Г.М.Бонгард-Левин

Кто вправе увенчивать?

Приношу благодарность Шведской Академии за предоставленную возможность в феврале — марте 2001 года ознакомиться с архивными материалами Нобелевского Комитета, связанными с И.А.Буниным, Д.С.Мережковским и И.С.Шмелевым — номинантами на Нобелевскую премию. Благодарю также сотрудников Нобелевской библиотеки за помощь в работе.

«…В нашем положении теперь — получить премию — обеспечить себя для большой литературной работы. Это — соблазн»¹, — признавался И.С.Шмелев своему другу, религиозному философу и публицисту И.А.Ильину, имея в виду Нобелевскую — самую престижную и самую значительную по вознаграждению — международную премию.

Судя по письмам писателя к Ильину, Нобелевский «соблазн» появился у него в 1931 году, но чтобы понять все перипетии этой насыщенной волнениями, надеждами и разочарованиями истории, обратимся к событиям парижской литературной жизни, происходившим десятилетием ранее.

Впервые мысль о выдвижении на Нобелевскую премию по литературе русского писателя-эмигранта зародилась в 1922 году в среде самих же писателей, живших тогда во Франции. В газете «Слово» от 17 июля 1922 года Марк Алданов, отвечая на вопрос анкеты — Кто сейчас является наиболее крупным писателем зарубежной России, писал: «Знаменитейшими из русских писателей бесспорно являются в настоящее время Бунин, Куприн и Мережковский. Думаю, что их совместная кандидатура должна быть нами выставлена на соискание ближайшей Нобелевской премии. Присуждение им последней было бы понято и как знак уважения Европы к изгнанной русской литературе»². Эту идею поддержали и известные французские писатели. Вскоре газета опубликовала письма Ромена Роллана и Клода Фаррера к Бунину, в которых давалась высокая оценка творчества русского писателя³, а также статью французского литератора Андре Лихтенберже «Современные русские писатели». «Возвращаясь к мысли, которую я давно уже развивал в “Виктуар”, — писал А. Лихтенберже, — “Фигаро” требовала недавно, чтобы следующая Нобелевская премия была присуждена Дмитрию Мережковскому, Ивану Бунину, Александру Куприну и другим русским писателям, которые в момент, когда политическая и социальная буря так жестоко потрясает их страну, столь блестяще свидетельствуют о бессмертии русского гения. Трудно найти иную форму следования благородной цели создателя премии Нобеля, как это присуждение ее русским писателям. Это воздаяние по заслугам людям, поддерживающим на подобающем месте свою национальную культуру в момент, когда их родина изнемогает от разлива варварства, — в то же время послужило бы к чести Шведской Академии»⁴.

Вскоре Алданов обратился к Ромену Роллану с предложением выдвинуть на Нобелевскую премию совместно Бунина, Куприна и Мережковского⁵. Но француз-ский писатель был поклонником таланта М.Горького и потому считал его главным кандидатом на премию; кроме того, он, видимо, не разделял мнения Алданова о заслугах Мережковского перед русской словесностью⁶ и, существенно изменив алдановскую «триаду», 3 января 1923 года направил в Нобелевский Комитет Шведской Академии письмо, рекомендуя присудить премию по литературе за 1923 год совместно Горькому, Бунину и Бальмонту⁷.

Выдвигая этих писателей вместе, Р.Роллан исходил не только из профессиональных достоинств своих протеже, но и подчеркивал сам факт их эмиграции из России. Однако Горький, как известно, уехав за рубеж в октябре 1921 года, затем вернулся в Россию. Бунин и Бальмонт, покинув Россию соответственно в январе и июне 1920 года, оставались во Франции до конца своих дней.

Алданов же от идеи совместного выдвижения Бунина, Мережковского и Куприна не отступал и в письме к Бунину 10 апреля 1923 года, то есть уже после выдвижения Р.Ролланом Горького, Бунина и Бальмонта, настаивал на своем⁸.

Заметим, впрочем, что Алданов, затевая Нобелевский «русский проект», никак не учитывал того важного обстоятельства, что Мережковский хотел получить премию один и не желал делить ее с Буниным, отношения с которым были более чем прохладными. Бунин же, как отмечает Ольга Сорокина, «считал ниже своего достоинства объединяться с Мережковским и Куприным»⁹.

Между тем из письма академика М.И.Ростовцева (1870–1952), в это время профессора древней истории в Висконсинском университете (Мэдисон, США), к известному норвежскому слависту Улафу Броку (1867–1961) мы узнаем об обращении к Ростовцеву Бунина с просьбой выдвинуть его кандидатуру на Нобелевскую премию¹⁰. Ростовцев был настроен против Горького и вначале поддерживал проект Алданова (Бунин-Мережковский-Куприн), но Нобелевскому Комитету тем не менее предложил рассмотреть только одного кандидата на премию по литературе — Бунина¹¹.

Нобелевский Комитет, рассмотрев выдвижение Р.Роллана: Горький-Бунин-Бальмонт, пришел к заключению о необходимости более подробно ознакомиться не только с творчеством кандидатов, но и выяснить политическую позицию Горького и роль Бунина и Бальмонта в русской эмигрантской литературе¹². Таким образом, в 1923 году никто из русских писателей Нобелевскую премию по литературе не получил, и после острых дискуссий по двум главным претендентам — Т.Харди (Англия) и У.Б.Йетсу (Ирландия) — она была присуждена ирландскому писателю.

Но попытки добиться успеха предпринимались и в последующие годы. В сентябре 1926 года Алданов, обращаясь к Бунину, писал: «Думаю, что у русских писателей, то есть у Вас, Мережковского и — увы — у Горького, есть очень серьезные шансы получить Нобелевскую премию. С каждым годом шведам все труднее бойкотировать русскую литературу. Но это все-таки лотерея…»¹³

Конец 1929 года для русских писателей-эмигрантов отмечен очередными «страстями» по Нобелевской премии. На премию 1930 года шведским славистом, профессором славянской литературы в Копенгагене А.Карлгреном была выдвинута кандидатура Бунина, а известный поэт и ученый-славист, профессор Лунд-ского университета С.Агрелл¹⁴ предложил Комитету двух претендентов — Бунина и Мережковского. Однако Нобелевский Комитет не высказал определенного мнения в пользу кого-либо из этих кандидатов, и вновь никто из русских писателей премию не получил. Она была присуждена американскому писателю Синклеру Льюису.

