Татьяна Левченко

«Новый, необычный талант»

По материалам архива Ф.М.Левина

Материалы из архива литературного критика, первого директора издательства «Советский писатель» (1934–1935), главного редактора «Литературного обозрения» (1938–1941) Федора Марковича Левина (1901–1972) уже дважды представлялись на страницах «Нашего наследия».

В № 112 печатались его записи о Василии Гроссмане, в № 115 — воспоминания о Константине Симонове. Федор Маркович был близок со многими ведущими советскими писателями и деятелями культуры, о чем вспоминал в книге «Из глубин памяти» («Советский писатель», 1973). Был он знаком и с Александром Исаевичем Солженицыным. Об этом говорят записи в дневнике критика и свидетельства современников, собранные Татьяной Левченко.

Среди писем и записок, сохранившихся в архиве Федора Марковича Левина, есть маленький белый конверт без марки, штемпеля и надписи, в который вложен листок с таким текстом:

Дорогой Ефим Григорьевич!

Мне обязательно надо видеть Вас в этот Ваш приезд. Мне сказали, что Вы приедете в пятницу утром, но еще и в субботу будете здесь. Я тоже приеду в пятницу утром и тогда хотел бы застать у Лены или у Фед<ора> Марк<овича> Вашу записочку — когда Вы будете свободны. Меня устраивает любое время в эти два дня!

Жму руку.

Ваш

А.И.

По воспоминаниям дочери критика Елены Федоровны Левиной¹, чье имя упомянуто в тексте, записка эта была оставлена ее отцу Александром Исаевичем Солженицыным для передачи Ефиму Григорьевичу Эткинду² весной 1967 г., когда квартира Левиных в проезде Художественного театра, д. 2 на некоторое время стала местом встреч Солженицына и Эткинда. Сохранилась она случайно — обычно записки Солженицына уничтожались³, видимо, маленький конверт затерялся в бумагах...

К весне 1967 г. Солженицын и Эткинд уже несколько лет были близко знакомы. Как укажет писатель в пятом дополнении («Невидимки») к мемуарам «Бодался телёнок с дубом», рассказывающем о тех, кто все годы, до вынужденной эмиграции, помогал ему в подпольной борьбе: «<...> Е.Г.Эткинд был в дружбе со мной неотрицаемой, к моменту высылки уже полных 10 лет <...> Всё началось с письма ко мне его милейшей жены Екатерины Фёдоровны Зворыкиной, в письмах её всегда было много юмора, весело читать. В Ленинграде познакомились. Е.Г. — многознающий, острый. То — вместе в театр, то — к ним на дачу, то — в автомобильное путешествие вместе (Кёнигсберг, Прибалтика), то — находит новых и новых людей в Ленинграде, кто может мне помочь справкой, советом, делом. Всегда приятно было к ним прийти, собирали и компанию интересную. Не было никакой необходимости и плана привлекать его к конспирации, это знакомство, эта линия отлично шла и просто так. Но такова была захватывающая сила вихря вокруг нашей борьбы, что никто вблизи не мог сохраниться просто так <...>»⁴.

В недавно опубликованных «Страницах из дневника» Е.Ф.Зворыкиной⁵ есть рассказ о том, как было ею написано то самое письмо, которое нашло отклик у Солженицына среди множества других писем февраля 1963 г. Запись была сделана не сразу, а в июне этого же года, в дни, когда, будучи в Ленинграде, Солженицын и Н.Решетовская, первая жена писателя, приехали к Эткиндам знакомиться:

«Я пишу письмо трудному, тяжелому, израненному, дивно талантливому человеку, чья судьба и чей талантливый голос всколыхнули и взволновали всю Россию и даже весь мир. Все ходят потрясенные. У всех мысль: “А если бы его сгубили эти 8 лагерных лет?”, а если бы ничего не было написано? А если еще сотни таких Солженицыных пропали зря во время страшного террора? А может быть, объявятся из тех страшных лет еще живые, дивные голоса?

Словом, я пишу ему:

“Дорогой Александр Исаевич! Такое обращение не от фамильярности. Просто Вы очень дороги стали за последнее время множеству людей, и мне среди них…”. Я объясняю ему: мы счастливы, что его не сгубили эти 8 лет. Что из всех вещей мне дороже всего “М<атренин> двор”. Что я, прочтя “М<атренин> Д<вор>”, вспоминала: “Погиб родной человек. И в день последний… я… ее за телогрейку”⁶. Я долго не могла вспомнить — что “за телогрейку”? “Упрекнул”? — Нет. “Попрекнул”? — Нет. “Выругал”? — нет. “Поругал? ” — нет… Что же… за телогрейку. Зажигаю свет, читаю: “укорил”. Конечно, только укорил. Где он набрал таких душистых, подлинных, народных слов? Где взял эту страшную выразительность слов?

И я пишу ему об этом. Пишу — робея. Ответа не прошу. “Если напишете — это будет большое счастье для меня, а если Вам ни к чему, а Вы и так замучены (см. портрет на обложке ‘Роман-газеты’), то и не надо”. <...> Пишу, кто я, и объясняю ему, что пишу по праву ровесницы (“мы с одного года”), что мы могли бы учиться в одном классе, что я смею писать, п<отому> что мой отец погиб в 38 г.⁷, что я работала сестрой в госпитале, потому, наконец, что его литература — наша л<итерату>ра, его горести — мои горести.

Ответа не было долго.

“Милая Ек<атерина> Фед<оровна>! Такие письма, как Ваше, сообщают мне новое ощущение — влияние на духовную жизнь других людей. Они заставляют еще внимательнее относиться к каждому слову и потому напрасно “Вам трудно было решиться” и звонкая подпись отнюдь не украсила бы вашего письма, в котором главное — искренность.

Корреспондент я сейчас плохой, отвечаю мало кому и кратко. Новое положение во многом для меня сложно, и не знаю, как я с ним справлюсь. Но мне было бы приятно, если бы Вы написали подробнее о себе и муже и пр. <…>”⁸.

Я счастлива. О таком письме я и мечтала. Это не благодарственная отписка. Он приоткрыл какую-то щелочку. Он позволил ему рассказать о себе»⁹.

Надо заметить, что рассказ «Матренин двор», столь глубоко воспринятый Е.Ф.Зворыкиной и, разумеется, не только ею¹⁰, вызвал у читателей гораздо более сложные чувства, чем «Один день Ивана Денисовича»: от недоумения и непонимания даже тех, кто с восторгом принял первую повесть писателя, до жесткой критики литературно-партийных функционеров. Крестьянка Матрена, с христианским смирением сносившая тяготы жизни, была воспринята как нечто чуждое, несущее угрозу социалистическому «обществу труда и созидания, свободы творчества и расцвета личности»¹¹. В стране «победившего атеизма» места праведникам не было.

В те февральские дни 1963 г. в Москве близкий друг семьи Эткиндов еще со времен войны Федор Маркович Левин записывает в дневнике:

<10 II 1963 г.>

Асеев¹². <...> Возмущен полемикой против Эренбурга в «Известиях»¹³. <...>

Вспоминает «Записки из мертвого дома» и противопоставляет их Солженицыну.

Вспоминает еврея, описанного Достоевским. <...>

11 II 1963 г. Был в издательстве «Молодая гвардия». Обратно шел пешком вместе с Б.А.Слуцким¹⁴. Он сказал мне, между прочим, что Н.Заболоцкий считал А.Платонова¹⁵ человеком невысокой культуры. Видимо, это так, по сравнению с Заболоцким, который был очень культурным человеком.

Солженицына Слуцкий считает необыкновенно талантливым (как и Платонова, хотя они разные), но совсем не марксистом. Его Матрена — христианка.

Шолохов последние 20 лет молчит, потому что написанное им обходит важнейшие вопросы нашего времени. «Тихий Дон» и первая часть «Поднятой целины» — пока все.

Видел я Аркадия Первенцева¹⁶. Он сказал мне, что мы (то есть он и я, и люди нашего поколения) спорили, но шли в одном потоке. А что делают теперь, он не понимает. Разброд. Он очень встревожен Яшиным («Вологодской свадьбой»)¹⁷ и вообще «Новым миром». «Что они хотят — чтобы нас на вилы подняли?» «Матренин двор» еще хуже, по его мнению, с идеологической стороны. Талант, но куда идет. Бунин перед ним прогрессивный писатель. О каком времени писал! И всё же какие у него есть крестьяне, сильные люди, чувствуешь силу народа, характеры¹⁸. А тут праведница Матрена. Одну ей бог правую руку оставил, правую, чтобы креститься могла, — говорят женщины в рассказе. С Первенцевым разговор был краткий, хотя приветствовал он меня с особенной дружественностью: видимо, чувствует неловкость за 1949 год, за «борьбу против космополитизма». Сказал, что я отлично выгляжу, чувствуется закалка нашего поколения.

Б.Слуцкий, с которым я шел весь путь от издательства до дому, считает, что последние события (прием на Ленинских горах, выступление Ильичева, статьи в печати и Ермилов против Эренбурга) имеют основой трудности и внутреннего и международного порядка. В трудной обстановке интеллигенцию надо удерживать от кое-каких вольностей.

С его мыслью очень перекликается «с другого края» Первенцев: что ж, чтоб нас на вилы подняли?

Есть о чем думать.

19 II 1963 г. <...> 18 февраля участвовал в проведении семинаров в Народном университете культуры при Ц<ентральном> Д<оме> Л<итераторов>. Вопросы: о Яшине «Вологодская свадьба», о Солженицыне и, в частности, о «Матренином дворе» и о споре В.Ермилов — И.Эренбург¹⁹.

Для самого Ф.М.Левина, критика с поразительным литературным чутьем, обнаружившимся еще в пору работы в журналах «Литературный критик» и «Литературное обозрение»²⁰, сомнения в том, что в литературу пришел большой писатель, а не только человек большого гражданского мужества, не было. Е.Г.Эткинд, вспоминая тот период, подчеркнет: «“Новый мир” был Левину очень близок: напечатанные там в 1962–1963 годах рассказы Солженицына, прежде всего “Один день Ивана Денисовича” и “Матренин двор”, вызвали не только его одобрение, но и восторг»²¹.

