и перекрыв зал высокими расписными сводами, Андрею удалось создать отвечавший своему назначению строго классический зал, связанный с архитектурой здания и разработанный со всеми деталями росписи и скульптурных украшений. Проект зала был одобрен управляющим "Кабинета Его Величества", но для его осуществления было необходимо предоставить его на утверждение самого императора и ждать решения свыше. Но, к великому огорчению Андрея, результат полученной наконец Е.А.Волковым аудиенции не был благоприятным: с истинным прискорбием генерал сообщил ему, что несмотря на то, что проект в общем понравился, Государь не нашел возможным утвердить его, так как, по его мнению, зал учреждения, основанного Петром Великим, должен быть устроен в петровском стиле.

Последовавший разговор был для Андрея поистине драматическим: "Постарайтесь изменить Ваш проект, - сказал ему генерал, - исполнив его в стиле, указанном Государем".

"Как я могу сделать проект зала в петровском стиле для дворца, построенного Кваренги при Екатерине Великой? - с юношеским задором и со свойственной ему непримиримостью ответил Андрей. - Да и стиля такого не существует: его придумали ради соображений, не имеющих никакого отношения к искусству!" Грозный генерал с грустной улыбкой посмотрел на желторотого бунтовщика: "Если Вы не находите возможным сделать проект согласно желанию Государя, - сказал он, - то мы будем принуждены обратиться к архитектору Лансере и устроить конкурс между Вашим и его проектами".

Низко поклонившись в знак согласия, Андрей забрал свои проекты, а вернувшись домой, со всего размаха запустил всю папку с ними под кровать. Было у него впечатление полного крушения взлелеянной мечты: будто задуманные им сводчатые потолки обрушились на его бедную голову! В этот момент у него не было никакой надежды осуществления этого проекта - Лансере был тогда знаменитым архитектором, уже не раз работавшим в "петровском стиле".

Проходят недели, и вдруг Андрей получает извещение, что его просят доставить сделанный им раньше проект в канцелярию Кабинета Его Величества, так как архитектор Лансере закончил и представил для конкурса исполненные им чертежи зала. Без всякого энтузиазма Андрей вытащил из-под кровати папку с проектами, не раскрывая ее, а только стряхнув пыль, доставил ее по назначению.

Велика была радость Андрея, когда совершенно для него неожиданно генерал Волков через несколько дней позвонил ему по телефону и сообщил, что в конце концов Государь сам выбрал его проект, который теперь может быть выполнен без всяких изменений!"³.

Парадный зал так и не был доведен до конца из-за войны, но вскоре Белобородов получает новую, самую сложную, ответственную и значительную задачу: "Постройку и отделку апартаментов молодого князя Юсупова, который вскоре должен был жениться на племяннице Государя Ирине Александровне. <...> Для апартаментов молодых Юсуповых был предназначен нижний этаж всего левого крыла дворца с отдельным входом и четырнадцатью окнами, выходящими на Мойку, и с соответствующими помещениями с окнами в сад. Исключительная задача устройства этих апартаментов зависела от многих причин. Прежде всего личность и характер молодого Феликса Юсупова были совсем необычны, а от него зависели все решения. Княгиня иногда присутствовала в обсуждении возникавших вопросов или при предоставлении проектов, но ни разу не проронила ни слова; была она чрезвычайно застенчивая, и те, кто мало знал ее, получали благодаря этому совершенно ложное впечатление холодности и даже высокомерия. Однажды во время обсуждения какого-то проекта Юсупов вышел на несколько минут. Оставшись наедине с молчаливой красавицей, Андрей невероятно смутился, - но еще более смутилась княгиня, и все ее нежное, как белая лилия, лицо вспыхнуло ярким румянцем. Так и просидели они в полном молчании, пока не возвратился князь, возобновивший прежнее совещание. При обсуждении будущих работ он давал полную волю полету своей фантазии, совершенно не считаясь ни с трудностью, ни с осуществимостью своих идей. Иногда идеи эти были сумбурны и даже несуразны, и в этих случаях было нетрудно убедить его от них отказаться, но нередко он ставил задачи, которые именно благодаря своей трудности и неожиданности было интересно разрешать. Для Ирины Александровны, при ее личных апартаментах, нужно было сделать хрустальную ванну и "фонтан слез" - и вскоре на посеребренных стенах и сводах алькова Малой гостиной, расписанных фантастическими цветами и птицами, вода стала переливаться каплями из одной полукруглой чаши в другую; чаши эти были выточены из разноцветных уральских камней - хрустальная же ванная осталась в проекте, который серьезно изучался. Для князя был построен бассейн, пол, стенки и ступени которого были сделаны из огромных цельных кафельных плит. (Известный петербургский скульптор В.Кузнецов, основавший фабрику майолики и взявшийся исполнить эти кафели, рассказывал Белобородову, что большинство из них лопались, прежде чем удалось сделать необходимые для облицовки бассейна плиты.)