В декабре 1930 года, уже после Нобелевских торжеств, в эмигрантской прессе появились две статьи И.Троц-кого «Среди Нобелевских лауреатов (письмо из Стокгольма)» и «Получат ли Бунин и Мережковский Нобелевскую премию? (письмо из Стокгольма)». В последней, отметив высокую оценку шведскими писателями и учеными творчества Бунина и Мережковского, автор, предлагая «поторопиться с выставлением кандидатуры русского писателя на ближайший год», вопрошал: «Неужели у русских писателей в эмиграции не найдется достаточно друзей, чтобы выступить с надлежащим предложением достойного кандидата?»¹⁵

Статьи вызвали широкий резонанс в парижских литературных кругах, и, говоря словами Бунина, «после корреспонденции И.Троцкого чуть ли не все кинулись выставлять свои кандидатуры и при посредстве своих почитателей выставили их»¹⁶.

И наконец в 1931 году наряду с Буниным и Мережковским в Нобелевском «русском проекте» возникает фигура Шмелева. К сожалению, отношение Бунина к старому — с 1908 года — другу изменилось¹⁷. Так, в письме к М.И.Ростовцеву от 21 марта 1931 года Бунин, вновь обращаясь к ученому с просьбой выдвинуть его на Нобелевскую премию, с присущей ему едкостью «уничтожал» нового соперника: «Думаю, что члены Нобелевского Комитета и теперь в некотором смущении: все-таки полного представления о современной русской литературе они не имеют, рангов наших точно не знают, читали нас мало (один Мережковский известен всей Европе)… пресерьезно думают, что даже, например, Шмелев замечательный писатель»¹⁸. (Отметим, что Шмелев, несмотря на личную заинтересованность, сохранил к Бунину уважение и благодарность, не забывая поддержку, оказанную ему Иваном Алексеевичем в первый период пребывания Шмелевых во Франции¹⁹.)

Нобелевская премия стала для Шмелева сугубо личной темой с начала 1931 года. Узнав, что Мережковский и Бунин были «кандидатами, и серьезными — Л.Синклеру», писатель сетует: «“Горе” русским, что нет в Комитете никого, кто читает по-русски, но есть “представляющие”… И вот — предвидя провал — я все же хочу рискнуть. С одной стороны, хвалит меня умнейший человек Европы, тонкий ученый и художник²⁰. Вы его знаете; как самого себя. Раз. Другое: имею некоторый багаж: 26-28 иностранных изданий, на двунадесяти языках. Два. А больше ничего. Нет — главного: представлятеля. Э, — думаю, рыскну, зная, что на 99 — провал. Послал Агреллю 4 книжки немецкие и — письмо. Скромное. Конкурс — предстаю на суд… Сельме Лагерлев²¹ послал деликатный привет и книжку. Она когда-то прислала мне очень хвалебное письмо за Солнце Мертвых, немецкое²²… Если Агрелль, паче чаяния, представит, — но, думаю, опять или Бунина или Мережковского представит, — тогда я все же пройдусь тенью по Комитету и — освоюсь. Одобряете этот жест наглости? или — сумасшествия? Написал еще другу — он меня любит, как писателя, и был у меня года три <назад>, — профессору и ректору Лейденского университета Н. ван Вейку»²³.

В архиве Н. ван Вейка, хранящемся в библиотеке Лейденского университета, имеются четыре письма Шмелева²⁴, и среди них нет писем 1931 года, но в архиве Шмелева, переданном И.Жантийомом в дар Российскому фонду культуры, сохранились письма Н. ван Вейка писателю — в том числе за 1931 год, затрагивающие вопрос о выдвижении Шмелева на Нобелевскую премию.

Так, 3 января 1931 года Н. ван Вейк, отвечая на письмо Шмелева, писал:

«Глубокоуважаемый Иван Сергеевич,

Вы обрадовали меня очень своим длинным письмом и повестью “Под горами”²⁵. Не знал ее еще: довоенные издания трудно достать; очень рад, что у меня немецкий перевод²⁶. На днях буду его читать… Читая курсы в Народном университете и в Лейденском университете (где только изредка читаю курсы русской литературы), тогда в конце такого курса выбираю Вас как представителя эмигрантской литературы, а из советских беру одного, а именно… Есенина. Вы, пожалуй, не ожидали очутиться в такой компании, но… так же, как считаю Есенина типичным сыном переходного времени, считаю Вас достойным представителем священных традиций русских классиков. Что никакой русский никогда не получал Нобелевской премии, это огорчает не только Вас и меня, но многих любителей русской литературы, ученых и дилетантов. Если буду в состоянии что-нибудь делать, тогда это будет сделано. Кто такой г. Беек²⁷, не знаю: зато знаю, что славянские языки преподает в Копенгагене один швед, профессор Karlgren²⁸. Лично его не знаю, знаю только его брата, который в нынешнее время первый знаток китайского языка²⁹. Состоит профессором в Гетеборге»³⁰.

7 января Шмелев подписывает Н. ван Вейку свою книгу «Въезд в Париж», изданную в Белграде в 1929 году, и посылает ее в Лейден. Автограф символичен и отражает «нобелевские» надежды писателя, связанные с голландским славистом: «Славному пред-стателю за литературу русскую перед Европой, глубокоуважаемому Николаю Васильевичу ван Вейку с глубокой признательностью приношу. Ив.Шмелев. Русское Рождество. 7.I.1931. Сэвр»³¹. Через несколько дней, 12 января, Н. ван Вейк вновь посылает Шмелеву письмо, затрагивая вопрос о премии:

«Дорогой и глубокоуважаемый Иван Сергеевич,

Извините, что отвечаю кратко только на главный вопрос. Несколько дней был в разъездах, взял с собой Ваше письмо, думая, что в Амстердаме найду время, чтобы ответить на него, но постоянно был занят, а теперь у меня много накопившейся работы.

