Подробные сведения о последних днях Константина Николаевича Батюшкова

«Не дай мне Бог сойти с ума». Но насколько страшнее это несчастье, худшее, чем «посох и сума», когда оно надвигается как неизбежная, непредотвратимая катастрофа, сознаваемая самим обреченным. Такова была судьба замечательного поэта Константина Николаевича Батюшкова. «С рождения я имел на душе черное пятно, которое росло с летами и чуть было не зачернило всю душу, — писал Батюшков в 1816 г. В.А.Жуковскому. — Бог и рассудок спасли. Надолго ли? не знаю!» А в более раннем письме 1809 г. он почти безошибочно предсказал срок своего заболевания: «Если я проживу еще десять лет, то сойду с ума».

В 1821 г. его настигла неизлечимая психическая болезнь.

Трагизм судьбы Батюшкова не только в переходе в помраченный мир, страшный для всякого человека. Сумасшествие прервало его писательский путь как раз в тот момент, когда, по его собственному признанию, «от безделок» он собирался перейти к «чему-нибудь» поважнее.

Признаки болезни, начавшиеся еще в России, обострились в Италии, где Батюшков служил при дипломатической миссии сначала в Неаполе, а затем и в Риме. В 1822 г., получив отпуск, он возвратился в Петербург. В мае 1822 г. по распоряжению Нессельроде Батюшкову был выдан паспорт для проезда по России в Таврическую и Кавказскую губернии, и он провел зиму в Симферополе. Жизнь в Крыму не принесла желаемых результатов, и поэта перевезли в Петербург. Здесь на время ему стало лучше, но скоро безумие усилилось. Батюшков подал прошение царю о разрешении «немедленно удалиться в монастырь на Белоозеро или в Соловецкий» и постричься в монахи. В середине 1824 г. по распоряжению Александра I больного увезли за границу, в Зонненштейн, где находилось знаменитое в Европе лечебное заведение для душевнобольных Maison de Santé доктора Пиница. Неподалеку, чтобы заботиться о больном, поселилась его старшая сестра Александра Николаевна. Здесь Батюшков оставался четыре года, но лечение не дало никаких результатов. В первой половине 1828 г. он вернулся в Россию. Поэта сопровождал немецкий врач Дитрих, оставивший записку «О душевной болезни надворного советника и кавалера двора господина Константина Батюшкова», а также дневник, в котором изо дня в день описывал состояние больного за все время, пока (до начала 1830 г.) находился при нем.

Поселили Батюшкова в Москве в специально нанятом доме в Грузинах, в котором была устроена Эолова арфа, — думали, что звуки ее будут успокаивать поэта. Сестра покинула его осенью 1828 г., через несколько месяцев ее настигло то же несчастье, что и брата.

В феврале 1830 г. Батюшков заболел воспалением легких. Болезнь протекала долго и тяжело. В доме умирающего была отслужена всенощная, на которую среди других друзей пришел Пушкин. Он пытался заговорить с безумным поэтом, но тот не узнал своего ученика.

Одновременно с «высочайшим повелением» об отправке Батюшкова на лечение Александр I распорядился отсрочить его долги и учредить опеку над расстроенным имуществом поэта. 18 августа 1825 г. Вологодская дворянская опека определила опекуном над имениями Павла Алексеевича Шипилова, мужа сестры Батюшкова Елизаветы Николаевны, в то время надворного советника, директора училищ Вологодской губернии. Первые пять лет Шипилов удовлетворял требованиям опеки. Он сумел освободить имущество поэта от многочисленных долгов. В 1829 г. Шипилов был переведен на должность директора 2-й Санкт-Петербургской гимназии и уехал из Вологды (позже он стал директором Гатчинского института, возвратился в Вологду лишь в 1847 г., выйдя в отставку). 11 января 1833 г. Шипилов подал прошение об освобождении его от занимаемой им должности опекуна, и 18 января указом Вологодского губернского правления новым опекуном назначен Григорий Абрамович Гревенц, сын умершей в 1808 г. сестры поэта Анны Николаевны.

