В.Д.Тополянский

Убийство поэта

В самом начале 1921 года в советском государстве разразился небывалый продовольственный кризис, назревавший, в сущности, на протяжении последних трех лет и обусловленный, прежде всего, порочной практикой продразверстки — насильственного изъятия «излишков» сельскохозяйственной продукции у всех, даже у голодавших крестьянских семей. К тому времени по всей стране полыхали вооруженные крестьянские восстания. В конце февраля всероссийское брожение захватило Кронштадт.

Военные моряки, солдаты и рабочие главной морской базы Балтийского флота на многотысячном митинге 1 марта приняли резолюцию о необходимости перевыборов Советов тайным голосованием, восстановлении свободы слова, печати, собраний и освобождении всех политических заключенных. Большевики расценили кронштадтские события как антисоветский мятеж, организованный эсерами, анархистами и меньшевиками при поддержке иностранных интервентов и белогвардейцев. На подавление этого «мятежа» бросили регулярную армию. Кронштадтцы попытались сопротивляться, но были разбиты; около восьми тысяч из них сумели перебраться в Финляндию, остальных ждал немедленный массовый террор.

Знойным летом того же 1921 года, когда на развалинах Российской империи, совсем недавно (до Первой мировой войны) снабжавшей зерновыми культурами половину Европы, разразился чудовищный повальный голод, сотрудники ВЧК затеяли дело о «Петроградской боевой организации», более известное как дело о якобы возглавляемом профессором В.Н.Таганцевым «антисоветском заговоре». Как утверждали в последующем чекисты, массовые аресты по делу Таганцева позволили ликвидировать петроградскую крамолу и предупредить тем самым «второй Кронштадт».

Среди 833 жителей бывшей столицы, привлеченных к уголовной ответственности за сопричастность к «Петроградской боевой организации», оказался поэт Н.С.Гумилев. Его арестовали в ночь на 4 августа 1921 года, а спустя три недели, на рассвете 25 августа, расстреляли в составе группы из еще 60 таких же советских подданных, возведенных чекистами в ранг «заговорщиков».

Вместе с поэтом казнили профессора В.Н.Таганцева и его жену Н.Ф.Таганцеву, проректора Петроградского университета Н.И.Лазаревского, профессора М.М.Тихвинского, инженера-технолога Г.Г.Максимова, геолога В.М.Козловского, скульптора С.А.Ухтомского, сестру милосердия О.В.Голенищеву-Кутузову, переписчицу Сапропелевого комитета Н.Г.Скарятину, нескольких домохозяек и ряд военных моряков. Место захоронения в северных окрестностях Петрограда определили впоследствии приблизительно. На протяжении всего сентября 1921 года в соборе иконы Казанской Божией Матери служили панихиды по безвинно убиенным. В следующем месяце панихиды возобновились: в соответствии с постановлением президиума Петроградской губернской ЧК от 3 октября по тому же делу расстреляли еще 37 человек.

Дело Н.С.Гумилева было засекречено до октября 1989 года. После обращения академика Д.С.Лихачева к председателю КГБ СССР В.А.Крючкову ознакомиться с «потаенными листами» дела впервые разрешили юристу С.П.Лукницкому. Повторно прочитать это дело в одном из помещений Прокуратуры СССР С.П.Лукницкий получил возможность в январе 1990 года. Он отметил, что листы были пронумерованы пером и карандашом, причем иногда встречалась двойная нумерация, и высказал предположение, что к этому делу возвращались неоднократно. Ему позволили скопировать содержавшиеся в деле документы. Затем он подготовил их к печати в том порядке, в каком они находились в архивном деле. Соответствующее издание вышло в свет в 1997 году под названием: «“Дело” Гумилева (Государственная монополия на информацию о времени беззакония. Опыт политической полемики)». Тираж составил 1000 экземпляров.

В последующие годы в деле Н.С.Гумилева появились новые листы (в частности, протест Генерального прокурора СССР и определение судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР), которых С.П.Лукницкий видеть не мог, а бумаги, изъятые при обыске квартиры поэта, были размещены в виде ксерокопий немного иначе, чем прежде. В связи с этим нумерация листов дела в публикации С.П.Лукницкого перестала совпадать с порядковым числом листов в архивном деле поэта.

Дело Н.С.Гумилева, хранящееся в Центральном архиве (ЦА) ФСБ России, представлено ниже; документы расположены в хронологическом порядке, как принято при публикации архивных материалов. В отличие от книги С.П.Лукницкого, в данную публикацию не включены материалы дела, не имевшие прямого отношения к выяснению определенных обстоятельств гибели поэта, а именно: хозяйственные заметки и приглашения, квитанции и талоны, издательские поручения и разные справки, чьи-то адреса и фамилии, записки неизвестных лиц и второй жены поэта. Сюда не вошли также донесения о родственниках и однофамильцах поэта, копии некоторых документов дела и переписка Следственного отдела управления КГБ по Ленинградской области с отдельными архивами и библиотеками, обусловленная возникшей по неизвестной причине осенью 1974 года необходимостью в получении конкретной информации о Н.С.Гумилеве, В.Н.Таганцеве и Ю.Н.Германе (исключение сделано только для справки о дате расстрела поэта). Напечатанная С.П.Лукницким анкета Н.С.Гумилева в архивном деле поэта не обнаружена (вместо этой анкеты на листе № 3 помещен ордер на производство ареста и обыска Гумилева). В работе использованы также документы из Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Научно-исследовательского отдела рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ) и Российского государственного архива экономики (РГАЭ).

Дело Н.С.Гумилева

№ 1

Справка Петроградского адресного стола о Н.С.Гумилеве

1 августа 1921 года

Справка

Фамилия: Гумилев

Имя: Николай

Отчество: Степанович

Звание: гражданин Тверской губернии Бежецкого уезда Павловской волости деревни Слепнево¹.

По сведениям Адресного Стола на жительстве в Петрограде значится в доме под № 5/7 квартире № 2 по Преображенской улице, [имеет] высшее образование. 1/VIII – 1921

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 14. Подлинник. Рукопись на бланке.

1 Слепнево (правильно Слепнёво) — небольшое родовое имение, принадлежавшее матери поэта, Анне Ивановне Гумилевой (урожденной Львовой) и ее старшей сестре Варваре Ивановне (в замужестве Лампе).

№ 2

Ордер на производство ареста и обыска Н.С.Гумилева

3 августа 1921 года

Петроградская Чрезвычайная Комиссия

Секретно-Оперативный Отдел

Ордер № 1071 на двое суток

3 августа 1921 г.

Выдан сотруднику Монтвиллю на производство обыска и ареста Гумилева Николая Степановича по адресу Преображенская ул[ица] д[ом] 5/7 кв[артира] 2.

Примечание: Все должностные лица и граждане обязаны оказывать указанному сотруднику полное содействие.

Председатель Комиссии Б.СЕМЕНОВ¹

Зав[едующий] Секретно-Оперативным Отделом П.СЕРОВ²

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 3. Подлинник. Рукопись на бланке. Подписи — автографы.

Опубликовано с разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… М., 1997. С. 24.

1 Борис Александрович Семенов (1890–1937) — председатель Петроградской губернской ЧК с апреля по ноябрь 1921 года (РГАСПИ. Ф. 124. Оп. 1. Д. 1735. Л. 1–2). Отрешен от должности за неисполнение распоряжения И.С.Уншлихта (заместителя председателя ВЧК) о срочной высылке в Москву взятого под стражу профессора С.П.Федорова (самого известного российского хирурга) «вместе с делом». В дальнейшем находился на партийной работе; был секретарем Сталинградского обкома ВКП(б). Арестован (08.09.1937); расстрелян (30.10.1937); реабилитирован (14.03.1956).

2 Павел Андреевич Серов (1881–1942) — крестьянин, окончивший церковно-приходскую школу; грузчик, чернорабочий; во время Первой мировой войны солдат, а после октябрьского переворота — командир красногвардейского отряда, командир роты; заместитель председателя и заведующий секретно-оперативным отделом Петроградской ЧК с июня 1921 г. по декабрь 1923 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 1217). В последующем исполнял обязанности заместителя управляющего Северо-Западной областной конторой Промбанка (12.1923 – 09.1927); управляющего Ленинградским областным отделением Союзпромэкспорта (09.1927 – 02.1930); начальника отдела советского торгпредства в Берлине (02.1930 – 03.1934); заместителя директора рудника им. Кирова в Кировске Ленинградской обл. (03.1934 – 05.1936); начальника сектора в тресте «Апатит» (05.1936 – 07.1942).

№ 3

Протокол задержания Н.С.Гумилева

4 августа 1921 года

Протокол

На основании ордера Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Союзе Коммун Северной области за № 1071 от 3/VIII – 1921 г. произведен обыск в д[оме] № 14 кв[артире] № 34 по ул[ице] Морской¹.

