Журнал "Наше Наследие"
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   
Подшивка Содержание номера "Наше Наследие" № 63-64 2002

Дж. Крилмен

 

Ясная Поляна: взгляд с Highway

 

Беседы американского журналиста с Львом Толстым

 

Сколько бы ни было описаний и толкований жизни и творчества Толстого, «сущность» великого писателя, как отметил когда-то Андрей Белый, остается нераскрытой и «тайна его не смотрит нам в глаза… оттого он и давит нас своей нераскрытой силой».

На этом фоне публикация очерка американского журналиста Джеймса Крилмена о его встрече с Толстым в 1891 году представляет определенный интерес.

В потоке яснополянских посетителей Крилмен для Толстого был человеком другого мира, мира, к которому он испытывал живейший интерес и даже дал прогноз духовного развития Америки (читатель может судить, насколько этот прогноз верен). Вот почему писатель был щедр в уделенном времени и обстоятелен в ответах настойчивому журналисту. Важно и то, что американца не подавляло осознаваемое им величие собеседника и в ходе разговора возникала острая и живая полемика.

Как всякие мимолетные наблюдения иностранца, очерк Крилмена содержит неточности, и некоторые его суждения могут показаться наивными. Более того, журналист подчас смещает во времени события из жизни Толстого. Читатель, знакомый с биографией писателя, и сам легко заметит это. Важным является то, каким предстает в целом «бог русской литературы» (как называет Толстого Крилмен) в очерке этого любознательного и дотошного американца.

В.П.Полыковская

 

Слава ко Льву Толстому в Америке пришла во второй половине 80-х гг. XIX столетия. Могло бы показаться, что она несколько задержалась, если учесть время появления первых американских переводов Толстого (1869 г. — рассказ «Севастополь в мае», 1878 г. — повесть «Казаки»), но это была стремительная и широкая слава. Признание выразилось в первую очередь в том, как широко стали издаваться произведения писателя. Роман «Война и мир» вышел в Нью-Йорке в 1886 и 1889 гг., «Анна Каренина» в 1886 г., «Смерть Ивана Ильича» в 1887 г., «Севастопольские рассказы» в 1887 и 1888 гг.. Трактаты «Исповедь» в 1887 г., «Так что же нам делать?» в 1887 г., «Чем люди живы» — 1886 и 1888 гг., «О жизни» в 1888 г. Так за небольшой период времени — три года, американский читатель познакомился со всеми основными произведениями Толстого.

«Имя Толстого у всех на устах», — писал в ту пору корреспондент нью-йоркского журнала «Fоrum»1. Элис Д.Робб, банковский служащий из Эльдорадо, сообщал о признании творчества русского писателя в Америке в личном письме Толстому: «Мне хочется в нескольких словах сказать вам, как высоко мы, американцы, ценим ваше творчество и с каким страстным интересом читается здесь все, что выходит из-под вашего пера»2.

Американские критики называли Толстого «северным Гомером», «Шекспиром в прозе».

«Вся жизнь России того времени проходит перед нами, от простого мужика и солдата до императора и его двора, — писал в 1887 г. о романе «Война и мир» американский критик Моррис Э.Тайлер. — Персонажи романа вымышленные и исторические, но все они реальные»3. Искренность и правдивость Толстого изумляла американцев. «В литературе до сих пор не было ничего похожего»4, — говорили они.

О неослабеваемой силе воздействия романа рассказывала Толстому одна из его корреспонденток: «Не могу удержаться, чтобы не сказать вам, как много значит для меня ваша книга “Война и мир”, хотя я и читала ее только в английском и немецком переводах, она для меня выше всех известных мне книг. Это целый мир, в ней есть все, чего жаждет душа человеческая»5.

Однако некоторые американские критики отдавали предпочтение другому роману Толстого — «Анна Каренина», считая, что он больше похож на западный роман. «”Анна Каренина” — самое лучшее произведение Толстого, <...> — писал в 1889 г. Росс Хотон. — тщательный анализ человеческих чувств и противоречий общественных отношений, который появился в наше время»6.

В 1890-е гг. переиздавались уже известные американским читателям произведения, издавались новые. В 1890 г. одновременно в Нью-Йорке, Бостоне и Чикаго вышла «Крейцерова соната», вокруг которой разгорелись горячие споры. По соображениям морали министр почт США Джон Уанэмейкер запретил пересылку этой повести по территории страны. О том, каким успехом пользовалась эта книга у читателя, рассказывает один из американских корреспондентов Толстого, совершивший в 1894 г. поездку по стране. «Я никогда не видел прежде, — писал он, — чтобы книга раскупалась так, как «Крейцерова соната». В Буффало, Монреале, Бостоне, Нью-Йорке — в любом из больших городов продавцы стояли на углах улиц со своими огромными корзинами, наполненными вашими произведениями, и весь день распродавали книги, едва успевая отпускать одного покупателя за другим»7.

В то время в России «Крейцерова соната» была запрещена цензурой. Лишь после визита 13 апреля 1891 г. С.А.Толстой к Александру III было разрешено печатать повесть Толстого в составе его Сочинений. Впервые она была опубликована в XIII томе издания «Сочинения графа Л.Н.Толстого» под названием «Произведения последних годов» (Москва, 1891; на титульном листе стояла дата — 1890 г.). Разрешение печатать «Крейцерову сонату» в отдельных изданиях было дано в 1900 г.

Познакомился американский читатель в эти годы и с драматическими произведениями великого русского писателя. В 1890 г. в Чикаго вышла драма Толстого «Власть тьмы», в 1891-м в Бостоне — «Плоды просвещения». В 1899 г. в Нью-Йорке вышел роман «Воскресение», который вновь всколыхнул общественное мнение в Америке. Новое произведение Толстого рассматривалось в Соединенных Штатах как вклад не только в русскую, но и в мировую литературу. В этом же году появились трактаты: «Что такое искусство?» и «Царство божие внутри Вас».

Большим событием в культурной жизни Америки явился юбилейный вечер, посвященный семидесятилетию со дня рождения Толстого. Вечер состоялся 8 сентября 1898 г. в отеле Св.Дениса в Нью-Йорке. Это был первый юбилей русского писателя, который отмечался в Америке. Присутствовало около ста человек. Среди гостей были политические и общественные деятели. Активным организатором вечера и его участником был Эрнест Говард Кросби (1856—1907), писатель, юрист и политический деятель. Среди выступавших были английский писатель Израэл Зангвил, публицист Абрам Каган, посол США в Испании Стюарт Л.Вудфорд, редактор известного нью-йоркского журнала «Сеntury magazine», поэт Ричард Уотсон Гилдер и др. На вечере были зачитаны письма писателя У.Д.Хоуэллса, поэта и критика Эдмунда Кларенса Стэдмена, писателя Томаса Уэнтуорта Хиггинсона, редактора журнала «Outlook» и критика Гамильтона Райта Маби.

Примечательно, что выступавший на вечере посол США в Испании Стюарт Л.Вудфорт подчеркивал миротворческую деятельность Толстого: «Приятно отметить сегодня, в день рождения великого писателя, когда затухают отголоски недавних военных действий, что его лира, его слово и его творения звали к миру»8.

В своей речи Эдвард Кросби выступил против тех, кто принимает искусство Толстого и отвергает его образ жизни. «При внимательном обращении к этому человеку, — сказал он, — нельзя не признать, что его искусство и жизнь в значительной мере схожи. Нельзя брать одно без другого. Если бы не само искусство его жизни, мир никогда бы не познал искусства его книг»9.

В письме У.Д.Хоуэллса говорилось: «Сочинения Толстого,… на фоне которых все другое кажется ложным, это и есть цвет его любви к людям, выражение его стремления быть искренним с ними. <…> Я не могу отделить его эстетику от этики, ибо он сам воспринимает их едино. <…> Как учитель он современным языком проповедует мудрость, которой люди всегда руководствовались в миру; но как художник он обожествляет природу и характеры в мистических взлетах и падениях так, как это не делалось никогда прежде, и живописует жизнь с невиданной правдивостью и полнотой»10.

Первое десятилетие ХХ в. — это полное торжество славы Толстого в Соединенных Штатах. Его произведения постоянно выходят новыми изданиями. В 1902 г. в Нью-Йорке издается собрание сочинений Толстого в 22 томах. В 1904—1912 гг. новое собрание в 14 томах вышло в Бостоне и Нью-Йорке. Появление каждого произведения Толстого становилось событием в культурной жизни Америки. Ему были посвящены многочисленные статьи в периодической печати. Журналы пестрели громкими заголовками: «Значение Толстого для Америки», «Толстой и вторжение русской литературы», «Толстой — фигура мирового значения», «Толстой об искусстве и красоте», «Толстой о патриотизме», «Толстой о войне», «Граф Толстой о непротивлении и негритянском вопросе», «Отношение Толстого к женскому вопросу», «Толстой и царь», «Толстой и русская цензура», «Толстой и церковь».