Долгое время я не знал, что о Нобелевских премиях можно хлопотать. Несколько Лейденских профессоров по физике и медицине получили эти премии, но, сколько знаю, никто из голландцев не ходатайствовал о том. В последнее время, однако, читал несколько раз в газетах о хлопотах со стороны чехов или поляков в пользу некоторых их соотечественников. Из этого следует, что это возможно. И тогда я мог бы писать им о Вас, заранее спросивши (у профессора Карлгрена), как это нужно делать. Я уже давно огорчен, что русские писатели никогда Нобелевских премий не получают, и никому не дал бы ее более охотно, чем Вам³². Итак, мне совсем хорошо выступить по своей инициативе. И мне лично кажется, что это самое лучшее. Я лично думаю, если бы Вы сами послали им что-нибудь, то это скорее повредит, чем поможет. Может быть, ошибаюсь, но я так думаю. Поэтому прошу Вас сообщить мне, как Вы на это смотрите и не предприняли ли уже что-нибудь. Разумеется, что я никакого успеха обещать не могу, если я сам буду писать туда»³³.

Видимо, Шмелев не только просил голландского ученого выдвинуть его на Нобелевскую премию, но и старался узнать у него о членах Нобелевского Комитета и тех шведских славистах, которые, зная русский язык, обычно привлекались в качестве рецензентов. О Ф.Бёёке и А.Карлгрене Шмелев спрашивал и у лектора русского языка Лундского университета М.Ф.Хандамирова (1883–1960), с которым был знаком лично и состоял в переписке с февраля 1924 года³⁴. Еще 27 ноября 1929 года Шмелев обратился к нему с просьбой «дать справочку-адрес и точное наименование известного шведского историка литературы проф<ессора> Фредерика Беека (как по-иностранному пишется?) <…> И еще, другое: не знаете ли того же самого (наименование, адрес и язык) относительно проф. слависта, копенгагенского университета — А.Карлгрена». В том же письме он обращается к Хандамирову с вопросом: «Как Вы думаете, стоит ли, в наших общих интересах, послать «Солнце мертвых» во французском издании шведскому писателю (и академику, кажется) Andreas Osterling (?)³⁵ — какой он Академии? — и — Сельме Лагерлеф?»³⁶

И в то же самое время Шмелев, повышенно требовательный к себе, нередко переходил от надежды к отчаянию. «Вот я… дерзнул возгордиться литературно и возмечтал. Не верьте, куда мне в калашный ряд! Многое, что писал, не помню, так — мельтешится. А я о Нобелевской премии! Это меня грипп (без насморка, внутренний) подогрел», — писал он Ильину 18 января 1931 года³⁷. В феврале 1931 года Н. ван Вейк послал в Нобелевский Комитет Шведской Академии письмо-выдвижение Шмелева:

«Я, нижеподписавшийся ординарный профессор славянских языков Лейденского университета, имею честь предложить Шведской Академии в качестве кандидата на присуждение Нобелевской премии в области литературы за 1931 г. русского писателя Ивана Шмелева. Я делаю это на основании многолетнего изучения русской литературы. Классическая русская литература XIX в. пользуется мировой славой главным образом потому, что она, как никакая другая, проникнута духом человеколюбия и потому, что великие русские писатели, благодаря своему таланту, смогли передать этот дух читателям всех национальностей и внушить им сопереживание собственному гуманному чувству. Этот дух и сейчас еще жив в современной русской литературе, и, по моему мнению, Иван Шмелев является истинным и одареннейшим продолжателем русских традиций XIX в.

Подлинно русская тема независимого разночинца, восстающего против общественного порядка из-за унижения, которому подвергся его отец, была затронута Шмелевым в романе “Человек из ресторана” еще до мировой войны, но эта книга не была забыта, и как раз в последние годы во многих странах были предприняты попытки перевести ее с русского языка.

Особое очарование несет в себе написанная во время войны повесть (ее можно было бы назвать и небольшим романом) “Неупиваемая чаша”. Здесь описана трагедия талантливого крестьянского сына, ставшего художником. В образах святых, которые он пишет, так сильно выражены тоска его глубокой души и несбывшиеся надежды жизни, что один из них становится чудотворным, утешает и исцеляет приходящих к нему несчастных паломников.

После войны среди прочих сочинений появляются “Солнце мертвых”, “Про одну старуху”, “Каменный век”, ярко показывающие людские страдания, принесенные большевизмом.

В последующие годы Шмелев создал несколько романов, описывающих общественную жизнь периода, предшествовавшего русской революции (“История любовная”, “Солдаты”); эти романы также превосходны, благодаря, главным образом, их психологизму; их можно поставить рядом с классическими романами, например И.Тургенева.

Шмелев родился в 1873 г. В первый период большевизма он был еще в России, затем эмигрировал³⁸, последние годы живет в Севре (под Парижем). В течение этого последнего периода его своеобразие как писателя получает с каждым годом все большее признание у растущей аудитории читателей, как русских, так и других стран. К этому письму я прилагаю отпечатанный по-русски список произведений Шмелева; в нем указаны и переводы на другие языки (английский, французский, немецкий, голландский, шведский, испанский, венгерский, чешский, сербохорватский, итальянский).

Я приведу здесь лишь переводы на английский, французский, немецкий и шведский языки³⁹.

Английский: “Однажды ночью”, “Солнце мертвых”, “Неупиваемая чаша”.

Французский: “Человек из ресторана”,“Солнце мертвых”, “Неупиваемая чаша”.

Немецкий: “Солнце мертвых”,“Человек из ресторана”, “Неупиваемая чаша”, “Любовь в Крыму”, “Однажды ночью”, “Светлая страница”.

Шведский: “Человек из ресторана”.

Н. ван Вейк,

профессор славянских языков Лейденского университета»⁴⁰.

Выдвижение Н. ван Вейком Шмелева на Нобелевскую премию было для ученого вполне естественным шагом: он был лично знаком с русским писателем, переписывался с ним с 1926 года, высоко ценил его творчество и способствовал переводу его сочинений на голландский язык⁴¹. Кроме того, используя свои знакомства, он старался обеспечить писателю дополнительную поддержку в Нобелевском Комитете. В письме от 27 февраля 1931 года он сообщал:

«Глубокоуважаемый и дорогой Иван Сергеевич,

Все сделано мною, что возможно; письмо в Стокгольм отправлено; ходатайства принимаются до 1 марта. Я переписывался с профессором Карлгреном, который с большой симпатией относится к моему предложению. Прошу Вас никому не показать, что Вы знаете о предпринятом мною шаге. По-моему, нежелательно, чтобы Вы сами что-нибудь послали Карлгрену или кому-нибудь. Извините, что пишу кратко. Я очень занят в последнее время»⁴².