Согласно данным указаниям, задержаны: гражданин Гумилев Николай Сергеевич [Степанович]². Взято для доставления в Чрезвычайную Комиссию следующее: переписка, другого ничего не обнаружено. Оставлена засада для выяснения.

Заявление на неправильности, допущенные при производстве обыска: Нет.

Н.Гумилев

Все заявления и претензии должны быть занесены в протокол. После подписания протокола никакие заявления не принимаются. Комиссия отвечает только за то, о чем упомянуто в протоколе.

Обыск производил: сотрудник для поручений Монтвилль.

Все указанное в протоколе удостоверяем:

Представитель Домового Комитета;           И.Гусев

Дворник (подпись отсутствует)

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 6 Подлинник. Рукопись на бланке. Подписи — автографы.

Опубликовано с разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 24.

1 Н.С.Гумилева арестовали не ранее двух часов ночи 4 августа в «Доме искусств», который находился в здании на углу Невского проспекта, 15, и набережной р. Мойки, 59. С какой целью той же ночью чекисты обыскали квартиру № 34 в доме № 14 по Морской улице, в протоколе не отражено.

2 После задержания Н.С.Гумилева доставили в следственную тюрьму (Дом предварительного заключения) на Шпалерной улице. Там же очутился и арестованный 3 августа по делу «Петроградской боевой организации» искусствовед Н.Н.Пунин. Из «Шпалерки» Пунин сообщил своему тестю 7 августа: «Встретясь здесь с Николаем Степановичем, мы стояли друг перед другом, как шалые, в руках у него была “Илиада”, которую от бедняги тут же отобрали» (Пунин Н.Н. Мир светел любовью. Дневники. Письма. М., 2000. С. 142). После вынесения приговора Гумилева перевели на Гороховую (Комиссаровскую) улицу в здание Петроградской ЧК. Пунина освободили 6 сентября, возможно, в результате ходатайства А.В.Луначарского.

№ 4

Протокол обыска квартиры Н.С.Гумилева

5 августа 1921 года

Протокол

На основании ордера Петроградской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности за № 1096 от 5.VIII.1921 г[ода] в городе Петрограде произведен обыск у гр[ажданина] Гумилева Н.С. в д[оме] № 5/7 кв[артире] № 2 по Преображенской улице. При обыске присутствовали: председатель Домового Комитета. Взято для доставления в Петроградскую Чрезвычайную Комиссию следующее: Переписка.

Опечатана квартира. Кроме того, опечатана комната с разными вещами, принадлежащими гр[ажданину] Штюрмеру¹.

Обыск производил: сотрудник для поручений Г.И.Солодов

При обыске заявлена жалоба:

1) на неправильности, допущенные при обыске и заключающиеся по мнению жалобщика, в — нет.

2) на исчезновение предметов, не занесенных в протокол – нет.

Все, указанное в протоколе, и прочтение его вместе с примечаниями лицами, у которых обыск производился, удостоверяем:

Председатель Домового Комитета

(подпись неразборчива)

кроме того подписали:         (три неразборчивые подписи)

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 11. Рукописный текст на бланке. Подписи — автографы.

1 В марте 1919 г. учитель («школьный работник», или «шкраб», по терминологии тех лет) Сергей Владимирович Штюрмер сдал Н.С.Гумилеву во временное пользование свою квартиру со всей обстановкой на Преображенской улице (переименованной позднее в улицу Радищева). В одной из комнат этой квартиры были сложены вещи, принадлежавшие семье Штюрмера.

№ 5

Протокол допроса В.Н.Таганцева

6 августа 1921 года

Протокол показания гр[ажданина] Таганцева¹

Поэт Гумилев после рассказа Германа² обращался к нему в конце ноября 1920 года. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой [он] может распоряжаться и [которая] в случае выступления согласна выйти на улицу. Но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова³, для установления связей.

В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта⁴ Шведов выполнил поручение [и] разыскал на Преображенской ул[ице] поэта Гумилева; адрес я узнал для него во «Всемирной Литературе», где служит Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если предоставится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, сказав, что оставляет за собою право отказываться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к советской ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за Власть Советов. Не знаю, насколько мог поверить этому утверждению [Гумилев]. На расходы Гумилеву было выдано 200 000 рублей советских⁵ и лента для пишущей машины. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему потребно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать.

6/VIII – 21.                           В.Таганцев

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 66. Рукописная копия фрагмента из показаний В.Н.Таганцева, выполненная красными чернилами. Фамилия следователя не указана.

Опубликовано с незначительными разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 34.

1 Владимир Николаевич Таганцев (1890–1921) — географ; профессор Петроградского университета, занимавшийся исследованием сапропеля (иловых отложений озер и лагун); секретарь Сапропелевого комитета Российской академии наук. Арестован не то 31 мая, не то 16 июня 1921 г. по делу вымышленного чекистами контрреволюционного «Союза Возрождения России», переназванного в июле или в августе того же 1921 г. в «Петроградскую боевую организацию». По утверждению чекистов, ставил своей целью свержение советской власти путем вооруженного восстания и применения тактики политического и экономического террора (Петроградская Правда. 1921. 1 сент.). Переведенный в новую одиночную камеру, с 9 июля сотрудничал со следствием или, точнее, с особоуполномоченным ВЧК Я.С.Аграновым (Таганцев Н.С. Дневник 1920–1921 гг. // Звезда. 1998. № 9. С. 138). Вместе с женой приговорен к высшей мере наказания (24.08.1921). Расстрелян (25.08.1921). Реабилитирован (27.04.1992).

2 Юрий Николаевич Герман (1860–1921) — полковник; редактор-издатель журнала «Воздухоплавание»; до Первой мировой войны старший офицер учебного воздухоплавательного парка, с 1914 г. командир 1-й Авиационной роты в Петрограде. В якобы мемуарном очерке «Мертвая голова» Георгий Иванов изложил о Юрии Германе множество легенд и даже назвал его своим однокашником, хотя штаб-офицер Герман был старше литератора Иванова на 34 года. По сведениям Петроградской губернской ЧК, в 1920–1921 гг. деятельность Германа имела «исключительно спекулятивную подкладку, как перепродажа вещей, отправка эмигрирующих русских за границу, передача писем» (цит. по: Просим освободить из тюремного заключения. Письма в защиту репрессированных. М., 1998. С. 163). Однако Ф.Э.Дзержинский рассматривал его как «главное лицо» антисоветской организации «Союз Возрождения России» и агента французской контрразведки, а коммунистическая пресса — как одного из лидеров и в то же время курьеров «Петроградской боевой организации», а также агента Финского Генерального штаба. В ночь на 31 мая 1921 г. при попытке его задержания на советско-финской границе оказал вооруженное сопротивление и был убит.

3 Вячеслав Григорьевич Шведов (1892–1921) — участник Первой мировой войны, подполковник артиллерии, преподаватель Михайловского артиллерийского училища. Как утверждали чекисты, был членом руководящего комитета «Петроградской боевой организации». При задержании оказал вооруженное сопротивление, застрелив двоих военнослужащих. По сведениям С.П.Лукницкого, был смертельно ранен при аресте (Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 47); по сообщению газеты «Петроградская Правда» (1921. 1 сент.), постановлением Петроградской ЧК приговорен к высшей мере наказания (24.08.1921) и расстрелян (25.08.1921). Реабилитирован (04.1992).

4 Имеются в виду кровопролитные события, происходившие в Кронштадте с 28 февраля по 18 марта 1921 г. и названные большевиками Кронштадтским «мятежом».

5 Летом 1921 г. наиболее предприимчивым жителям Петрограда удавалось купить фунт хлеба за 4 тыс. руб., фунт сливочного масла — за 22 тыс. и фунт сахара — за 20 тыс. руб. (Рижский Курьер. 1921. 8 авг.). В сентябре того же года сажень дров стоила в Москве 275 тыс. руб., а башмаки — 375 тыс. руб. (Готье Ю.В. Мои заметки. М., 1997. С. 470).

№ 6

Протокол допроса Н.С. Гумилева

9 августа 1921 года

Гор[од] Петроград.

9/VIII – 1921 г.

Протокол

допроса, произведенного в Петроградской

Губернской Чрезвычайной Комиссии

по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией

Я, нижеподписавшийся, допрошенный в качестве обвиняемого, показываю:

1. Фамилия — Гумилев.

2. Имя, отчество — Николай Степанович.

3. Возраст — 35 [лет].

4. Происхождение — Из дворян.

5. Местожительство — Петроград, угол Невского и Мойки, в Доме Искусств.

6. Род занятий — Писатель.

7. Семейное положение — Женат.

8. Имущественное положение — Никакого.

9. Партийность — Беспартийный.

10. Политические убеждения — Аполитичен.

11. Образование: общее — Высшее (профессор) специальное — Филолог.

12. Чем занимался и где служил:

а. до войны 1914 года — Занимался литературой здесь и в загранице.

б. до февральской революции 1917 года — Тоже.

в. до октябрьской революции 1917 года — На военной службе в качестве вольноопределяющегося, потом прапорщика.