По воспоминаниям Е.Ф.Левиной, «Один день Ивана Денисовича» критик прочел еще до публикации, следил за ходом обсуждений и ждал появления в печати знаменитых впоследствии рассказов, еще носивших первоначальные названия — «Случай на станции Кочетовка»²² и «Не стоит село без праведника». Он был среди тех, кто активно поддержал решение секции прозы Союза писателей РСФСР выдвинуть Солженицына на соискание Ленинской премии²³. Едва оправившись после тяжелого инфаркта, перенесенного в конце февраля, уже в сентябре 1963 г. Левин написал первый вариант статьи «Творчество Солженицына и его критика» с подробным обзором критических откликов, анализом и защитой трех первых произведений писателя²⁴, а в октябре, после появления рецензий на рассказ «Для пользы дела», расширил статью их обзором. В итоге получилось 79 страниц машинописного текста.

«Об Александре Солженицыне в литературных кругах заговорили еще до того, как его повесть “Один день Ивана Денисовича” появилась в печати, — писал Левин. — Литераторы, которым довелось прочесть повесть в рукописи, порою нетвердо помнили и искажали фамилию автора, но в один голос утверждали, что появился новый большой писатель, уже в первой вещи показавший себя зрелым мастером. По свидетельству Иона Друцэ²⁵ (“О мужестве и достоинстве человека”, “Дружба народов”, 1963, № 1) известия об А.Солженицыне шагнули далеко за пределы литературной Москвы и достигли до слуха многих иногородних писателей. Говорили, конечно, о самой теме произведения, — никто еще до Солженицына не решился или не смог рассказать о жизни заключенных в советском концентрационном лагере, о том, как в реальной действительности выглядели произвол и нарушения революционной законности в период культа личности Сталина. Но говорили также и о том, что сила повести не только в той правде, которая в ней представлена “весомо, грубо, зримо”, но и в идейной глубине произведения и в его народности и в замечательном художественном даровании писателя. Вспоминали и Льва Толстого, и Достоевского, и Глеба Успенского, и Чехова». Так начиналась статья. А заканчивалась она почти полемически: «Быть может, такой отзыв покажется кое-кому преувеличенно высоким. Но пора уже привыкнуть к тому, что замечательные писатели и вообще деятели науки и искусства были не только в прошлом, но появляются все чаще в настоящем, среди нас. Искусство критика состоит, между прочим, в том, чтобы угадать, увидеть новый, необычный талант, порою очень непохожий на предшественников, верно оценить и поддержать его».

Статья предназначалась для журнала «Вопросы литературы». Однако печатать ее не торопились, а после включения Солженицына в число девятнадцати номинантов на премию (список лучших писателей года был напечатан в «Известиях» под самый Новый год, 29 декабря) предложили ограничиться анализом и критикой только того произведения, по которому произошло выдвижение. Так появился третий вариант — «Повесть А.Солженицына и ее критика». Журнал не откажется от левинской статьи и после того, как премию писателю не дадут²⁶. Судя по гранкам и штемпелю на конверте²⁷, полученном из редакции «Вопросов литературы», четвертый вариант многострадальной статьи, еще более сокращенный, но не потерявший двух приведенных абзацев, должен был выйти в июньском номере журнала²⁸.

Увы, журнал вышел без статьи Федора Левина о Солженицыне. И хотя еще ничто не предвещало «малой октябрьской» — так назвал Солженицын «снятие» в октябре 1964 г. Н.С.Хрущева, благоволившего писателю, — журнал, по-видимому, уже получил какой-то знак «свыше» о нежелательности подобной публикации.

Личное знакомство Левина с Солженицыным состоится лишь два с половиной года спустя. За это время и в стране, и в положении Солженицына произойдут большие перемены. Закончился короткий период «оттепели», и выветрились те небольшие послабления в идеологической сфере, что позволили появиться не только «Ивану Денисовичу», но и «Матренину двору», — не только «теме», совпадавшей с партийными установками на разоблачение «культа личности», но и литературе, в которой религиозно-нравственные ценности главной героини были чужды самому строю.

Солженицын, вступивший в 1962 г. в Союз писателей СССР и лишившийся к тому времени даже видимости поддержки «сверху», оказался в положении «рядового» советского писателя, зависящего не только от личных предпочтений и политики редакций, но от всевластной цензуры и тех идеологических установок, которые давало советское государство «инженерам человеческих душ» в обмен на возможность легально заниматься писательским трудом. То, что его произведения были высокохудожественны, а сам автор талантлив, только усугубляло ситуацию. Его творчество не должно было выходить за дозволенные рамки. Их указал Солженицыну П.Н.Демичев²⁹, занявший в апреле 1965 г., вместо Л.Ф.Ильичева, должность секретаря ЦК КПСС, курирующего вопросы идеологии, истории и культуры: «...изложил он мне, чего не надо и чего не хочет партия в произведениях (это очень чётко, уже готовое было у него в голове):

1) пессимизма; 2) очернительства; 3) тайных стрел.

(Я поразился, как точно было выражено третье, да будто прямо обо мне. Узнать бы, кто там у них формулировал?..)»³⁰

Между тем Солженицын уже выбрал свой путь.

К моменту встречи с партийным функционером писатель активно работал и над новой редакцией «Архипелага ГУЛАГ», основанной на новых свидетельствах о сталинских концентрационных лагерях, и над романом «В круге первом». Е.Ф.Зворыкина отметит в дневнике 1 сентября 1964 г.: «А вот письмо: читаю мелкие буквы. Пишет, видимо, торопясь. Письмо, сопровождающее рукопись³¹. Просьба никому не давать, никуда не возить. “Все ‘самые придирчивые’ ваши замечания будут мне очень ценны, но не в письме, при встрече”³² <...> Читаем роман все сразу — благо он разнимается по листочкам.<...> Роман называется “В круге первом”.

Рассказал нам, какие бурные дебаты были в “Н<овом> м<ире>” по поводу романа. Печатать, конечно, боятся. — А им ничего другого не дам, — пусть не думают. Они уже хотят подсунуть читателю вместо романа “Раковый корпус”. А я его еще пишу, а кто может знать и сказать — сколько времени мне надо писать “Раковый корпус”, — смеется он. — Буду его писать до конца. <...>

— А вообще году в 70-м я пущу все, что написал — печатать — где кто захочет — там пусть и печатает, и будь что будет! А написать мне надо, во-первых, историю революции от февраля до октября и, во-вторых, очерки о лагерях. Страна… “Архипелаг ГУЛАГ”. [Забыла слово.] На основании писем з<а>к<люченных>, документов, кот<орые> они шлют, и на основании личных наблюдений.

Он оставил нам, кроме пьесы³³, 2 тетрадки писем читателей. Из них в одной — письма только от бывших з<а>к<люченных>. Таких тетрадок (на машинке) у него 18»³⁴.

В письме, сопровождавшем рукопись романа «В круге первом», Солженицын подчеркивал: «Кроме Вас ее могут прочесть (у Вас, без выноса) только самые близкие Вам люди (один-два человека)».

Среди тех, кто прочитал «ленинградские» страницы «В круге первом», были и Левины. С ними, как с близкими друзьями, Эткинды делились известиями о том, что происходит в жизни Солженицына.

А известия были тревожны и неутешительны. Солженицын оказался в положении писателя, которого не печатают, которому не дают встречаться с читателями, архив которого вместе с романом «В круге первом» конфискован КГБ, за которым ведется наблюдение. И хотя, как пишет Р.Медведев, «в 1967–1969 годах наблюдение за Солженицыным было все же не таким “плотным”, как в начале 1970-х»³⁵, после конфискации архива он разработал систему строжайшей конспирации, в которую посвятил Люшу Чуковскую: «Прежде всего, он исходил из того, что под любым потолком, где он находится, — его прослушивают. Как он был прав в своих предположениях, стало очевидным, когда в годы перестройки опубликовали “оперативные материалы” наблюдений за Солженицыным. <...> Поэтому в доме он никогда не называл никаких имен, не упоминал никаких своих планов и встреч, не звонил из квартиры по телефону, а только из телефона-автомата. Позже он учил меня выскакивать из вагона метро в последнюю секунду с тем, чтобы избавляться от “хвостов”. Показывал, как выскакивать из троллейбуса. В нашу квартиру к нему часто приходили многочисленные друзья и помощники, но никого он не называл под потолком своим именем, все были переименованы»³⁶.

Одно из сохранившихся писем Е.Ф.Зворыкиной жене Ф.М.Левина В.И.Журавлевой³⁷ несет на себе следы «школы конспирации».

Дорогая Валечка! Каждый раз, как я уезжаю из Москвы, я увожу с собой тепло вашего дома и участливое внимание Вас и Федор Марковича, не говоря уж о Леночке.

В этот раз я внесла в дом столько суеты и шума, была такой беспокойной гостьей, что только ваша всехняя доброта могла это выдержать без единого признака раздражения.

Ленинградцы с упоением слушают про успех их любимого писателя. Все-таки очень здорово, что все это состоялось на таком уровне.

Не раскололась ли Люша? Не принесла ли вам обещанное?

Несессер, который мы с Вами купили, Валечка, Фима снабдил таким стихом:

«Этот несессер

Не из С.С.С.Р

А из Г.Д.Р.»,

что заранее обеспечило ему успех, до того еще, как он был раскрыт. Впрочем, Нина³⁸ звонила и благодарила на след<ующий> день. Значит, понравился.

Защита прошла блестяще, а банкет пышно. Впрочем, я из Москвы была еще такая обезумелая, что не очень могла воспринимать. Фима расскажет вам подробно про письмо от Джона Китса, которое он ей написал (особенно про пышное его оформление, сделанное Машей³⁹).