Появление в жизни Батюшкова лейтенанта флота в отставке Гревенца определило некоторые изменения в судьбе и болезни поэта, и изменения к лучшему. В марте 1833 г. Батюшков был перевезен в Вологду, вместе с ним переехал и опекун с семейством. Для переезда был снят дом на перекрестке улиц Малая Благовещенская и Гостинодворская, в котором поэт поселился в угловой комнате на втором этаже, окна которого выходили на Кремль и Архиерейское подворье. Гревенц выхлопотал увольнение Батюшкова со службы, на которой тот числился до 1833 г., и пенсион, равный жалованью, т.е. две тысячи рублей, которые поступили в ведение опекуна. В том же году книгоиздатель А.Ф.Смирдин обратился к родственникам поэта с просьбой о разрешении переиздать сочинения Батюшкова. Гревенц заключил с ним контракт на восемь тысяч рублей. За время жизни со знаменитым дядей племянник дослужился до статского советника и занял место председателя Вологодской конторы уделов, став влиятельным в Вологде человеком.

Как бы то ни было, последние 22 года Батюшков прожил с семьей Гревенца. В 1833 г. вместе с поэтом в Вологду приехал его компаньон, некий штаб-ротмистр Львов. Обязанности компаньона сводились, видимо, к тому, что он везде был рядом с больным. С середины 1840-х гг. компаньон, как и доктор, исчезли из отчетов Гревенца, составляемых для опеки. Лето Батюшков проводил в пригородной деревне Авдотьино, где Гревенц оборудовал для него небольшой домик.

27 июня 1855 г. у Батюшкова внезапно началась тифозная горячка. 7 июля он умер. Поэта похоронили в Спасо-Прилуцком монастыре; в последний путь его провожали епископ Вологодский и Устюгский Феогност, городское духовенство и многие вологжане.

Г.А.Гревенц вскоре после смерти Батюшкова уехал из Вологды в Петербург. Первый опекун поэта, П.А.Шипилов, умер спустя полгода. В его усадьбе, в пригородном селе Маклакове, осталась богатая библиотека поэта и его архив. Архив сохранился, библиотека же пропала, вероятно, была растащена.

18 декабря 1856 г. произошел раздел имения покойного между родственниками. Оно было разделено на 3 части между сестрой поэта Варварой Николаевной Соколовой и двумя его племянниками Григорием Абрамовичем Гревенцем и Леонидом Павловичем Шипиловым.

О последнем периоде трагической жизни поэта сохранилось не так много свидетельств. Публикуемые «Подробные сведения о последних днях Константина Николаевича Батюшкова» (Ф.63. Оп.1. Ед.хр.17) составлены директором Вологодской гимназии А.С.Власовым в ответ на запрос не установленного нами лица. К «Подробным сведениям» приложено письмо с обращением «Милостивый государь Алексей Ефремович».

Милостивый государь Алексей Ефремович,

При всем моем желании я не мог ранее выполнить Вашего поручения, потому что семейство Гревениц, в котором жил и скончался Батюшков, только в первых числах октября возвратилось в Вологду. Другой источник сведений о Батюшкове — живший при нем в продолжение 12 лет компаньон — оказался весьма недостаточным: не все владеют талантом наблюдать. Немногие сведения, которые честь имею при сем Вам представить, имеют совершенную достоверность; для убеждения себя в этом я читал мои заметки гг. Гревениц, отцу и сыну. Портфель, содержащая 6 рисунков, также работы Батюшкова.

Что касается до переписки его с литературными друзьями, то ее у Гревениц не имеется; я ни словом не упомянул о семейной переписке, потому что читал у Гр. Абр. Гревениц письмо Помпея Николаевича Батюшкова, в котором он просит о доставлении ему писем и других бумаг покойного его брата для князя Петра Андреевича, что, конечно, будет исполнено.

Примите, милостивый государь, выражение истинного моего почтения и совершенной преданности, с которыми имею честь быть

Ваш покорный слуга

А.Власов

7 октября 1855 года

Вологда

Подробные сведения о последних днях Константина Николаевича Батюшкова

1. В 1832 году К.Н.Батюшков был перевезен из Москвы в Вологду, к родному племяннику его cт[атскому] cов[етнику] Григорию Абрамовичу Гревеницу. В Москве Батюшкова держали в совершенном удалении от людей, в одиночестве; здесь же он жил в семействе. В первые годы его здесь пребывания душевная болезнь его обнаруживалась сильными припадками бешенства, и его должно было удерживать, чтобы он не нанес вреда себе или другим; но впоследствии постоянная заботливость, с которою предупреждали и исполняли все его желания, деликатное с ним обращение (что он в особенности любил) имели благодетельное влияние на его нервную систему; припадки стали делаться с ним реже и он сделался спокойнее. Эта перемена в его моральном состоянии воспоследовала около 1840 года.