г. с октябрьской революции до ареста — В 1918 году приехал из Лондона и до ареста находился членом коллегии экспертов издательства Всемирной Литературы.

13. Сведения о прежней судимости — Никаких.

Показания по существу дела

Месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого роста и бритый, сообщивший, что привез мне поклон из Москвы. Я пригласил его войти, и мы беседовали минут двадцать на городские темы. В конце беседы он обещал мне показать имевшиеся в его распоряжении русские заграничные издания. Через несколько дней он действительно принес мне несколько номеров каких-то газет и оставил у меня, несмотря на мое заявление, что я в них не нуждаюсь. Прочтя эти номера и не найдя в них ничего для меня интересного, я их сжег¹. Приблизительно через неделю он пришел опять и стал спрашивать меня, не знаю ли я кого-нибудь желающего работать для контрреволюции. Я объяснил, что никого такого не знаю*. Тогда он указал на незначительность работы добывания разных сведений и настроений, раздачи листовок и сообщил, что эта работа может оплачиваться. Тогда я отказался продолжать разговор с ним на эту тему, и он ушел. Фамилию свою он назвал мне, представляясь, я ее забыл, но она была не Герман и не Шведов.

Подпись: Н.Гумилев

9/VIII–1921.                   Допросил: Якобсон²

* Слова, выделенные курсивом, подчеркнуты красным карандашом.

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 68–69. Подлинник. Рукописный текст. Подписи — автографы.

Опубликовано с незначительными разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 37–38.

1 Предложение ознакомиться с текстами, опубликованными за границей, представляло собой в 1921 г. самую заурядную провокацию. Этой методикой пользовались и чекисты, и партийные деятели, в частности, председатель Московского совета Л.Б.Каменев, регулярно приносивший на заседания Всероссийского комитета помощи голодающим вырезки из эмигрантской прессы. Н.С.Гумилев безусловно понимал, что хранение зарубежных газет могло обернуться для него крупными неприятностями в случае обыска, от которого в советском государстве не был застрахован никто; поэтому он сжег доставленные ему (против его желания) печатные материалы, предварительно их все-таки прочитав.

2 Евгений Львович Якобсон (1895–1938) — сын подрядчика; окончил Виленскую гимназию (1911). Призванный в армию (1914), дезертировал из маршевой роты и оказался в районе, оккупированном наступавшей германской армией. Взят под стражу как военнопленный (1915); содержался в немецкой тюрьме. Освобожденный после капитуляции Германии в Первой мировой войне, вернулся в Вильно (1918). Около 4 месяцев был следователем, потом начальником следственной комиссии Виленского ревкома и вступил в РКП(б), но после захвата города польской армией помещен в одиночную камеру Виленской тюрьмы (1919). Выпущенный на волю Красной армией (1920), занимал должность заместителя председателя военного трибунала в конном корпусе Г.Д.Гая (Бжишкяна); считался участником советско-польской войны (1920). При отступлении Красной армии от Варшавы интернирован вместе с бойцами конного корпуса и отправлен в концлагерь на территории Пруссии. По дороге бежал из эшелона и добрался до советского полпредства в Берлине, откуда переправлен в Москву. Принятый на службу в ВЧК, переведен в Петроград, где исполнял обязанности уполномоченного Особого отдела, начальника 2-го специального отделения и, наконец, начальника агентуры Особого отдела (1921–1923). Затем находился на хозяйственной работе, оставаясь на особом учете в НКВД (РГАЭ. Ф. 8543. Оп. 9. Д. 959. Л. 36–40; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 8461). Арестован (03.09.1937). Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к высшей мере наказания (15.03.1938). Расстрелян (17.03.1938). Реабилитирован за отсутствием состава преступления по определению Военной коллегии Верховного суда СССР (30.01.1958).

№ 7

Протокол допроса Н.С. Гумилева

18 августа 1921 года

Показания по существу дела

Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее:

Летом прошлого года я был знаком с поэтом Борисом Вериным и беседовал с ним на политические темы, горько сетуя на подавление частной инициативы в Советской России. Осенью он уехал в Финляндию, и через месяц я получил в мое отсутствие от него записку, сообщавшую, что он доехал благополучно и хорошо устроился¹. Затем зимой перед Рождеством ко мне пришла немолодая дама, которая мне передала неподписанную записку, содержащую ряд вопросов, связанных, очевидно, с заграничным шпионажем (напр[имер], сведения о готов[ящемся] походе на Индию)². Я ответил ей, что никаких таких сведений я давать не хочу и она ушла. Затем в начале Кронштадтского восстания ко мне пришел Вячеславский³ с предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании, буде оно перенесется в Петроград. От дачи сведений⁴ я отказался, а на выступление согласился, причем указал, что мне, по всей вероятности, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять, вел те же разговоры и предложил гектографиловальную ленту⁵ и деньги на расходы, связанные с выступлением. Я не взял ни того, ни другого, указав, что не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел опять, и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии использовать, а деньги (двести тысяч) взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий (т.е. восстания в городе), или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский, ни кто другой с подобными разговорами ко мне не приходил, и я предал все дело забвению.

В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что могу собрать активную группу из моих товарищей — бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я с ними встречался лишь случайно и исполнить мое обещание мне было бы крайне затруднительно. Кроме того, когда мы обсуждали сумму расходов, мы говорили также о миллионе рублей.

18 августа 1921         Н.Гумилев

Допросил:         Якобсон

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 72. Подлинник. Рукопись. Подписи — автографы.

Опубликовано с незначительными разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 38–39.

1 Верин — псевдоним поэта Бориса Николаевича Башкирова (1891 – после 1956). Уроженец Петербурга, сын купца 1-й гильдии и брат промышленника, директора Волжского банка и коллекционера, Б.Верин примыкал к эгофутуристам. Его стихи Н.С.Гумилев предпочитал не печатать, но давал ему возможность выступать с их чтением на литературных вечерах. Бежал в Финляндию (1920), откуда переехал в Берлин. Записал и перепечатал «Воспоминания о детстве и юности Сергея Прокофьева», продиктованные матерью композитора (1922). В последующем проживал в Париже, где продолжал писать стихи, но вынужден был работать шофером такси. В 1956 г. в журнале «Возрождение» напечатано одно из его последних стихотворений «Петроград».

2 Как только 1 авг. 1919 г. Венгерская советская республика пала, Л.Д.Троцкий задумал и уже 5 авг. изложил соратникам идею распространения мировой революции через азиатские просторы. «Международная обстановка складывается, по-видимому, так, — убеждал боевых товарищей нарком по военным делам, — что путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии» (Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923–1927. М., 1990. Т. 1. С. 183). Какими-либо сведениями относительно умозрительного военного похода в Индию Н.С.Гумилев не располагал, да и не мог обладать ни при каких обстоятельствах. Появление в его квартире «немолодой дамы», задавшей такого рода вопросы, можно кое-как объяснить разве что стремлением советской контрразведки узнать, как происходила утечка секретной информации из кладовых верховной власти.

3 На заседании Петроградского губернского Совета председатель Петроградской губернской ЧК Б.А.Семенов сообщил, что «Вячеславский» — подпольная кличка В.Г.Шведова (Красная Газета. 1921. 1 сент.).

4 Словосочетание «дача сведений» не могло исходить от поэта. Раз оно осталось в тексте, значит, Н.С.Гумилев либо не читал протокол своего допроса, либо не имел возможности поправить канцелярит следователя. В связи с этим возникает вопрос: не искажал ли следователь показания Н.С.Гумилева в соответствии со своими представлениями о «контрреволюционных намерениях» поэта?

5 Появление «гектографиловальной ленты» в протоколе допроса свидетельствовало о том, что следователь не постигал различий между гектографом, где для получения копий использовали застывший желатиновый слой, и пишущей машинкой, для которой необходима специальная лента.

№ 8

Протокол допроса Н.С.Гумилева

20 августа 1921 года

Дополнительные показания гр[ажданина]

Гумилева Николая Степановича

Допрошенный следователем Якобсоном я показываю:

Сим подтверждаю, что Вячеславский был у меня один, и я, говоря с ним о группе лиц, могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых из числа бывших офицеров, способных в свою очередь сорганизовать и повести за собой добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я, может быть, не вполне ясно выразился относительно такового характера этой группы, но сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив неизвестных мне людей и [стремясь] сохранить мою независимость. Однако я указывал Вячеславскому, что, по моему мнению, это единственный путь, по какому действительно совершается переворот, и что я против подготовительной работы, считая ее бесполезной и опасной. Фамилии лиц я назвать не могу, потому что не имел в виду никого в отдельности, а просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждениям, мужественных и решительных людей. Относительно предложения Вячеславского я ни с кем не советовался, но, возможно, что говорил о нем в туманной форме.

Н.Гумилев

20/VIII – 1921. Допросил:         Якобсон

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 73. Подлинник. Рукопись. Подписи — автографы.