Толстой привлек к себе внимание американских читателей не только как великий реалист, большой мастер в исследовании потаенных глубин души человека, но и как автор, поставивший в центре своих произведений множество актуальных вопросов современности.

Писатель получал из Америки множество писем. Одни корреспонденты выражали восхищение, другим необходим был его совет. Редакторы солидных журналов просили прислать хотя бы несколько рукописных строк.

С.М.Степняк-Кравчинский вспоминал: «Один известный американский журналист и художественный критик, с которым я как-то беседовал о Толстом, сказал, что ради удовольствия пожать руку этому замечательному русскому писателю, он был бы готов предпринять путешествие в Россию»11. И многие американцы действительно пересекали океан, чтобы увидеть и услышать великого человека. Среди американских гостей Толстого были политические и общественные деятели, писатели, журналисты, переводчики, священники.

Приведем неполный список американцев, в разное время посетивших писателя: Юджин Скайлер (1840—1890), переводчик и дипломат, (1868); Джордж Кеннан (1845—1924), журналист и путешественник, (1886); Томас Ван Несс (1859—1931), священник-унитарианец, (1888); Изабелла Хепгуд (1850—1928), переводчица, критик, журналист, (1888—1889); Томас Стивенс (1855—?), путешественник и журналист, (1890); Эндрю Уйат (1832—1918), посол США в России, (1894); Эрнест Кросби (1856—1907), писатель, юрист, политический деятель, (1894); Джейн Аддамс (1860—1935), деятельница суфражистского движения, пацифистка, в 1931 году лауреат Нобелевской премии мира, (1896); Джосая Флинт Виллард (1869—1907), писатель, (1896); Питер Маккуин (1865—1924), пастор, (1901); Уильям Дженнингс Брайян (1860—1925), лидер Демократической партии США, (1903); Келлог Дарленд (1881—1911), социолог и писатель, (1906); Герман Бернштейн (1876—1935), писатель, переводчик, журналист и дипломат, (1908); Генри Джордж-младший (1862—1916), журналист, законодатель и экономист, (1909).

Среди американских посетителей Толстого был журналист Джеймс Крилмен (1859—1915). Родился он в Монреале (Канада) в семье осмотрщика паровых котлов. В 1872 г. семья Крилменов переехала в США и поселилась в Нью-Йорке. Литературную деятельность Джеймс Крилмен начал в 1876 г. сотрудником газеты «New York Herald». 1876—1889 гг. — он корреспондент этой газеты и автор ее передовых статей. В 1890 г. Крилмен — редактор лондонского издания «New York Herald», а в 1891—1892 гг. — редактор парижского издания этой газеты и «New York Evening Telegram». В 1893 г. он становится редактором британского раздела журнала «Cosmopolitan Magazine». В 1894 г., во время войны между Японией и Китаем, Крилмен — военный корреспондент газеты «New York World», а во время греко-турецкой войны в 1897 г. — военный корреспондент «New York Journal». В 1898 г. он работает корреспондентом на Кубе во время войны США с Испанией, а в 1899 г. — военным корреспондентом на Филиппинах. С 1900 по 1906 г. Крилмен пишет передовые статьи для газеты «New York World», а с 1906 по 1910 г. исполняет должность помощника редактора журнала «Pearsons Magazine». B 1911—1912 гг. Крилмен назначается президентом городского Совета по обеспечению общественного порядка в Нью Йорке и членом Совета по образованию при городской администрации. С 1912 г. он — помощник редактора газеты «New York Evening Mail».

В начале XX в. в США было издано несколько книг Джеймса Крилмена: сборник его очерков «On the Great Highway» («На большом Пути») (1901), роман «Eagle blood» («Кровь орла») (1902), публицистические произведения «Why we love Lincoln» («Почему мы любим Линкольна») (1908) и «Diaz, Master of Mexico» («Диас, создатель Мексики») (1911).

За время своей бурной жизни репортера он встречался со многими знаменитыми людьми своего времени, брал у них интервью. Среди них: изобретатель Томас Эдисон; президенты США Теодор Рузвельт и Уильям Тафт; президент Мексики Порфирио Диас; папа римский Лев XIII; король Греции Георг I; канцлер Германии Бисмарк; исследователь Африки Генри Стенли; венгерский политический деятель Лайош Кошут.

К этим именам в 1891 г. добавилось всемирно известное российское имя — Лев Толстой. Это произошло следующим образом.

Будучи в 1891 г. в России, Крилмен получил от владельца газеты, в которой он работал, задание встретиться с Толстым. Из петербургской гостиницы «Европейская» он отправил писателю следующее письмо:

«14 марта 1891.

Граф Толстой,

Как редактор газеты “New York Herald” я приехал в Россию для изучения некоторых вопросов славянской расы. Цель моей длительной поездки из Парижа — встреча с Вами. Ваша социальная философия получила глубокий и широкий отклик и распространение в Америке. В связи с этим я хотел бы ближе познакомиться с Вами, как автором этой философии, и окружающей Вас средой. Могу ли я просить Вас принять меня.

Искренне Ваш

Джеймс Крилмен»12

На просьбу Крилмена по поручению Толстого ответила приглашением его дочь Татьяна Львовна.

11 марта (ст. стиля) 1891 г. Крилмен приехал в Ясную Поляну и пробыл в гостях у Толстого два дня. О приезде Крилмена Толстой упомянул в своем письме Л.Ф.Анненковой от 12 марта 1891 г.: «У нас вчера приехал американск[ий] издатель газеты большой, и я ужасно устал от него: надо говорить на языке, на к[отором] говоришь с трудом, а человек по взглядам своим вполне мирской, мало интересов для меня. А между тем оставить его одного, уйти, когда он ни с кем говорить не может, и приехал для этого — совестно»13.

О темах бесед Крилмена с Толстым можно судить по кратким записям, сохранившимся в бумагах писателя. В записной книжке Толстого, помеченной мартом 1891 г., рукою Крилмена вписано заглавие книги: «Hidrotaphia by sir Thomas Browne»14. Полное название книги Томаса Брауна (1605—1682), английского врача-гуманиста, — «Hydriotaphia. Urnburial, or a discourse of the sepulchral urns, lately found in Norfolk». London, 1658. («Гидриотафия. Погребение в урнах, или рассуждение о погребальных урнах, найденных недавно в Норфолке», Лондон, 1658). Можно предположить, что Джеймс Крилмен рассказал Толстому об этой книге, а затем, по просьбе писателя, заинтересовавшегося ею, вписал ее название в записную книжку хозяина.

В письме к Н.Н.Страхову15 от 25 марта 1891 г. Толстой сообщал о других беседах с Крилменом: «Еще б[ыл] у меня на днях американец, издатель Herolda Нью-Йоркского, и из разговора с ним да и из цитат, попадавшихся мне, я заинтересовался Thomas PaeneAge of reason”, и захотелось не только прочесть, но и приобрести»16.

Крилмен несомненно произвел яркое, хотя и не вполне положительное впечатление на Толстого.

13 марта 1891 г. Толстой записывал: «Нынче утром уехал Американец Creelman, от к[оторого] я очень устал. Поверхностный, умственно способный человек, республиканец, америк[анский] аристократ. Он приехал 3-го дня. И поглотил оба дня»17.

Приехав в Москву, из гостиницы «Славянский базар» Крилмен направил Толстому письмо с выражением благодарности за оказанный ему в Ясной Поляне прием:

«26 марта 1891 г.

Дорогой граф Толстой,

Позвольте мне еще раз поблагодарить Вас за наслаждение и духовную пользу, которые я получил от визита к Вам. Даже при нарочитой простоте Вашего окружения Вы вызываете чувство зависти <…> Позвольте мне напомнить Вам о Вашем обещании дать мне письмо к г-ну Диллону18. Передайте мое уважение и глубокую признательность графине и Вашим детям. Пусть как можно дольше они остаются около Вас.

Искренне Ваш. Джеймс Крилмен»19.

Толстой написал для Крилмена рекомендательное письмо к Эмилию Диллону. В этом письме, помеченном 23 марта 1891 г., он писал:

«Милостивый государь,

Записку эту передает вам г. Джемс Крильмэн, американец, редактор New York Herald. Я посоветовал ему повидать вас в С.-Петербурге, надеясь, что вы не откажете любезно сообщить ему сведения о некоторых интересующих его русских делах, а так же поможете ему, как иностранцу, среди петербургского общества, которое вы так хорошо знаете.

Искренне ваш

Л.Толстой»20.

Крилмен, человек, так разочаровавший Толстого и «поглотивший» у него целых два дня, оставил о своем посещении обширные воспоминания, которые вошли в его книгу очерков «On the Creat Highway». В этих воспоминаниях американский корреспондент дал подробный отчет о своем визите и о разговорах с русским писателем.

Отношение к браку и семье — в связи с только что появившейся «Крейцеровой сонатой», к буржуазной науке и современному «христианству», к яснополянским крестьянам и простому русскому народу вообще — все эти важные вопросы были предметом бесед.