Окруженный родным семейством, оказывавшим ему, как старшему в роде, всевозможные угождения, Батюшков проводил жизнь без всякой задуманной цели, ни к чему не стремился, находясь в тихом помешательстве, которое началось в нем удалением от общества и в это время проявлялось в расположении его к уединению; он весьма редко выходил их своей комнаты и не любил, чтобы к нему входили. Впрочем по большей части он обедал, а иногда проводил и вечера, со своим племянником, его женою и детями, их которых одних любил, а к другим показывал совершенную ненависть, и эти чувства в нем быстро изменялись: так, старшую дочь Григория Абрамовича, когда она была девицею, он почти обожал и возненавидел, как только она вышла замуж. Если бывали в доме гости, то он весьма редко являлся в зале; явившись же в собрание, употреблял всю энергию своего характера, чтобы сохранить приличие в обращении, и умел щеголять теми утонченными и остроумными манерами, которые составляли принадлежность образованного общества в конце прошлого столетия. Разговор его отличался решительными, резкими суждениями и по большей части сарказмом. Когда он бывал болен, то вместе с упадком его физических сил возвращалась к нему его раздражительность, и тогда он становился очень зол, так что должно было предпринимать в отношении к нему меры предосторожности.

Вообще говоря, он жил теми идеями и понятиями, которые вынес из сознательных годов своей жизни, и далее их не шел, ничего не заимствуя от современности, которой для него как будто не существовало. В течение этого долгого промежутка времени только один случай сблизил его с настоящим: он полюбил маленького сына Григория Абрамовича, Модеста, которого называл маленьким своим другом и любил проводить с ним время. В 1849 году малютка умер на шестом году своей жизни и был горько оплакан Константином Николаевичем, который сам избрал место для его могилы в Прилуцком монастыре, сочинил для него памятник и завещал, чтобы его похоронили подле внука.

2. Константин Николаевич очень много читал; любимыми его авторами были: Карамзин, Жуковский и Гнедич; о своих сочинениях сам он никогда не вспоминал, но с видимым удовольствием слушал, когда их декламировали. Одно время он очень много занимался рисованием, к которому имел большую способность. Содержание его рисунков состояло из цветов, плодов, птиц, животных, а иногда пейзажи. Картины его по содержанию и исполнению представляли что-то странное, даже иногда ребяческое; он выполнял их всеми возможными способами — вырезывал фигуры птиц и животных из бумаги и, раскрасив, наклеивал их на цветной фон, давал предметам совершенно неестественный колорит и пестрил свои акварели золотою и серебряною бумагой. Для лучшего характеризования его живописи при сем прилагается несколько рисунков¹.

3. Из светлого периода своей жизни Батюшков сохранил в своей памяти сильное удивление и высокое почитание талантов Наполеона I; он всегда с восторгом говорил об этом завоевателе нашего века. Переворот, случившийся во Франции в 1848 году, не остановил на себе его внимания; но с самого начала Восточного вопроса² он с энергией следил в русских и иностранных газетах за ходом военных действий; так что в последнее время своей жизни он исключительно занимался чтением журналов, сличал статьи одного с статьями другого, делал в них заметки, писал из них извлечения, справлялся с географическими картами, и всем этим занимался, показывая то убеждение, что ему свыше вменено в непременную обязанность разрешить этот трудный вопрос и произнести решительный приговор.

4. Батюшков довольно часто вспоминал о прежних своих друзьях и знакомых: о Карамзине говорил всегда с уважением и почтением, также о князе Вяземском, — с дружеским расположением о Гнедиче и — с бранью о Жуковском. Чаще всех вспоминал Тургенева. В памяти его сохранились имена гр[афа] С.С.Уварова³, Каподистрио⁴, которого называл освободителем Греции, своих старых наставников, учителя Ив.Ив.Сирякова⁵ и содержателя пансиона Жакино, у которого он жил. С особенным удовольствием говорил о семействе Карамзина, в дочь которого Катерину Николаевну⁶ был влюблен, и о доме Алексея Николаевича Оленина⁷, в котором чуть ли он не был влюблен в гувернантку; вообще же он ненавидел прекрасный пол, делая по сему предмету немногие исключения в пользу некоторых своих родственниц (хотя он не признавал никакого родства); так, например, он уважал жену Григ.Абрам., Лизавету Петровну, которая одна умела его уговорить и заставить себе повиноваться.

5. Батюшков во время пребывания своего в Вологде ни с кем особенно не сближался, стесняясь появлением каждого незнакомого ему лица, а иногда по нескольким дням убегал даже встречи с домашними.