Опубликовано с незначительными разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 39.

№ 9

Протокол допроса Н.С. Гумилева

23 августа 1921 года

Продолжительное показание гр[ажданина]

Гумилева Николая Степановича

Допрошенный следователем Якобсоном я показываю следующее: что никаких фамилий, могущих принести какую-нибудь пользу организации Таганцева путем установления между ними связи, я не знаю и потому назвать не могу. Чувствую себя виновным по отношению к существующей в России власти в том, что во время Кронштадтского восстания был готов принять участие в восстании, если бы оно перекинулось в Петроград и вел по этому поводу разговоры с Вячеславским*.

Н. Гумилев

23/VIII – 1921. Допросил: Якобсон

* Слова, выделенные курсивом, подчеркнуты красным карандашом.

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 75. Подлинник. Рукопись. Подписи — автографы.

Опубликовано с незначительными разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 39–40.

№ 10

Из протокола допроса В.Н.Таганцева

23 августа 1921 года

В дополнение к сказанному мною ранее о Гумилеве (поэте) добавляю, что, насколько я помню, Гумилев в разговоре с Ю.Н.Германом указал, что во время активного выступления в Петрограде, которое он предлагал устроить*, к восставшей организации присоединится группа интеллигентов в полтораста человек (цифру точно не помню). Гумилев согласился составлять для нашей организации прокламации. Получил он через Шведова В.Г. 200 тысяч рублей.

В.Таганцев. 23 августа

* Слова, выделенные курсивом, подчеркнуты красным карандашом.

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 76. Незаверенная машинописная копия.

Опубликовано с незначительными разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 40.

№ 11

Заключение следователя по делу Н.С.Гумилева

24 августа 1921 года

Заключение

По делу № 2534 гр[ажданина] Гумилева Николая Станиславовича*, обвиняемого в принадлежности к контрреволюционной организации Таганцева (Петроградской боевой организации) <,> и связанных с ней организаций и групп.

Следствием установлено, что дело гр[ажданина] Гумилева Николая Степановича, 35 лет, из дворян, проживающего в гор[оде] Петрограде, угол Невского и Мойки, в Доме Искусств — поэт, женат, беспартийный, окончил высшее учебное заведение, филолог, член Коллегии издательства «Всемирной Литературы» — возникло на основании показаний Таганцева — руководителя указанной организации (см. протокол Таганцева от 6/VIII – 1921), в которых он показывает следующее:

Гр[ажданин] Гумилев утверждал курьеру финской контрразведки Ю.Н.Герману, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов, которой последний может распоряжаться и которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, но желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей. Чтобы проверить надежность Гумилева, организация Таганцева командировала члена организации гр[ажданина] Шведова для ведения окончательных переговоров с гр[ажданином] Гумилевым. Последний взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и составление прокламаций контрреволюционного характера. На расходы Гумилеву было выделено 200 000 рублей советскими деньгами и лента для пишущей машины.

В своих показаниях гр[ажданин] Гумилев подтверждает вышеуказанные против него обвинения. Виновность в желании оказать содействие контрреволюционной организации Таганцева, выразившееся в подготовке кадра интеллигентов для борьбы с большевиками и в сочинении прокламаций контрреволюционного характера, признает. Своим показанием гр[ажданин] Гумилев подтверждает получку денег от организации в сумме 200 000 рублей для технических надобностей. В своем первом показании гр[ажданин] Гумилев совершенно отрицал его причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы отвечал отрицательно.

Виновность в контрреволюционной организации гр[ажданина] Гумилева Н.С. на основании протокола [показаний] Таганцева и его подтверждения вполне доказана.

На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр[ажданину] Гумилеву Николаю Станиславовичу** как явному врагу Народа и Рабоче-Крестьянской Революции высшую меру наказания — расстрел.

следователь Якобсон

* Выделенное курсивом отчество поэта зачеркнуто и сверху написано чернилами «Степановича».

** Отчество, выделенное курсивом, не исправлено на «Степановичу».

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 91. Подлинник. Машинопись. Автограф.

Опубликовано с разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 41.

№ 12

Выписка из протокола

заседания Президиума Петроградской ЧК

24 августа 1921 года

Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б[ывший] дворянин, филолог, член Коллегии Издательства Всемирной Литературы, женатый, беспартийный, б[ывший] офицер.

Участник Петр[оградской] боев[ой] контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности¹.

Приговорить к высшей мере наказания — расстрелу.

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 93. Заверенная машинописная копия.

Опубликовано: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 44.

1 Выписка из протокола заседания Президиума Петроградской ЧК, приговорившего Н.С.Гумилева к расстрелу, дословно воспроизведена в сообщении газеты «Петроградская Правда» от 1 сент. 1921 года. В тот же день по городу были расклеены листовки с официальным извещением о расстрелах по делу «Петроградской боевой организации». Председатель Петроградской губернской ЧК дополнил формулу обвинения собственным измышлением: поэт Гумилев «вербовал в организацию кадровых офицеров» (Красная Газета. 1921. 1 сент.).

№ 13

Ходатайство петроградской интеллигенции об освобождении Н.С.Гумилева

4 сентября 1921 года¹

В Президиум Петроградской Губернской Чрезвычайной Комиссии

Председатель Петербургского Отделения Всероссийского Союза Поэтов, член Редакционной Коллегии Государственного Издательства «Всемирная Литература», член Высшего Совета Дома Искусств, член Комитета Дома Литераторов, преподаватель Пролеткульта, профессор Российского Института Истории Искусств Николай Степанович Гумилев арестован по ордеру Губ[ернской] ЧК в начале текущего месяца. Ввиду деятельного участия Н.С.Гумилева во всех указанных учреждениях и высокого его значения для русской литературы, нижепоименованные учреждения ходатайствуют об освобождении Н.С.Гумилева под их поручительство.

Председатель Петроградского отдела

Всероссийского Союза Писателей          А.Л.Волынский²

Товарищ председателя Петроградского Отделения

Всероссийского Союза Поэтов          .Лозинский³

Председатель Коллегии

по Управлению Домом Литераторов          Б.Харитон⁴

Председатель Петропролеткульта          А.Маширов⁵

Председатель Высшего Совета

«Дома Искусств»          .Горький⁶

Член Издательской Коллегии

«Всемирной Литературы»          Ив. Ладыжников⁷

Резолюции: «Серову», «К делу».

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 92. Подлинник. Машинопись. Подписи — автографы.

Опубликовано: «Просим освободить из тюремного заключения». С. 63.

1 В день похорон А.А.Блока, 10 авг. 1921 года, на Смоленском кладбище академик С.Ф.Ольденбург и литераторы Н.М.Волковыский, А.Л.Волынский и Н.А.Оцуп договорились о совместном посещении Петроградской ЧК с петицией об освобождении Н.С.Гумилева на поруки издательства «Всемирная Литература» и еще пяти организаций. Через несколько дней (не позднее середины августа), когда все необходимые подписи на документе были собраны, посетителей принял председатель Петроградской ЧК, пообещавший, что ни один волос с головы Н.С.Гумилева не упадет. Неопытные ходатаи передали ему свою челобитную, не указав на ней ни число, ни месяц, ни год.

После расстрела поэта бумагу, утратившую всякий смысл, приобщили к делу Н.С.Гумилева, проставив на ней дату регистрации ходатайства в Петроградской ЧК — 4 сент. 1921 г.

2 Аким Львович Волынский (1863–1926) — литературный и балетный критик, искусствовед, заведующий итальянским отделом издательства «Всемирная Литература».

3 Михаил Леонидович Лозинский (1886–1955) — поэт, переводчик, участник «Цеха Поэтов», редактор всех выпусков акмеистического журнала «Гиперборей».

4 Борис Иосифович Харитон (1876–1941) — журналист, секретарь Союза журналистов, заведующий Петроградским домом литераторов (1918–1922). Осенью 1922 г. выслан за границу в ходе полицейской операции, получившей впоследствии кодовое наименование «Философский пароход». В эмиграции редактировал газету «Народная мысль» (Рига). После «освобождения» Латвии военным трибуналом Прибалтийского военного округа приговорен к семи годам лишения свободы.

5 Алексей Иванович Маширов (псевдоним — Самобытник) (1886–1943) — поэт, один из организаторов и руководителей Петроградского Пролеткульта (1917–1923).

6 Максим Горький (настоящие фамилия, имя и отчество — Пешков Алексей Максимович; 1868–1936) — прозаик, драматург, публицист, литературный критик, общественный деятель.

7 Иван Павлович Ладыжников (1874–1945) — друг М.Горького, возглавлявший «Издательство И.П.Ладыжникова» в Берлине (1905–1926) и состоявший в Коллегии издательства «Всемирная Литература».