При будуаре Ирины Александровны, по желанию Юсупова, был спроектирован тайник для драгоценностей, причем задача заключалась в том, чтобы княгиня могла их видеть все одновременно и сделать свой выбор на данный вечер. Вот как Андрей разрешил эту задачу: маленькая потайная дверь открывалась в узенькую галерейку, проделанную в толщине стены и приводившую в низкое восьмиугольное помещение, стенки которого состояли из металлических дверей. Достаточно было нажать потайную кнопку, чтобы верхние части дверей опустились и открыли ярко освещенные витрины со всеми сверкающими драгоценностями. Эта "волшебная пещера Алладина" была в то же время и тщательно спрятанным несгораемым шкафом.

Другой, более обширный тайник, был устроен в библиотеке; в него попадали через маленькую дверь, скрытую за шкафом, который поворачивался вместе со всеми книгами. <...> Между прочим, Юсупов захотел, чтобы воздух во все его помещении приходил из сада, и эта его затея была осуществлена при помощи сложной системы шлангов и особой фильтровальной комнаты. Много было причуд во всех апартаментах, но больше всего в той части, которая предназначалась для возможных приездов князя в периоды, когда княгиня отсутствовала и парадные апартаменты были закрыты. Здесь был целый лабиринт небольших помещений с винтовой лесенкой, спускавшейся в подземелье, которое должно было служить столовой. <...>

Одной из причин исключительности работы для Юсуповых было их несметное богатство. Для молодого князя не существовало вопроса о стоимости той или иной работы. Его интересовал лишь результат. Не было в нем и тени мелочной скупости, так часто свойственной очень богатым людям. В его натуре странно сочетались наивное ребячество с верой в собственное высокое предназначение, проделки школьника с жестами большого барина. <...>

Никто из Юсуповых не знал всего того, что им принадлежало. Однажды князь и Андрей отправились на чердак, с целью посмотреть, не найдется ли там чего-нибудь для обстановки. Тут были склады самых разнообразных предметов, среди которых были тончайшие шедевры старинной мебели и ужасающие "кошмаричные" (как говорил князь) пуфы дурной эпохи. В углу одного из бесчисленных помещений Андрей увидел груду сундучков и окованных медью ларцов и спросил, что в них находится. "Не имею ни малейшего понятия", - ответил князь и велел открыть один из них. Оказалось, что это был дорожный несессер Наполеона, в котором находились многочисленные туалетные предметы массивного золота, все помеченные большим "N" с императорской над ним короной!"⁴

О спешной постройке частных апартаментов князя и о том, что там произошло, Белобородов рассказывает отдельно. Но вот, однако, несколько цитат из дневника того времени:

"13 декабря (старого стиля) 1916 года.

Князь Юсупов говорит мне: "Андрей Яковлевич, послезавтра у меня собираются несколько друзей; я бы хотел их принять в нижней столовой; постарайтесь, если можно, закончить все в ней к вечеру этого дня. На другой день мы поедем с вами в Москву и оттуда в Архангельское" (огромное старинное имение Юсуповых под Москвой, полное неисчерпаемых богатств: мебели, картин, статуй и всевозможных предметов обстановки. Цель поездки - выбор вещей для новых апартаментов петербургского дворца. - Д.И.)