В письме от 1 июля 1931 года он вновь затрагивает вопрос о премии:

«<...> Очень интересно то, что Вы пишете о своей новой работе⁴³. Опыт прошлого, кажется, говорит за то, что критика будет относиться к ней одобрительно; не сомневаюсь в том, что она будет хороша. Один из моих коллег обещал тоже ходатайствовать в Стокгольме. И, наверное, исполнил это обещание вовремя. Поможет ли — это в руках божьих»⁴⁴.

Тем временем Алданов — страстный сторонник Бунина, со своей стороны прилагал усилия, чтобы кандидатуру Бунина поддержали крупные зарубежные писатели. Он обратился, в частности, к Томасу Манну, зная, однако, что этот немецкий писатель (и, кстати, Нобелевский лауреат) был поклонником творчества Шмелева, состоял с ним в переписке и даже посетил его в Париже. 10 января 1931 года, то есть еще до выдвижения Шмелева Н. ван Вейком, Алданов информировал Бунина о переговорах с Томасом Манном: «Он (Т.Манн. — Г.Б.-Л.) чрезвычайно любезен, но несколько уклончив. Пишет о том, что не уверен, имеет ли право представить не немецкого кандидата и запросит об этом. Чрезвычайно Вас хвалит, особенно “Господина из Сан-Франциско”, но — тут, очевидно, одна из важных загвоздок еще Шмелев. Хотя он и не имеет в своем активе такого произведения, как «Господин из Сан-Франциско», но (перевожу точно): “Я могу только сказать, что мне чрезвычайно трудно произвести выбор между обоими и что я от всего сердца желал бы премии также Шмелеву, у которого обстоятельства… еще неблагоприятнее, чем у Бунина”. — По совести думаю, что Манн, вероятно, уже обещал Шмелеву похлопотать за него»⁴⁵.

Для пояснения добавим, что в цитированном уже письме к Ильину от 18 января 1931 года Шмелев сообщал о том, что он «получил восторженное письмо от Thomas’a Mann’a. Так пришлась ему по душе моя книжечка “Liebe…”⁴⁶. Наряду с Ильиным Шмелева всячески поддерживал Бальмонт, а услышав в чтении Шмелева десятую главу «Богомолья» «У Троицы», прошмелевскую позицию занял и Н.К.Кульман — горячий приверженец Бунина⁴⁷.

Понимая, что просто официального выдвижения недостаточно, что «Агрелль и Карлгрен уже остановили свой выбор на тех, кого им подсудобили», Ильин в январе 1931 года предлагает Шмелеву начать «про-Шмелевскую кампанию на 1932 год. С подготовкою, с отовсюдной мобилизацией». Он планирует перевести статью Бальмонта «Горячее сердце»⁴⁸ о Шмелеве, напечатать свой очерк о нем, обратиться за помощью к славистам. «Переберем славистов, подготовим дело и двинем. Мережковский есть одно дутое недоразумение. Но я не понимаю, как “человеческий идеал” или “идеализм” можно находить у Бунина. Мрачнейший из эпикурейцев; из всех прозрителей в человеческую бестиальность — нещаднейший; великий микроскопист элементарно-родового инстинкта»⁴⁹. (Последний пассаж возник в ответ на замечание Шмелева, что «Нобель оставил капитал для поощрения писателей, творчество которых проникнуто человеческим идеалом»⁵⁰.)

Написать отзыв о творчестве Шмелева Нобелевский Комитет попросил Антона Карлгрена. Поклонник таланта Бунина, охарактеризовавший «Жизнь Арсеньева» «как крупнейшее художественное произведение последних лет», Карлгрен дал весьма сдержанную оценку творчества Шмелева, хотя и обещал Н. ван Вейку поддержать последнего. Считая Шмелева «писателем с большим художественным дарованием», он оценил это дарование как «исключительно поставленное на службу политике»⁵¹. Понятно, что такая позиция референта резко снижала шансы Шмелева. Но самое печальное для писателя — и непредвиденное им обстоятельство — состояло в том, что письмо-номинация Н. ван Вейка, написанное им в феврале 1931 года, по формальным причинам не могло быть принято: срок подачи представлений истекал в конце января. Н. ван Вейк заблуждался, полагая, что «ходатайства принимаются до 1 марта».

Однако это не помогло ни Бунину, ни какому-либо другому русскому писателю стать Нобелевским лауреатом по литературе за 1931 год. Рассматривая кандидатуру Бунина, Нобелевский Комитет на основании заключений экспертов (прежде всего, Карлгрена) очень высоко оценил шансы русского писателя, но пришел к выводу, что «другие кандидаты должны получить предпочтение»⁵². И потому в 1931 году премия была присуждена (посмертно) выдающемуся шведскому поэту Е.Карлфелду (1864–1931).

Известно, что Бунин был потрясен неудачей, тем более что, как писал 21 октября 1931 года Ильину Шмелев, «чуть ли не “семь городов” и т.д. вплоть до хлопот потомка дарителя премии… представляли Бунина. Кульман говорил мне, что та-а-кие обра-за подъяли! — что… деньги в кармане». И, говоря далее о себе «недостоин, в глубине-то знаю, недостоин», все же спрашивает друга: «… или могу? Вы решите, дружески, могу ли подтащиться с карманом. Ибо, каюсь, трещит карман… Багаж есть. Могу шведам представиться с… поличным… Но кто же меня предложит, ибо не только семи городов не имею и не знаю, но и трех деревушек не разумею… Конечно, хочется… Объективно рассуждая, вижу: багаж имею, иностранцы все же знают, читают… правда, не всего знают. Мое, родное во мне им неведомо, конечно. Но, кажется, условиям дара соответствую. Если можете посодействовать, помогите или дайте совет. У конкурентов богатые возможности, связи. А я не был предусмотрителен да к черному телу привык… Я даже не озаботился приберечь отзывы иностранной печати. Беспечность, да»⁵³. И через месяц Ильину — на ту же тему: «Стыдно мне, милый Иван Александрович, что дурака ломаю, за “синей птицей” хожу да и друзей беспокою… О сем надо забыть и верить, “как метеор сие приходит”, премия-то! Так, говорят, выразился один получивший — Т.Манн. Может быть. Когда получишь — всегда “приходит, как метеор”… Понятно — безбедное (и очень даже!) существование… а “венок лавровый”… Недостоин сего, знаю. Для сего надо — мировое создать. Где оно?.. И кто вправе увенчивать?»⁵⁴