Я вас всех целую и очень люблю, желаю вам всего прекрасного.

Ваша Катя.

Благодаря упоминанию защиты Н.Я.Дьяконовой, друга семьи Эткиндов, время написания письма и событий, о которых идет в нем речь, легко устанавливается — это ноябрь 1966 г. «Любимый писатель» ленинградцев — А.И.Солженицын, а событие «на уровне» — обсуждение в Центральном доме литераторов 16 ноября 1966 г. 1-й части романа «Раковый корпус». К сожалению, невозможно установить, что должна была передать Люша, Елена Цезаревна Чуковская, но вполне вероятно — рассказ Солженицына «Пасхальный крестный ход», написанный в апреле 1966-го в Переделкине. Его машинопись находилась в папке вместе с материалами неизданной статьи Левина о Солженицыне.

В дневнике Е.Ф.Зворыкиной есть рассказ об этом ноябрьском дне:

«В Москве состоялось обсуждение “Ракового корпуса” — новой повести Солженицына. Предварительно мы узнали, что обсуждение будет в узком кругу: бюро секции прозы, что почти никого не пригласили, что попасть безнадежно.

Но судьба подкинула мне выигрышный билет: в Ин<ститу>те мне предложили командировку в Ин<ститу>т Дружбы Народов на конфер<енцию> от 15–18 ноября.

Я очень уцепилась за нее, приехала 15/XI в М<оскву>. Позвонила во все места, где он может быть, и он позвонил мне 15/XI <19>66 вечером.

— Я очень хочу на обсуждение.

— А Вы думаете, будет что-ниб<удь> интересное?

— А Вы думаете — будут Вам делать темную?

— А кто знает? Очень уж народу будет мало. Я сам думаю — ходить ли?

— А как бы все-таки попасть?

— У меня уже будут 2 дамы.

— Неудобно 3-ю?

— Думаете, рук не хватит? Мне все удобно. Приходите для смеху в 2 ч<аса>. Не обещаю, но… и повидаться надо — 17-го увидимся и поговорим.

Я пришла “для смеху” — хоть и не до смеху мне было — страшно хотелось попасть. Копелев провел меня в буфет, где они сидели в уголку: А<лександр> И<саевич>, Н<аталья> А<лексеевна> и какая-то дама — с висящими стриж<еными> волосами (мне почему-то кажется, что это была Булгакова, но нет). Нат<алья> Алекс<еевна> мне обрадовалась:

— Вот кого я рада видеть! Поехали со мной в Рязань.

А<лександр> И<саевич> сидел красный, напряженный. Когда подошло время, он втянул голову в плечи, энергично взял своих дам под руки и ринулся в зал со словами “Ну, пора!”.

Когда он сел в президиум, то на лицо его было мучительно смотреть — такое светлое, хорошее, свое — и мне все казалось, что кругом палачи, и будут его сейчас колошматить. Вышло все совсем не так. Палачи обернулись друзьями. 4 часа шла любовная, почтительная беседа⁴⁰. <...> А<лександр> И<саевич> был счастлив после этого вечера. Но на след<ующий>день ему не дали выступать в Ин<ститу>те органических соединений, где было назначено его чтение. Запретили и его выступление в Биб<лиотеке> Акад<емии> общ<ественных> наук. Зато читал он главы из романа и из “Рак<ового> корп<уса>” в Ин<ститу>те народов Азии, где проходила и беседа его со слушателями и читателями»⁴¹.

О том, насколько трудно было попасть на обсуждение, скажет и сам Солженицын: «Обсуждение было объявлено в служебно-рекламной книжечке ЦДЛ — и так впервые, вопреки “Новому миру” было типографски набрано это уже неотменимое название: “Раковый корпус”. Однако обнаружилось слишком много желающих попасть на обсуждение, руководство СП испугалось, дату сменили, и назначили час дневной, объявили уже не публично, и жестоко проверяли у входа пригласительные билеты прозаиков»⁴². Но в случае с Е.Ф.Зворыкиной писатель виртуозно обыграл охрану. Как он это сделал, описала в своих записках Е.Ф.Левина:

<...> роман «Раковый корпус» руководители ССП решили открыто обсудить. Открытым это обсуждение было лишь условно. Оно должно было происходить в ЦДЛ, и на него выдавались особые приглашения. В очень ограниченном количестве. (Так, отец приглашения не получил, хотя был зампредседателя Секции критики). Сам Солженицын получил лишь один пригласительный билет для кого-то и приехавшей специально для этого из Ленинграда Кате Эткинд сказал, что ее он проведет сам. В день обсуждения она приехала в ЦДЛ. Катя была, как всегда, одета строго в черный костюм с белой блузкой. Никакой косметикой она никогда не пользовалась, но ее седые волосы были изящно подстрижены и создавали прелестный контраст с живыми карими глазами и свежим лицом. К контролю они подошли вместе. Солженицын, идя чуть впереди, небрежно бросил через плечо контролерам: «Это Екатерина Федоровна». Ошеломленные охранники, явно решив, что эта строго одетая дама — инструктор обкома или ЦК, без звука ее пропустили.

Отец, когда Фима со смехом рассказал ему эту историю, только покрутил головой: «Ушлый зэк».

«Зэк», кивнул Фима, соглашаясь.

Федор Левин знал, о чем говорил, он знал, что такое быть зэком. Как и Солженицын, он был арестован во время войны по доносу, судим и отправлен в Беломорский лагерь, который находился на последнем Девятнадцатом шлюзе Беломорканала. Но ему невероятно повезло⁴³, отсидел он не восемь лет, а восемь месяцев.

Любопытно: когда через полгода, в июле, семьи Эткиндов и Солженицыных отправятся на машинах в совместное путешествие⁴⁴, то ситуация зеркально повторится, только провести нужно будет Солженицына... И Ефим Григорьевич поведет себя столь же ловко.

Как вспоминала М.Е.Эткинд: «...в 1967 году Эткинд повез Солженицына на экскурсию в Калининград; тогда при въезде в город нужно было предъявлять документы, а Солженицын был уже опальным и лишний раз “светиться” не хотел. Эткинд сказал первому постовому: “Этот человек занимается Кантом, и ему очень нужно побывать в Калининграде”, и постовой известил остальных милиционеров: “Тут Кант приехал!” Канта пропустили»⁴⁵.

Это путешествие происходило вскоре после события, всколыхнувшего Союз писателей СССР и повлиявшего на умонастроения многих в Советском Союзе, — обращения А.И.Солженицына с открытым письмом к IV съезду писателей CCСР, проходившему в Москве 22–27 мая 1967 г.⁴⁶ Писатель поднял вопросы, которые много лет в главной писательской организации страны старательно «стушевывали», обходили стороной или обсуждали келейно. Во-первых, о необходимости упразднения цензуры, гибельной для литературы, а во-вторых, о неисполнении Союзом писателей своего назначения: на протяжении десятилетий союз, призванный оказывать поддержку и помощь своим членам, вместо этого становился орудием в руках репрессивных органов.

Идея «апеллировать к съезду» возникла у Солженицына еще весной 1966 г., и ноябрьское обсуждение «Ракового корпуса» в ЦДЛ оказалось одной из предсъездовских протестных акций⁴⁷ писателя, но, с другой стороны, оно было его тактическим ходом: «Я рассчитывал, что всем переполохом три месяца покоя себе обезпечил, до весны (1967 г. — Т.Л.). Так и вышло. За декабрь-февраль я сделал последнюю редакцию “Архипелага” — с переделкой и перепечаткой 70 авторских листов за 81 день, ещё и болея, и печи топя, и готовя сам»⁴⁸.

Эту редакцию «Архипелага» он привезет в феврале 1967 г. в Ленинград Е.Воронянской для перепечатывания — «полторы тысячи страниц — да в трёх экземплярах». Один из них вскоре получат на хранение Эткинды. А кроме того, Солженицын привезет вариант письма к съезду.

В «Невидимках» Солженицын коротко и хронологически запутанно напишет: «И вот на каком-то году знакомства получили они от меня на чтение “Архипелаг”. Сперва очень перепугались, это уж казалось — черезкрайне, нарушалась всякая обыденная нормальная жизнь. Взволнованные, они оба приезжали в Москву отговаривать меня давать этой книге какой-нибудь ход. Эткинды были естественны в том, что — не прятали боязни, но перебарывали и перешагивали эту боязнь. Так, отправляясь за границу в начале 1967, Е.Г. решился взять от меня уже готовое письмо писательскому съезду (за 2 месяца до самого съезда) и с большими предосторожностями — передал (этот экземпляр достиг потом Би-би-си, с него и читали, громыхали). Познакомил я их с Люшей — установилась между ними оказийно-курьерская связь, и потекли, потекли из Москвы в Ленинград то новинки самиздата, а то и секретные разные бумаги. Даже, одно время, один экземпляр “Архипелага” был у Эткиндов близ дачи зарыт»⁴⁹.

Записи февраля — апреля 1967 г. в дневнике Е.Ф.Зворыкиной столь же кратки, сколь и информативны, — они позволяют уточнить дату, когда Солженицын сообщил Эткиндам о завершении «Архипелага» и когда у них состоялось первое совместное обсуждение письма к IV съезду. Здесь же — запись об общей встрече Эткиндов и Солженицына с Федором Марковичем Левиным у него дома.

«27 февраля 1967

Проскочил метеором в красивой новой куртке и мокасинах, купл<енных> на финский гонорар. Бодр, прекрасен. Очень счастлив. Гуляли в Лавре. Кончил труд. Показал письмо съезду. Обсудили.

11 апреля 1967

Виделись у Ф<едора> М<арковича>»⁵⁰.

Когда у Е.Г.Эткинда возникла идея использовать квартиру Левиных в проезде Художественного театра для встреч с А.И.Солженицыным, сказать трудно, но весной 1967 г. в ней прошли их совместные обсуждения письма съезду писателей, и была сделана его последняя редакция. По первоначальному плану Солженицына, квартира должна была стать «конспиративной» (так автору этих строк передавала Е.Ф.Левина, правда с усмешкой) и знакомство с ее хозяевами не предполагалось. Однако, узнав подробнее от Эткинда о драматических коллизиях судьбы хозяина, Солженицын захотел познакомиться с Ф.М.Левиным.