В повествовании Крилмена, несмотря на его разногласия по некоторым вопросам с Толстым, видно величайшее уважение к русскому писателю, его образу жизни, взглядам.

Воспоминания Джеймса Крилмена «Аватара графа Толстого» и «Толстой и его народ» на русский язык переводятся впервые и приводятся по тексту издания: James CreelmanOn the Creat Highway”, Boston, 1901. (chapter VI — “The Avatar of Count Tolstoy”. P.120-140 and chapter VII — “Tolstoy and his People”. P.141-156).

 

В.А.Александров. ИМЛИ

 

 

Аватара21 графа Толстого

 

Во время моего расследования гонений на евреев в России по заданию газеты «New York Herald», когда я скрывал тайную цель своей миссии от трудолюбивой полиции императора, пришло письмо от Джеймса Гордона Беннета22, предписывающее мне найти графа Толстого и выяснить, действительно ли в «Крейцеровой сонате», этой удивительной книге, которая в ту пору привлекала внимание всего цивилизованного мира, отражены его взгляды на современное состояние брака.

После нескольких часов, проведенных в поезде из С.-Петербурга в Тулу и великолепной езды на тройке, в метель, я прибыл в Ясную Поляну, маленькую деревеньку в центре европейской России, где живет великий романист вместе со своей женой и детьми, среди простых крестьян.

Очень энергичное лицо. Массивный, покрытый морщинами лоб, серо-голубые глаза, способные видеть человека сразу изнутри и снаружи; могучий широкий нос, посаженный между скул; сострадательный рот; огромная седая борода; могучее тело, облаченное в грубую крестьянскую одежду, перетянутое в поясе крепким кожаным ремешком; ноги обуты в сапоги, сшитые смуглыми сильными руками владельца.

Таким предстал передо мной граф Толстой, бог русской литературы, когда я увидел его в почти пустом доме, где были написаны его величайшие романы.

Необычно было — тем более необычно для американского писателя, только что прибывшего из кипевших бурной деловой жизнью Лондона, Парижа и Нью-Йорка, — сидеть с великим художником слова в его доме, двери которого никогда не закрывались перед голодными или усталыми, где всегда был накрыт стол и хозяин называл каждого бродячего странника братом.

В ту ночь, лежа на маленькой железной кровати в комнате, заполненной книгами, я услышал, как часы пробили двенадцать, и меня бы не удивило, если бы они пробили тринадцать, — столь странным было все в этом удивительном месте.

За небольшим грубым столом, где были написаны «Война и мир» и «Анна Каренина», я провел немало времени с графом Толстым, оспаривая его решительную критику существующих форм брака. И я понял, почему супруг благородной любящей женщины с большой душой и отец тринадцати детей, написал этот ужасный протест против супружеской жизни, какой она состоялась в девятнадцатом столетии.

Когда пылкий граф женился около тридцати лет назад, его жена была просто ребенок. Именно эта молодая женщина — прекрасно воспитанная стройная красавица из хорошей семьи — в течение многих лет подавляла цинизм, таившийся в чернильнице романиста. Когда он писал «Войну и мир», она читала его рукопись страницу за страницей и умоляла его вычеркивать резкие и неприятные места с тем, чтобы юность и невинность могли бы разделить его прекрасные мысли, не заглядывая в отвратительные разверстые бездны. Ни у одного человека не было более счастливой жизни, ни один человек не был в большей степени обязан супружеской жизни, чем он. Если бы не влияние этой молодой женщины, страницы величайших его романов могли бы быть испорчены грубостью, от которой она убедила его отказаться.

Об этих вещах граф рассказывал с почти мальчишеской откровенностью. А между тем, так сложна человеческая природа и работа человеческого ума, что ни один писатель не придерживался столь крайних взглядов относительно влияния женщин на более высокую натуру мужчин. Когда я увидел этих двух людей, сидящих вместе, после тридцати лет неослабной любви и взаимопонимания, трудно было поверить, что я говорил с автором «Крейцеровой сонаты».

За десять лет до моего приезда в Ясную Поляну граф Толстой прочитал рассказ о казни группы офицеров, замышлявших освобождение крепостных крестьян при Николае I, и тогда ему мучительно сильно захотелось написать на этот сюжет роман, который потряс бы мир23.

«Но для того, чтобы взяться за это сочинение, я должен глубже постичь русскую речь, — сказал писатель жене. — Великие этические истины мира должно повторять новым языком в каждом новом поколении. Я пойду на дорогу, что проходит позади нашего дома, и побеседую со странниками, идущими к святым местам в Москву. Я буду записывать каждое слово, которое имеет для меня какое-то новое значение. Я должен научиться писать так, как говорят крестьяне. Я должен научиться думать так, как думают крестьяне».

И так граф вышел на проезжую дорогу и день за днем бродил по ней вместе с голодными странниками, изучая человеческую душу через язык человека. За физическими страданиями, под лохмотьями и грязью странников его зоркие глаза различали спокойное удовлетворение и ощущение счастья. «Почему, — постоянно спрашивал он графиню, возвращаясь с наступлением ночи, запыленным и прокаленным солнцем и ветром, — почему это так происходит: люди живут без денег и счастливы? Я не могу понять этого».

По мере того как недели складывались в месяцы, морщины на лбу романиста становились глубже, а глаза — грустнее.

«Нет, я не могу этого понять, — повторял он. — Эти крестьяне и странники счастливы, действительно счастливы. И это не обман. Они знают, для чего живут. А мы, у которых есть деньги и все, что может дать образование, лишены их покоя». После этого произошла а в а т а р а. Душа романиста и поэта умерла, а душа реформатора и пророка родилась.

«Религия, — понял он, — церковь, святая церковь дает им покой. Они не думают о голоде, наготе и отсутствии крова, поскольку утешены истинной верой. Одни мы живем без истинной веры. Вот почему мы не можем понять счастья странников. Мы растрачиваем себя на пустую роскошь».

Граф начал ходить в церковь. В течение многих дней подряд он молился перед святыми иконами. Иногда часами лежал на холодном полу, распростершись ниц. В посту, размышлениях и молитвах он искал царства небесного и жестоко подавлял свою великую натуру художника.

В это время царствование Александра II окончилось, залитое кровью, и на трон вступил его сын. Эпохе либерализма пришел конец. Во время коронования Александра III Толстой находился в соборе Кремля. Он слышал многочисленные присяги верности. Никогда еще столь ярко не проходила церемония коронации: новый император с поднятой рукой и горящими глазами торжественно повторял коронационные обеты. Толстой вернулся в свой московский дом глубоко опечаленным. Графиня не в состоянии была понять причину его нового беспокойства, а он был слишком погружен в свои мысли, чтобы дать какое-то объяснение. Великий свет зарождался в его душе. Наконец, граф открыл Библию и, найдя Нагорную проповедь, наткнулся на следующий отрывок: «А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно Престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше, да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого»24.

Клятва в огромном соборе, воздетые вверх руки, открытая Библия, монотонный голос облаченного в пышные ризы священника, воскурение фимиама, плывущего вверх среди старинных хоругвей, блеск малахита и золота — вся эта сцена запечатлелась у него в памяти. Блистательный аристократ русской литературы нашел стих в Новом Завете, и из земли восстал крестьянский пророк, вещающий в пустыне формальностей о том, что христианство девятнадцатого века отвергло Христа. В одно мгновение православная церковь перестала для него существовать.

«Церковь — ложный учитель, — сказал он графине. — Я видел своими глазами, как ее священники приводили к присяге на той самой Библии, которая запрещает клятвы. Я больше не верю церкви. Я должен читать Евангелия для себя».

Несколько строк далее Толстой прочитал вслух: «А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»25.

Это был момент душевного потрясения. Слова старой, хорошо знакомой Библии очаровывали. «Тогда для чего эти сотни тысяч солдат, носящих царскую форму, благославляемых церковью и обученных убивать своих собратьев? — воскликнул он. — Если дурно противиться злу, тогда несправедливо вооружать людей смертельным оружием и превращать мир в военный лагерь. Не клянись! Не противься злу! Как жестоко церковь скрывала от людей истинное учение Христа. Долой ее!»

День за днем Толстой изучал Новый Завет. И по мере того, как он читал его, убеждение, что слова Христа надо понимать буквально, становилось тверже. Он говорил графине, будто открыл какую-то новую книгу, и повторял ей снова и снова отрывки, которые, казалось, противоречат всей системе современного общества.

«Все эти обряды и священные таинства — просто насмешка над истинной религией, — сказал он. — Христианство есть просто любовь, но любовь не к одному человеку, а любовь ко всем людям без различия возраста, пола, родства или национальности. Любовь есть религия, а религия есть любовь».

Затем началась все ниспровергающая, роковая перемена в жизни графа. Его великолепный дом в Москве был закрыт, а сам он уехал в Ясную Поляну, чтобы поселиться рядом с простыми крестьянами. Деревенская резиденция графа вскоре стала подтверждением его новых убеждений. Ковры исчезли с полов, стены оголились, все предметы роскоши были убраны. Граф облачился в грубую одежду простого мужика и подпоясался кожаным ремешком. Сам ходил за плугом.