6 и 7. Несколько времени до сразившей его болезни он был очень спокоен духом, даже весел и чувствовал себя как нельзя лучше. Но он заболел тифом, продолжавшимся две недели, от которого, впрочем, стал оправляться и наконец, по отзыву пользовавшего его врача, был вне всякой опасности. За три дня до своей смерти он просил даже племянника своего прочесть все политические новости. Но вдруг пульс у Константина Николаевича упал, начались сильные страдания, которые унялись только за несколько часов до его смерти; он умер в совершенной памяти и только в самые последние минуты был в забытьи. При этом замечательно то, что родственники его, не видавшие никогда, чтобы он носил на себе крест, на умершем нашли два креста, один весьма старинный, а другой — собственной его работы.

8. В 1852 году Батюшков написал, по просьбе своей племянницы, для ее альбома, на голубом, золотообрезном листочке следующее стихотворение:

Подражание Горацию.

Я памятник воздвиг огромный и чудесный
Прославя Вас в стихах: не знает смерти он!
Как образ милы ваш и добры и прелесты
(И в том порукою Наш Друг Наполеон)
Не знаю смерти я, и все мои творенья
От тлена убежав в печати будут жить
Не аполон, но я, кую сей цепи звнья
В которую могу Вселенну заключить
Так, первой я дерзнул в забавном руском слоге
О добродетелях Елизы говорить.
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину Царям громам возгласить.
Царицы царствуйте и Ты Императрица!
Не царствуйте Цари: я сам на Пинде Царь!
Венера мне сестра и ты моя сестрица
А Кесарь мой Святой Косарь.

Констан Батюшков.

(Соблюдена орфография подлинника, писанного по линейкам, проведенным карандашом.)

На простом полулисте бумаги Батюшков написал карандашом перевод этих стихов на французский язык. Вот он:

J’ai construi un monument immense et merveilleux en Vous célébrant en vers: Ce monument ne connaitra pas la déstruction, ainsi que Votre image, charmante, bonne, et enchanteresse Notre ami Napoleon est le garant de cette vérité. Je ne connais pas la mort: mes poésies échapperont au ravage des siècles et revivront imprimés avec nouvelle gloire. Apolon est nul, moi même je forge les anneaux de cette chaine poétique, dans laquelle je puis emprisonner le monde. Oui, moi le premier j’ai eu la hardiesse de parler des vertus d’Elise. Dans la simplicité de mon coeur j’ai parlé de Dieu et j’ai annoncé la vérité aux Souverains par la voix du tonnerre. Regnes belles Souverains et Vous, grande Impératrice! Moi je suis le Souverain du Parnase. Venus est ma soeur, Vous êtes ma soeur, et Vous êtes César! Vous êtes mon très Saint Coutelas.

24 апреля того же года на Крылова басню «Крестьяне и река» Константин Николаевич сделал следующее замечание:

Половину Добра несет вода по реке в водопол. Как спасти Его? или Ее? т.е. местоимение употребить правильно женское или мужское относительно к половине, или прямо к добру. Как по-русски?

La moitié du bien des cultivateurs est entrainée par la rivière débordée. Comment la sauver où le sauver — faut-il dire La — où Le?

9. У Григория Абрамовича есть весьма похожий портрет Константина Николаевича, писанный масляными красками в 1851 году. Оставшееся после него имение, 500 душ, должно быть разделено между родной его сестрой, Варварой Николаевной Соколовой и двумя племянниками его Леонидом Павловичем Шипиловым и Григорием Абрамовичем Гревеницем. От Павла Алексеевича Шипилова нельзя ничего узнать, потому что он очень дряхл, ничего не слышит и недавно слег в постель, так что едва ли оправится. Между тем в его руках находится библиотека покойного Батюшкова, которая могла бы пролить новый свет на его литературную деятельность и вообще образ его мыслей, потому что во многих книгах есть собственноручные его заметки.

Некоторые черты из жизни Батюшкова в Вологде.

Когда Батюшкова привезли в Вологду, он до того был дик и расстроен нервами, что не мог видеть ни свечки, ни зеркала, не позволял переменять на себе белье и не выносил присутствие женского полу.

Лето Батюшков, обыкновенно, проводил в деревне; если погода была хороша, то он целый день уединенно гулял по лесам; во время прогулок, по его просьбе, за ним издали следовал слуга.

Константин Николаевич очень любил родного племянника своего Николая Аркадьевича Соколова и с особенным видом доверенности рассказывал ему, что он уже много раз собирался ехать за границу, и между прочим в Париж; но никак не может выехать из Вологды. «Возьму, — говорит, — почтовых лошадей, сяду в экипаж и отправлюсь; проеду верст 50 или 100, а в это время дорога-то подо мной и поворотится — смотрю, меня прямо, никуда не сворачивая, и привезут в Вологду. Вот так и не могу отсюда вырваться!»