Вот что писала Е.Ф.Левина:

Не могу сказать, что была знакома с А.И.Солженицыным, хотя нас знакомили. Он был несколько раз у нас дома. В 1967 г. они с Фимой Эткиндом «доводили»⁵¹ знаменитое солженицынское письмо съезду писателей. Не знаю почему, но осторожный Солженицын не хотел обсуждать его с Фимой в квартире Е.Чуковской, где регулярно бывал или, кажется, временами жил. Фима предложил А.И. делать последнюю редакцию письма у нас, потому что мы жили рядом и он был в нас абсолютно уверен. Солженицын поставил условием: не знакомиться с владельцами квартиры, на что мои родители, естественно, согласились. Правда, потом общение состоялось. <...>

В тот день я ничего не знала о нашем невольном госте, потому что верный своей подозрительности А.И. велел Фиме до последней минуты не сообщать, когда они придут в наш дом. Я шла, задумавшись, по улице Горького, как вдруг очнулась от размышлений: уличный гул стих. Возникла полная тишина. (Так в лаборатории все занимаются своими делами, не обращая внимания на постукивание насосов и шорох мешалок или гудение моторчиков, пока что-то из них не сломается и не стихнет. Тогда от изменения шума все невольно поднимают головы.) Вот и тут на улице произошло точно так же. Люди шли молча, глядя строго перед собой, не поворачивая голов к мостовой, посреди которой ехали мотоциклисты с малопонятными, повисшими в безветрии знаменами, что-то выкрикивали и РАЗБРАСЫВАЛИ ЛИСТОВКИ! Люди старались на них не смотреть, и я поймала себя на том же. Какая-то женщина, быстро наклонившись, схватила листовку и мгновенно сунула ее к себе в сумку. Только поравнявшись с мотоциклистами, я с трудом разобрала, что они звали на какую-то выставку в Лужниках. Я пришла домой (это все произошло буквально в двух шагах от нашего дома), потрясенная отношением людей и своим собственным к этой акции, тем безоглядным пронизывающим страхом, который определил наше поведение.

Когда я вошла в дом, А.И. и Фима уже закончили свое дело, мы поздоровались, и я стала рассказывать о происшедшем. Солженицын очень внимательно меня слушал. Далее разговор вел в основном Фима. Надо сказать, что по сравнению с Фиминым обаянием и притягательной мужской сексуальностью А.И. показался мне каким-то нейтральным. Не неприятным, а просто никаким, полностью «закукленным» в себе. Я лишь обратила внимание (и то позднее) на то, как цепко он впитывает окружающее. На столе были сыр и бутылка болгарского сухого вина «Гамза». Мама поставила ленинградские бокалы из кварцевого хрусталя, очень простые, но удивительно прозрачные и певучие. Папа показал, как они поют. А.И. внимательно прислушался. От вина он поначалу отказался, но потом, видя, с каким удовольствием его выпила я, налил себе немного, попробовал и явно разочаровался. Так же внимательно он выслушал мой рассказ о разбросанных листовках, а потом разговор перешел на недавний пожар в ИНЭОСе АН СССР, там работала Люша Чуковская. Пожар случился из-за не выключенного прибора, но вызванные пожарные ничего не понимали в тушении химических реагентов и ударили струями брандспойтов по колбам с реактивами. В результате растворители продолжали гореть, не смешиваясь с водой, растекались по ней и резко увеличили поверхность пожара. Со слов Люши Солженицын посочувствовал тем людям, диссертации которых сгорели в этом огне. Я возразила ему, что диссертации можно написать заново, а главная беда то, что сгорели рабочие журналы с результатами сотен опытов. Вот их восстановить можно, лишь повторив эксперименты. Он внимательно меня выслушал, словно впитывая информацию. Потом они с Фимой ушли.

Описанная встреча, вероятнее всего, произошла в первую или третью неделю марта, когда Солженицын приезжал в Москву: первую неделю он останавливался у Чуковских и уехал от них 4 марта⁵², а 16 марта он встречался с Твардовским в «Новом мире»⁵³ и целую неделю после прожил в столице. В эти дни пожар в ИНЭОСе мог еще считаться «свежим» событием⁵⁴. Таких встреч «у Левина» весной 1967 г. еще было как минимум две — встреча во вторник, 11 апреля 1967 г., о которой упоминает Е.Ф.Зворыкина, и встреча в «пятницу или субботу», назначенная по записке. Вероятнее всего, она состоялась в последний апрельский приезд Солженицына в Москву — в пятницу 21-го или в субботу 22-го — перед встречей у Л.Копелева с О.Андреевой-Карлайл⁵⁵ 23 апреля.

В архиве Левина сохранился машинописный экземпляр письма IV съезду советских писателей. Этот вариант имеет ряд небольших расхождений с текстом, который считается «каноническим»⁵⁶. Кроме того, имеется помета с указанием, в каком количестве разослано письмо: делегатам съезда — 135 экз. и членам Союза писателей — 63⁵⁷.

Еще один документ архива, имеющий отношение к письму Солженицына и IV съезду писателей, — это письмо Георгия Владимова (а точнее, несколько копий письма: один рукописный экземпляр и несколько экземпляров машинописи; письмо копировали для распространения) в поддержку Солженицына. О нем, описывая реакцию писателей на свое письмо, Солженицын скажет особо: «...около ста писателей поддержало меня, — 84 в коллективном письме съезду и человек пятнадцать — в личных телеграммах и письмах (считаю лишь тех, чьи копии имею). Это ли не изумление? Я на это и надеяться не смел! Бунт писателей!! — у нас! после того, как столько раз прокатали вперёд и назад, вперёд и назад асфальтным сталинским катком! <...> Среди поддерживающих писем были и формальные, и осторожные, непредрешающие, и внутренне несвободные, и с мелкой аргументацией — но они были! И подписей было сто! А венчало их доблестное безоглядное письмо Георгия Владимова, ещё дальше меня шагнувшего — в гимне Самиздату»⁵⁸.

Распространение самиздата в Советском Союзе для Солженицына было важной частью его жизни. Из дневника Е.Ф.Зворыкиной: «Выругав нас, как всегда, провинцией за то, что мы не слышали ни про Яхимовича (письмо), ни про Григоренко, дал нам их читать.

Я спросила, хорошо ли ему работается?

— Да, тащит меня, даже головой по булыжнику.

Разговаривать за обедом было трудно. Он успел рассказать, что у него были П.Литвинов и Л.Богораз.

— Хорошие ребята, смелые»⁵⁹.

Самиздата, литературного и политического, особенно связанного с событиями 1968 г., у Левиных сохранилось немало. Что-то, по воспоминаниям Е.Ф.Левиной, попадало в дом от Е.Ц.Чуковской, а что-то привозил Е.Г.Эткинд. Однажды, вместо картонной папочки с чем-то обещанным, у Левиных осталась точно такого же вида папка с содержимым, им не предназначенным. Ошибку быстро исправили. Как-то при встрече с Солженицыным Левин обмолвился об этом, на его взгляд, довольно курьезном случае. Узнав об этом, Эткинд ахнул: «Федор Маркович! Зачем, зачем вы ему это сказали?!» Он и Екатерина Федоровна оставались все последующие годы главным источником информации «от Солженицына» и «о Солженицыне», но не единственным, так как круг общих знакомых был гораздо шире. Так, из разговора с Л.К.Чуковской, с которой Левина связывали добрые отношения, критик узнает об изменениях в личной жизни Солженицына. 4 февраля 1971 г. он запишет в дневнике:

Солженицын несколько месяцев назад (год) оставил свою жену (и он будто бы не любил и, пока сидел, она его не ожидала) и женился на другой. Эта женщина математик, была замужем, разошлась, от первого брака у нее уже довольно большой сын. Она подруга Натальи Горбаневской, поэта и переводчика, осужденной за протест против ввода войск в Чехословакию и т.д. Теперь у Солженицына родился ребенок.

Этот дневник открывала вложенная между листов вырезка из газеты «Известия» — коротенькая заметка «Недостойная игра. По поводу присуждения А.Солженицыну Нобелевской премии» (9.X.1970). Она оказалась камертоном ко всем дальнейшим записям, связанным с Солженицыным. «Солженицынские» фрагменты, разбросанные по дневнику и разнесенные во времени, будучи собраны вместе, сложились в цельный рассказ о том, как система старалась сломать писателя и человека.

12 ноября 1970 г.

Было еще кое-что, которое надо записать (а может, это было чуть раньше, теперь уже не помню). Словом, был я в книжной лавке писателей (купил новый справочник Союза писателей). Встретил там Б.Л.Сучкова⁶⁰. Он только что вернулся из Парижа. <...> Отношения к Солженицыну. Там считают, что он реакционный писатель, христианский социалист, немного антисемит (не активный, но не любит евреев). Однако огромный талант. И потому не надо его притеснять. Он человек большого мужества.

Пусть получает свою Нобелевскую премию⁶¹.

Распространились сведения, что М.Растропович⁶² (на даче которого жил, а может быть, и живет сейчас Солженицын) обратился с письмом не то в печать, не то в руководящие органы наши, в котором пишет приблизительно так:

Не делайте ошибки. В свое время, когда Пастернаку дали Нобелевскую премию, у нас подняли шум, заставили его отказаться и т.д. Это была ошибка. Тогда говорили, что премию ему дали в каких-то недостойных провокационных целях. Затем премию дали Шолохову и тогда поздравляли его. Если Нобелевский комитет ведет недостойную игру, то надо было Шолохову отказаться от премии. Теперь не надо препятствовать Солженицыну. Не повторяйте ошибки.

25 февраля 1971 г.