«У меня нет права просить других людей работать, а самому избегать ручного труда», — сказал он просто. Деревенский сапожник стал другом графа, и романист скоро начал тачать сапоги в своей маленькой мастерской. Он по-братски относился к крестьянам и поручил своим дочерям обучать их грамоте, чтобы внести в их жизнь свет. Труд и любовь стали его религией.

Много подобных рассказов я слышал, пока сидел с графиней Толстой и ее дочерьми, поглощая черный хлеб и кофе. Затем я спустился в маленькую темную комнатку, где граф занимался сапожным ремеслом. Толстой только что вернулся с длительной прогулки и стряхивал тающий снег с бороды и блузы. Подогнув одну ногу под себя и обхватив ее под коленом своими крепкими руками, он обратил ко мне свое серьезное лицо: я никогда не видел более искреннего выражения. Все в нем было просто и естественно — человек, вырвавшийся из плена условностей, назад к природе. Ученик графа — с профессорским видом, в очках, в крестьянской одежде, подпоясанный в талии, сидел на сапожницкой скамье и с почтением смотрел на своего учителя.

— «Крейцерова соната» — это протест против животного в человеке и обращение к учению Христа, — сказал граф, пронзая меня своими острыми светлыми глазами.

— Однако, — сказал я, — вы, конечно, не осмелитесь выставлять эту ужасную картину как типичный портрет мужчины и женщины наших дней?

Лицо Толстого резко оживилось.

— Почему же нет? — заговорил он, сцепляя и расцепляя свои большие пальцы. — Почему же нет? Разве это не жизнь? Разве это не правда?

— Нет, — отвечал я. — Я не могу сказать, что это так. В браке существует более чистая, благородная, духовная любовь, чем та, в которую вы заставляете поверить человечество. Вы судите о многих по немногим. Вы заставляете мужчин и женщин, соединенных вместе любовью, с ужасом уверовать в то, что в супружеской жизни должно быть что-то низкое и отвратительное.

— Вздор! Это так мы говорим самим себе, — сказал граф. — А самое ужасное то, что мы продолжаем этот полусознательный самообман. Мы угождаем своим низменным страстям и пытаемся убедить себя в том, что совершили какое-то высокое, бескорыстное дело. Почему не быть честным и не посмотреть на уродливые факты прямо? Мы приходим к супружеской жизни с багажом, который вполне показывает ложность нашей лицемерной убежденности в своей чистоте.

— Граф, — сказал я, — это обвинение нуждается в подкреплении фактами. Когда вы посмотрите на свою собственную супружескую жизнь, вам будет трудно доказать, что все развитие природы неправильно и что мужчины и женщины, которые соединяются вместе, не сознавая нечистоты мотивов своего поведения, не могут спокойно доверять своим внутренним порывам.

Толстой развязал пояс и заложил руки за голову.

— Здесь вы впадаете в ошибку тех, кто не желает видеть истины, потому что боится искреннего самоосуждения, — сказал он, и его ученик в очках решительно закивал головой. — У мужчины и женщины есть две природы — животная и духовная. Если мужчина обманывает себя верою в то, что чисто физическая страсть есть неотъемлемая часть его высшей натуры, он без сомнения будет продолжать удовлетворять ее в ущерб своему духовному росту. Вот почему я протестую против общераспространенных понятий о супружеской любви. Она слишком сильно связана с личным самоудовлетворением, слишком узка и себялюбива и слишком прямо направлена на животное удовольствие. Есть — не худо, но отвратительно делать еду всепоглощающим предметом мысли. Человек должен есть, чтобы утолять голод, но если он станет постоянно думать о еде, он превратится в обжору и зверя, поплатившись за это своею душою. Еда не подлежит ни похвале, ни осуждению; она — естественна.

— И вы хотите сказать, граф, что это результат вашего наблюдения, — что грубая страсть в браке обычно по ошибке принимается за любовь?

— Да. Это — основной источник супружеского несчастья — внезапного пробуждения и разочарования. Мы все лицемерим перед самими собой.

— Но я тоже повидал многое на свете, — упорствовал я, — и отрицаю факты, на которых основан ваш довод. Что бы вы сказали, если бы узнали, что я сам был влюблен без какой-либо плотской мысли?

— Я сказал бы, что вы спорите с самим собой, чтобы скрыть уродливую истину. А в глубине вашего существа таится животное.

— Но если животное находится в глубине, а не наверху, чем же это ущемляет чистую привязанность?

— Позвольте мне объяснить, — сказал граф, вставая. — Если вы возьмете в руки веревку, привязанную к верхушке столба и поставите своей целью только двигаться вокруг столба, вы не подымитесь по веревке. Эта веревка — ваша натура. Если вы сделаете животные страсти целью своей жизни, вы будете опускаться все ниже и ниже. Отвернитесь от плотского, бегите от него прочь — и веревка вас подымет, и тогда все прекрасное и нетленное в вас — истинная любовь, любовь, которая не знает эгоистичных притязаний, начнет свой полет.

— Тогда бы вы посоветовали мне никогда не жениться?

— Нет. Я никогда не дал бы вам такого совета. Если вы уверены, что действительно любите женщину, и любите ее целомудренно, женитесь на ней. Постарайтесь жить с ней как с сестрой. Не бойтесь, что род человеческий вымрет. Дети будут рождаться от такого брака, но любовь, на которой он основан, будет существовать независимо от плоти. Эту настоящую любовь не смогут поколебать никакие перемены, и такая любовь не повлечет за собой неприятного пробуждения.

Когда Толстой кончил говорить, я прочитал ему отрывок из «Принцессы» Теннисона: «В умственном и физическом отношении женщина отличается от мужчины. Если бы мы сделали ее похожей на мужчину, исчезла бы нежная любовь. Она драгоценна не тем, что соединяет подобное с подобным; она влечет друг к другу различное. Со временем же сходство растет. Он становится нежнее, морально совершеннее, но не теряет силы борца, способной сотрясать мироздание. Она расширяет свой умственный кругозор, не замыкается в заботах о детях и не теряет детского начала в этой широте, и так до тех пор, пока она не соединит себя с мужчиной, как превосходная музыка с прекрасными стихами. И так они роднятся друг с другом с течением времен, взаимно пополняя свои силы, сея семена бытия и собирая его урожай, уважая себя и друг друга, при различии своих натур сходные именно так, как сходны любящие друг друга. Вот тогда к людям возвращается пышный рай, тогда начинается брачный пир, целомудренный и спокойный. Вот тогда дает ростки высшее в роде человеческом»26.

— Да, — сказал граф, когда я кончил читать, — хорошая картина; но Теннисон был рифмоплетом. Я не терплю таких поэтов. Если человек нашел слово, которое точно выражает его мысль, и изменяет его ради рифмы, он пустомеля. Хотя верю, что мужчина и женщина, соединенные узами чистой любви, составляют совершенное существо.

— В вашем обвинении мотивов, влекущих к супружеской жизни в наше время, — сказал я, — вы совершенно забыли о желании иметь детей. Не является ли материнское и отцовское чувство в некотором роде желанием бессмертия — стремлением возродить себя за могилой — чтобы снова жить в своих детях со всеми исправленными ошибками? Не является ли это обоюдное стремление тела и души безупречно чистым?

Граф начал ходить по сапожной мастерской и, говоря, размахивал длинными руками.

— Это естественно, — сказал он, — это похоже на голод. Ни хорошо, ни плохо.

— Но разве это не духовно? Не является ли любовь детей к куклам первым слабым пробуждением души навстречу этому чувству?

— Нет. Во-первых, его нет у мальчиков, хотя несомненно, что желание иметь детей часто очень сильно развито в умах целомудренных девушек. Как я уже сказал, это вполне естественно, как желание спать или есть.

— Граф, вы говорите о бескорыстии как об отличительной черте чистой любви. Не является ли брачный союз бескорыстным? Не является ли он в действительности началом жизни, в которой один живет для другого, в которой каждый отказывается от личных желаний ради другого?

Толстой вдруг засмеялся и положил свою большую руку мне на плечо.

— Как вы можете задавать такие вопросы? — спросил он. — Брак есть самый худший вид эгоизма, ибо он двойственен. Нет эгоизма, подобного семейному эгоизму. В своем эгоизме муж и жена забывают о любви к остальному миру. Истинная любовь есть связующая сила духа, которая соединяет весь род человеческий воедино. Эту силу я называю Богом. Бог есть любовь. Именно это Христос хотел сказать миру, но церковники вложили другие слова в его уста. Конечно, я знаю, что они говорят, будто я назвал брак ошибкой. Все это вздор. Он ошибка, когда муж и жена не могут увидеть в голой страсти эгоизм, врага духовного роста человека. С мирской точки зрения брак большое благо. Супружеская жизнь — самая экономная. Мужчина остается дома вместо того, чтобы где-то пьянствовать. Помню, до того, как я женился, мне постоянно были нужны деньги, как бы ни велик был мой доход. В первый же месяц моей семейной жизни я обнаружил, что у меня больше денег, чем нужно.