15 декабря.

С раннего утра кипит работа под землей. Еще недавно здесь был банальный погреб для угля. Теперь все стало неузнаваемым. На квадратные плиты пола опираются могучие своды серого гранита. Сюда приносят старинную мебель массивного темного дуба; перед монументальным камином из темно-розового полированного гранита расстилаются шкуры белых медведей.

Мало мебели, мало предметов, но все они носят печать какого-то сложного и причудливого далекого прошлого. Против камина в глубине закругленной части, образующей род апсиды, через раскрытые дверцы старинного "кабинета" вид на фантастическую перспективу разных колонок и их бесконечные анфилады, отраженные маленькими зеркалами <...> На полу медные сосуды причудливой формы с живыми растениями.

В нижней галерее, ведущей на винтовую лестницу, против одной из арок, отделяющих галерею от главного помещения, ставится шкаф резного черного дерева, увенчанный древним распятием из слоновой кости.

15 декабря, полночь.

(Встреча с князем, чтобы бросить последний взгляд на помещения, приготовленные к ночному приему. - Д.И.)

Мне открывает большую парадную дверь старый швейцар в пышной ливрее, весь увешанный орденами и медалями.

- Их сиятельство просят Вас пройти в нижнюю залу.

Через анфиладу личных покоев молодого князя, слабо освещенных дежурными лампами, я спускаюсь вниз по маленькой винтовой лестнице из темного, почти черного дуба между оранжевыми стенами.

В комнате никого нет, и она слабо освещена; сажусь у стола ожидать прихода Юсупова. В полной тишине проходит несколько минут. И вдруг я вздрагиваю от неожиданности, услышав голос князя из глубины апсиды: "Какое удивительное настроение в этой комнате, какая тишина и покой, как далеко, кажется, находимся мы здесь от всяческой мирской суеты!""⁵.

Несколькими часами позже в этой комнате, где собрались друзья князя, был убит Распутин.

Но вернемся к художественной судьбе Белобородова. Параллельно исполнению заказов архитектурных он много работал над изучением, обмером и реставрацией старинных памятников. Важны его работы над Изборской крепостью, много он трудился над изучением кваренговского дворца в Ляличах, описанием и обмером Царскосельской дороги. Несмотря на все эти работы он продолжал свое обучение и подготовил конкурсный проект для выпускного экзамена.

"Наступили дни великой страды, и Андрей работал в огромной нижней зале, вмещавшей во время экзамена до 150 претендентов. Места для рисующих были расположены амфитеатром, в виде постепенно поднимающихся деревянных, окрашенных темно-серой краской ступеней, за которыми полукругом были расставлены гипсовые статуи, казавшиеся огромными от покрывавших их белых саванов. Все эти странно жестикулирующие, похожие на привидения фигуры как будто замерли в каком-то фантастическом танце <...> У Андрея были два помощника: тихий, похожий на монастырского служку Кринский и юркий, нетерпеливый Лейферт - верные его спутники в напряженной работе и более, чем он сам, зараженные лихорадкой состязаний. Задания конкурсных проектов были настолько грандиозны, что их невозможно было довести до конца без помощников (обычно академистов третьекурсников)..."⁶

Андрей Белобородов выигрывает конкурс, получает звание архитектора-художника, становится пансионером Академии и должен предпринять заграничную поездку в Рим. Но война и революция останавливают на время его архитектурную деятельность. В 1920 году Белобородов эмигрирует в Лондон⁷. Здесь, благодаря дружбе с Юсуповым, ему поручают оформление "Голубого бала" с участием Анны Павловой. Для нее же он готовит проект театра, который Павлова собиралась построить на берегу "Лебединого озера" в ее имении Ivy House в Лондоне.

