Любовь Емохонова

Обитель великой матушки 

В этом году одному из самых известных, но далеко не самых древних московских монастырей — Марфо-Мариинской обители милосердия — исполняется 110 лет.

Марфо-Мариинская обитель — зримый плод духовного подвига великой княгини Елизаветы Федоровны — была открыта 10 февраля 1909 года. Это было уникальное учреждение. В православных женских монастырях жизнь строилась на уставе отца Церкви архиепископа Кесарии Каппадокийской Василия Великого. Согласно его уставу, монахини полностью отрекались от всего земного, соблюдали строгий пост, проводили время в молитвах, в том числе ночных, чтобы обрести духовный мир и победить греховные страсти. Никакой практической работой, кроме рукоделия и иконописания, они не занимались. Деятельность же Марфо-Мариинской сестринской общины была направлена прежде всего на реальные дела в миру, на помощь нуждающимся — болящим и страждущим. Елизавета Федоровна не раз говорила о том, что мечтает видеть свой монастырь такой обителью, которая вела бы эффективное хозяйство и участвовала в делах милосердия: «Россия нуждается в таких обителях, потому что они заполняют пустое пространство между строгими закрытыми орденами и внешним миром. Мы здесь читаем газеты, мы в курсе всех событий, мы принимаем людей, консультируемся с людьми, ведущими активную жизнь в миру. Мы живем как Мария, но в то же время и как Марфа»¹.

Не случайно обитель была посвящена святым женам Марфе и Марии, сестрам Лазаря, одного из любимых учеников Христа. Сестры считаются первыми в истории благотворительницами, поскольку после смерти брата стали ухаживать за прокаженными в лепрозории близ Иерусалима. К тому же в Евангелии от Луки говорится, что, встречая Христа, приходившего в их дом, Марфа начинала хлопотать по хозяйству, а Мария садилась у ног Иисуса, внимая Его словам. Таким образом, Марфа символизирует жизнь деятельную и служение Богу через своего ближнего, а Мария — жизнь созерцательную и служение через молитвенное погружение в Божественные тайны. При всем своем уважении к монашеству Елизавета Федоровна считала, что основой религиозной жизни в обители милосердия должна быть работа, а молитва — служить отдохновением души после трудов.

Вот что писала Нонна Грейтон, фрейлина принцессы Виктории, которая приезжала летом 1914 года в Россию навестить свою сестру, великую княгиню, в Марфо-Мариинской обители: «На меня произвело самое сильное впечатление то, что вокруг нее царила атмосфера спокойствия и мира. Это не было спокойствие пассивное, но хорошо организованной работы и милой симпатии всех, кто окружал ее. Она излучала мир и любовь, и это сочеталось с высоким чувством долга и истинной религиозностью. Вместе с тем она обладала и прекрасным чувством юмора и радости, и за это ее любили все мы, люди обыкновенной жизни. <…> Она обладала замечательным качеством видеть хорошее и настоящее в людях и старалась это выявлять. Она также совсем не имела высокого мнения о своих качествах. <…>

У нее никогда не было слов “не могу”, и никогда ничего не было унылого в жизни Марфо-Мариинской обители. Все было там совершенным как внутри, так и снаружи. И кто бывал там, уносил с собой прекрасное чувство. <…>

Она горела желанием почерпнуть что-то, что можно было применить к жизни ее собственной общины, и подходила к делу с большим вниманием, отделяя полезное от пустякового. И она часто бывала в восхищении от тех, с кем она встречалась. Она считала, что может научиться чему-то от всех, и всегда думала о том, каким образом можно усовершенствовать Марфо-Мариинскую обитель.

Она была такой прекрасной и замечательной и настолько стояла выше всех нас, и в то же время я могу сказать — была нам всем так близка и так дорога. <…> Редко когда человеческая натура подходила так близко к совершенству»².

Судьба Елизаветы Федоровны трагически и резко изменилась в один день — 4 февраля 1905 года, когда на ее супруга, московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, совершил покушение эсер Иван Каляев. Ударившись о грудь великого князя, бомба террориста разорвала его на части. Узнав об этом, Елизавета Федоровна в одном платье бросилась вниз по лестнице, села в сани и помчалась к месту взрыва — недалеко от Николаевского дворца в Кремле. Там уже начала собираться толпа. Ее не хотели пускать к тому жуткому кровавому месиву, в которое превратилось тело ее мужа. Елизавета Федоровна без крика и слез, молча, ни на кого не глядя, стала собирать его останки. Как она потом писала сестре Виктории, у нее была только одна мысль: «Скорей, скорей. Сергей так ненавидел беспорядок и кровь».

После гибели мужа великая княгиня распродала драгоценности и предметы искусства, чтобы собрать деньги для осуществления своего замысла — создания Марфо-Мариинской обители. Ее дальнейшая жизнь была всецело отдана служению Православной Церкви и делам милосердия.