— Граф Толстой, — сказал я, — как вы определяете, что при жизни душа отделена от тела? У человека есть способности высшей природы, которые могут исчезать. Доктора объясняют это тем, что определенная часть мозга бывает больна. Если после смерти вскрыть череп, то они смогут показать вам пораженную ткань.

— Неправда! Неправда! Неправда!» — с жаром возразил Толстой. Я задел его больное место. — Вера в докторов стала верхом предрассудка. Это идол нашего века. Прежде поклонялись чудотворным иконам, а теперь — докторам. Кто проверит их слова? Никто. Люди только делают вид, что смотрят фактам в лицо, но на самом деле они не делают этого.

— Но если я ударю вас и вы потеряете сознание, что станет с душой без тела?

— Вы точно так же могли бы спросить меня, где моя душа, когда тело спит. Душа — это всего лишь сознание и любовь. Это личность, а не индивидуальность. Индивидуальное преходяще, личностное вечно. Сознание мною бытия и моя любовь к собрату — это субстанция, тело же есть только тень. Если чего-то нет в тени, то этого нет и в сущности. Душа связана с телом только в этом. Если человека парализует с головы до ног, а сознание у него останется, он живой. Если он может моргать, значит он может и общаться с другими людьми. Если бы этот человек был королем и к нему привели на суд человека, он мог бы движением века сказать, заслуживает тот жизни или смерти. Душа здесь цела, даже если тело почти мертво.

 — Считаете ли вы, что христианский мир отверг Христа?

— Истинного Христа — да. Но люди становятся лучше, и в конце концов христианская идея равенства будет управлять миром.

— Но некоторые заповеди Христа, если их придерживаться буквально, едва ли могут быть применены в наших современных общественных условиях. Предположим, Христу захотелось, чтобы вы посадили за стол рядом с вашей женой и дочерьми падшую женщину.

— Почему бы нет? — спросил граф. — Эта женщина в моих глазах такая же, как моя жена и дочери, она просто несчастная.

— Но вы не посадили бы ее за свой стол?

— Конечно, посадил бы.

— Какое вы имеете право позволять невинности и чистоте прикасаться к пороку? Какое вы имеете право дозволять своей плоти и крови подвергаться опасности разврата?

— Современные христиане считают, что человеческая природа порочна, — сказал граф, — но китайцы верят, что человеческая природа добра. В этом смысле я китаец. Если добро и зло поставить рядом, добро обязательно возьмет верх. Это всеобщий закон.

А минуту спустя рука этого гиганта легла на шею его золотоволосого маленького сына27, незаметно проскользнувшего в комнату. С философией на этот день было покончено.

 

Толстой и его народ

 

Не знаю, как это случилось, но на следующий день рано утром я шагал по снегу в мужицких валенках со старшей дочерью Толстого28. Несколько минут мы пробивались сквозь метель под свист ветра, пока не достигли самой деревни Ясная Поляна — двойного ряда крытых соломой изб, расположенных на унылой равнине. Молодая графиня с изяществом лани обходила чудовищные сугробы. Каждый крестьянин снимал перед ней шапку и бормотал благословение.

Мы зашли в избу; негромкий хор голосов приветствовал нас. Перед нами была та Россия, ради которой Толстой отказался от привилегий титула и богатства. Глухонемой, косматый, угрюмый мужик, бывший крепостной, сидел за столом и ел черный хлеб. Двое полуголых розовощеких ребятишек с озорными лицами жались к нему. При виде дочери Толстого черные глаза крестьянина заблестели от радости, а выражение лица смягчилось. Его жена и дочь ткали себе одежды. Они встали и поклонились.

Лекарство для малютки. Малыш проглотил его с жадностью. Ягненок, вбежав, заблеял у ног графини и лизнул ее руку. Взрослая овца находилась в избе.

Мы сидели в мрачной избе и выслушивали радости и горести семьи. Овца окотилась неудачно, и дела были плохи. Не сходит ли графиня взглянуть на лошадь, что они купили за тридцать пять рублей и не выскажет ли своего мнения? Мы вошли в загон, расположенный позади избы, и графиня осмотрела зубы и ноги лошади, высказала свое мнение, дала совет.

Потом сквозь жестокую метель мы отправились к большой избе, где размещалась школа. Она была переполнена лохматыми мальчиками и девочками, которые распевали на все лады буквы русского алфавита, в то время как смуглый молодой человек, явно смущенный нашим присутствием, пытался заставить замолчать хихикающих учеников, отчаянно «пронизывая» их «гневным взглядом». Молодая графиня одно время была их учительницей, и в ее присутствии испугать их было невозможно. А она шла от одного ученика к другому, просматривая их каракули, поглаживая их по головам и одобряя хорошие работы. Эта школа существовала при поддержке графа, и его две дочери учили здесь до тех пор, пока власти не запретили это из опасения, как бы графини не заложили либеральных идей в умы детей.

Когда мы шли обратно по безлюдной улице, нас пригласили зайти еще в одну избу. Слепая седая женщина и ее две толстые, но хорошенькие дочки в грубо вышитых крестьянских одеждах сидели за своими прялками. Пришло письмо от родственника. Не прочтет ли его им графиня? Конечно, прочтет. Очаровательная девушка, с еще сверкающим на подоле и валенках снегом, села между ними и начала читать корявые каракули, кивая головой то одному, то другому, когда речь шла о разных членах семьи.

Все было так просто, так подлинно. Она сидела там, как крестьянка среди крестьянок, разделяя горести, трудности и смешное в их жизни.

Я увидел Россию Толстого.

Когда мы вернулись обратно, граф пригласил меня с собой на прогулку. Метель постепенно улеглась, и снежинки легко кружились в воздухе. Отдаленный звон бубенчиков разносился по застывшим равнинам.

Когда Толстой выходил на свою ежедневную прогулку, он одевался, как простой крестьянин, и трудно было поверить, что косматый колосс, так легко шагающий рядом со мною по глубокому снегу, был высшим жрецом русской литературы.

— Вы, корреспонденты газет, дурное племя, — сказал он.

Это была правда, я ничего не ответил. И граф тут же забыл об этом предмете.

— У вас в Америке есть полковник Ингерсолл29, — сказал он, когда мы проходили через небольшой березняк. — Это развязный болтун, сказавший несколько глупых слов. Он доказывает, что Нагорная проповедь Христа теряет практический смысл в применении к нашему индустриальному времени. Мне очень хочется написать книгу о поверхностных учениях этого человека. Он невежда. Рассуждает так, словно индустриализм есть закон, а не продукт человеческой деятельности, который может быть изменен. Истина состоит в том, что вся система принуждения порочна. Всякий враг человеческой свободы опирается на нее. Никого нельзя принуждать делать что-либо против воли. В своей новой книге я хочу привести слова Томаса Джефферсона30 о том, что минимум правительства есть лучшее правительство31. Он мог бы пойти еще дальше и сказать, что отсутствие правительства — еще лучше.

— Отсюда следует социализм.

— Я знаю.

— Вы увидите, что Томас Джефферсон плохой защитник аргументов социализма.

— А вы не верите в социализм? — спросил граф.

— Нет. Американская идея состоит в том, чтобы возложить как можно больше ответственности на личность и развивать именно личность, вместо того, чтобы растворять ее в массе общества. Американцы в целом убеждены, что когда вы пытаетесь уравнивать людей, вы уравниваете их вниз по наклонной, а не вверх. Но американцы также считают, что общество должно, по конституции, располагать в определенной степени полномочным правительством, чтобы сдерживать жестокость и беззаконие.

— Беззаконие? Да почему же вообще должны существовать какие-то законы?

 — Потому что без них нельзя следить за выполнением контрактов или охранять права личности.

— А почему контракты должны выполняться? Если человек не хочет делать чего-то, почему его должны принуждать делать это?

— В противном случае невозможно будет реализовать огромные человеческие начинания, — ответил я.

— Но почему же эти великие предприятия должны быть поддерживаемы силой?

— Потому что — даже если взглянуть на вещи с вашей точки зрения — железные дороги, мосты, корабли и телеграфы соединяют людей и приближают день, когда весь мир станет одной большой семьей.

Граф молча шагал по снегу.

— В этом что-то есть. Все, что доносит до нас мысли других людей, хорошо.

— Без печатного станка я не мог бы узнать в Нью-Йорке, в шести тысячах миль отсюда, о вашем учении.

— Правда, но человечество потеряло истинный путь, и было бы лучше вернуться назад и найти правильный путь жизни — путь любви, — чем строить мосты. Без человеческого рабства не могли бы быть построены египетские пирамиды. И что из этого? Мы можем обойтись без пирамид, но не можем обойтись без свободы человека. Я видел ужасную вещь в Туле. Я поехал туда взглянуть на сына своего друга сапожника, он работает там подмастерьем, причем я узнал, что он трудится каждый день с шести утра до двенадцати ночи. Сапоги полезны, но лучше ходить босым, чем губить мальчишек. Если бы мы могли владеть огромными предприятиями, о которых вы говорите, не нарушая закона любви, пусть они существуют, в противном случае — пусть они прекратят существование. Лучше жить так, как живут здесь крестьяне, и следовать по стопам Христа, чем воздвигать огромные системы материального богатства за счет духовной жизни.