Лектор Смирнов выступал где-то (я забыл где, не то перед учеными, не то перед архитекторами), читал лекцию о положении в литературе. Рассказал, что Солженицын получил 3000 долларов из своей Нобелевской премии, остальное зачислено в банк на его счет, что он, не разводясь с женой (она не дает ему развода, как я слышал), сошелся с другой, у них ребенок и т.д. Но, сказал Смирнов, «он не дождется, чтобы его арестовали». Странно! Как будто Солженицын ждет — не дождется, чтоб его арестовали, мечтает об этом.

Как та русская кухарка во Франции: «Всю жизнь мечтала о вашей тюрьме».

8 мая 1971 г.

Симонов⁶³ ездил в ФРГ.

Ему задавали там вопрос о его отношении к Солженицыну. Он ответил, что считает Солженицына весьма крупным писателем, хотя не разделяет его идеологии, он считает, что С<олженицы>на не следовало исключать из Союза писателей, с ним надо работать.

Задали Симонову вопрос о цензуре в СССР. Он сказал, что цензура у нас есть, но есть она и во многих других странах, что в нынешней острейшей международной обстановке цензура необходима. Она делает ошибки, напрасно запрещая те или иные произведения, но приходит время, выясняется, что это было сделано зря. Вот и у него, Симонова, запрещено одно сочинение (речь идет о его военных дневниках). Ну что ж, придет время, они будут изданы.

<14 сентября 1971 г.>

Некоторое время назад Солженицын поехал из своего домика в Москву. Приехав в город, он вспомнил, что оставил дома какую-то нужную ему автомобильную деталь, и попросил своего друга поехать за нею. Тот приехал и увидел, что в доме хозяйничают средь бела дня какие-то люди в штатском. Он принял их за грабителей, поднял шум: — Кто вы такие? — А ты кто такой? В общем выяснилось, что это работники КГБ, производят обыск, изымают рукописи и т.д. Когда Солженицын узнал об этом, ему стало плохо: сердце. Его положили в больницу. Оттуда он написал протестные письма Подгорному и Андропову⁶⁴, дал интервью иностранным журналистам.

Во всем мире зашумели об этом.

Прежде всего, это произвол, нарушение законов. <...>

Запись без даты после 24 ноября 1971 г.

В «Новом мире» — пауки в банке. Уволили К.Н.Озерову, Асю Берзер, Софу Караганову, Ю.Буртина, жену покойного Пис<ь>менного. Там уже давно нет В.Лакшина, И.Виноградова, И.Саца, Кондратовича, Марьямова. Большов свирепствует. Всячески подсиживает В.А.Косолапова⁶⁵. Пока не удается. <...> В номере 10 «Нов<ого> мира» помещены стихи Маркина о бакенщике Исаиче, о женщине, которая его любила, вышла за другого, она на правом, он на левом берегу и т.д. Маркин⁶⁶ рязанский житель, он единственный из рязанской писательской организации, который возражал против исключения Солженицына из Союза писателей. В стихотворении усмотрели ассоциацию, намек (ведь «Исаич»), в редколлегии возникла драка.

Последняя встреча⁶⁷ Ф.М.Левина и А.И.Солженицына произойдет на похоронах Александра Трифоновича Твардовского 21 декабря 1971 г.

31 декабря 1971.

Через несколько часов встречать Новый Год. Надо записать немало, все было некогда.

Первое о похоронах Твардовского. Он умер 18 декабря, хоронили 21-го. Всё было нехорошо. Как будто хоронили Пугачева. Чего-то боялись. «Неприятностей». Мне позвонили, чтобы я пришел к 10 час. утра. Поехал на такси. По улице Герцена машины не пропускали, шли только троллейбусы и автобусы, но остановки на улице Герцена были отменены. О дне, часе, порядке похорон в печати ничего не сообщалось. Людей пускали неохотно, проверяли документы. По всей улице Герцена в подъездах и дворах стояли «топтуны» (а вдруг кто-то будет «демонстрировать»). Как будто хоронили не замечательного советского поэта, коммуниста, а какого-то крамольника, не то Добролюбова, не то Чернышевского.

Пришлось моему такси ехать по улице Воровского. Я пошел в дом 52, где правление Союза писателей СССР, разделся в вестибюле у знаменитого Афони и подземным ходом прошел в здание Центр<ального> Дома Литераторов.

В парткоме уже сидело много народу — все члены партбюро — прозаиков, поэтов, драматургов, детск<ой> лит<ерату>ры, переводчиков и самого парткома. Присутствовала Валентина Никитична Кулешова, прежде была инструктором Краснопр<есненского> райкома партии, теперь уже зав. сектором.

И.Винниченко объяснил, что во избежание возможных эксцессов и «неприятностей» надо нам пойти в зал, занять места в разных рядах, чтобы в случае чего тактично вмешаться. Я пошел за сцену. Включился в одну из групп, отряжаемых в почетный караул. Стоял у гроба Твардовского. Жаль было его до невозможности.

Потом нас сменили. Я спустился вниз и кругом прошел ко входу в зал, чтобы где-нибудь устроиться.

Народу в зале было много, почти все места уже были заняты. Вереница пришедших почтить память Твардовского проходила по правому проходу между креслами, перед первым рядом возле сцены и по левому проходу удалялась. Некоторые всё же оставались в зале, становились возле стены, где располагались венки. Венков было много. Тело Твардовского было установлено на сцене. В зале было, должно быть, несколько десятков «мальчиков».

Я пошел со всею вереницей. В первом ряду с краю сидел Кардин, немного далее В.Лакшин, я здоровался с ними. Еще дальше сидел Солженицын. Я поздоровался с ним, он встал, я пожал ему руку, сказал: — Здравствуйте, Исаич⁶⁸ — и прошел дальше. У середины меня пропустили в средину <ряда>. Я шел, разыскивая, где бы сесть, и тут же мне замахала рукой Аня Погосова из музея Горького, с которой мы хорошо были знакомы еще по Литературному музею. Рядом с нею был свободен откидной стул. Вскоре возле нас устроились стоять Лена Михайлова и Оля Лукашина из Литературного музея. Перед нами сидела С.Д.Разумовская, Ирина Янская, невдалеке я видел Любу Медне⁶⁹ и Таню Конопацкую (Конопацкая теперь зав. отделом сов<етской> литературы в Лит. музее, а Медне на пенсии). Видел я редакторов из издательства «Худож<ественной> Литературы» В.Б.Волину и Аню Саакянц.

Тем временем возле тела Твардовского сменялся почетный караул. Из Президиума ЦK никого не было. Видел я много писателей. Стоял В.Озеров, Черноуцан из ЦК. Был момент, когда в почетном карауле стояли три неизвестных мне человека и Анатолий Сафронов. Всякий раз караул стоял минут 10. А этих сменили через минуту. Потом оказалось, что вдова Твардовского Мария Илларионовна решительно запротестовала против Сафронова.

Наконец началась Гражданская панихида (или траурный митинг, не знаю как лучше назвать). Открыл С.Наровчатов. Читал речь по бумажке. Она потом была напечатана в «Лит<ературной> Газете». Речь пышная, пафосная. Глазами читаешь — она выглядит лучше, но произнесенная устно, у гроба, да еще с завыванием, — звучала ужасно, фальшиво. Затем Алексей Сурков выступил в своей манере — искренность прежде всего. Но когда всё, о чем бы речь ни шла, говорится с такой искренностью, — уже неприятно. Плохо верится. Вспоминается характеристика Суркова Сергеем Васильевым: шакал в сиропе.

Должен был выступать Расул Гамзатов, но потом я узнал, что он был совершенно пьян. Кайсын Кулиев рыдал так, что говорить не мог.

Выступал из Главполитупр<авления> Сов<етской> армии генерал Востоков — речь официальная. Наконец, К.Симонов. Он единственный, кто сказал, что Твардовский великий поэт. Он единственный помянул «Новый мир».

Потом Наровчатов объявил, что траурный митинг окончен, публику просят покинуть зал, у гроба остаются только родные и близкие. Тут какая-то девица на правом фланге закричала, что о Твардовском — человеке не сказали и что его последнюю поэму не напечатали («Сын за отца не отвечает» вышла за рубежом). Ее быстро успокоили, да и никто не обращал на нее внимания, все пошли из зала.

Я еще долго оставался внизу, на кладбище не поехал. Видел, как вели к автобусу Марию Илларионовну, справа Лакшин, слева Солженицын. Хотели бы его не пустить, да нельзя — близкий друг семьи. Говорят, что Солженицын перекрестил Твардовского и поцеловал покойного. Он верующий.

Мне потом рассказывали, что и на кладбище было много охраны. Полсотни грузовиков, это тысячи полторы человек. Пускали только в одном месте, где стоял кто-то старший, и проверяли документы.

К.Федин — ничтожество. Он же выпирал Твардовского из «Нового Мира», вынуждал его подать заявление об уходе. Твардовский же не хотел уходить из журнала. Но мало того, что вывели из редколлегии Саца, Лакшина, Виноградова, Марьямова; ему еще насильно ввели Большова, Овчаренко (который за неделю до этого на собрании говорил, что Твардовский сам передал свою поэму за рубеж) и т.д. И Федин, руками которого всё это делалось, подписал некролог. Как ему не стыдно. Ведь на этом месте до него был Горький!

Впрочем, Федину давно уже ничего не стыдно. Солженицына исключал. С В.Кавериным расстались.

Вот так прошли похороны Великого поэта и замечательного редактора, заставившего вспомнить времена Некрасова и Короленко.

Похороны А.Т.Твардовского и появление на них А.И.Солженицына нашли отражение у многих мемуаристов. Отзыв Ф.М.Левина — один из самых точных и подробных. Для него писатель был навсегда связан с «Новым миром» и его покойным главным редактором. Думаю, Левин мог бы повторить слова Твардовского, сказанные однажды Солженицыну: «Расходясь с Вами во взглядах, неизменно ценю и люблю Вас как художника»⁷⁰.