Купив на правом берегу Москвы-реки, в купеческом районе Зарядье, усадьбу с большим садом и четырьмя домами, великая княгиня начала воплощать в жизнь свой замысел. В большом доме — сестринском корпусе — поместили спальни и столовую для сестер, кухню и хозяйственные службы. Второй дом отвели под больницу. В ней оборудовали палаты для страждущих, операционную, перевязочную и, используя современный термин, реанимационную. Здесь же устроили больничную церковь, освященную во имя Марфы и Марии. При больнице открыли аптеку и амбулаторию, где безвозмездно работало более 30 врачей, сменявшихся каждую неделю. В верхнем этаже третьего дома располагалась квартира священника Митрофана Сребрянского (в будущем архимандрита Сергия, канонизированного Русской Православной Церковью в 2000 году), а в нижнем — приют для девочек-сирот, классы, мастерские и библиотека. Четвертый дом, примыкавший к больнице, принадлежал настоятельнице — великой княгине Елизавете Федоровне.

…Парадная лестница в два марша ведет с улицы в просторную прихожую прямоугольной формы. Из нее дверь налево открывается в кабинет духовника обители отца Митрофана Сребрянского, где он принимал посетителей. Правая дверь ведет в приватные покои. В первой угловой комнате с окнами на две стороны располагалась парадная столовая. Здесь Елизавета Федоровна встречалась с друзьями, среди которых особо почетное место занимал император Николай II. Их доверительные отношения сложились сразу же по приезде Елизаветы Федоровны в Россию. За квадратным столом, над которым низко свисала люстра с бахромой из бисера, располагались в плетеных креслах. Вся прочая мебель, как и во всех комнатах, была выполнена в модном до Первой мировой войны стиле модерн.

Из столовой анфилада выводит в просторную молельню. Главное место на ее правой стене с 1903 года занимал огромный образ преподобного Серафима Саровского — святого, особо почитаемого великокняжеской четой. В их доме на Тверской хранилась его мантия (она изображена на иконе), переданная Сергею Александровичу после кончины его матери, императрицы Марии Александровны. С 17 по 20 июля, в дни прославления святого, эту мантию выставляли в Успенском соборе Московского Кремля для народного поклонения, а после гибели Сергея Александровича Елизавета Федоровна поместила ее в специальную нишу иконостаса в храме-усыпальнице великого князя при Чудовом монастыре.

На левой стене, среди множества икон, находились две, принадлежавшие лично Елизавете Федоровне. Одна из них — «Встреча Марии и Елизаветы»*, вырезанная из перламутра, — была поднесена великой княгине от Императорского православного палестинского общества, первым председателем которого был Сергей Александрович. Образ св. Елизаветы, матери Иоанна Крестителя, запечатленный на второй иконе, был особенно близок Елизавете Федоровне: переходя в православие и не желая менять имя, она избрала для себя новую небесную покровительницу.

В глубине большого сада, в доме садовника, открыли общежитие для женщин, больных туберкулезом, а неподалеку построили часовню, где отпевали умерших. Днем псалмы над усопшим читали монахини из московских монастырей, а ночью — всегда Елизавета Федоровна (спала она не больше трех часов).

Духовными центрами обители стали храмы. Первой была открыта больничная церковь во имя святых Марфы и Марии. Поскольку для нее выгородили часть жилого помещения, то подходить к ее описанию с критериями традиционного архитектурного облика православного храма нельзя. Церковь напоминает скорее молельные дома первых христиан, которые устраивались в катакомбах Рима. Огромные, пропускающие много света окна под потолком, наличие икон прекрасного письма, алтарное пространство, обозначенное легкими перегородками и украшенное изящной живописью, придают церкви домашний и уютный вид.

Проект второго и главного храма в честь Покрова Пресвятой Богородицы Елизавета Федоровна заказала архитектору Алексею Викторовичу Щусеву, построившему его в 1911 году в национально-романтическом варианте стиля модерн. Крестово-купольный объем, завершающийся куполом на тромпах и подпружных арках, с тремя нефами и апсидами, отсылает к раннехристианской архитектурной традиции сирийской школы. С западной стороны здания А.В.Щусев выстроил звонницу с двумя куполами, вырастающую над притвором и соединенную с храмом просторным помещением — трапезной. Сложенный из кирпича, покрытого белой штукатуркой, храм фрагментарно украшен каменной резьбой. Вьющиеся растительные побеги, диковинные птицы с женскими лицами, шестикрылые серафимы, кресты, львы и олени плотно заполняют поверхность, отсылая к убранству владимиро-суздальских церквей XII–XIII веков. Кокошники над образом Спаса Нерукотворного, помещенным на западном входе, и лик Богородицы на центральной апсиде, звонница и треугольное завершение закомар — все это напоминает о новгородском зодчестве, а асимметричный объем и шлемовидный купол на массивном барабане — о псковском. Подобное варьирование принципиально разных стилистических элементов из архитектурного арсенала Древней Руси, характерное для творческого метода Щусева, породило самобытный облик храма, далекий от обычной в таких случаях эклектики.

Внутри Покровский собор украшен фресками Михаила Васильевича Нестерова. Вход в храм со стороны трапезной занимает большое панно «Путь ко Христу». На фоне тихого русского простора с убегающими к горизонту холмами, с широко раскинувшимся озером, подернутым розоватой дымкой, с лесной опушкой, поросшей густой травой, тонкоствольными елочками и березками, художник изобразил русских людей разных возрастов, состояний и положений, устремившихся навстречу Христу, выходящему из серебристого березняка. Сестры обители поддерживают самых слабых — детей и раненого воина, облегчая им путь к Спасителю. Нестеровская живопись нежна, легка, прозрачна и утонченно духовна. В ней с особой силой выражена идея того, «как человек прибегает к Богу» (В.В.Розанов).