№ 14

Сообщение в рижской газете «Сегодня» о расстреле Н.С.Гумилева

11 сентября 1921 года

По данным «Петроградской Правды» в числе расстрелянных по постановлению чрезвычайки значится и поэт Николай Степанович Гумилев. Едва ли можно сомневаться в правильности этого сообщения. Может ли и станет ли разбираться какая-то чрезвычайка в том, что такое Гумилев. Это в истории России второй после Рылеева случай, когда предается смерти поэт. Разница только в том, что Рылеев был поэт политический, не крупный по таланту, и принимал действительно участие в настоящем, нешуточном декабристском восстании. Гумилев к политике ни творчеством, ни жизнью своей отношения не имел и вряд ли мог иметь хотя бы случайное отношение к какому-то малоправдоподобному заговору. Знавшие Н[иколая] С[тепановича] едва ли этому поверят.

Повод подозревать его в противобольшевистском образе мыслей мог подать разве только его независимый, стойкий характер. Поэт за три с лишним года ничуть не поддался коммунистической моде, невзирая ни на какие выгоды, не менял своего сдержанного отношения к происходящему, был прямодушен и открыто возмущался глупостью, ложью и невежеством. Он принципиально не участвовал в большевистских газетах, был противником слияния с петроградскими пролетарскими поэтами, не считая их заслуживающими высокого звания поэта. <…> Там, где в поэзию не мешали торгашества, приспособляемости, Гумилев отдавался весь работе. Он состоял в редакционной коллегии издательства «Всемирная литература», руководил занятиями в «Доме искусств» и в других студиях, был товарищем [заместителем] председателя Петроградского союза поэтов и вообще играл как поэт и филолог первейшую роль. <…>

Гумилев не хотел уезжать из России, его совсем не привлекало эмигрантское бытие. Все свое огромное словесное искусство Гумилев отдавал России.

Виктор Третьяков

№ 15

Сообщение в берлинской газете «Голос России» о расстреле Н.С.Гумилева

14 сентября 1921 года

<…> Он не любил советского строя, но совершенно конкретно, потому что негде было печатать стихов, приходилось самому готовить обед и очень трудно было достать бутылку красного вина. Не любил он большевиков еще потому, что они неблагородны. А в нем были, быть может, несколько отсталые понятия о благородстве, и в нем была прямота, смелость и решительность. Гумилев, вероятно, очень удивился бы, если бы ему предложили принять участие в «конспиративном» предприятии. С его точки зрения, это было бы нечестно и неблагородно, хотя бы это предприятие было направлено против его злейших врагов. Я ясно представляю себе, что он молчал, как вода, когда его в Чека допрашивали о фамилиях, знакомствах, адресах. Быть может, это его погубило.

Гумилев — и участие в заговоре — это все равно, что Зиновьев — и вызов на дуэль. Гумилев мог ехать в Африку охотиться на львов, мог поступить добровольцем в окопы, мог бы, если бы до этого дошел, предупредить Зиновьева по телефону, что через час придёт и убьёт его, но Гумилев — заговорщик, Гумилев — конспиратор — неужели мы все сошли с ума? Да, он мог прочитать прокламацию, которую ему принесли. Да, он мог сказать своему знакомому Таганцеву, что в случае восстания он познакомит его со своим знакомым Ивановым или Петровым. Ведь не станет же он, Гумилев, доносить в Чека, что такой-то приносил ему прокламацию для прочтения, а, может быть, даже и для литературной правки? И — поймите – только это инкриминируется ему в официальном сообщении. <…>

№ 16

Заявление вдовы Н.С. Гумилева

22 сентября 1921 года

Сим удостоверяю, что квартира № 2 по Преображенской улице д[ом] 5/7 была в марте 1919 года взята во временное пользование со всей обстановкой и инвентарем моим покойным мужем Н.С.Гумилевым у гр[ажданина] С.В.Штюрмера и поэтому вся в ней обстановка принадлежит Штюрмеру¹, кроме 1303 книг, принадлежащих моему мужу Н.С.Гумилеву.

Анна Гумилева²

1921 г[ода] 22 сентября

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 89. Заверенная рукописная копия.

Опубликовано: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 44.

1 В связи с арестом Н.С.Гумилева учитель С.В.Штюрмер и его жена 12 августа обратились в Петроградскую ЧК с просьбой распечатать квартиру на Преображенской улице и признать обстановку в ней их собственностью. На заявлении супругов Я.С.Агранов оставил свое распоряжение: «К делу № 2534» и наложил резолюцию: «В общем порядке. Мебель переходит в жилищный отдел». Тогда С.В.Штюрмер с женой принялись собирать всевозможные справки, подтверждавшие их имущественные права и сохранившиеся на листах 84–88 настоящего дела.

2 Анна Николаевна Гумилева (урожденная Энгельгардт; 1895–1942) — вторая жена Н.С.Гумилева; вместе с дочерью Еленой Николаевной Гумилевой (1919–1942) и матерью поэта Анной Ивановной Гумилевой (1854–1942) погибла от голода во время ленинградской блокады.

№ 17

Телефонограмма из «Дома искусств» в Петроградскую ЧК

24 сентября 1921 года

Телефонограмма № 632

В квартире нашего бывшего преподавателя Н.С.Гумилева имеются книги по вопросам искусства и художественной литературы. Эти книги необходимы нашему учебному заведению. Поручаем нашему библиотекарю П.М.Левину получить означенные книги, находящиеся на кв[артире] Н.С. Гумилева (Преображенская улица, 5).

24/IX–21. Зав[едующий] Литературным Отделом

Шкловский¹

Зав[едующий] Канцелярией          Лефлер

Резолюция синим карандашом: «В общем порядке» (подпись неразборчива).

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 83. Машинописный текст.

Опубликовано с незначительными разночтениями: Лукницкий С.П. «Дело» Гумилева… С. 40.

1 Виктор Борисович Шкловский (1893–1984) — писатель, литературовед. В 1923 г. написал: «Для меня он [Гумилев] человек чужой, и мне о нем писать трудно. Убивать его было не нужно. Никому» (Шкловский В.Б. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 240).

№ 18

Мандат Петроградской ЧК для снятия печати с квартиры Н.С.Гумилева

7 октября 1921 года

Петроградская Губернская Чрезвычайная Комиссия

по борьбе с контрреволюцией, саботажем

и преступлениями по должности

Мандат № 1839

Выдан 7 октября 1921 года

Годен на семь суток

Поручается товарищу Киселеву снять печать с кв[артиры] № 2 и передать таковую вместе с вещами гр[ажданки] Гумилевой в жилищный отдел1 по Преображенской улице, дом № 5/7.

За председателя ПЧК          Серов

За секретаря ПЧК          (подпись неразборчива)

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 79. Подлинник. Рукопись на бланке. Подписи — автографы.

1 Распоряжение П.А.Серова передать в жилищный отдел по Преображенской улице квартиру вместе с вещами вдовы поэта означало фактически внесудебную конфискацию имущества и Н.С.Гумилева, и С.В.Штюрмера.

№ 19

Справка о расстреле Н.С.Гумилева

14 октября 1974 года

Секретно

Справка

1. Фамилия. — Гумилев.

2. Имя и отчество. — Николай Степанович.

3. Год рождения. — 1886.

4. Место рождения. — Кронштадт.

5. Адрес.

6. Место работы и должность. — Член Коллегии издательства Всемирной литературы.

7. Какая нужна справка. — Компро[метирующие] материалы о судимости, № дел.

8. Имеющиеся в архиве материалы просим выдать: тов. Кондратьеву — ст[аршему] след[ователю] по особо важным делам.

Подпись — Подполковник Кондратьев.

14 октября 1974 г.

На лицевой стороне документа штамп: Следственный отдел УКГБ ЛО.

На обороте документа запись:

П[етроградская] Ч[резвычайная] К[омиссия] от 24/VIII 1921–

В[ысшая] м[ера] н[аказания].

Расстрелян 25/VIII 1921¹.

Арх[ивного] спец[иального] дела нет.

Сл[едственное] д[ело] 2534 — 1921 года том 40.

Справку наводила сотрудник Оперативно-справочного отдела Информационного центра УВД Леноблгорисполкома Яковлева Р.С.

15 октября 1974 г.

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 130 (вложение в конверт). Подлинник. Рукопись на бланке. Подпись следователя — автограф.

1 Отец В.Н.Таганцева записал в своем дневнике: «Расстрел был на рассвете с 24 на 25 августа и происходил на Ириновской железной дороге, где похоронены или, вернее, брошены их тела» (Звезда. 1998. № 9. С. 146).

№ 20

Ходатайство Генерального прокурора СССР о реабилитации Н.С.Гумилева

19 сентября 1991 года

Прокуратура Союза СССР

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР

19.09.91 № 13/447-74

ПРОТЕСТ (в порядке надзора) по делу Гумилева Н.С.