Примечания

1 Елена Федоровна Левина (1936–2018) — химик, канд. техн. наук, переводчик, член Союза писателей Москвы.

2 Ефим Григорьевич Эткинд (1918–1999) — историк литературы, создатель школы поэтического перевода. В 1974 г. был обвинен КГБ в том, что «поддерживал постоянные контакты с Солженицыным и оказывал ему помощь в проведении враждебной деятельности», имел «близкие отношения с Бродским»; написал «Открытое письмо молодым евреям, стремящимся в эмиграцию». Уволен с работы, исключен из Союза писателей СССР и изгнан из страны. См.: Наше наследие (далее — НН). № 115. С. 108–109.

3 Как писала о подобных «автографах» Солженицына Елена Цезаревна Чуковская (Люша, как звали ее близкие и друзья; 1931–2015) — внучка К.Чуковского, публикатор его литературного наследия, большой друг Солженицына: «...что касается его записок, то чаще всего он ставил по бокам косые крестики, и это означало, что записку следовало немедленно сжечь, не хранить, т.к. там упомянуто какое-нибудь конкретное обстоятельство или названо лицо, которое не должно стать известным» (Чуковская Е. «Чукоккала» и около. М.: Русскiй Мiръ: ИПЦ «Жизнь и мысль», 2014 (далее — Чуковская Е. 2014). С. 303).

4 Солженицын А. Бодался телёнок с дубом // Собр. соч.: В 30 т. Т. 28. М.: Время, 2018 (далее — Солженицын А. 2018). С. 551–552.

5 Екатерина Федоровна Зворыкина (1918–1986) — филолог, жена Е.Г.Эткинда. См.: Зворыкина Е.Ф. Страницы из дневника // Предисл. М.Е.Эткинд; Примеч. П.Л.Вахтиной // Эткиндовские чтения VIII, IX: по материалам конференций «Там, внутри» 2015 г., «Свое чужое слово» 2017 г. М.: Центр книги Рудомино, 2017 (далее — Зворыкина Е. 2017). С. 36–119.

6 В тексте рассказа: «Нет Матрены. Убит родной человек. И в день последний я укорил ее за телогрейку» (примеч. П.Вахтиной).

7 Федор Анатольевич Зворыкин (1878–1938) — преподаватель английского языка в Лесотехнической академии <Ленинград>. Арестован 27 февраля 1938 г., расстрелян 6 сентября 1938 г. Похоронен на Левашовском кладбище (примеч. П.Вахтиной).

8 Письмо Е.Ф.Зворыкиной — от 3.02.1963, ответ А.И.Солженицына — от 27.02.1963.

9 Зворыкина Е. 2017. С. 39–41.

10 Хорошо известен отклик Лидии Корнеевны Чуковской (1907–1996) — редактора, писательницы, диссидента, дочери К.И.Чуковского, на вторую вещь Солженицына: «Мне она полюбилась более первой. Та ошеломляет смелостью, потрясает материалом — ну, конечно, и литературным мастерством; а “Матрена”… тут уже виден великий художник, человечный, возвращающий нам родной язык, любящий Россию, как Блоком сказано, смертельно оскорбленной любовью» (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. М.: Согласие, 1997. Т. 2. С. 560 (запись от 5 декабря 1962).

11 Бровман Г. По заветам Ленина // Литературная Россия. 1963. 19 апреля. № 16. На рассказ обрушился шквал отрицательной критики в центральных газетах и журналах: И.Мотяшова, В.Чалмаев, В.Полторацкий, В.Кожевников, Н.Сергованцев, А.Дымшиц, В.Тевекелян...

12 Николай Николаевич Асеев (1889–1963) — поэт, сооснователь (вместе с Б.Пастернаком, С.Бобровым и др.) московской футуристической группы «Центрифуга» (1913); один из ближайших соратников Маяковского в период ЛЕФа (1922–1929). Асеева и Левина связывало дружеское, доверительное, почти ежедневное общение в последние годы жизни поэта (они жили в одном доме на Камергерском, тогдашнем проезде Художественного театра, Асеев на 7-м, а Левин на 5-м этаже). «По соседству и по сосердцу» — так надпишет Левину свою «огоньковскую» книжечку стихов 1962 г. Асеев. В «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын, цитируя каналоармейские песни, вспомнит между прочим строки Асеева, заметит: «…мастерские слова самого Николая Асеева: “Мы, каналоармейцы, суровый народ, / Но не в том наша главная суть: / Нас великое время взяло в оборот, / Чтоб поставить на правильный путь”».

13 В 1962 г., в №№ 4–6 «Нового мира» начали печататься мемуары Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Однако от писателя потребовали отредактировать ряд фрагментов и убрать ряд имен; так, имя Бухарина исчезло даже из рассказа о Первом съезде писателей. В августе 1962 г., после записки заведующего отделом культуры ЦК КПСС Д.Поликарпова в Президиум ЦК «Об “ошибочных положениях” мемуаров Эренбурга», была организована его травля. Писателю вменялось в вину тенденциозное внимание к событиям тридцатых годов, к репрессиям, культу личности и выдвижение на первый план Мандельштама, Цветаевой, Пастернака, писателей, «далеких от главной линии развития, допускавших в своем творчестве заблуждения и ошибки <...>». Публикация мемуаров в «Новом мире» была прервана, а в печати появились обвинения против Эренбурга в том, что он «молчал» во время «культа личности». В «Известиях» с ними выступил критик В.Ермилов («литературный палач», по определению Ф.Левина). История травли Эренбурга волновала Ф.Левина, он считал ее реваншем сталинистов.

14 Борис Абрамович Слуцкий (1919–1986) — поэт. Подписал письмо в Президиум Союза писателей в поддержку гласного обсуждения открытого письма Солженицына IV съезду писателей (1967).

15 Разговор об А.Платонове не случаен. В 1958 г. Ф.М.Левин выпустил (вместе с М.А.Платоновой добился издания, был редактором и автором вступительной статьи) первую после многолетнего молчания книгу писателя «Избранные рассказы». В 1963 г. в «Воениздате» вышел сборник рассказов Платонова «Одухотворенные люди», к изданию которого Левин был также причастен.

16 Аркадий Алексеевич Первенцев (1905–1983) — писатель; его пьеса «Младший партнер» (1951) квалифицируется как «подстрекательский вклад в борьбу с космополитизмом» (Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги: Биобиблиографический словарь. Т. 3. П–Я. С. 39–40).

17 Александр Яковлевич Яшин (1913–1968) — советский поэт и прозаик, автор рассказа «Рычаги» (1956), в котором показано, как под влиянием идеологических установок живые люди на колхозном партсобрании превращаются в послушных исполнителей директив, передающих «массам» указания «сверху». Рассказ был подвергнут жесткой партийной критике. То же случилось и с рассказом Яшина «Вологодская свадьба» (1962), повествующим о реальной жизни советской деревенской глубинки.

18 По-видимому, речь идет о рассказе И.Бунина «Деревня» (1909–1910).

19 Дневники и др. неизданные тексты Ф.М.Левина, его близких, а также неопубл. письма к Левиным и их друзьям, цитируются по рукописям из архива критика (архив Левина, частное собр.).

20 Назовем только три фамилии авторов, поддерживаемых и публично отстаиваемых Левиным еще в начале их творческой деятельности: А.Платонов (см.: Левченко Т. Литературные критики журналов «Литературный критик» и «Литературное обозрение» по материалам архива критика Ф.Левина // Известия УрФУ. Серия 2. Гуманитарные науки. 2017. Т. 19. № 2 (163). С. 38–55); В.Гроссман (Левин Ф.М. «Степан Кольчугин» // Литературная газета. 1937. 5 сентября); Ю.Домбровский (Левин читал и горячо рекомендовал к опубликованию роман Домбровского «Обезьяна приходит за своим черепом» уже в 1949 г., и среди обвинений, предъявленных критику в тот год, были поддержка и «протаскивание» романа. См.: ГБУ ЦГА Москвы. Ф. 4. Оп. 39. Д. 231. Л. 8, 9. В 1959 г. Левин содействовал изданию романа и был его редактором).

21 Эткинд Е.Г. «Тихой сапой» // Эткинд Е.Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб.: Академический проект, 2001. С. 369.

22 Так как название станции «Кочетовка» ассоциировалось с фамилией главного редактора журнала «Октябрь» В.Кочетова, то сначала рассказу хотели дать другое название, но затем просто заменили «Кочетовку» на «Кречетовку». См.: Радзишевский В. Из горящей памяти и сердечной боли // Александр Исаевич Солженицын. Сборник произведений / Сост. и коммент. Н.Солженицыной. М.: Олма-пресс, 2004. С. 10.

23 Заседание секции проходило под председательством литературоведа Льва Зиновьевича Копелева (1912–1997). Бывший «зэк», он стал прототипом одного из центральных персонажей романа Солженицына «В круге первом» (1955–1958) — Льва Рубина.

24 «Один день Ивана Денисовича» (1962), «Матренин двор» (1963), «Случай на станции Кречетовка» (1963).

25 Ион Пантелеевич Друцэ (р. 1928) — молдавский прозаик, драматург и поэт.

26 Анатолий Владимирович Жигулин (1930–2000), поэт, бывший заключенный номер И-2-594 Особого лагеря, писал в дневнике об обстановке вокруг присуждения этих Ленинских премий:

«31 января 1964 года, пятница.

<…> Единственная радость нынче — в “Правде” за 30-е число большая хорошая статья С.Маршака о повести А.Солженицына. “Один день Ивана Денисовича” — единственное произведение из выдвинутых, по-настоящему достойное премии. Остальное — мура! Конечно, талантливы и Ручьёв, и Исаев, но Ленинскую премию нельзя им присуждать. Здесь должны быть высокие требования».

«11 апреля 1964 года, суббота.

<…> Плохи дела и у Солженицына. Прошли было слухи, что ему дадут премию, но — увы! — нынче в “Правде” большая, гнусная подборка отрицательных писем читателей об Иване Денисовиче. И это перед самым тайным голосованием! Нечестный и подлый удар!..