Кроме панно при входе, Нестеров создал пять композиций и 12 образов для иконостаса. Под куполом парит Новозаветная Троица — Бог Отец, Бог Сын и Святой Дух. Во внешнем круге, замыкающем образ Божественной Троицы, изображены символы четырех евангелистов: ангел (Матфей), лев (Марк), телец (Лука), орел (Иоанн). В конце апсиды царит Богоматерь, простирающая Покров над миром. Этот иконописный образ отсылает к сказанию, повествующему о событиях 910 года: в тот момент, когда враги, штурмовавшие Константинополь, входили в пролив Золотой Рог, истово молившимся монахам Влахернского монастыря явилась Богородица. Она сняла с себя мафорий и покрыла им осажденный город.

Под конхой в апсиде представлен редкий иконографический тип Иисуса — Христос-Архиерей, приносящий Самого Себя в жертву. Его окружают ангелы-дьяконы, помогающие священникам при совершении церковных таинств. У одних в руках рапиды — опахала на длинной рукояти в виде металлического круга, символизирующие крылья, которыми они овевают Святые Дары. Другие держат кадила, свечи, плащаницу, чашу, дискос.

На пятах арочных сводов, по обеим сторонам алтарной ниши, традиционно помещена сцена Благовещения. Богоматерь, почти отроковица, нежная и трепетная, поднимает руку с широко раскрытой ладонью — жест, который издревле понимался как «приятие благодати».

На северной стене храма изображена лужайка с цветущим миндалем. У деревца на камне сидит Иисус и беседует с Марфой и Марией. Мария, устроившись на траве у ног Учителя, внимательно Его слушает. Марфа, деловито придерживая поднос с посудой, словно на минутку остановилась у входа в дом, торопясь на кухню.

Напротив, на южной стене, изображено Воскресение Господне, о котором свидетельствовали Жены-мироносицы. Они пришли в воскресенье еще затемно к пещере, в которой погребли Иисуса, чтобы по иудейскому обычаю умастить Его тело ароматическими маслами, и обнаружили камень отваленным, гробницу пустой, а на саркофаге — сидящего ангела, вопрошавшего: «Зачем ищете живого среди мертвых?» Мария Магдалина, еле различив в предрассветной мгле человека и приняв его за садовника, опустилась на колени и стала спрашивать, не видел ли он, куда унесли тело их Учителя. И вдруг глаза ее открылись, и она узнала воскресшего Иисуса.

Помогал Нестерову Павел Дмитриевич Корин, которому Елизавета Федоровна три года спустя поручила расписать подземную церковь во имя Сил Небесных и Всех святых, построенную в 1914 году как ее будущую усыпальницу.

Главной заботой «великой матушки» (так называли в обители великую княгиню) была больница, в которой работали лучшие врачи города. Она считалась образцовой, и туда направляли безнадежных больных. Известен случай, когда в Марфо-Мариинскую обитель привезли женщину, опрокинувшую на себя горящую керосиновую горелку. Ожоги покрывали все ее тело, не было ни малейшей надежды на спасение. Елизавета Федоровна ежедневно сама делала перевязки, длившиеся по два с половиной часа, и, к удивлению докторов, женщина выжила. Говорили, что от Елизаветы Федоровны исходила особая целебная сила, которая помогала переносить боль.

Помимо занятости в больнице Елизавета Федоровна иногда ассистировала хирургам в других госпиталях. Своих же сестер она готовила к профессиональной лечебной деятельности. Все они под руководством врачей получали элементарные медицинские знания и, посещая больных на дому, могли оказать первую медицинскую помощь. Те сестры, которые работали в госпиталях, оканчивали специальные медицинские курсы.

К тому же обитель стала своеобразной «школой диаконис» (греч. «служительницы»). Так в эпоху раннего христианства, до появления монастырей, называли сообщество женщин, занимавшихся благотворительной деятельностью и готовивших язычниц к принятию христианства. Сестры работали не только в обители, но и в городских благотворительных организациях, частных домах, деревнях, церковных попечительствах. При этом обитель сохраняла за собой функции контроля за их деятельностью.

Особое место в жизни обители отводилось обустройству приюта для девочек-сирот, способных к рукоделию. Елизавета Федоровна сама была виртуозной рукодельницей и собирала талантливых детей по всей Российской империи. Отношение к детям у нее было удивительным. Известен рассказ о посещении великой княгиней приюта в Ярославле. Девочек в белых передничках построили в зеркальной зале и дали наказ: «Когда к вам подойдет Елизавета Федоровна, сделайте реверанс, скажите “здравствуйте” и целуйте ручку». Когда Елизавета Федоровна подошла к первой девочке, та сделала реверанс и произнесла, как ее учили: «Здравствуйте и целуйте ручку». Елизавета Федоровна засмеялась, наклонилась, поцеловала девочке ручку, а затем проделала то же самое с остальными.

В обители существовали также столовая для бедных, воскресная школа для безграмотных женщин и девушек, работавших на фабриках, библиотека на две тысячи томов, кружок «Детская лепта», где по воскресеньям шили одежду для бедных детей.