По постановлению президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года приговорен к высшей мере наказания — расстрелу Гумилев Николай Степанович, 1886 года рождения, русский, член коллегии издательства «Всемирная Литература», председатель Петроградского Всероссийского союза поэтов. Он признан виновным в активном содействии Петроградской боевой организации (ПБО), в составлении для нее прокламаций контрреволюционного содержания, в обещанном представителю ПБО личном активном участии в мятеже и подборе враждебно настроенных к Советской власти граждан для участия в контрреволюционном восстании в Петрограде, в получении денег от антисоветской организации для технических нужд (л.д. 104).

Постановление в отношении Гумилева подлежит отмене, а дело — прекращению по следующим основаниям.

Обвинение Гумилева основано на его показаниях и показаниях Таганцева. Таганцев показал, что участник организации Шведов сообщил ему о посещении Гумилева, которому предложил составить прокламации контрреволюционного содержания. Гумилев, со слов Шведова, согласился с предложением, оговорив за собой право «…отказаться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам». Одновременно Гумилев дал согласие на личное участие в контрреволюционном мятеже и обещал для этих же целей организовать группу из знакомых офицеров. На расходы Гумилеву было передано 200 тысяч рублей.

Не отрицая встреч с представителями ПБО, в частности с Вячеславским (конспиративная кличка Шведова), Гумилев пояснил, что в течение зимы 1920–1921 годов к нему домой несколько раз приходили незнакомые люди с предложением работать для контрреволюции. Однако он от этих предложений отказывался. В начале Кронштадтского мятежа с подобным предложением к нему пришел Вячеславский, которому он дал согласие принять участие в восстании и, по всей вероятности, организовать и повести за собой кучку прохожих. Деньги (двести тысяч) взял от Вячеславского на всякий случай (л.д. 80–87).

Согласившись участвовать в контрреволюционном заговоре, Гумилев затем добровольно отказался от доведения преступного замысла до конца, о чем свидетельствуют его показания: «С тех пор ни Вячеславский, ни кто другой с подобными разговорами ко мне не подходил и я предал все дело забвению» (л.д. 83).

О добровольном отказе Гумилева выполнить данные представителю ПБО обязательства свидетельствует прежде всего его абсолютное бездействие по объединению антисоветски настроенных граждан для участия в каком-либо заговоре, хотя никаких не зависящих от него обстоятельств, способных помешать этому, не было.

Из имеющихся в деле материалов не вытекает, что Гумилев, как это указано в обвинительном заключении, являлся активным участником ПБО. Нет в деле данных и о том, что он принимал участие в составлении прокламаций контрреволюционного содержания, не доказана и какая-либо другая его практическая антисоветская деятельность.

После дачи согласия Вячеславскому Гумилев никакой работы в контрреволюционной организации не проводил и в ней не состоял.

Об этом свидетельствует и тот факт, что Гумилеву даже не были известны подлинные фамилии представителей организации, которые встречались с ним и предлагали участвовать в контрреволюционном мятеже. Кроме того, со стороны Гумилева отсутствовала всякая инициатива, направленная на организацию встреч с представителями ПБО.

Что же касается получения Гумилевым денег от Вячеславского, якобы для организации мятежа, то этот факт носит лишь символический, условный характер и не может быть положен в основу вины Гумилева. Согласно прилагаемой к протесту справке Управления эмиссионно-кассовых операций Государственного банка СССР, исходя из соотношения реальной ценности денег, 200 000 руб[лей] на 1 апреля 1921 г[ода] соответствовали всего лишь 5.6 руб[лям] 1913 года. В связи с исключительно низкой покупательной способностью денег в период получения их от Вячеславского Гумилев не мог приобрести на них даже простейшие технические средства для напечатания прокламаций или другие предметы для предполагаемых участников заговора. Эти факты сознавались Гумилевым и Вячеславским и обсуждались во время их встречи (л.д. 84).

При оценке всех имеющихся в деле доказательств невиновности Гумилева обращают на себя внимание его показания о полученных от Вячеславского деньгах, где он говорит: «…я держал их в столе… ожидая… прихода Вячеславского, чтобы их вернуть» (л.д. 83). Эпизодическая, односторонняя связь, установленная членами ПБО с Гумилевым, лишала его возможности вернуть Вячеславскому деньги. Других же участников контрреволюционной организации Гумилев не знал.

При таких обстоятельствах выводы президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии о виновности Гумилева в «…получении от контрреволюционной организации денег на технические надобности» не основаны на имеющихся в деле доказательствах.

Из материалов дела следует, что Гумилев никогда не был близко знаком с кем-либо из руководителей Петроградской боевой организации, не разделял их крайне правые контрреволюционные взгляды, никогда не был их единомышленником в вопросах борьбы с Советской властью. Его отношение к существующему строю в корне отличалось от реакционных позиций ПБО.

Давая оценку политическим взглядам Гумилева, Таганцев пояснил: «Гумилев был близок к советской ориентации… Стороной я услышал, что Гумилев весьма далеко отходит от контрреволюционных взглядов» (л.д. 79).

Одним из убедительных доказательств лояльности Гумилева к Советской власти является тот факт, что у него нет ни одного антисоветского произведения.

Именно далеко не враждебным отношением Гумилева к Советской власти объясняется безуспешность неоднократных встреч с ним членов ПБО с целью склонить к участию в мятеже.

Таким образом, причастность Гумилева к контрреволюционной деятельности Петроградской боевой организации установлена не была.

4 сентября 1921 г[ода] в Петроградскую губернскую чрезвычайную комиссию поступило ходатайство ряда видных деятелей литературы, в том числе А.М.Горького, об освобождении Гумилева под их поручительство. В ходатайстве подчеркивалось высокое значение Гумилева для русской литературы (л.д. 103).

Следует отметить, что Гумилев являлся председателем Петербургского отделения Всероссийского союза поэтов, членом редакционной коллегии государственного издательства «Всемирная литература», членом высшего совета Дома искусств, членом комитета Дома литераторов, профессором Института истории искусств.

На основании изложенного, руководствуясь ст. 35 Закона СССР «О прокуратуре СССР»,

П Р О Ш У :

Постановление президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года в отношении Гумилева Николая Степановича отменить и дело прекратить за отсутствием состава преступления.

Генеральный прокурор СССР

действительный государственный

советник юстиции           Н.С.Трубин

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 118–122. Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф.

№ 21

Из определения судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР

30 сентября 1991 года

Дело № ОС-91-47

ОПРЕДЕЛЕНИЕ

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР в составе

председательствующего — Луканова П.П.

членов суда — Полетаева О.П., Гаврилина К.Е.

рассмотрела в судебном заседании от 30 сентября 1991 года дело по протесту Генерального прокурора СССР на постановление Президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года, которым ГУМИЛЕВ Николай Степанович, 1886 года рождения, русский, член коллегии издательства «Всемирная Литература», председатель Петроградского Всероссийского союза поэтов, без указания Закона подвергнут высшей мере наказания — расстрелу.

В протесте поставлен вопрос об отмене постановления в отношении Гумилева и прекращении дела производством за отсутствием состава преступления.

Заслушав доклад члена Верховного суда РСФСР Полетаева О.П. и выступление прокурора Лосева И.И., поддержавшего протест, судебная коллегия

установила:

Гумилев признан виновным в активном содействии Петроградской боевой организации (ПБО), в составлении для нее прокламаций контрреволюционного содержания, в обещанном представителю ПБО личном активном участии в мятеже и подборе враждебно настроенных к Советской власти граждан для участия в контрреволюционном восстании в Петрограде, в получении денег от антисоветской организации для технических нужд.

Судебная коллегия находит протест подлежащим удовлетворению* <…>

Руководствуясь ст. 378 УПК РСФСР, судебная коллегия

определила:

Постановление президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года в отношении Гумилева Николая Степановича отменить и дело производством прекратить за отсутствием состава преступления.

Председательствующий — Луканов

Члены суда — Полетаев

Гаврилин

* В опущенной части текста дословно изложен протест Генерального прокурора.

ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 177. Л. 123–125. Подлинник. Машинопись. Подписи — автографы.

Комментарии к делу Н.С.Гумилева

Досужие выдумки и правдоподобные легенды

Внезапный арест, трехнедельное пребывание в переполненной темнице и поспешный расстрел замечательного поэта возбудили и в Петрограде, и в Москве, и особенно в эмигрантской среде неизбежные в таких случаях слухи и рассуждения. Чаще всего говорили, будто задержали его по доносу осведомителей ВЧК как бывшего офицера и приверженца монархического строя, человека глубоко религиозного, да еще позволявшего себе с простодушной дерзостью не таить своих убеждений в наступившем безвременье. «Гражданского мужества у Гумилева было больше, чем требуется, — писала Ирина Одоевцева, — Не меньше, чем легкомыслия»¹. Многие полагали, что поэт вел себя слишком неосмотрительно и беззаботно, хотя фактически, как утверждала впоследствии Н.Я.Мандельштам, помогала не осторожность, а только случайность². Впрочем, кое-кому из тех, кто регулярно просматривал советскую прессу, чудилось, что он действительно мог вербовать в организацию В.Н.Таганцева кадровых офицеров, а летом в Крыму сочинить антисоветскую прокламацию.