От Константина Николаевича скрывали смерть сестры его, бывшей в супружестве с Павлом Алексеевичем Шипиловым; однако ж он узнал, что она умерла, и спросил: «Где ее похоронили?» Ему отвечали, что она погребена в Духовом монастыре. «Ну да, — заметил он, — ей в Прилуках не с кем было бы говорить по-французски».

Я уже выше сказал, что Батюшков не любил общества; но если являлся, то делал над собою всевозможное усилие, чтобы привести в совершенный порядок и мысли свои, и туалет. Лет за шесть до его смерти были гости, по случаю дня его именин, и между прочими сестра его Шипилова с мужем, которого он терпеть не мог. Константин Николаевич, спустившись из своей комнаты, долго прохаживался по залу, несколько раз охорашивался перед зеркалом, как бы приготовлялся войти в гостиную, наконец вошел и с особенным тщанием раскланялся с Шипиловыми. За обедом он был весьма разговорчив, особенно с сестрою, припоминал разных прежних их знакомых и между прочим спросил, помнит ли она N.N.?

— Как же, братец, помню.

— Не правда ли, что он был очень неприятной наружности?

— Да, братец.

— Глуп, отвратителен и гадок?

— Совершенная правда.

— Словом сказать, совершенный урод и телом и душою.

— Должно сознаться, что это справедливо.

— Ну, признайтесь же, сестрица, что все же его можно было почесть за Аполлона, сравнив с Вашим мужем.

Раз случилось, что Батюшков неистовствовал целую неделю, кричал, шумел (в таких случаях голос его был громок и страшен), дрался, наконец ослабел и слег в постель, выведя из терпения всех домашних. Григорий Абрамович пришел его уговаривать, но больной вскочил с кровати и бросился на него; случилось, что близко их никого не было, и племянник один должен был бороться с дядею. Наконец на крик пришли люди и помогли уложить последнего в постель. При этом случае Батюшков сломал своему племяннику мизинец левой руки, и когда тот чрез несколько времени ему об этом сказал, то он очень равнодушно отвечал: «Ну что за важность — сломал мизинец, я сам не раз под пулями стоял».

В течение первых двенадцати лет, из проведенных Батюшковым в Вологде, у него был компаньон, сопровождавший его повсюду; раз в праздничный день во время обедни они проходили мимо церкви; Батюшков изъявил желание войти в храм; компаньон его согласился на это, присовокупив, что он должен вести себя там как следует и ничего не говорить. «Хорошо, хорошо, — отвечал Константин Николаевич, — будьте покойны, я ничего не сделаю; мне только хочется взглянуть, как они там молятся мне». Войдя в церковь, Батюшков встал на место и чрез несколько секунд надел шляпу на голову; его провожатый принужден был увести его из церкви. Впрочем, в последние годы идея его о том, что он бог, не была уже в нем заметна, как и все идеи его помешательства. Григорий Абрамович убежден, что если бы сначала за ним был хороший присмотр, то Батюшков совершенно исцелился бы от своего помешательства, так редко оно возвращалось к нему в последние годы его жизни.

¹ Рисунки К.Н.Батюшкова периода болезни в РГАЛИ отсутствуют.

² Имеются в виду события Крымской войны 1853—1855 гг.

³ Сергей Семенович Уваров (1786—1855) — граф, президент Академии наук (с 1818 г.), министр народного просвещения (с 1834 г.), председатель Главного управления цензуры; один из основателей литературного общества «Арзамас».

⁴ Иоанн (Иван Антонович) Каподистриа (1776—1831) — почетный член «Арзамаса». В 1816—1822 гг. возглавлял Коллегию иностранных дел. В 1822 г. покинул Россию. С 1827 г. был Президентом освобожденной Греции.

⁵ Иван Иванович Сиряков — литератор, переводчик, преподаватель русского языка известного в свое время пансиона О.П.Жакино.

⁶ Екатерина Николаевна Мещерская (урожд. Карамзина; 1806—1867) — княгиня, жена полковника гвардии П.И.Мещерского с 1828 г.

⁷ Алексей Николаевич Оленин (1764—1843) — президент Академии художеств (с 1817 г.), директор Публичной библиотеки (с 1811 г.), археолог, историк, член Государственного Совета.

Публикация Т.Л.Латыповой