Обитель жила по монастырскому распорядку дня, который начинался в 6 часов утра. После всеобщей утренней молитвы в больничном храме настоятельница давала распоряжение сестрам на предстоящий день. Дневная трапеза проходила с чтением жития святых. В пять часов дня в церкви начиналось богослужение. Под праздники и воскресные дни проводилось всенощное бдение. В девять часов вечера в больничном храме проходила общая вечерняя молитва, после которой сестры расходились по кельям. Описание воскресной службы в обители оставил английский писатель Стивен Грэм в книге «Путь Марфы и путь Марии»: «Однажды в воскресенье я пошел в Марфо-Мариинскую обитель, расположенную на Большой Ордынке, на другом берегу Москвы-реки. <…> Высокий и солидный священник с длинными воло-сами, чудаковатый и милый — отец Митрофан совершал службу. <…> Было приятно находиться там: ощущалось присутствие молодых женщин, всецело устремленных к Богу, изредка доносился аромат цветов. Шестьдесят сестер, все в белом, простерлись волнами белого полотна на полу храма. А черный хор пел нежными голосами тихо, скорбно, возвышенно.

В середине службы в церковь вошли монастырские сироты: двадцать четыре маленьких мальчика в зеленых рубашках и столько же девочек в голубых платьицах и серых передниках. Они стояли посреди церкви, такие маленькие… Отец Митрофан возвышался над нами, как пастух посреди своего стада. Звучала ласковая проповедь. <…> Для русского богослужения как раз характерны особенный голос, особенный облик и жест, несущие в себе образ Церкви и церковной службы. Это сообщается молящимся и часто придает личности каждого из них, и мужчинам, и женщинам, особую тонкость, некоторый византийский оттенок, уподобляя их изображениям на фресках»³.

Два раза в неделю духовник обители священник Митрофан Сребрянский в трапезной Покровского собора проводил с сестрами беседы на евангельские темы, а по воскресеньям устраивались беседы для народа с общим пением молитв. Но ведя строгую подвижническую жизнь, великая княгиня не требовала того же от своих сестер. Они имели хороший стол, достаточное время для сна, могли выходить за территорию обители и каждый год получали отпуск, отправляясь либо на богомолье в дальние монастыри, либо проводя время в поместьях друзей настоятельницы.

Несмотря на свою каждодневную занятость в Марфо-Мариинской обители, Елизавета Федоровна находила время и силы принимать участие во множестве дел за ее пределами. Отмечу только два из них. Унаследовав от супруга обязанности председателя Императорского православного палестинского общества, Елизавета Федоровна относилась к ним не формально. Она построила для паломников большую гостиницу в Иерусалиме, оплачивала им проезд на пароходе от Одессы до Яффы, заботилась о пропитании и медицинском обслуживании крестьян, направлявшихся из России в Святую Землю, открывала православные школы в Сирии и Палестине. В 1911 году по ее поручению и на ее средства протоиерей Иоанн Восторгов купил на юге Италии, в Бари, где покоятся мощи св. Николая, большой участок земли для Палестинского общества. Елизавета Федоровна намеревалась построить там храм во имя святителя и основать русское подворье со странноприимным домом, о чем сообщала императору Николаю II: «Милый Ники! Посылаю тебе мой доклад по важному вопросу — строительству в Бари русской церкви и странноприимного дома. Конечно, единственный, кого, я уверена, сам святитель Николай хотел бы видеть во главе этого святого начинания, [предпринятого] в его честь и для твоего народа, любящего его более всех святых, — это ты, наш Император, сподобившийся утешения носить в крещении имя свт. Николая. Возможно, ты благоволишь написать на докладе в качестве резолюции, что желаешь сам возглавить комитет. <…>

На данный момент уже куплен участок земли на имя частного лица; место очень удобное, недалеко от вокзала, в оливковой роще, и оттуда трамвай идет прямо до базилики — участок идеальный и удивительно дешевый, даже расположен в правильном направлении — на восток.

О, да благословит св. Николай наше дело! И пусть для тебя это трогательное начинание будет благословением и небесной связью между ним и твоим народом, светлым пятном в твоем царствовании — в утешение за многие кресты, которые приходится тебе нести»⁴.

Проект был снова заказан А.В.Щусеву. Он возвел храм в традициях новгородского зодчества: с треугольным завершением закомар и звонницей над западным порталом, а странноприимный дом — в виде боярских хором, соединенных с церковью крытым переходом. Построенный в 1913–1915 годах храм прибрел не только церковное, но и государственное значение. Во-первых, он был возведен на территории другой страны, притом католической, и стал символом русского православия за границей. Во-вторых, он посвящался святителю Николаю — небесному покровителю царя. В-третьих, сам император встал во главе комитета по сбору пожертвований на строительство храма.

В августе 1914 года Марфо-Мариинская обитель милосердия инициировала создание Комитета по оказанию помощи семьям лиц, призванных на Великую войну. Сестры взяли на себя устройство вещевого склада, бесплатной столовой, детских яслей, организовали надомную работу для членов семей военнослужащих. А в сентябре 1914 года в ведение Елизаветы Федоровны перешла эвакуация раненых воинов и контроль за всеми общественными и военными госпиталями. Энергия и целеустремленность этой очаровательной хрупкой женщины просто ошеломляют.