<…> Говорят, что перед тайным голосованием голоса разделились так: 37 — за Солженицына, 30 — против. А надо две трети. Правда, предварительное голосование было открытым, потом будет тайное, но вряд ли будет изменение в лучшую сторону. Вряд ли у Ивана Денисовича есть тайные доброжелатели, которые не могли проявить свои чувства открыто. Скорее наоборот. Да, многим он стал костью поперек горла».

«2 мая 1964 года, суббота, праздник.

<...> Много слышал (и часто из первоисточников — например, от Егора Исаева) о борьбе в Комитете по Ленинским премиям. <...> Страсти там здорово разыгрались <...> какой-то дегенерат из правых <...> договорился до того, что во всеуслышанье заявил на Комитете, что Солженицын был осужден вовсе и не безвинно, что он вовсе не тот, за кого выдает себя» (цит. по: Колобов В. О личных и творческих отношениях Анатолия Жигулина и Александра Солженицына // Вестник ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. 2016. № 1. С. 107–111). Клеветником, заявившим, что Солженицын сидел по уголовной статье, был 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ С.Павлов. После предъявления А.Т.Твардовским справки из Военной коллегии Верховного суда, что Солженицын был незаконно репрессирован по 58-й статье, он вынужден был извиниться.

27 На обороте листа с началом статьи Ф.Левина находится финал статьи В.Николаева «О творческом состязании: (Заметки о взаимодействии искусств)», опубликованной в № 6; почтовый штемпель от 20.05.1964.

28 Более того, в финал Левин добавил своего рода реплику на апрельскую редакционную статью в «Правде» (Высокая требовательность: [Обзор ред. почты] // Правда. 1964. 11 апр.), в которой Солженицына обвиняли в «уравнительном гуманизме», ненужной жалостливости и прочем, что не «вдохновляет читателя на борьбу за социалистическую нравственность». При этом редакция опиралась на мнение, якобы высказанное читателями в письмах: «...большинство наших читателей отмечают, что в свое время о произведении А.Солженицына было сказано в нашей печати немало добрых слов. Но эта справедливая поддержка никак не означает, что все в повести безоговорочно хорошо, что она может служить высоким образцом, чуть ли не эталоном литературного творчества». Подобные доводы и парировал Левин в своей статье: «В речи на встрече руководителей партии и правительства с деятелями культуры и искусства 8 марта 1963 года Н.С.Хрущев говорил, что тема жизни людей в ссылке, в тюрьмах, в лагерях — “это очень опасная тема и трудный материал”, что писать об этом должны не любители сенсаций и “жареного”, а люди, чувствующие ответственность “за наш сегодняшний день и будущее нашей страны и партии”. Именно с таким чувством ответственности подошел к этой теме А.Солженицын в своей повести. Не скрывая правды, рассказал он о нарушениях революционной законности, которые были распространены в нашей стране в период культа личности Сталина и принесли большой ущерб народу и партии. Но повесть А.Солженицына не рождает упаднических настроений и чувств, она убеждает в жизнестойкости советского человека <...> Образ Ивана Денисовича — жизнеутверждающий образ. Правдивая повесть А.Солженицына по праву занимает видное место в нашей современной литературе».

29 Петр Нилович Демичев (1918–2010) — партийный и государственный деятель, член ЦК КПСС (1961–1989), кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС (1964–1988).

30 Солженицын А. 2018. С. 118.

31 Рукопись и письмо (см. далее) принесла Эткиндам Q (Кью) — Елизавета Денисовна Воронянская (1906–1973), многолетняя помощница, машинистка и хранительница рукописей Солженицына. В 1973 г. после обысков и многочасовых допросов в КГБ указала место хранения «Архипелага ГУЛАГ» и умерла при неизвестных обстоятельствах. Ср.: «Много доброго Екатерина Фёдоровна сделала для Кью — посещала в болезнях, помогала врачами, приючала у себя на даче» (Солженицын А. 2018. С. 472).

32 В недатированном письме (дата рукой Эткинда: 8.XI.63), сопровождавшем присылку рукописи романа «В круге первом», Солженицын писал: «…прошу Вас неуклонно: она не выносится из Вашего дома, не возится и на дачу. Кроме Вас ее могут прочесть (у Вас, без выноса) только самые близкие Вам люди (один-два человека) — и так, чтобы не пошел слушок, что “читали в Ленинграде”. А<лександр> Т<рифонович> Т<вардовский> относится к этому очень ревниво, беспокойно, и я не хочу, чтобы такие слухи его беспокоили в трудные предстоящие ему месяцы. (Он даже в редакции многим не дает читать.) Очень будет интересно узнать Ваше мнение и самые “придирчивые” Ваши замечания — но об этом только при встрече и ничего в письме. В письме же напишите только: “недавно слушали цикл бетховенских сонат” — это будет значить, что папку Вам принесли. Из последнего письма Е.Ф. я понял так, что все “Essais” мои у Вас уже есть <…> и даже с превышением — с “Молитвой”. Не представляю, как она к Вам попала, но если попала — пресеките ее дальнейшее распространение: это — несвоевременно вылетевшая птичка» (примеч. П.Вахтиной).

33 По-видимому, речь идет о пьесе «Свеча на ветру», написанной в 1964 г. Позже сам Солженицын признал ее неудачной (примеч. П.Вахтиной).

34 Зворыкина Е. 2017. С. 61, 63–64.

35 Медведев Р. Андропов. М.: Молодая гвардия, 2012. (ЖЗЛ). С. 148–163.

36 Чуковская Е. 2014. С. 300–301.

37 Валентина Иануариевна Журавлева (1908–1975) — жена Ф.М.Левина, дружила с Е.Ф.Зворыкиной. Записи из ее дневника о Гроссмане опубликованы в: НН. № 112. С. 110. Письмо приводится по ориг. из архива Ф.М.Левина.

38 Нина Яковлевна Дьяконова (1915–2013) — литературовед, специалист по английской литературе; муж Игорь Михайлович Дьяконов (1915–1999) — историк, знаменитый специалист по Древнему Востоку. Были в дружеских отношениях с семьей Левиных, неоднократно бывали у них в гостях. Воспоминания о Ф.М.Левине фрагментарно вошли в книгу: Дьяконов И. Книга воспоминаний. СПб.: Европейский Дом: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 1995. С. 766. Защита докторской диссертации Дьяконовой «Лондонские романтики и проблемы английского романтизма», посвященной творчеству Хэзлитта, Ч.Лэма, Ли Ханта и других «лондонцев», состоялась в ноябре 1966 г. в Ленинградском государственном университете.

39 Мария Ефимовна Эткинд (р. 1946) — старшая дочь Е.Г.Эткинда и Е.Ф.Зворыкиной. Джон Китс (1795–1821) — английский романтик. Поздравление Эткинда от его имени связано с давним интересом Н.Дьяконовой к творчеству поэта. Тема ее канд. диссертации была: «Китс и эпоха Возрождения» (защищена в дек. 1943 г. в Пед. ин-те им. А.И.Герцена, в г. Кыштым Челябинской обл.).

40 Из дневника Л.К.Чуковской: «16/XI 66, Москва. Сегодня в Союзе было обсуждение “Ракового корпуса” Солженицына. Сейчас он у нас. Победа полная. Все говорят, что Каверин был боговдохновенен. И Карякин хорош. И Борщаговский. Из негодяев рискнула выступить только Кедрина — и во время ее речи многие поднялись и ушли.Сегодня же должно было состояться его выступление в фундаментальной библиотеке; отменили в последнюю минуту» (Чуковская Л. Счастливая духовная встреча // Новый мир. 2008. № 9 (далее — Чуковская Л. 2008). С. 70–138). Юрий Федорович Карякин (1930–2011) — литературовед, писатель, публицист и общественный деятель. Александр Михайлович Борщаговский (1913–2006) — писатель, критик. Зоя Сергеевна Кедрина (1904–1992) — литературовед; в 1966 г. общественный обвинитель на процессе А.Синявского и Ю.Даниэля.

41 Зворыкина Е. 2017. С. 77–78.

42 Солженицын А. 2018. C. 158.

43 Об этой истории см.: НН. №№ 112, 115 и рассказ Е.Г.Эткинда «Тихой сапой» (Эткинд Е.Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. С. 364–371).

44 В хронологии жизни и творчества Солженицына это путешествие называется июльской «двухнедельной автомобильной поездкой по следам армии Самсонова и военными дорогами своего дивизиона» [Сараскина Л. Солженицын. М.: Молодая гвардия. 2018. С. 960. (ЖЗЛ)]. В дневнике Е.Ф.Зворыкиной маршрут путешествия с 9 по 21 июля 1967 г. представлен подробно: «“Борзовка” (их дача) или Рождество — Минск (без заезда в город) — Смоленск — Вильнюс — Каунас (Музей Чюрлёниса) — Черняховск (визит к Власову) — Кенигсберг (Калининград) — Коса (Дер<евня?> Морское) — Нида — Клайпеда — Паланга — Кулдига — Тукумс — Меллужи» (Зворыкина Е. 2017. С. 79).

45 Мильчина В. VIII Эткиндовские чтения: «Там, внутри» 2015 г. // НЛО. 2015. № 6 (136). С. 424–434.

46 Солженицын не был избран делегатом съезда, а значит, был лишен не только возможности высказаться, но даже права присутствовать на заседаниях.

47 «Но не скоро будет съездовский декабрь (съезд писателей дважды переносился, первоначально он должен был пройти в декабре 1966 г. — Т.Л.), а подбивало меня как-то протестовать против того, что делают с моими вещами» (Солженицын А. 2018. С. 157).

48 Там же. С. 163.

49 Там же. С. 552.

50 Зворыкина Е. 2017. С. 78–79.