Зная о решении Нобелевского Комитета, Шмелев, однако, ничего не писал Н. ван Вейку о своем настроении и планах на будущий год. Его письма касаются только чисто литературных тем; писатель посылает голландскому другу вышедшие на иностранных языках переводы своих сочинений. В ноябре 1931 года из Севра Шмелев отсылает в Лейден изданную в Германии по-немецки «Историю любовную» с автографом: «Глубокоуважаемому знатоку и другу русской изящной словесности Николаю Васильевичу Ван-Вейку почтительно приносит Ив.Шмелев. Ноябрь, 1931. Sиvres»⁵⁵.

Очевидно, вместе с книгой было послано и письмо, но, к сожалению, в архиве Н. ван Вейка оно не сохранилось; в архиве же Шмелева имеется ответ голланд-ского ученого, и в нем есть строки о Нобелевской премии, но уже на будущий — 1932 год:

«26.XII.1931

Дорогой и глубокоуважаемый Иван Сергеевич,

Спасибо за книгу и за Ваше милое письмо. Хотел писать раньше, но был очень занят. А вот уже праздник и конец года. Желаю Вам счастливого года 1932! Буду стараться, как в прошлом году, по Вашему делу. Авось будет успех!

“Любовную историю” или, кажется, “Историю любовную” я читал с большим удовольствием в то время, когда она выходила в “Современных записках”»⁵⁶.

Наступил 1932 год, и снова на Нобелевскую премию по литературе были выдвинуты Бунин, Мережковский, Шмелев. 13 января 1932 года — теперь уже в срок — Н. ван Вейк направил письмо по поводу Шмелева в Шведскую Академию:

«Лейден 13.1.1932

Шведская Академия, Стокгольм

Тема: Нобелевская премия в области литературы

В прошлом году я, нижеподписавшийся, предложил Шведской Академии кандидатуру русского писателя Ивана Шмелева для присуждения Нобелевской премии в области литературы. Письмо прибыло в Академию лишь в феврале, то есть на месяц позже. Теперь я хотел бы просить Академию рассмотреть мое письмо от февраля 1931 г. в качестве рекомендации для присуждения Нобелевской премии. К этому посланию имею честь приложить копию названного письма.

Н. ван Вейк

Ординарный профессор балтийских и славян-ских языков Лейденского университета»⁵⁷.

Выдвинул Шмелева и Томас Манн. Но не как единственного кандидата, а вместе с Германом Гессе, более того — он отдал ему предпочтение.

Приводим текст этого рекомендательного письма:

«Я хотел бы позволить себе воспользоваться принадлежащим мне, как лауреату Нобелевской премии⁵⁸, правом и указать на два имени, носители которых, по моему убеждению, в высшей степени заслуживают премии. Речь идет о немецком и русском писателях, и награждение одного из них несомненно получит признание в мире и будет вполне соответствовать предназначению Нобелевской премии.

Немецкое имя, которое я хочу назвать, — это Герман Гессе. Пожалуй, слишком смело было бы думать, что уже в следующем году премия снова может достаться немцу, но, возможно, мысль о нынешнем чрезвычайно тяжком экономическом состоянии Германии может сыграть определенную роль при решении Комитета и расположить его к первоочередному вниманию к немецкой литературе. В таком случае Г.Гессе, по моему мнению, более всех заслуживает чести стать обладателем международной премии. Его богатое творческое наследие, которое мне нет необходимости характеризовать, его духовное развитие, вызывающее чувство глубокой симпатии в человеческом плане, его произведения, такие как “Демиан”, из которого в свое время прозвучало спасительное слово целому поколению, такие как великолепный “Степной волк” и изумительный последний роман “Нарцисс и Златоуст”, если даже не говорить о его лирике и полной тонкого ума эссеистике, — все это обнаруживает его как мастера, чье имя поистине заслуживает того, чтобы предстать в самом ярком свете пред всем миром, благодаря высокой награде, которую может присудить ему Шведская Академия.

Таково мое первое предложение. Я счел возможным также предположить, что если Комитету может быть угодно когда-нибудь присудить премию русскому писателю, то в этом случае мне хотелось бы назвать имя Ивана Шмелева. То политическое обстоятельство, что он принадлежит к парижским эмигрантам как решительный противник большевизма, можно оставить в стороне или учесть в том, по крайней мере, смысле, что он живет во французской столице в большой нужде. Его литературные заслуги, по моему убеждению, столь значительны, что он предстает достойным кандидатом на присуждение премии. Из его произведений, которые произвели сильнейшее впечатление на меня и, смею думать, на мировую читающую публику, назову роман “Человек из ресторана” и потрясающую поэму “Солнце мертвых”, в которой Шмелев выразил свое восприятие революции. Но и ранние его новеллы, написанные до катастрофы (например, “Неупиваемая чаша” и “Любовь в Крыму”), достойны пера Тургенева и определеннейшим образом свидетельствуют в его пользу.

Возможно, то, что я называю два имени вместо одного, единственного, противоречит установленному порядку, но мною руководит желание определенно высказаться относительно обоих случаев. Пусть Комитет решит, кого наградить в 1932 г. — немца или русского. Если же право выдвижения при любых обстоятельствах предполагает указание только одного лица, прошу считать действительным мое первое предложение»⁵⁹.

Соперники Шмелева по премии, Мережковский и Бунин, предпринимали всевозможные усилия, чтобы достичь намеченной цели, — в их поддержку печатались очерки и рецензии. Такие влиятельные в «русском» Париже литераторы, как Ф.Степун и Г.Адамович, выступили с критикой творчества Шмелева.

Иван Сергеевич понимал причины этих действий. В письме к Ильину от 20 июня 1932 года он писал: «Это русская критика обошла мою “Историю”⁶⁰ — нигде ни звука! Удивительные вещи. Я знаю: против меня ведется скрытый поход. В “левой части” печати “работают” Мережки⁶¹, в правой — нет такой, а “Возрождению” я чужой. И еще умный Бунин — чую — кое-где “бросает” нужное “меткое” словечко, а “присные” мотают на ус и разделываются со Шмелевым… Чего они на меня? Или уничтожить хотят? страшатся, что я вырву у них кусок — премию?»⁶²

В последующих письмах к Ильину до ноября 1932 года и даже в цитируемом ниже письме к Н. ван Вейку от 16 ноября этого года Шмелев «Нобелевской темы» не касается. Хотя он и переживал свою неудачу, но поднялся над мирскими эмоциями, целиком погрузившись в работу. Возможно, писатель не хотел затрагивать в письме к голландскому другу эту неприятную для себя тему и потому, что был глубоко признателен ему за постоянную помощь, в том числе — и в выдвижении на Нобелевскую премию. Вместе с письмом Шмелев отправил Н. ван Вейку немецкий перевод своей повести «На пеньках», изданный в Берлине в 1932 году в переводе A.Лютера⁶³. Шмелев радовался успеху книги в Германии. «С благосклонностью и — как я счастлив! — с большим вниманием встречают ее… духовно чуткие люди, — писал он Н. ван Вейку. — Вы, добрый друг, одаряли меня вниманием, и я не могу не поделиться этой родной для меня радостью — откликом людей, которых не знаю, никогда не видел, которые укрепляют мою душу — сочувствием. Как будто еще не опустел мир и не впустую пишешь, и глас твой — не глас вопиющего в пустыне: есть светлые точки в тени, есть голоса живых, — живые души. Это немного оправдывает меня перед самим собой, дает волю — жить и надеяться»⁶⁴. На титульном листе книги писатель сделал надпись: «Верному другу и знатоку Русской литературы Николаю Васильевичу Ван-Вейку приношу эту книжечку о “человеке”. Глубоко признательный Ив.Шмелев. Sиvres. 16 XI.1932»⁶⁵.

И Н. ван Вейк ответил, как всегда, поддерживая и утешая:

«4 декабря 1932 г.

Дорогой и глубокоуважаемый Иван Сергеевич,

Вы очень обрадовали меня письмом и книгой. Письмо Ваше бодрее, чем прежние письма. Настроение как будто более оптимистическое. Радуюсь с Вами успеху книги и хорошим письмам, которые Вы получаете из Германии. В самом деле, если бы больше людей переживали глубоко то, что пережил герой Вашего рассказа, было бы лучше на свете. У многих глубина душевных переживаний уступает чувствам поверхностным и мало ценным. И Ваша работа хороша, между прочим, тем, что Вы боретесь с этим недугом нашего времени. И что пустоте душевной людей без мировоззрения и мироощущения противопоставляете тоску благородного ученого Вашего рассказа, и что таким образом это многих убеждает <…>

Из Стокгольма ничего не вышло. Это очень печально. Вы ничего не писали об этой неудаче, благодаря тому, что Ваша душа исполнена стремлениями высшего порядка. Слава Богу!»⁶⁶

Те строки письма, где дается характеристика творческого метода писателя и сообщение о неудаче с премией, Шмелев, получив письмо, отчеркнул на полях черными чернилами, а слова «Ваша душа исполнена стремлениями высшего порядка» написал на конверте одного из писем Н. ван Вейка, сделав приписку — «О Нобелевской премии».

Судя по протоколам Нобелевского Комитета, кандидатуры Мережковского и Бунина были выдвинуты на совместное получение премии, но если вклад в литературу Мережковского был оценен весьма сдержанно, и более того — члены Комитета заняли отрицательную позицию в отношении деления премии, то Бунина активно поддержали два члена Комитета из пяти голосующих. Этого оказалось, однако, недостаточно. Три других члена Комитета высказались в пользу Дж.Голсуорси⁶⁷, и премия была присуждена этому выдающемуся английскому писателю. Узнав о решении Комитета, Шмелев спокойно воспринял очередной отказ русским писателям. «Бунин — да, за него я, как русский, не постыдился бы. Но получи Мережковский — по-зор!.. Я бы не отказался, правда, но, по совести, но, правду сказать, не в “форме” на такую скачку. Да таким, как я, никогда не дадут: таких обычно не признают “в европейской орбите”, — не утешители это, а “теребители”, что ли. За это по головке не гладят, шершавых… И все же, хотелось бы мне, чтобы именно “Пеньки” проникли к шведам»⁶⁸.

И эта последняя строка была написана писателем, потерявшим всякую надежду на получение премии, важной не только для творческого признания, но и для улучшения крайне трудного материального положения, в котором находился Шмелев!

В следующем 1933 году Нобелевскую премию по литературе, как известно, получил Бунин, и Шмелев с благородным достоинством встретил это сообщение. Об этом нам подробно известно из его переписки с И.А.Ильиным. Ильин был, конечно, расстроен, что премию получил не его друг, но и он был рад, что награду присудили русскому писателю-эмигранту.

По этому поводу философ писал Шмелеву 14 ноября 1933 года: «Все эти дни мы переживали новую премию имени Нобеля. Я не думаю, чтобы Ваши и наши настроения и соображения по этому вопросу расходились. Очень приятно знать, что многие хлопоты увенчались успехом. Полезно для эмиграции. Очень утешительно для самого премированного. Очень интересно было бы знать, что именно и на каких языках читали премирователи из его произведений. Сам автор высказал предположение или даже уверенность, что шведам особенно убедительной показалась “Жизнь Авксентьева”, виноват — Арсеньева. Нам отсюда на Стокгольм судить трудно. Надо всем желать блага и получия. Но я лью горькие слезы о том, что я не могу дать Вам, мой дорогой и несравненный, этого самого обильного получия»⁶⁹.

Шмелев в ответном письме выразил гордость за Бунина, за русскую литературу, за Россию: «Все вышло хорошо: достойно решил Стокгольм — прекрасный писатель Бунин, и наша великая Словесность за него не постыдится; пробит черный лед-саван, обивший-сковавший — в мире — все наше — государственность, былую славу и силу, жертвы, достоинство, подлинную Россию, представленную здесь нами — есть Россия! <…>

И, подавляя маленькое, подспудное, я — рад. Правда, наша “русская тройка Словесности” давно облетела мир (мыслящий), с победной гремью колокольцев и бубенцов, с ямщиком — чудом Пушкиным, с крепкими седоками — Гоголем, Толстым, Достоевским, с поддужными Тургеневым, Лесковым, Чеховым, Гончаровым… Но не было удостоверено сие протоколом для мировой улицы… И протокол составлен. Да-с, некая “победа под Полтавой”. Под-дал! И я бы не отказался. Но для протокола, для продолбления льда Стокгольмского, — нам искони враждебного! — требовалось многое-многое, помимо литературной значительности (всегда, конечно, для тех или иных, спорной): толков, зацепок, настойчивости, терпения, удачи, приятности личной, всего другого. И это не упрек, не минус, — это необходимость для писателя всякой другой страны, а для нас, нищих, полузакопанных нужно — счастье Поликратово и сила Тезеева. Аминь»⁷⁰.

Шмелев написал приветствие в адрес первого русского Нобелевского лауреата, которое было напечатано в газете «Россия и славянство». В нем говорилось: «…Событие знаменательное. Признан миром русский писатель и этим признана и русская литература, ибо Бунин — от ее духа-плоти, и этим духовно признана и Россия, подлинная Россия, бессмертно запечатленная в ее литературе. Эта “бессмертность” — не вольное обращение со словом: воистину так и есть… Через нашу литературу, рожденную Россией, через Россией рожденного Бунина, признается миром сама Россия, запечатленная в “письменах”»⁷¹.

Так мог откликнуться только писатель щедрой души и огромного таланта.

16 июля 2001

¹ Письмо от 21 октября 1931 г. // Иван Ильин, Иван Шмелев. Переписка двух Иванов (1927–1934) / Сост., вступ. ст. и коммент. Ю.Т.Лисицы. М., 2000. С.235.

В настоящей публикации при цитировании писем Шмелева из указ. источника раскрытые сокращения не оговариваются. Авторской разрядке соответствует выделение слов полужирным шрифтом (прим. ред.).

² Слово. 17 июля 1922. № 4. С.2.

³ Там же. 24 июля 1922. № 5. С.3.

⁴ Там же. 21 августа. 1922. № 9. С.2.

⁵ См.: Письма М.А.Алданова к И.А. и В.Н. Буниным / Публ. и коммент. М.Грин // Новый журнал. 1965. № 80. С.272.

⁶ Там же. С.267.

⁷ Письмо хранится в Нобелевской библио-теке Шведской Академии, далее: архив Но-белевского Комитета.

⁸ Письма М.А.Алданова к И.А. и В.Н. Буниным // Ук. изд. С.272.

⁹ См.: Сорокина О.Н. Московиана. Жизнь и творчество Ивана Шмелева. М., 2000. С.196.

¹⁰ Национальный архив Норвегии. Brevs. Nr. 337. Письма М.И.Ростовцева к У.Броку.

¹¹ Архив Нобелевского Комитета. Картон 2118. Материалы 1923 г.

¹² Архив Нобелевского Комитета. Картон 2118. Протоколы обсуждения Нобелевской премии по литературе 1923 г.

¹³ См.: Письма М.А.Алданова к И.А. и В.Н.Буниным / Публ. и коммент. М.Грин // Новый журнал. 1965. № 81. С.110.

¹⁴ Подробный отзыв эксперта Нобелевского Комитета по славянским литературам с 1921 по 1948 г. А.Карлгрена (Anton Karlgren; 1882–1973) о творчестве Бунина и письмо-номинация С.Агрелла (Sigurd Agrell; 1886–1941) — оба текста на шведском языке — хранятся в архиве Нобелевского Комитета (материалы 1930 г.).

Пользуясь случаем, выражаю искреннюю признательность Анне Юнг-грен (Стокгольм) и А.А.Комарову (Москва) за помощь в переводе на русский язык архив-ных материалов Нобелевского Комитета.

¹⁵ Сегодня. 30 декабря 1930. № 360. С.2.

¹⁶ Из письма Бунина М.И.Ростовцеву. См.: Бонгард-Левин Г.М. Четыре письма И.А.Бунина М.И.Ростовцеву // Скифский роман / Сб. очерков под общ. ред. академика РАН Г.М.Бонгард-Левина. М., 1997. С.300.

¹⁷ Г.Кузнецова рассказы-вает, что Бунин был «почти оскорблен», когда узнал, что его соперником стал Шмелев (Кузнецова Г.Н. Грасский дневник. М., 1995. С.210).

¹⁸ См.: Бонгард-Левин Г.М. Четыре письма И.А.Бунина М.И.Ростовцеву // Ук. соч. С.300.

¹⁹ Черников А.П. И.С.Шмелев и И.А.Бунин: По материалам пе-реписки [1913–1922] // Русская литература. 1980. № 1. С.169-175; «А Париж Вам может быть полезен всячески…» Письма Ивана Алексеевича и Веры Николаевны Буниных к Ивану Сергеевичу и Ольге Александровне Шмелевым / Вступ. заметка, подг. текстов и примеч. С.Н.Морозова // Москва. 2001. № 3. С.175-195.

²⁰ Очевидно, речь идет о Томасе Манне, который высоко ценил творчество Шмелева.

²¹ Сельма Лагерлёф (1858–1940) — шведская писательница, лауреат Нобелевской премии (1909), член Шведской Академии. О взаимоотношениях Шмелева и С.Лагерлёф см.: Корреспонденция русских писателей с лундскими славистами / Подгот. G.Jaugelis // Slavica Lundensia. 1974. Vol.2. P.40-102.

²² Немецкий перевод романа Шмелева «Солнце мертвых» («Die Sonne der Toten») вышел в Берлине в 1925 г.

²³ Иван Ильин. Иван Шмелев. Переписка двух Иванов. С.190-191.

²⁴ См.: Бонгард-Левин Г.М. Письма и автографы И.С.Шмелева в Голландии // НЛО. № 44 (2000. № 4). С.199-207.

Николас ван Вейк (Nicolas van Wijk; 1880–1941) — выдающийся голландский славист. Подр. о нем см. в ук. изд.

²⁵ Вероятно, речь идет об издании: Шмелев И.С. Под горами. СПб., 1910.

²⁶ В немецком переводе, сделанном Р.Кандрейя (R.Kandreia), повесть получила название «Liebe in der Krim» («Любовь в Крыму»). Leipzig, 1930.

²⁷ Имеется в виду известный шведский литературовед и критик, писатель Frederick Böök (1883–1961) — член Шведской Академии и член Нобелевского Комитета в 1930, 1931 и 1932 гг.

²⁸ См. прим.14.

²⁹ Бернхард Карлгрен (Bernhard Kаrlgren; 1889–1978) — выдающийся шведский синолог.

³⁰ Архив Российского фонда культуры (далее: архив РФК, фонд И.С.Шмелева).

³¹ См.: Бонгард-Левин Г.М. Письма и автографы И.С.Шмелева в Голландии // Ук. изд. С.204.

³² Подчеркнуто Шмелевым.

³³ Архив РФК (фонд И.С.Шмелева).

³⁴ См.: Корреспонденция русских писателей… // Ук. изд. С.92.

Пять писем М.Ф.Хандамирова Шмелеву за 1924–1925 гг. хранятся в фонде И.С.Шмелева в архиве РФК.

³⁵ Anders Österling (1884–1981) — известный шведский писатель, член Шведской Академии и член Нобелевского Комитета в 1930, 1931 и 1932 гг.

³⁶ См.: Корреспонденция русских писателей… // Ук. изд. С.93.

³⁷ См.: Иван Ильин. Иван Шмелев. Переписка двух Иванов. С.198.

³⁸ В действительности Шмелев с женой выехали из России в Берлин в ноябре 1922 г. «для поправки здоровья» писателя под поручительство издателя альма-наха «Недра» Н.С.Ангарского. Приняв решение не возвращаться в Россию, Шмелевы в январе 1923 г. перебрались во Францию.

³⁹ Так как не все из этих языков мне доступны, я просто перевожу названия с русского на немецкий (прим. Н. ван Вейка).

⁴⁰ Архив Нобелевского Комитета. Картон 2118 (текст на немецком языке). Материалы 1931 г.

⁴¹ Подр. см.: Бонгард-Левин Г.М. Письма и ав-тографы И.С.Шмелева в Голландии // Ук. изд.

⁴² Архив РФК (фонд И.С.Шмелева).

⁴³ Вероятно, речь идет о романе «Няня из Москвы», над которым Шмелев начал в это время работать.

⁴⁴ Архив РФК (фонд И.С.Шмелева).

⁴⁵ См.: Письма М.А.Алданова к И.А. и В.Н. Буниным / Публ. и коммент. М.Грин // Новый журнал. 1965. № 81. С.111.

⁴⁶ Иван Ильин. Иван Шмелев. Переписка двух Иванов. С.199.

«Liebe in der Krim», см. прим. 26.

⁴⁷ См.: Письмо Шмелева от 21 октября 1931 г. // Иван Ильин. Иван Шмелев. Переписка двух Иванов. С.234.

Николай Карлович Кульман (1871–1940) — историк литературы, друг Бальмонта и Шмелева. Эмигрировал с Добровольческой армией, жил в Париже, где читал лекции по истории русского языка.

⁴⁸ Бальмонт К. Горящее сердце // Сегодня. 1927. 30 октября. № 246. С.5.

⁴⁹ Иван Ильин. Иван Шмелев. Переписка двух Иванов. С.197.

⁵⁰ Там же. С.190.

⁵¹ Архив Нобелевского Комитета. Картон 2118. Материалы 1931 г.

⁵² Архив Нобелевского Комитета. Картон 2118. Протоколы обсуждения Нобелевской премии по литературе 1931 г.

⁵³ Иван Ильин, Иван Шмелев. Переписка двух Иванов. С.229-230.

⁵⁴ Письмо от 27 ноября 1931 г. Там же. С.239-240.

⁵⁵ Бонгард-Левин Г.М. Письма и автографы И.С.Шмелева в Голландии // Ук. изд. С.205.

⁵⁶ Архив РФК (фонд И.С.Шмелева). «История любовная. Роман моего приятеля» печаталась в журнале «Современные записки» в 1927 г. (№ 30-35).

⁵⁷ Архив Нобелевского Комитета. Картон 2118 (текст на немецком язы-ке). Материалы 1932 г.

⁵⁸ Томас Манн стал лауреатом Нобелевской премии по литературе в 1929 г.

⁵⁹ Архив Нобелевского Комитета. Картон 2118 (текст на немецком язы-ке). Материалы 1932 г.

Герман Гессе получил Нобелевскую премию лишь в 1946 г. (писатель жил в это время в Швейцарии).

⁶⁰ «История любовная. Роман моего приятеля».

⁶¹ Мережковские — Д.С.Мережковский и З.Н.Гиппиус.

⁶² Иван Ильин. Иван Шмелев. Переписка двух Иванов. С.278-279.

⁶³ Повесть «На пеньках» впервые была опубликована в журнале «Современные записки» (1925, № 26.).

Arthur Lüther (1876–1955) — немецкий литературный критик и переводчик, знаток русского языка и литературы.

⁶⁴ Бонгард-Левин Г.М. Письма и автографы И.С.Шмелева в Гол-ландии // Ук. изд. С.205-207.

⁶⁵ Там же. С.207.

⁶⁶ Архив РФК (фонд И.С.Шмелева).

⁶⁷ Архив Нобелевского Комитета. Картон 2118. Протоколы обсуждения Нобелевской премии по литературе 1932 г.

⁶⁸ Письмо Шмелева от 12 ноября 1932 г. // Иван Ильин. Иван Шмелев. Переписка двух Иванов. С.338.

На шведский язык повесть «На пеньках» переведена не была.

⁶⁹ Там же. С.411-412.

⁷⁰ Там же. С.413-414.

⁷¹ Шмелев И.С. Слово на чествовании И.А.Бунина // Россия и славянство. 1933. Декабрь. № 227. С.2.