Откуда же взялось не только стремление помогать нуждающимся, но и умение организовать широкомасштабную и эффективную благотворительную деятельность? Очевидно, начатки таких навыков были получены в семье Елизаветы Федоровны. Родилась она 1 ноября (20 октября по старому стилю) 1864 года в Дармштадте в семье великого герцога Гессенского и Рейнского Людвига IV и великой герцогини Алисы, дочери королевы Виктории. Элла, как звали ее родные, была вторым ребенком в семье. У нее был младший брат Эрнст Людвиг и три сестры: Виктория, Ирена и Алиса, будущая русская императрица Александра Федоровна. Еще двое, Фридрих и Мария, умерли в младенчестве.

Основу воспитания детей составляла английская система: сочетание уроков и творческих занятий с приобщением к труду и подготовкой к общественному служению. Дворец был открыт для музыкантов, художников, артистов, ученых, сама великая герцогиня Алиса обладала многими талантами — рисовала, играла на фортепьяно. Приобщение к труду было простым, но действенным: дети самостоятельно застилали постели, убирали комнаты, разжигали камин, высаживали цветы и выращивали овощи. Общественное служение Гессенского дома имело глубокие корни. Одной из его основательниц была Елизавета Венгерская из династии Арпадов, ландграфиня Тюрингии, жившая в начале XIII века и причисленная к лику святых за милосердие и служение бедным. В честь святой и была названа принцесса Елизавета. Впервые Элла соприкоснулась с людским страданием, когда ей исполнилось два года. Во время Австро-прусской и Франко-прусской войн гессенский дворец был отдан под лазарет. За ранеными ухаживали все знатные дамы Дармштадта во главе с великой герцогиней Алисой, которая привлекала к делам милосердия даже детей: Виктория и Елизавета приходили в госпиталь и приносили раненым цветы. Когда в 1878 году ее мать, великая герцогиня, умерла, Елизавете было всего 14 лет, но она вместе с Викторией взяла на себя заботу о детях, самой младшей из которых было всего шесть лет.

В 1881 году обе сестры — принцессы Виктория и Елизавета — начали выезжать в свет и сразу завоевали репутацию прекрасных невест. Одним из претендентов на руку принцессы Елизаветы стал принц Вильгельм Прусский, ее кузен, будущий кайзер Вильгельм. Когда он был еще студентом в Бонне, то часто приезжал к своим родственникам в Дармштадт и влюбился в Эллу. Но принцесса Елизавета отдала свое сердце великому князю Сергею Александровичу, пятому сыну Александра II и Гессенской принцессы, императрицы Марии Александровны. Выйдя замуж за Сергея Александровича, принцесса Елизавета обрела не только любимого человека, но и учителя. Именно он открыл для нее Россию, познакомил с ее историей, культурой и религией.

Венчание по православному обряду состоялось 3 июня 1884 года в Большой церкви Зимнего дворца, а по протестантскому — в одной из гостиных. Медовый месяц великокняжеская чета провела в Ильинском, подмосковном имении Сергея Александровича, которое он получил в наследство от матери. Елизавета Федоровна органично вошла в русский мир. Она старательно занималась русским языком, чтобы стать ближе к народу своей новой страны. Соседи встретили ее радушно, «по-русски»: обеды, прогулки по лесу, катание на лодке, домашние спектакли, живые картины. Но при этом Елизавета Федоровна интересовалась жизнью простых людей: она посещала жилища крестьян и знакомилась с их бытом. По ее настоянию Сергей Александрович выписал в медицинский пункт опытную акушерку, а затем построил в Ильинском родильный дом, школу и больницу. В день ангела (5/18 сентября) Елизавета Федоровна устраивала для крестьян угощение на лугу, а они благодарили ее песнями и плясками.

Следуя настоятельным просьбам императрицы Марии Федоровны, великая княгиня много времени проводила с царской семьей и очень сдружилась с цесаревичем Николаем Александровичем. У них появились свои тайны, прозвища, общие воспоминания. Именно Елизавете Федоровне цесаревич доверил тайну своей любви к принцессе Алисе Гессенской, с которой познакомился на свадьбе «тетушки» — так он ее называл. Поскольку строгие этикетные нормы того времени не допускали переписку молодых людей, они общались через письма к великой княгине. 8 апреля 1894 года состоялась помолвка наследника российского престола и принцессы Алисы, и именно великой княгине поручено было привезти невесту в Россию.

Петербургский период ознаменовался для Елизаветы Федоровны не только вхождением в русское великосветское общество, но и религиозными поисками. Будучи воспитанной в лютеранской вере, великая княгиня при знакомстве с православием встала перед непростым духовным выбором. Прикосновение к русским святыням началось с паломничества в Свято-Троицкую Сергиеву лавру, где почивали мощи небесного покровителя великого князя — преподобного Сергия Радонежского. Значительное духовное влияние на великую княгиню оказал протоиерей Иоанн Кронштадтский. В этом же направлении воздействовало на нее и паломничество по Ближнему Востоку в 1888 году, в которое она отправилась вместе с Сергеем Александровичем и его младшим братом Павлом Александровичем. Напомню, что Сергей Александрович был первым председателем Императорского православного палестинского общества. Паломничество великокняжеской четы началось с города Назарета, где Дева Мария получила благую весть о рождении Спасителя. Затем они посетили гору Фавор, на которой произошло Преображение Господне. Глубокие впечатления остались у великой княгини от служб у Гроба Господня в Иерусалиме.