— Слыхали ли вы когда-нибудь об ирландском солдате, который настаивал на том, что единственный человек в полку, который идет в ногу, это он сам? — спросил я.

Граф пересекал опасную часть дороги. Он остановился и поднял руку.

— Моя мысль совсем не в этом, — сказал он. — Я возражаю против попытки людей убедить самих себя, что их эгоистичная и безнравственная жизнь основана на учении Христа. Христа нельзя понять по какому-либо отдельному отрывку из его учения. Дух его высказываний в целом — вот что осуждает наша цивилизация. Христос был бы изгоем среди христиан девятнадцатого столетия.

Когда мы шли по большой дороге, мимо нас пронеслись великолепные сани, и аристократической внешности господин, в богатой пелерине из соболей с бриллиантовой брошью, сверкавшей в шарфе, поднял свою меховую шапку и приветствовал Толстого с видом явного глубокого уважения.

— Благослови тебя Господь, брат, — сказал граф просто.

В скором времени на дороге появились два дряхлых старика в выцветших тулупах и грязных валенках; они держали друг друга за руку. Это были странники, направлявшиеся к святым храмам Москвы, усталые и жалкие. Они остановились в нескольких шагах перед нами и, крестясь, сняли шапки и поприветствовали графа как собрата крестьянина.

— Благослови вас Господь, братья, — сказал Толстой, обнажая голову. Затем он взял их за руку и повел назад к своему дому, а я шел медленно следом, мысленно сравнивая великих людей, с которыми я встречался в столицах мира, с этим могучим духом, который мог прийти на помощь несчастному, жалкому роду человеческому…

Я был свидетелем многих сцен на больших дорогах мира, но никогда не видел более проникновенно-прекрасного зрелища, чем это возвращение домой.

Мы принялись за простой обед из овощей, накрытый на длинном столе, покоившемся на некрашенных деревянных подставках. Комната была большая, голая, без картин и ковров. Только рояль напоминал о роскоши. Голодные странники сели между дочерьми Толстого. Передо мной положили кусок мяса. Граф сказал про него: «Этот труп», — и я отодвинул его прочь.

— Так вы не едите мяса?»

— Нет, — сказал граф. — Неразумно убивать невинных животных, когда мы вполне можем прожить овощами. Это ненужная жестокость.

— Но вы рубите деревья, — сказал я. — А дерево живое. Оно дышит листьями, пьет корнями, у него есть кровь — сок, текущий по жилам, и кожа из коры. Мы знаем по плющу и чувствительным растениям, что растения могут даже думать. Откуда вам известно, что вы не причиняете более ужасную боль, когда рубите дерево топором?

Граф вздохнул и отвернулся.

— Может быть, это и так, — сказал он, — но я знаю, что овца менее чувствительна, чем человек, блоха менее чувствительна, чем овца, а дерево менее чувствительно, чем блоха. Я должен располагать свои действия пропорционально. Необходимо рубить дерево, но не обязательно убивать овцу.

После обеда, когда зажгли лампы в комнате, где кормились и славили Бога многие странники, мы собрались за круглым столом, где жена и дочери Толстого вязали теплые платки для крестьянок, а его трехлетний сынишка танцевал русский танец после того, как его отец решительно отказался играть с ним в «свои соседи». По одну сторону стола сидела графиня Толстая, величественная и красивая, по другую — граф; крупные черты его лица в тусклом свете казались отлитыми из бронзы. Снаружи метель раскачивала верхушки деревьев и наметала снег к избам. На лестнице скулила собака со сломанной лапой.

Именно тогда я услышал от графини о ее намерении получить аудиенцию у Александра III. Она надеялась смягчить суровость жестокой цензуры, оттолкнувшей ее мужа от художественного творчества. После я узнал, что ее обращение к императору было напрасным. Она просила его смягчить строгость цензоров, которые в своем слепом стремлении вытравить либерализм уничтожали все, что было великолепного и жизненного в сочинениях ее мужа. Графиня напомнила своему монарху, что Екатерина Великая прославила свое имя тем, что окружила себя великими писателями своего времени, вместо того чтобы отчуждать их от Двора32. Александр слушал красноречивую женщину, которая приехала из скромной Ясной Поляны, сильную в правоте своего дела и верившую, что ее просьба должна встретить великодушный отклик. Она забыла, что дух прогресса был погребен в могиле Александра II и что влияние Победоносцева33, духовно ограниченного обер-прокурора Святейшего Синода, на ум его преемника разрушило всю надежду на реформы. Император выслушал ее доводы, как слушал искренние просьбы Лорис-Меликова34 о конституционном правительстве, и решительно отказал в снисхождении. Не будет преувеличением сказать, что неудача, постигшая Толстого при издании последнего большого романа35, который он задумал, явилась следствием непреклонной позиции царя.

Обвиняющие Толстого в его слишком ревностном следовании догматам христианства должны познакомиться с окружающей его обстановкой, и тогда они смогут понять, как он пришел к своему теперешнему миропониманию. Он честный и здравомыслящий человек. Даже в самые горькие периоды своей суровой жизни он выглядел счастливым человеком. Не знакомый с этими фактами может сомневаться в том, что как бы ошибочен ни был его путь, он разбудил в мыслящем народе России понимание социальной, экономической и политической несправедливости, и его аскетическая жизнь была выражением постоянного протеста. Я рассказал историю его единения с православной церковью и отхода от нее, но это не все. Есть еще детали, которые должны помочь объяснить жизнь этого необыкновенного человека.

Когда мы разговаривали в этот вечер с Толстым, он сказал мне, что никогда не откажется от мысли, что физический труд есть долг, возложенный на каждого человека, и что он должен продолжать до своего последнего дня пахать в поле, тачать сапоги, что бы ни говорило «общество». Он проиллюстрировал свою теорию труда цитатой из Тимофея Михайловича Бондарева, русского крестьянина, запрещенная книга которого стала известна миру благодаря стараниям графа36: «Собери со всего света сокровища и отдай их за дитя, а оно не будет твоим, а как было чужое, так чужим тебе и останется. Чье же оно? Да той матери, которая его родила. Также и мужик: и он тоже может отказаться от хлебной работы, купить деньгами один фунт хлеба; а он как был чужой, так и будет чужим. Чей же он? Да того, кто его работал. Потому что как Богом положено: жене не должно прикрываться деньгами или какими-либо изворотами от рождения детей, так и муж должен для себя, и для жены, и для детей своими руками работать хлеб, а не прикрываться деньгами или другими изворотами, несмотря ни на какое достоинство».

Вот в этом и заключался секрет жизни Толстого — в любви и труде. Он писал четыре часа каждый день, но помимо этого еще занимался и физическим трудом. Он выходил работать среди угнетенных крестьян не только для того, чтобы проповедовать святость труда, но и для того, чтобы разделить с ними чувства удовлетворения и собственного достоинства от создания благ своими руками. Представьте себе Шекспира, Гете, Данте, Гюго или Теккерея, увлеченных таким делом на закате своей жизни!

Сквозь дымку лет, прошедших после моей поездки в Ясную Поляну, я оглядываюсь назад и вижу Толстого, читающего завещание Бондарева, как-будто оно было его собственным: «И похоронить меня прикажу я сыну своему не на кладбище, а на той земле, где мои руки хлеб работали, и, четверти на две не досыпавши песком или глиною, досыпь ее плодородною землею, а оставшуюся землю свези домой так чисто, чтобы и знаку не было, где гроб покоится, и таким же порядком продолжай на ней всякий год хлеб сеять. А со временем перейдет эта земля в другие руки и так же будут люди на моем гробе сеять хлеб до скончания века.

[Вот тут-то и сбудется речение: “да снидем в гроб, как пшеница созрелая, или как стог гумна вовремя связанный” (Иов 5.26)37.]

Этот мой памятник будет дороже ваших миллионных памятников, и о такой от века неслыханной новости будут люди пересказывать род родам до скончания века; да и многие из земледельцев сделают то же самое. А может статься, и из вас, именитых людей, кто-либо пожелает и прикажет похоронить себя на той земле, где люди хлеб сеют».

Местность вокруг Ясной Поляны суровая и пустынная. Мало что напоминает крестьянам о внешнем мире, кроме визитов посланников императорского правительства в поисках рекрутов для армии. Из поколения в поколение они живут, удаленные от изменчивых влияний современной цивилизации. Немногие из них понимают Толстого. Они знают, что он большой писатель, еще они слышали, будто император приказал ему жить в деревне, потому что он был защитником простого народа и не любил и осуждал аристократию. Но едва ли, мне кажется, они знают, с какой нежностью и состраданием он смотрит на них. И все же странники, которых кормят за его столом и которым дают приют под его крышей, разносят во все концы империи рассказы о доброте Толстого, а деревенский сапожник, который работает с ним бок о бок, говорит, что хотя граф и шьет плохие сапоги, он заставляет молодых людей гордиться тем, что они труженики.