Относительно расправы с поэтом излагались, как обычно в таких случаях, совершенно противоположные мнения. Академик В.И.Вернадский, высоко ценивший творчество казненного поэта, но не знакомый с ним лично, в мае 1923 года записал в своем дневнике: «Н.Гумилев. Убит в момент расцвета. Гордый мозг не может прожить в коммунистическом рабстве»³. Зато близкий к акмеизму поэт Георгий Иванов лгал о Гумилеве с апломбом твердокаменного большевика, посвященного в недоступные прочим обывателям тайны советского бытия. Гумилев, дескать, вместе с неким компаньоном по таганцевскому комплоту заводил в крымских портах связи с интеллигенцией и уцелевшими офицерами, а также раздавал привезенное из Петрограда оружие и антисоветские листовки. В Крыму за доверчивым поэтом следил агент ЧК — высокий и тонкий морской офицер с веселым взглядом и открытым юношеским лицом, писавший стихи, очень недурно подражая Гумилеву⁴. Фамилию вымышленного провокатора Георгий Иванов не назвал, но под его описание подходили как старший секретарь командующего Морскими силами РСФСР В.А.Павлов, так и командир дивизиона миноносцев на Черном море С.А.Колбасьев.

Летом 1921 года командующий Морскими силами Республики контр-адмирал А.В.Нёмитц предложил Гумилеву совершить непродолжительное путешествие в Крым, чтобы «отдохнуть и подкрепиться». Приглашение Нёмитца доставил из Москвы в Петроград его старший секретарь Павлов — «юноша из хорошей семьи», по словам Н.Я.Мандельштам, в свободное время писавший стихи. В июне 1921 года Гумилев отправился на Крымское побережье и через три недели вернулся в адмиральском салон-вагоне загоревшим и окрепшим. В Севастополе Колбасьев («лейтенант, водивший канонерки под огнем неприятельских батарей», из стихотворения «Мои читатели») чуть ли не самостоятельно набрал на линотипе стихи Гумилева, а флотская типография отпечатала небольшой тираж сборника «Шатер» на бумаге, выданной по указанию Нёмитца — человека, по отзывам современников, хорошо образованного и дружелюбного. И Павлов, и Колбасьев относились к Гумилеву с благоговением. С какой целью в 1920-х годах Георгий Иванов сознательно оклеветал Павлова и Колбасьева, а заодно постарался бросить тень неясных подозрений на контр-адмирала Нёмитца, осталось неизвестным.

Особенно много небылиц Георгий Иванов и его супруга Ирина Одоевцева сплели относительно следователя Якобсона. Ссылаясь на рассказ одного «симпатичного» петроградского чекиста, Гергий Иванов выражал уверенность в том, что допросы Гумилева очень напоминали диспуты, а следователь Якобсон был «настоящим инквизитором, соединявшим ум и блестящее образование с убежденностью маниака». В мемуарных очерках «Петербургские зимы», впервые опубликованных отдельным изданием в 1928 году, Георгий Иванов утверждал, что доверчивый Гумилев легко попал в расставленные Якобсоном сети и признал себя непримиримым врагом советской власти. Согласно воспоминаниям Ирины Одоевцевой, чекист Якобсон был «очень тонкий, умный следователь», внушивший поэту доверие к себе и читавший его стихи наизусть⁵. В действительности Гумилева допрашивал человек вполне заурядный, малообразованный и правила формальной логики усвоивший недостаточно. Для Якобсона, как указано в его партийном деле, русский язык не был родным. Складывается даже впечатление, что протоколы допросов написаны рукой не Якобсона, а самого Гумилева, но такое предположение требует проведения графологической экспертизы.

Значительно позднее пошли в ход разные домыслы о тщетных попытках спасти Гумилева. Досужие люди авторитетно заверяли, будто Горький слезно просил Ленина даровать жизнь поэту. Выслушав писателя, вождь мирового пролетариата растрогался и не то послал в Петроград телеграмму с требованием «судить по совести», не то дал Горькому собственноручно начертанное указание о помиловании Гумилева, а вслух добавил: «Лучше пусть будет больше одним контрреволюционером, чем меньше одним поэтом». Горький заторопился обратно в Петроград, но не успел — палачи его опередили. По другому преданию, Мария Андреева, бывшая гражданская жена Горького, после революции руководившая театральным отделом Наркомата просвещения, попросила своего непосредственного начальника А.В.Луначарского связаться с Лениным, чтобы освободить поэта. Но вождь мирового пролетариата якобы ответил наркому просвещения: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас». Не исключено, что такого рода легенды слагала и распускала специальная служба дезинформации населения.

На закате советской власти видимость достоверности приобрело полуофициальное сообщение в печати: поэта взяли под стражу и казнили за недонесение о грандиозном антисоветском заговоре. Гумилев знал, но в силу присущих ему предрассудков дворянской и офицерской чести не уведомил чекистов о созревшем в Петрограде невероятном комплоте. Однако и эта гипотеза не нашла подтверждения при внимательном чтении так называемого уголовного дела, где недомолвок гораздо больше, чем фактов, и не представлено ни одного рационального доказательства крамольных деяний поэта.

Заговорщики

Как видно из материалов дела, до августа 1921 года Гумилев не вызывал у петроградских чекистов никакого интереса. Чтобы выяснить, где он проживал, им пришлось не позднее 31 июля обратиться в городской адресный стол, а затем потратить еще около двух суток, чтобы отыскать поэта в «Доме искусств» и взять под стражу в ночь на 4 августа (см. док. № 2 и № 4). Ордер на обыск и арест Гумилева (см. док. № 3) подписали председатель Петроградской ЧК и его заместитель, но ни тот, ни другой, не имели ни малейшего понятия о том, кого они обрекали на гибель. Они просто санкционировали задержание человека, получившего, по данным адресного стола, высшее образование и поэтому принадлежавшего к социально чуждой категории соотечественников — к интеллигенции. Когда депутация литераторов, хлопотавших за поэта, добилась приема у председателя Петроградской ЧК, тот «не только не мог ответить, за что взят Гумилев, но даже оказался не знающим, кто он такой»; потом, немного подумав, он изрек, что в тюрьму поэта поместили «за должностное преступление»⁶.

Ходатаи за Гумилева потешались по поводу бессмысленной реплики председателя Петроградской ЧК, но не сделали из его высказываний никаких умозаключений. Между тем в этой ситуации напрашивался один существенный вывод: распоряжение об аресте поэта исходило от должностного лица, занимавшего более высокое служебное положение, нежели руководители петроградских чекистов. Таким человеком был особоуполномоченный Особого отдела и одновременно особоуполномоченный по важнейшим делам при начальнике Секретно-оперативного управления ВЧК Я.С.Агранов, уже тогда известный как весьма усердный и самый беззастенчивый фальсификатор карательного ведомства.

На следующий день после подавления Кронштадтского «мятежа», 19 марта 1921 года Агранова командировали в Петроград с целью выяснения подоплеки и подробностей неожиданного «антисоветского выступления» матросов, солдат и рабочих военно-морской базы Балтийского флота. Особоуполномоченный Особого отдела ВЧК принял активное участие в репрессиях против кронштадтцев и уже через две недели приступил к составлению предназначенного для Президиума ВЧК секретного доклада о результатах своего расследования⁷. Спустя три месяца его вновь отрядили в Петроград для разработки дела о крупном антисоветском заговоре, подготовленном «террористической организацией» во главе с профессором В.Н.Таганцевым. Тайную организацию, обнаруженную чекистами в Петрограде, именовали то «Областным комитетом Союза Освобождения России», то «Петроградской народной боевой организацией», то просто «Боевым комитетом». Дзержинский предпочитал название «Союз Возрождения России» и полагал, что расследование данного дела «может нам раскрыть пружины Кронштадтского восстания»⁸.

Следователи Петроградской губернской ЧК Губин и Попов 25 июня 1921 года представили своему начальству доклад об этой нелегальной организации: «Определенное название следствием не установлено и каждый член называет ее по-своему <…> Не имея определенного названия, организация не имела определенной, строго продуманной программы, <…> не были детально выработаны и методы борьбы, не изысканы средства, не составлена схема. <…> Действительно, несмотря на то, что само возникновение организации можно считать январь-февраль с.г., то есть незадолго до Кронштадтских событий, наличный состав организации имел в себе лишь самого Таганцева, несколько курьеров и сочувствующих. <…>

Террор как таковой, по словам Таганцева и других, не входил в их задачи. <…> Знакомство с Германом Таганцев использовал как связь с заграницей, откуда ему необходимо было получать информацию, лишенную буржуазной или партийной окраски. <…> Связь с курьерами, квартиры которых были явочными, имела исключительно спекулятивную подкладку, как перепродажа вещей, отправка эмигрирующих русских за границу, передача писем. Что же касается непосредственных связей организации Таганцева с финской и другими контрразведками, то в действительности установлены частные случаи <…> сама же организация, как таковая, ни связи, ни поддержки не имела. <…>

Центральной фигурой в организации является безусловно Таганцев. Говорить о существовании областного комитета преждевременно, так как роли членов не выявились достаточно. <…> Шведов по показаниям целого ряда лиц ходил в Финляндию через посредство Германа исключительно с целями спекуляции и проживал там нелегально. <…>

Для связи и переправки вербованных членов через русско-финляндскую границу организация Таганцева пользовалась услугами контрабандистов. <…> Таганцев — кабинетный ученый, мыслил свою организацию теоретически»⁹.