Об эмоциональном настрое великой княгини во время паломничества по Святой Земле свидетельствует случай, происшедший с ней в Вифлееме. В храме Рождества Христова воображение Елизаветы Федоровны поразила Вифлеемская икона Богоматери — единственный образ в мировой иконописи, где Дева Мария изображена улыбающейся. Ночью Богородица явилась к великой княгине со словами: «Мне холодно, холодно!» Утром Елизавета Федоровна, ни секунды не раздумывая, выбрала самые красивые платья, разрезала их и сшила драгоценный оклад для иконы, украсив его вышивкой из жемчуга и бриллиантов.

Во время их посещения была освящена церковь Св. Марии Магдалины на Елеонской горе. Император Александр III вместе с братьями Владимиром, Алексеем, Сергеем и Павлом построили этот великолепный храм в Гефсиманском саду в память своей матери — императрицы Марии Александровны, небесной покровительницей которой была Мария Магдалина. Александр III, приверженец «благочестивой старины», считал истинно русским стиль, характерный для ярославских купеческих церквей XVII века и храма Покрова на Рву в Москве, поэтому церковь Св. Марии Магдалины — своеобразная реплика этих изящных, легких, красочных сооружений. Церковь представляет собой прямоугольный объем, увенчанный пятью луковичными куполами на тонких высоких барабанах, с шатровой колокольней. Окруженная густой зеленью кипарисов и оливковых деревьев, церковь завораживает своей хрупкой красотой и изяществом. Внутри храма находится иконостас из белого мрамора с бронзовым орнаментом. Рассказывают, что великая княгиня, потрясенная видом нового храма и его убранством, воскликнула: «Как бы я хотела быть похороненной здесь!»

После возвращения со Святой Земли великая княгиня приняла осознанное решение перейти в православие. Единственное, что ее удерживало, — это боязнь огорчить отца и родных. Поэтому таинство крещения состоялось только 13 апреля 1891 года в домовой церкви Сергиевского дворца. Напомню, что, не пожелав менять имени, Елизавета Федоровна избрала для себя в качестве небесной покровительницы Елизавету — мать Иоанна Крестителя. В том же году Сергей Александрович был назначен московским генерал-губернатором, и супруги переехали в Москву.

Поселились они в доме генерал-губернатора на Тверской. С первых же дней в Москве началась череда мероприятий, присутствие на которых было обязательным: открытие съездов, народных чайных, обществ трезвости, домов трудолюбия; посещение благотворительных базаров, концертов, выставок; празднование юбилеев образовательных учреждений. Зимние сезоны сопровождались балами. Служебные обязанности Сергея Александровича предусматривали регулярные контакты с московским духовенством и его присутствие на церковных службах.

Под покровительством Елизаветы Федоровны, первой дамы Москвы, находились Румянцевский музей, Императорский исторический музей им. Александра III и Музей изящных искусств им. Александра III. Причем в создании последнего великокняжеская чета сыграла существенную роль. Изначально планировалось открыть его при Московском университете, но покровительство великого князя Сергея Александровича позволило получить под постройку место на Колымажном дворе и субсидию из государственной казны. На личные средства Сергея Александровича в честь великой княгини Елизаветы Федоровны был выстроен Ассирийский зал — продолговатое помещение с двумя входами по одной оси, оформленное как тронный зал ассиро-вавилонских владык. А на деньги его брата Павла Александровича был обустроен греческий дворик «Парфенон» в честь великой княгини Александры Григорьевны, супруги Павла Александровича, — греческой принцессы, умершей в 1891 году при родах. Этот греческий дворик, названный в честь главного храма Афины-Девы, вместил слепки самых выдающихся памятников Древней Греции, позволяя их изучать, не выезжая за пределы России.

Елизавета Федоровна оказывала покровительство Императорскому Московскому университету, Строгановскому художественно-промышленному училищу, Музыкально-драматическому училищу, открытому при Московском филармоническом обществе. По инициативе Елизаветы Федоровны в драматических классах училища был поставлен любительский спектакль — лирические сцены из «Евгения Онегина». Режиссуру поручили Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко и Константину Сергеевичу Алексееву (Станиславскому). Роли распределили между любителями из высшего общества и учениками Музыкально-драматического училища. Танцы к спектаклю поставил солист Большого театра Василий Федорович Гельцер. Программу и костюмы утверждала сама великая княгиня. Спектакль вышел настолько удачным, что стал, как писал Немирович-Данченко, первой зарницей будущего Московского художественного общедоступного театра (МХТ).

О том, насколько популярна была Елизавета Федоровна в студенческой среде, свидетельствует такой любопытный факт. Ежегодно великая княгиня присутствовала в Московском университете на праздновании начала учебного года и получала в подарок роскошный букет. Но покидала она обычно церемонию без единого цветочка, поскольку среди студентов существовало поверье: тот, кто добудет из букета Елизаветы Федоровны цветок, на экзамене получит высокую оценку.