После того, как был написан этот очерк, православная церковь официально отлучила графа Толстого38. Православное христианство отвергло человека, который пытался буквально следовать по стопам Христа. И все же, когда воинственные ханжи, которые вычеркнули его имя из списка христиан, превратятся в прах в забытых всеми могилах, пример и учение Льва Толстого пребудут живо в своем влиянии на мир.

 

* * *

В 1903 г. Джеймс Крилмен вновь посетил Толстого. О своем предстоящем визите он сообщил из Берлина в письме от 23 июня. В нем Крилмен писал:

«Дорогой граф!

Несколько лет уже прошло с тех пор, как я посетил вас в Ясной Поляне в качестве издателя39 «New York Herald». Теперь я еду в Россию как представитель газеты «World». Я бы желал вновь побывать у вас, если мне дозволено по-прежнему считать себя одним из паломников Ясной Поляны.

«Воскресение»40 произвело сильное и прекрасное впечатление в Америке, так как ваше мастерство столь же проникновенно и глубоко, как ваше учение. Мы все надеемся, что вы дадите миру новое грандиозное поучение в новом романе.

Завтра утром я выезжаю в Петербург, а вслед затем хочу направиться в Ясную Поляну.

Буду бесконечно признателен, если вы пришлете мне на адрес «Hotel de lEurope» в С.-Петербурге разрешение посетить вас.

С наилучшими пожеланиями и искреннейшими приветствиями графине, позвольте мне заверить вас в своей преданности,

Джеймс Крилмен»41.

Письмо осталось без ответа. Тем не менее Джеймс Крилмен прибыл в Ясную Поляну и гостил у Толстого 24 и 25 июня. С.А.Толстая писала по поводу его приезда: «Сейчас приехал американец корреспондент и стало неловко жить на свете с сознанием, что всякое наше слово и движение будет описано и напечатано…»42 Софья Андреевна была, безусловно, права, однако прав был и Крилмен, прибывший в Ясную Поляну для того, чтобы рассказать американским читателям о своих новых беседах с Толстым. Эти беседы были напечатаны в газете «New York World» 9 августа 1903 г.43.

В статье Крилмен отметил изменения во внешнем виде Толстого, произошедшие после их встречи в 1891 г. «Суровое выражение, которое я наблюдал на лице мастера двенадцать лет тому назад, — писал Крилмен, — теперь исчезло. Глаза больше не загораются внезапным огнем, брови не сдвигаются сердито, предвещая вспышку гнева, — его лицо излучает спокойствие»44.

Во время беседы с Толстым речь шла как о самом писателе, так и об Америке.

« — Если я верю, что во мне есть искра божия, значит, я являюсь частью божества и знаю свое назначение в мироздании, сознаю свой долг перед всеми другими людьми. Если же я верю, что я — просто животное, я и жить буду, как животное, заботясь только о себе. Став истинным христианином, человек обретает такую центральную точку, откуда ему ясно все видно. <…> Америка нуждается в великой вере. Истина сделает ваш народ свободным. Когда американцы перестанут считать целью жизни удовольствие, им не нужно будет столько денег. Ваши рабочие никогда не одержат победу в борьбе с капиталом при помощи рабочих союзов. На стороне капитала всегда будут правительство и армия»45.

Толстой поражал многих своих собеседников неожиданным ходом своих мыслей.

« — Гордиться своей страной дурно. А вот стыдится за свою страну — это хорошо. По-моему, американцы постоянно гордятся своей страной.

— А почему бы им не гордится? Как-никак, это страна, основанная на принципе равноправия.

— Это страна, поглощенная погоней за деньгами, — отметил Толстой»46.

После мучительного духовного кризиса Толстой в 1891 г. отказался от авторского гонорара за сочинения, написанные им после 1880 г., — случай уникальный в мировой практике. Писатель предоставил всем желающим печатать свои сочинения безвозмездно. Поэтому вопрос, заданный Крилменом, не был для Толстого новым.

« — Правда, что вы отказываетесь брать деньги за свои книги?

— Правда.

— Почему?

— Потому что я считаю, что ни один человек не обладает правом собственности.

— Но разве есть у вас моральное право лишать жену и детей дохода от вашего литературного труда?

Он снова повернулся ко мне и сказал с нетерпеливым жестом:

— Мне уже надоело объяснять всему свету, почему я так поступаю. Это религиозный принцип47.

Много внимания было уделено в американской печати отлучению писателя от церкви48, и во время беседы с Толстым Крилмен не мог удержаться от интересующего его вопроса.

«— Как подействовало на вас отлучение от церкви?

— Да никак. Я не придаю этому значения. Церковь давным-давно отреклась от христианства, как же ей было не отречься от христианина?49»

Однако настоящей сенсацией беседы Джеймса Крилмена с Толстым, напечатанной в газете «World», явились слова Толстого о грядущем упадке Америки. Автор «Войны и мира» вещал: «Америка утратила свою молодость <...> У нее седеют волосы, выпадают зубы, наступает старческое одряхление. Вольтер сказал, что Франция загнила прежде, чем созрела, но что же тогда следует сказать о стране, чьи идеалы не пережили и одного поколения людей? Ваши эмерсоны, гаррисоны и уитьеры канули в прошлое. Ваша страна плодит одних только толстосумов. В годы до и после Гражданской войны духовная жизнь вашего народа расцветала и приносила плоды. Теперь же вы — жалкие материалисты»50.

Интервью Крилмена перепечатали многие газеты. Броские названия привлекали внимание: «Русский философ оплакивает падение американской морали», «Наша молодость прошла», «Наши идеалы пришли в упадок». В Ясную Поляну полетели письма американских корреспондентов. «Милостивый государь! — писал один из таких корреспондентов. — Я только что прочел отчет о вашей беседе с мистером Крилменом, представителем газеты “New York World”. Больше всего меня поразило ваше утверждение, что Соединенные Штаты отошли от своих идеалов. В значительной степени это — увы! — чистая правда! Тем не менее большинство нашего народа по-прежнему хранит верность идеалам Америки, и настанет день, когда это большинство отвергнет действия тех, кто увел нацию с правильного пути.

Прошу вас верить, что у вас много поклонников и сторонников в нашей стране. Имя Толстого для нас родное. Ваши произведения переживут вас»51.

Другой корреспондент сообщал: «Вы правы, милостивый государь, мы созрели преждевременно и теперь клонимся к упадку. Мы живем в разгуле богатства и роскоши и умрем от порочных излишеств»52.

В этом вихре откликов и суждений Крилмен не оставался совершенно бесстрастным. Он не во всем был согласен с Толстым. Но в одном из последних писем к великому художнику он говорил: «Я всегда буду считать вас величайшим из правдивейших людей»53.

 

1 The Forum. New York, 1890. Vol.10, №3. P.264.

2 Литературное наследство, М., 1965. Т.75. Кн.1. С.338

3 Tyler M.F. Tolstoy’s Novels // New Englender and Yale Review. New Haven, 1887. Vol.X, March. P.195.

4 Литературное наследство. М., 1965. Т.75. Кн.1. С.347.

5 Там же. С.347.

6 Houghton Ross C. Count Lyof Tolstoi // Methodist Review. New York, 1889. Vol.5. P.380.

7 Литературное наследство. М., 1965. Т.75. Кн.1. С.340.

8 In Honor of Tolstoy. A Dinner in Celebration of the Seventieth Birthday of the Russian Novelist and Reformer// The Critic. New York. Vol. XXXIII, old series, 1898. October. № 856. P.287.

9 Ibid. P.284.

10 Ibid. Р.288.

11 «Литературное наследство». М., 1965.Т.75. Кн.1. С.546.

12 Рукописный отдел Государственного музея Л.Н.Толстого. По-русски публикуется впервые.

13 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. В 90 т. М.;Л., 1928—1958. Т.65. С.267.

Леонила Фоминична Анненкова (1844—1914) — жена курского помещика и юриста Анненкова Константина Никаноровича (1842—1910), знакомая Толстого.

14 Там же. Т.52. С.376.

15 Николай Николаевич Страхов (1828—1896) — литературный критик и философ-идеалист, близкий друг Толстого

16 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т.65. С.276.

Томас Пейн (1737—1809) — политический и общественный деятель США и Великобритании. Его книга «Age of reason» («Век разума» — англ.), впервые изданная одновременно в США и Англии в 1794 г. выдержала много изданий. В 1891 г. она была издана в Нью-Йорке двумя издательствами.

В Яснополянской библиотеке Л.Н.Толстого книга Т.Пейна «Век разума» не числится.

17 Там же. Т.52. С.19.