Белобородов неустанно работает, главным образом как живописец. Он мало-помалу находит свой путь, свой стиль, свой совершенно специфический волшебный мир. Мир этот рождается из бесконечно меняющихся архитектурных грез. Люди - когда редко они появляются среди мраморных пейзажей, превращаются в статуи. Тяжелые струи водопадов окаменели, и в их окаменелом порыве кони, влачащие колесницу, навеки остановились. "Это, - пишет про картины Белобородова Анри де Ренье, - страна молчания и одиночества, в которой мы только услышим эхо наших шагов из глубины нашего молчания"⁸. Многокартинный цикл "La Grande Isola" ("Великий остров") изображает фантастические виды, окаменелую природу, храмы, дворцы, развалины. В кратком комментарии для каждой картины художник сообщает главные "исторические" происшествия воображаемой страны, но хоть в "Великом острове" царит фантазия, все части, составляющие вымышленную архитектуру, навеяны реальными памятниками греческой и римской классики и большими произведениями итальянских зодчих. Белобородов неутомимо навещает своих "учителей", изучает Рим, Сицилию, Флоренцию, Сиену, Венецию, Виченцу - город его любимого Палладио. Он подолгу останавливается в провансальских городках, где Рим оставил свою царскую печать. Как старые мастера, Белобородов, изображая на своих картинах любимые памятники, перемещает их, если этого требует внутренний закон задуманной композиции, приближает одну к другой в действительности разъединенные постройки. "Андрей Белобородов, - пишет историк искусства Антонио Мунос, - стал одним из художников, влюбленных в итальянское искусство; первыми из них, еще в XVI веке, были фламандские художники и граверы, за ними последовали Пуссен, Клод Лоррен, Веласкес, Фрагонар, Коро. Вплоть до наших дней. Я назвал большие имена, но могу без всякого сомнения начертать рядом с ними и имя нашего художника, который уверенно следует по их стопам"⁹.

В Париже и Риме работы над картинами перемежаются с архитектурными заказами. В 1934 году Белобородов строит большой замок Caulaincourt, принадлежащий семье графов де Мутье, у которой также хранятся многие картины художника.

В Париже с 1920 до 1934 года Белобородов быстро входит в блестящую светскую и литературную жизнь столицы. Большие поэты, выдающиеся критики пишут о нем, участвуют в каталогах его выставок. Поль Валери, тогда в зените своей славы - автор прекрасного поэтического текста, сопровождающего книгу гравюр на дереве Белобородова "Салернский залив". "Белобородов, - пишет Валери, - строит свои гравюры в стиле высоком и благородном. И вот что я подразумеваю под этими словами. Во-первых, впечатление, которое они производят, - в некотором смысле музыкальное: эти страны, эти предметы, скалы, дома, воды, ступенями подымающиеся камни зданий, руины, полупокрытые морем деревья, лодки, паруса - все эти вещи поют. И тут искусство этого художника приближается к высшему искусству Клода Лоррена - в творчестве Клода Лоррена искусство пейзажа касается чистой поэзии и сливается с ней. Художник будит во мне память о Клоде Лоррене - я не знаю ничего более сладостного, что я мог бы ему сказать.

Но это не все. Замечательно, что этот цикл гравюр не может быть причислен ни к какой эпохе. Это - качество, которое я ценю в высшей мере. Я не хочу сказать, что я осуждаю в произведении искусства все. Что его датирует или причисляет его к преходящей системе вкусов, притяжений или отталкиваний, привычек и временных увлечений. Я хочу сказать, что мне радостно встретить во всякой эпохе художников, не прикованных ко времени и позволяющих мечтать о том, что возможно сверхвременная, вечная форма восприятия мира и выражения его"¹⁰.

С 1934 года Андрей Яковлевич Белобородов окончательно поселился в своем любимом Риме, на Янкульском холме. Там он умер 24 февраля 1965 года. Он похоронен на кладбище близ пирамиды Цестия, недалеко от памятника Брюллову.