Не только в силу обязанностей супруги генерал-губернатора, но и по велению сердца Елизавета Федоровна занималась благотворительной деятельностью. На этом поприще она была неподражаема и многогранна, проявляя подчас удивительную изобретательность в привлечении денежных средств на благотворительные нужды. Так, когда в пользу пострадавших от неурожая в 1891–1892 годах был создан Московский комитет по сбору пожертвований, Сергей Александрович решил привлечь к сбору средств в помощь голодающим купечество. Но купцы, недолюбливая Сергея Александровича, денег не дали. Тогда Елизавета Федоровна устроила в фойе Большого театра рождественский благотворительный базар. Торговали дамы из великосветского общества. Великокняжеская чета сама стала за прилавки: Сергей Александрович настолько умело торговал зонтиками, что уже на второй день ни одного зонтика не осталось. Елизавета Федоровна продавала свои изделия, и не было отбоя от желающих приобрести что-нибудь из ее работ. Выручка стала самым крупным финансовым поступлением в комитет по сбору пожертвований в пользу пострадавших от неурожая.

Однако самым замечательным начинанием великой княгини в эти годы стала организация женского труда в помощь солдатам, ушедшим на Русско-японскую войну. Она заняла под мастерские все залы Кремлевского дворца, за исключением Тронного зала, служившего символом монархии. В эти месяцы Кремлевский дворец с его величественными анфиладами и помещениями напоминал улей, где женщины трудились для фронта с утра до вечера, склонившись над швейными машинками. Туда же поступали пожертвования для армии деньгами и вещами. Великая княгиня сформировала несколько санитарных поездов, оснащенных всем необходимым, которые курсировали по Сибирской магистрали с Дальнего Востока в Петербург. Она создавала комитеты, занимающиеся сбором средств на санаторные нужды, а на свои деньги построила на берегу Черного моря, под Новороссийском санаторий для раненых.

После отречения Николая II и падения императорской власти Марфо-Мариинская обитель продолжала свое служение. Елизавета Федоровна категорически запретила запирать ворота, и амбулатория по-прежнему была открыта для всех. О самообладании Елизаветы Федоровны образно высказался архиепископ Анастасий (Грибановский): «Казалось, что она стояла на высокой непоколебимой скале и оттуда без страха смотрела на бушующие вокруг нее волны, устремив свой духовный взор в вечные дали».

К этому смутному времени относятся письма Елизаветы Федоровны подруге и единомышленнице графине Александре Андреевне Олсуфьевой. Они поражают величием души, готовностью к милосердию и силой веры: «Дорогая Аликс! <…> Я испытывала такую глубокую жалость к России и к ее детям, которые в настоящее время не знают, что творят. Разве это не больной ребенок, которого мы любим во сто раз больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, помочь ему. Вот что я чувствую каждый день»⁵. Из другого письма: «Полностью разрушена “Великая Россия, бесстрашная и безукоризненная”. Но “Святая Россия” и Православная Церковь, которую “врата ада не одолеют”, существуют, и существуют более, чем когда бы то ни было. И те, кто верует и не сомневается ни на мгновение, увидят “внутреннее солнце”, которое освещает тьму во время грохочущей бури. Я не экзальтированна, мой друг. Я только уверена, что Господь, Который наказывает, есть тот же Господь, Который и любит»⁶.

Известно, что предпринимались попытки спасти Елизавету Федоровну от преследований и гибели. В начале лета 1917 года ее посетил шведский министр, приехавший в Москву по поручению кайзера Вильгельма, который когда-то был влюблен в Эллу и знал, какая кровавая баня ожидает Россию. Ей было предложено уехать за границу. Но Елизавета Федоровна наотрез отказалась оставить обитель и вверенных ей Богом сестер и больных. После заключения Брестского мира немецкое правительство добилось от советских властей согласия на вывоз великой княгини за границу. Граф Мирбах два раза просил Елизавету Федоровну принять его, но каждый раз получал отказ. Сохранилось трогательное свидетельство о каком-то сапожнике, чья жена лечилась в Марфо-Мариинской больнице. Он готов был предоставить «великой матушке» сани и лошадь своего родственника, чтобы увезти ее в безопасное место. Елизавета Федоровна, тронутая таким отношением, ответила, что сани не могут вместить всех ее сестер, а она не хочет уезжать, оставив их на произвол судьбы.

Настала Пасха 1918 года. Елизавету Федоровну арестовали на третий день Светлой седмицы. В этот день патриарх Тихон служил молебен в Марфо-Мариинской обители, а через полчаса после его отъезда туда явился комиссар с красноармейцами и дал настоятельнице на сборы всего полчаса. Елизавета Федоровна успела лишь собрать сестер в больничной церкви Святых Марфы и Марии и благословить их.

Великую матушку сопровождали две сестры: Варвара Яковлева и Екатерина Янышева (позже вернулась в Москву). Их отправили по железной дороге в Пермь, в женский монастырь, а затем препроводили в Екатеринбург, где жила в заточении императорская семья. Елизавета Федоровна хотела встретиться с сестрой, но ей было в этом отказано. Вскоре в Екатеринбург доставили великого князя Сергея Михайловича (племянника Александра II) с его секретарем Федором Семеновичем Ремезом, пожелавшим сопровождать своего патрона. Вместе с ними прибыли трое сыновей великого князя Константина Константиновича (К.Р.) — Иоанн, Константин, Игорь и сын великого князя Павла Александровича от его второго, морганатического брака, князь Владимир Палей.