18 Эмилий Диллон (1855—1933) — английский ученый-ориенталист, журналист и переводчик. Впервые приехал в Россию в1878 г. Окончил Харьковский университет, где в 1883 г. защитил диссертацию по сравнительному языкознанию и стал профессором (1883—1887). С конца 1880-х гг. специальный корреспондент лондонской газеты «Daily Telegraf». В 1890—1891 гг. переводил на английский язык сочинения Толстого — «Крейцерову сонату», «Семейное счастье», «Плоды просвещения» и др. Уехал на родину после 1915 г.

19 Рукописный отдел Государственного музея Л.Н.Толстого. По-русски публикуется впервые.

20 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т.65. С.271.

21 От древнеиндийского avatāra — «нисхождение», что означает нисхождение божества на землю, его воплощение в смертное существо ради «спасения мира», восстановления «закона» и «добродетели».

22 Беннет Джеймс Гордон (1841—1918) — владелец газеты «New York Herald».

23 Речь идет о романе «Декабристы», над которым Толстой работал в 1878—1879 гг., не завершив работу. В то время В.В.Стасов предоставил Толстому копию с собственноручной записки Николая I о церемониале казни декабристов.

24 Мф.5, 34-37.

25 Мф.5, 39.

26 Цитата из поэмы Теннисона (1809—1892) «Принцесса» (1847) дается в подстрочном переводе.

27 Иван (Ванечка) Толстой (1888—1895) — младший сын Л.Н.Толстого.

28 Татьяна Львовна Толстая (1864—1950).

29 Роберт Грин Ингерсолл (1833—1899) — американский политический деятель, юрист, оратор, агностик. Автор двух статей (1890) о Толстом — «Толстой и ”Крейцерова соната”» и «Христианство и любовь женщины. Полковник Ингерсолл о графе Толстом».

30 Томас Джефферсон (1748—1826) — американский государственный деятель, президент США (1801—1809). В Рукописном отделе Государственного музея Л.Н.Толстого хранится, сделанная рукою Толстого в 1891 г., запись легенды о человеке, черпавшем из моря воду. В конце приписка «Инд[ейская] сказка (из Джефферсона)». Впоследствии отрывки из сочинений Джефферсона Толстой включал в свои книги: «Круг чтения» (1904—1908), «На каждый день» (1906—1910), «Путь жизни» (1910).

31 Вероятно, эту цитату Толстой хотел включить в свой трактат «Царство божие внутри вас» (1890—1893).

32 Подробнее об этом см.: Толстая С.А. Дневники. М., 1978. Т.1. С.168-177.

33 Константин Петрович Победоносцев (1827—1907) — русский государственный деятель. В 1880—1905 гг. — обер-прокурор Синода. Автор текста «Определения Святейшего Синода… о графе Льве Толстом». Победоносцев послужил Толстому прототипом Топорова в романе «Воскресение».

34 Михаил Тариэлович Лорис-Меликов (1825—1888) — русский государственный деятель, в молодости участвовал в военных действиях против Шамиля, член Государственного Совета. 1880—1881 гг. — министр внутренних дел. Один из героев повести Толстого «Хаджи-Мурат».

35 Речь идет о романе «Воскресение» (1889—1899). Под словом «неудача» Крилмен имеет в виду значительные купюры, сделанные цензурой при публикации этого романа в журнале «Нива», а также в отдельном издании 1900 г.

36 Тимофей Михайлович Бондарев (1820—1898) — крестьянин-сектант, в 1867 г. сослан за свои убеждения в село Иудино Бейской волости Минусинского уезда Енисейской губернии, где открыл школу и учил детей в течение тридцати лет. В ссылке написал трактат «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца». Толстой был знаком с этим сочинением и высоко его ценил. Бондарева он считал не только своим единомышленником, но и «учителем». Толстой посвятил Бондареву две статьи: предисловие к сочинению Бондарева, озаглавленное «Трудолюбие, или Торжество земледельца» (1886) и «О Т.М.Бондареве» (1895 г.) для «Критикобиографического словаря русскихъ писателей и ученых» С.А.Венгерова. В 1888 г. трактат Бондарева в сокращенном виде и свое предисловие Толстому удалось напечатать в газете «Русское дело». В 1890 г. сочинение Бондарева, по рекомендации Толстого, было издано во Франции. В том же году эта книга была переведена в Америке с французского. В России трактат в полном виде увидел свет лишь в 1906 г. Толстой поддерживал переписку с Бондаревым в продолжении тринадцати лет.

37 Пропущено Крилменом в тексте воспоминаний.

38 Отлучение Толстого от церкви было решением Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 г. Опубликовано в «Церковных Ведомостях при Святейшем Правительствующем Синоде» 24 февраля 1901 г.

39 Неточность перевода: Крилмен был не издателем, а редактором газеты «New York Herald».

40 Роман «Воскресение» до 1903 г., времени второго визита Дж.Крилмена в Ясную Поляну, выходил в Америке более десяти раз.

41 Литературное наследство. М., 1965. Т.75. Кн.1. С.429.

42 Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 1959. С.126.

43 По-русски полностью интервью под названием «Лев Толстой беседует с Америкой» опубл. В.Я.Лакшиным в журнале «Иностранная литература» (1978. №8. С.230-236). Цитаты ниже приводятся по этому изданию.

44 Лев Толстой беседует с Америкой. С.232.

45 Там же. С.234.

46 Там же. С.235.

47 Там же.

48 См.: Count Tolstoi’s excommunication //The Outlook. New York, 1901. Vol.67. P.841-842; The Decree of Leo Tolstoi’s excommunication // Current literature. New York, 1901. Vol.31. P.232; Countess Tolstoi’s Protest // Public Opinion. New York, 1901. Vol.30. P.498.

49 Лев Толстой беседует с Америкой. С.235.

50 Там же. С.232.

51 Литературное наследство. М., 1965. Т.75. Кн.1. С.432.

52 Там же. С.433.

53 Там же. С.434.

 

Публикация, послесловие, перевод с английского и примечания В.А.Александрова

Лев Толстой. Ясная Поляна. 5 декабря 1903. Фото А.Л.Толстой

Лев Толстой. Ясная Поляна. 5 декабря 1903. Фото А.Л.Толстой

Титульный лист книги Дж.Крилмена «On the Great Highway». Бостон, 1901

Титульный лист книги Дж.Крилмена «On the Great Highway». Бостон, 1901

Лев Толстой. Рисунок с портрета работы И.Е.Репина 1887 г. (вилы и лопата дорисованы в американском издании). Опубликован в журнале «The Review of Reviews American edition». New York, 1892. February. Vol.5. № 25. Р.40

Лев Толстой. Рисунок с портрета работы И.Е.Репина 1887 г. (вилы и лопата дорисованы в американском издании). Опубликован в журнале «The Review of Reviews American edition». New York, 1892. February. Vol.5. № 25. Р.40

Фронтиспис и титульный лист романа Л.Н.Толстого «Анна Каренина» (Лондон; Нью-Йорк, 1896)

Фронтиспис и титульный лист романа Л.Н.Толстого «Анна Каренина» (Лондон; Нью-Йорк, 1896)

Фронтиспис и титульный лист американского издания романа Л.Н.Толстого «Воскресение». 1900

Фронтиспис и титульный лист американского издания романа Л.Н.Толстого «Воскресение». 1900

Фронтиспис и титульный лист первого американского издания повести Л.Н.Толстого «Хаджи-Мурат». 1912

Фронтиспис и титульный лист первого американского издания повести Л.Н.Толстого «Хаджи-Мурат». 1912

Джеймс Крилмен. Нью-Йорк. 1905

Джеймс Крилмен. Нью-Йорк. 1905

Папа Пий Х, Лев Толстой (1892), император Николай II. Иллюстрация из книги У.Брайяна «Under Other Flags» («Под чужими флагами». Лондон, 1904)

Папа Пий Х, Лев Толстой (1892), император Николай II. Иллюстрация из книги У.Брайяна «Under Other Flags» («Под чужими флагами». Лондон, 1904)

Лев Толстой с У.Брайяном-старшим (справа) и У.Брайяном-младшим (слева). Слева — переводчик Т.Суслов, справа — секретарь-стенограф М.Флин. Ясная Поляна. 5 декабря 1903. Фото А.Л.Толстой

Лев Толстой с У.Брайяном-старшим (справа) и У.Брайяном-младшим (слева). Слева — переводчик Т.Суслов, справа — секретарь-стенограф М.Флин. Ясная Поляна. 5 декабря 1903. Фото А.Л.Толстой

Лев Толстой и Генри Джордж-младший. 5 июня 1909. Фото Мура. Опубликовано в журнале «The World’s Work». New York. 1902. Vol.41

Лев Толстой и Генри Джордж-младший. 5 июня 1909. Фото Мура. Опубликовано в журнале «The World’s Work». New York. 1902. Vol.41

Лев Толстой. Гравюра Р.Брайдена. Опубликована в журнале «The Critic». New York, 1902. Vol.41

Лев Толстой. Гравюра Р.Брайдена. Опубликована в журнале «The Critic». New York, 1902. Vol.41

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru