Пушкин: 220 и 20 

Его Пушкин не похож на идущие цугом изваяния поэта. Сегодня время фальшивок. Скоро Пушкина окончательно переведут по красоте и волевому подбородку в разряд дантесов. Да и росту не мешало бы добавить. Ну, хотя бы уравнять его с Натальей. Лазарь воспользовался знаменитым пушкинским автопортретом, где поэт изобразил себя в широком кафтане, в мешковатых панталонах. Не журнальный, прописанный на Невском денди, не подольстивший себе гений. Обычный прохожий, Пушкин неуклюж в странном кафтане-размахайке. Для этой же скульптуры автор воспользовался последним прижизненным пушкинским портретом (автор — И.Л.Линев), почти документальным свидетельством драмы поэта.

Лицо с опухшим ртом, глазами раненого зверя. Про скульптуру не скажу: изваял, — нет: набрал форму, наполнил, вырастил ее изнурительной, напряженной, храброй, доблестной, нежной работой ума и сердца. Гадаев внимателен к текучему силуэту, он показал мне этюд будущей скульптуры Мандельштама, выдвинутый на конкурс, но отвергнутый комиссией. Энергия сосредоточена в грудной клетке, в клюве, то есть в губах вскинутой головы. Губ нет, но они есть, слиты со следующим пластическим движением. Они отмечены запечатленным словом. «Быть может, прежде губ уже родился шепот». Вся фигура почти невесомая. И как музыкален силуэт! Физическое напряжение работы скульптора — таскать, месить глину, а потом тяжелой рукой возвышать форму до состояния легкости, музыкальности, гармонии. Скульптор будто проходит тяжелый путь жизни своей модели. Подстреленный, взлетевший Мандельштам, «стесненная свобода одушевляющего недостатка».

Юрий Норштейн

Я видел много скульптурных изображений Пушкина, но для меня один из лучших — гадаевский памятник Пушкину, установленный в саду редакции журнала «Наше наследие». Он не приукрасил поэта, не придал скульптуре ложного пафоса. Это произведение неореализма такой же силы, как и фильмы Феллини пятидесятых годов.

Николай Никогосян

Бронзовый Пушкин работы Лазаря Гадаева — без преувеличения уникальная скульптура. Хотя бы только потому, что отступает от всех и всяческих клише на эту тему — и в плане осмысления образа, и в плане чистой пластики. Эта пластика — неожиданная, экспрессивная, пульсирующая, угловатая, доверчивая и простодушная, вживую демонстрирующая динамику прикосновения рук ваятеля. Она сродни многочисленным автопортретным рисункам, оставленным Пушкиным в своих рукописях. Гадаевский Пушкин — скульптура «не пьедестальная». Пластический образ как будто слеплен из живого биографического материала поэта и далек от его парадных, привычных и растиражированных изображений. Гадаевский Пушкин трагичен — и весел, прекрасен, — а для кого-то почти по-пушкински «безобразен»: «...а я, повеса вечно праздный, потомок негров безобразный...». Он воспринимается зрителем двойственно, в противоборстве чувств — радости и печали, сопереживания и отстранения, доступности и непостижимости. То есть тех чувств, какие всегда вызывает живой человек, и гений в том числе, а не миф, о нем созданный...

Дмитрий Иванов

Как скульптор он представлял школу 1970-х. Сложную, многословную, с уходом в психологизм и станковизм. Те задачи, которые он решал, трудно представить себе у современных художников. Но в решении этих задач он был виртуозом, и у него была своя тема.

Предмет его скульптуры — очень сложный психологический рисунок человека, одновременно и внутренне смятенного, и преодолевающего эту смятенность, что-то очень из 1970-х годов. Только этого интеллигента 1970-х он сделал героем — и героичной стала как раз внутренняя неустроенность, сложность личности, как бы не вполне уверенной в смысле своей жизни и мира вообще. Этому состоянию экзистенциальной потерянности он придал магические черты, так что его скульптуре можно поклоняться, как древнему божку. В 1999 году, к юбилею, он поставил своего Пушкина в Неопалимовском переулке в Москве, и это очень важно, что у нас есть и такой Пушкин. Пушкин последнего поколения советской интеллигенции.

Григорий Ревзин