В мае 1918 года великих князей и Елизавету Федоровну перевезли в Алапаевск и поместили в каменном одноэтажном здании Напольной школы на краю города. При школе была кухня, где еду готовили приходящие поварихи. Женщины рассказывали, что жизнь великокняжеских узников протекала во взаимной любви и согласии. Они вычистили школьный двор и устроили там огород и цветники; с разрешения караула посещали церковь и гуляли в поле; вечерами же собирались в комнате Елизаветы Федоровны для молитвы. Все резко изменилось в июне, когда из Екатеринбурга пришел приказ отобрать у заключенных личные вещи, деньги, обувь и подушки. Прогулки вне школьного двора запретили, служащих из школы выгнали, красноармейцы ежечасно врывались в комнаты и устраивали обыски.

17 июля в 12 часов дня в школу явились чекисты и удалили из нее красноармейцев-охранников. Ночью узников посадили на телеги и повезли в направлении деревни Синячихи в 18 километрах от Алапаевска, где находилась заброшенная железорудная шахта глубиной в 60 метров. В нее с площадной руганью, орудуя прикладами, чекисты стали сталкивать людей. Первой столкнули Елизавету Федоровну, она громко молилась: «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят». За ней последовали остальные. Только великий князь Сергей Михайлович, боевой офицер, оказал сопротивление и был убит выстрелом в голову. Убийцы полагали, что узники утонут в воде, затопившей шахту. Но, по свидетельству случайно оказавшегося рядом крестьянина, жившего неподалеку и наблюдавшего эту ужасную расправу, из шахты донеслось пение молитвы «Спаси, Господи, люди Твоя». Обезумевшие чекисты стали забрасывать шахту гранатами, но пение продолжалось. Тогда они в панике завалили шахту валежником и подожгли, а сверху засыпали землей.

Когда в октябре Белая армия Колчака заняла район Екатеринбурга и Алапаевска, тела извлекли на поверхность и обнаружили, что тело Елизаветы Федоровны осталось нетленным. На груди у великой княгини нашли икону Спаса Нерукотворного, украшенную драгоценными камнями, с надписью на обороте: «Вербная суббота, 13 апреля 1891 г.». В этот день она перешла в православие, и этой иконой ее благословил император Александр III.

Стоит упомянуть здесь одну деталь, характеризующую величие души и силу духа Елизаветы Федоровны. Она и Иоанн Константинович упали не на дно, а на выступ шахты, который находился на 15-метровой глубине. У великого князя голова оказалась перевязанной апостольником Елизаветы Федоровны. Значит, она, несмотря на сильные повреждения и кровоподтеки в области темени, лба и спины и рискуя рухнуть с выступа вниз, нашла в себе силы уже почти из могилы позаботиться о ближнем.

После медицинского осмотра тела были обмыты, облачены в белые саваны и положены в простые деревянные гробы. После отпевания в Свято-Троицком соборе их поместили в склеп, где они находились до июля 1919 года. Когда Красная армия начала наступать, духовник Елизаветы Федоровны белогорский игумен Серафим (Кузнецов) получил распоряжение от адмирала Колчака перевезти гробы по Восточно-Сибирской магистрали в Читу. В августе они прибыли на место, и отец Серафим с помощью русских и японских офицеров перевез их в женский Покровский монастырь. Там, в одной из келий, в глубочайшей тайне, опасаясь большевиков, он снял доски с пола и вырыл неглубокую могилу, куда поставил все восемь гробов. В этой келье отец Серафим прожил до февраля 1920 года, охраняя тела страдальцев. Но Красная армия неумолимо продвигалась на восток, и монаху вновь пришлось двинуться с гробами в путь, теперь уже за пределы России. У границы с Китаем на поезд напали рабочие-большевики и сбросили гроб с телом Иоанна Константиновича на рельсы. По счастью, подоспевшие китайские солдаты помогли отбить красных бандитов. В апреле гробы прибыли в Пекин и были временно помещены в склеп Русской духовной миссии.

Родственники Елизаветы Федоровны, узнав, где находятся останки, пожелали похоронить великую княгиню и инокиню Варвару в Иерусалиме. В ноябре 1920 года их тела были отправлены из Пекина в Шанхай, затем в Порт-Саид. Там их приняла принцесса Виктория и перевезла в Иерусалим, упокоив в крипте церкви Марии Магдалины, но, как оказалось, не навсегда. В 1981 году Архиерейский Собор Русской Православной Церкви Заграницей постановил причислить Елизавету Федоровну и инокиню Варвару к лику святых как мучениц православной веры, пострадавших от безбожников в России. При вскрытии гроба тело Елизаветы Федоровны оказалось нетленным. Его поместили в храме Марии Магдалины в беломраморный саркофаг на высоких подставках, украшенный резьбой в византийском стиле, справа от святых Царских врат.

Примечания

1 Великая княгиня Елисавета Феодоровна: Документы и материалы. 1905–1918 гг. М.: Никея, 2018. Т. 2: 1914–1918. С. 424.

2 Миллер Л. Святая мученица Российская великая княгиня Елизавета Феодоровна. М., 2007. С. 304–306.

3 Graham St. The way of Martha and the way of Mary. L., 1916. Частично использован перевод Л.Миллер (указ. соч., с. 187–189).

4 Великая княгиня Елисавета Феодоровна: Документы и материалы. 1905–1918 гг. Т. 1: 1905–1913. С. 624.

5 Там же. Т. 2: 1914–1918. С. 431.

6 Там же. С. 444.