51 Е.Г.Эткинд редактировал также первый «узел» «Красного колеса» — роман «Август четырнадцатого». См.: Маликова М.Э. Архив Е.Г.Эткинда в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Эткиндовские чтения VIII, IX: по материалам конференций «Там, внутри» 2015 г., «Свое чужое слово» 2017 г. C. 124.

52 Из дневника Л.К.Чуковской: «4/III 67. Сегодня утром уехал от нас живший несколько дней Солженицын. Я вышла в переднюю проводить его. Ватник, ушанка. Вынес из дверей на площадку тяжелый мешок с хлебом и трудно взвалил его на спину. Угловатый тяжеленный мешок, словно камнями набит. Таким теперь всегда я буду помнить Солженицына: серый ватник, ушанка, мешок за спиной — войдя в трамвай или выйдя на вокзальную площадь, он сразу утонет в толпе, с нею сольется — неотличимо серый, не то мешочник, не то попросту пригородный обыватель, везущий из Москвы батоны. Только тот, кто попристальнее вглядится в него, заметит, что он не из толпы, что он — отдельный — ловко, стройно движется под своим мешком и что у него глаза полны воли и силы. Это удивительный человек гигантской воли и силы, строящий свою жизнь, как он хочет, непреклонно, — и этим, разумеется, тяжелый, трудный для всех окружающих. Восхищаешься им, завидуешь ему — но я, старый человек, не могу не заметить, что он, осуществляя свою великую миссию, не глядит на людей, стоящих рядом, не хочет видеть их миссий, их бед, потому что живет по расписанию. Когда все расписано в дне до минуты — откуда же взять мгновение, чтобы взглянуть на соседа» (Чуковская Л. 2008. С. 78).

53 См.: Солженицын А. 2018. С. 168.

54 См. воспоминания Е.Ц.Чуковской: Архив мемуарных бесед «Устная история». — URL: http://oralhistory.ru/talks/orh-1712.pdf, последний вход: 24.09.2018.

55 Ольга Вадимовна Андреева-Карлайл (р. 1930) — дочь В.Л.Андреева (сына Л.Андреева), литератор. См.: Андреева-Карлайл О. Солженицын. В круге тайном // Вопросы литературы. 1991. № 1. С. 205.

56 См.: Солженицын А. 2018. С. 625–629.

57 Солженицынское письмо перепечатывалось в разных местах. Среди тех, кто делал копии, была Е.Ц.Чуковская, которая указала, что «экземпляров было заготовлено больше двухсот. Экземпляры были разложены в конверты с адресами тех писателей, на поддержку которых можно было рассчитывать, а также тех журнальных редакций, которые он хотел осведомить, и накануне съезда разосланы по этому множеству адресов» (Чуковская Е. 2014. С. 303). Л.К.Чуковская в дневнике указала еще большую цифру: «20/V 67. К нам на несколько дней приехал Солженицын. Он только что разослал в 300 экз. свое письмо делегатам и не делегатам Съезда» (Чуковская Л. 2008. С. 78).

58 Солженицын А. 2018. С. 175–176.

59 Зворыкина Е. 2017. С. 84.

Иван Антонович Яхимович (1931 — 2014) — председатель колхоза «Яуна Гварде» в Латвии, правозащитник, автор письма в ЦК КПСС против преследования инакомыслящих; Петр Григорьевич Григоренко (1907–1987) — генерал-майор, участник ВОВ, военный инженер, диссидент, основатель Украинской Хельсинкской группы, член Московской Хельсинкской группы; Павел Михайлович Литвинов (р. 1940) — физик, правозащитник, участник знаменитой «демонстрации семерых» на Красной площади против введения войск в Чехословакию в августе 1968 г.; Лариса Иосифовна Богораз (1929–2004) — публицист, правозащитница, участница «демонстрации семерых», председатель Московской Хельсинкской группы (примеч. П.Вахтиной).

60 Борис Леонтьевич Сучков (1917–1974) — литературовед, в 1956–1967 гг. заместитель гл. редактора журнала «Знамя», в 1968–1974 гг. директор ИМЛИ им. Горького АН СССР.

61 Нобелевская премия была присуждена А.И.Солженицыну 8 октября 1970 г. с формулировкой «За нравственную силу, с которой он продолжил извечную традицию русской литературы». Поездка Б.Сучкова была задумана как часть акции по «недопущению присуждения А.И.Солженицыну Нобелевской премии» (Шауро В. Записка Отдела культуры ЦК КПСС в Секретариат ЦК КПСС о мерах по недопущению присуждения А.И.Солженицыну Нобелевской премии, 1 окт. 1970 г., см.: «Нобелиана» Александра Солженицына // Исторический архив. 1992. № 1. С. 147–149); для этой же цели К.Симонов должен был поехать в Стокгольм.

62 Мстислав Леопольдович Ростропович (1927–2007) — выдающийся виолончелист и дирижер, поддерживал и укрывал на даче в Жуковке А.Солженицына, в 1974 г. выслан с семьей из СССР, в 1978 г. лишен гражданства.

63 Константин Михайлович Симонов (1915–1979) — поэт, прозаик, драматург, в 1946–1954 гг. заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР, в 1954–1959 и в 1967–1979 гг. секретарь правления Союза писателей СССР, в 1946–1950 и в 1954–1958 гг. главный редактор журн. «Новый мир», в 1950–1954 гг. главный редактор «Литературной газеты».

64 См.: Солженицын А. 2018. С. 666–667.

65 11 февраля 1970 г. в «Литературной газете» в разделе «Хроника» было сообщено о кадровых изменениях в редакции «Нового мира». Решением секретариата Союза писателей первым заместителем главного редактора назначался Д.Г.Большов, заместителем — О.П.Смирнов, членами редколлегии были утверждены В.А.Косолапов, А.И.Овчаренко, А.Е.Рекемчук. Из редколлегии выводились друзья и соратники А.Твардовского: И.Виноградов, А.Кондратович, В.Лакшин, И.Сац. Калерия Николаевна Озерова (1918–2012) — старший редактор отдела критики «Нового мира» при А.Твардовском; Анна Самойловна Берзер (1917–1994) — в 1958–1971 гг. заведующая отделом прозы в «Новом мире» А.Твардовского; Юрий Григорьевич Буртин (1932–2000) — в 1967–1970 гг. старший редактор отдела публицистики в редакции «Нового мира»; жена А.Г.Письменного (1909–1971) — Наталия Павловна Бианки, в 1946–1971 гг. работала в «Новом мире»: техредом, заместителем ответственного секретаря, заведующей редакцией; Владимир Яковлевич Лакшин (1933–1993) — критик, в 1962–1970 гг. член редколлегии «Нового мира», в 1967–1970 гг. заместитель А.Твардовского; Игорь Иванович Виноградов (1930–2015) — критик, литературовед. В «Новом мире» А.Твардовского член редколлегии: в 1965–1967 гг. по отделу прозы, в 1967–1970 гг. по отделу критики; Игорь Александрович Сац (1903–1980) — критик, литературовед. В «Новом мире» в 1953–1964 гг. — заведующий отделом критики, в 1965–1970 гг. — член редколлегии журнала; Алексей Иванович Кондратович (1920–1984) — писатель, критик, работал в «Новом мире» А.Твардовского в 1950–1954 и в 1958–1970 гг., в 1961–1970 гг. заместитель А.Твардовского; Александр Моисеевич Марьямов (1909–1972) — в 1961–1971 гг. член редколлегии «Нового мира» по отделу публицистики; Дмитрий Григорьевич Большов (1925–1974) — журналист, в 1970–1972 гг. — первый заместитель главного редактора «Нового мира»; Валерий Алексеевич Косолапов (1910–1982) — журналист, писатель, в 1960–1962 гг. — главный редактор «Литературной газеты», уволен за публикацию поэмы Е.Евтушенко «Бабий Яр», главный редактор «Нового мира» после А.Твардовского.

66 Евгений Федорович Маркин (1938–1979) — поэт, прозаик, стихотворение «Белый бакен» написано в августе 1970 г., в 1971-м исключен из Союза писателей и отправлен на принудительное лечение в ЛТП.

67 Через пять месяцев Левина не станет. Он уже не узнает, что в 1974 г. А.И.Солженицына обвинят в измене Родине и лишат гражданства; что его близкого друга Е.Г.Эткинда, подвергнув чудовищному поношению — «гражданской казни», вышлют из страны; что в эмиграции пути Солженицына и Эткинда разойдутся. Последний писал Л.К.Чуковской (10–11 ноября 1977 г., Сюрен): «Вы пишете, что у уехавших изменилось сознание. Нет, не у всех уехавших. Клерикалом и националистом я не был никогда, и в этом смысле не изменился. А вот А.С<олженицын> пережил известную эволюцию. <...> Дружеские чувства (прежние) и восхищение писателем не отменяют моей нелюбви ко всякого рода национализму и церковности, к расистскому (составом крови мотивированному) пониманию еврейского вопроса, к идейной нетерпимости...» (Эткинд Е. Переписка за четверть века. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в СПб., 2012. С. 371–372).

68 Ср. замечание в дневнике В.Я.Лакшина: «Досадно было глядеть, как ведут себя литераторы вроде Левина» (Лакшин В. После журнала. Дневник 1971 года. Окончание // Дружба народов. 2004. № 11. — URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2004/11/la6.html). Однако, если верить автору дневника, он и сам пожал руку Солженицыну (см.: Там же).

69 Софья Дмитриевна Разумовская (1904–1981) — многолетний редактор отдела прозы журнала «Знамя»; Ирина Сергеевна Янская (1934–2013?) — журналист, редактор, переводчик. Работала в редакции «Литературной газеты» (1960–1971), в редакциях журн. «Знамя» (1971–1973), «Литературное обозрение» (1973–1978). Жена писателя В.Кардина (1921–2008), который упомянут выше; Любовь Эдуардовна Медне (1911–1975) — специалист по советской литературе, сотрудник ГЛМ (начало 1940-х гг. — 1961).

70 Из июньской телеграммы 1970 г. Опубл. в: Солженицын А. 2018. С. 283.