Доклад Губина и Попова явно не удовлетворил руководство ВЧК, и следствие по делу Таганцева поручили Агранову, прибывшему в Петроград не позднее 7 июля 1921 года. В пятницу 8 июля отец Таганцева отметил в своем дневнике, что дело его сына передали новому следователю, а в субботу 9 июля записал, что сына перевели в новую одиночную камеру¹⁰.

После задержания Таганцев рассказывал следователям только о собственной спекулятивной деятельности, потом объявил, что мыслил свою организацию лишь теоретически¹¹. Такие показания совершенно не устраивали ни Я.С.Агранова, ни его шефа В.Р.Менжинского — начальника Особого отдела и одновременно начальника Секретно-оперативного управления ВЧК.

Сын местечковой лавочницы из Могилевской губернии, в очень раннем детстве потерявший отца, бывший эсер с четырехклассным образованием, Агранов был самым успешным выучеником Менжинского — потомка профессора католической духовной академии в чине тайного советника, незадачливого юриста, закончившего Петербургский университет, и несостоявшегося литератора. И Агранов, и Менжинский обладали незаурядными способностями к фабрикации уголовных дел и политических судебных процессов. Летом 1921 года они нуждались в таких показаниях Таганцева, которые помогли бы им наказать хотя бы часть интеллигенции за моральную поддержку Кронштадтского «мятежа», устрашить все слои населения Петрограда и, главное, безукоризненно выполнить июньское распоряжение Ленина: «Не прозевать второго Кронштадта»¹².

В ночь на 22 июня, находясь в камере, Таганцев попытался повеситься на скрученном полотенце¹³. Не воспользоваться в своих целях эмоциональным потрясением заключенного, совершившего неудачную суицидальную попытку, чекисты не могли. Руководство ВЧК во главе с Дзержинским и Менжинским через своего представителя Агранова посулило Таганцеву не применять расстрелов к ранее арестованным членам его организации и освободить тех, кого задержали случайно или в засаде. Получив такие обещания, сломленный ученый согласился сотрудничать с чекистами и превратился, по определению А.В.Амфитеатрова, в «мученика коммунистической бойни», потерявшего «всякое самоуважение, всякий здравый смысл»¹⁴. Спустя несколько лет хорошо информированный академик Вернадский записал в своем дневнике о Таганцеве: «Погубил массу народа, поверив честному слову ГПУ (Менжинский и еще два представителя)»¹⁵.

Решительное осуждение Таганцева видными представителями интеллигенции нельзя было считать, однако, достаточно обоснованным. Сами чекисты расценивали показания арестованного профессора как неконкретные и даже противоречивые¹⁶. Нужные следствию акценты и определенность в признания Таганцева вносил Агранов, легко и быстро освоивший технику всевозможных фальсификаций. С 9 июля Агранов при постоянной поддержке и под контролем своего непосредственного начальника Менжинского без устали формировал мифическую «Петроградскую боевую организацию» из персонажей безудержного пустословия Таганцева. Влиятельных чекистов ничуть не смущало включение в состав этой «боевой организации» женщин, у которых были несовершеннолетние дети, и ученых, никогда не бравших в руки оружия.

Первые сведения о Гумилеве особоуполномоченный Особого отдела ВЧК получил только 6 августа (см. док. № 5). Само дело поэта возникло, как упомянуто в заключении следователя (см. док. № 11), на основании показаний Таганцева от 6 августа. В таком случае обращение чекистов в городской адресный стол (не позднее 31 июля) и арест Гумилева (в ночь на 4 августа) были формально ничем не мотивированы и могли объясняться лишь предписанием, полученным Аграновым в конце июля от его начальника Менжинского. Однако Менжинский, в свою очередь, исполнял задание Дзержинского, который поручил ему 26 июля произвести массовые аресты в Петрограде и закончил свою инструкцию указанием: «Считаю, что надо дать директиву быстрее вести следствие о заговорах в приграничных местностях и перестрелять заговорщиков»¹⁷.

Поскольку протоколы допросов Таганцева от 6 и 23 августа, содержавшие сведения о Гумилеве, существенно различались по содержанию, нельзя исключить, что показания арестованного профессора от 23 августа были просто-напросто продиктованы ему (или, может быть, сфабрикованы) Аграновым в связи с приказом Дзержинского об ускорении следствия. Однако именно эти показания от 23 августа легли в основу и заключения следователя, и приговора Президиума Петроградской ЧК. На основании этих же показаний Д.Л.Голинков (следователь по особо важным делам, переквалифицированный в крупного советского историка) назвал впоследствии Гумилева «автором антисоветских прокламаций и участником подготовки контрреволюционного вооруженного восстания»¹⁸.

Кандидатом в «заговорщики» Гумилев мог стать, очевидно, либо по распоряжению, либо по доносу того или иного влиятельного большевика. В ситуации, сложившейся летом 1921 года в Петрограде, расстрел поэта 25 августа (см. док. № 19) был предрешен в сущности еще до его ареста.

Козни Г.Е.Зиновьева

В 1921 году петроградского наместника, одновременно председателя Исполкома Коминтерна и одного из организаторов красного террора Зиновьева рассматривали как третьего по значимости вождя партии и государства (выше него по рангу были только Ленин и Троцкий). Многие большевики презирали Зиновьева за патологическую трусость и с отвращением вспоминали, как его чуть ли не силой удерживали в Смольном при наступлении воинских частей генерала Н.Н.Юденича (1919). В те дни Троцкий высоко оценил точность афоризма Я.М.Свердлова, сформулированного задолго до приближения Белой армии к Петрограду: «Зиновьев — это паника»¹⁹.

Видная участница международного социалистического движения Анжелика Балабанова считала Зиновьева «самым презренным человеком после Муссолини»²⁰. Своенравные обитатели Северной столицы изливались в том же духе. Зиновьева именовали то пустозвоном, готовым декламировать многочасовые казенные речи с псевдодемократическими заклинаниями, то графоманом, кропавшим по сути всегда одну и ту же статью вне зависимости от ее темы и объема, то ленинской обезьяной, подражавшей даже явным просчетам верховного вождя, то предельно жестоким и двуличным сатрапом.

Как всякий деспот, дорвавшийся до необъятной власти, Зиновьев прямо-таки нуждался в подлинных или хотя бы предполагаемых недругах. В их число входил М.Горький, вокруг которого группировались недобитая интеллигенция и часть большевиков, недовольных петроградским вождем. Полностью изолировать знаменитого писателя было слишком рискованно, учитывая нестандартные отношения Горького с Лениным. Зато можно было всласть куражиться, перлюстрировать корреспонденцию писателя, направлять в его квартиру чекистов для проведения обыска или громогласно сулить репрессии близким ему лицам. Больше всего Горький опасался вполне возможного заключения под стражу своего секретаря и самого дорогого для него человека М.И.Бенкендорф (с 1921 года баронессы Будберг).

«Зиновьев старался вредить Горькому, где мог и как мог, — вспоминал В.Ф.Ходасевич. — Арестованным, за которых хлопотал Горький, нередко грозила худшая участь, чем если бы он за них не хлопотал. Продовольствие, топливо и одежда, которые Горький с величайшим трудом добывал для ученых, писателей и художников, перехватывались по распоряжению Зиновьева и распределялись неизвестно по каким учреждениям. Ища защиты у Ленина, Горький то и дело звонил к нему по телефону, писал письма и лично ездил в Москву. Нельзя отрицать, что Ленин старался прийти ему на помощь, но до того, чтобы по-настоящему обуздать Зиновьева, не доходил никогда, потому что, конечно, ценил Горького как писателя, а Зиновьева — как испытанного большевика, который был ему нужнее»²¹.

Весной 1921 года у Горького скопились документы и показания выживших участников кронштадтских событий, «уличавшие Зиновьева не только в безжалостных и бессудных расстрелах, но и в том, что само восстание было отчасти им спровоцировано». Собранные бумаги писатель предъявил в Москве Ленину, Дзержинскому и Троцкому, но желаемого эффекта не добился: «Зиновьева пожурили и отпустили с миром»²². Тем не менее Горький выиграл этот раунд, так как сумел достать для своей подруги Бенкендорф заграничный паспорт, и 19 мая она умчалась в Эстонию.

Зиновьев взял реванш уже в конце того же мая 1921 года, когда чекисты принялись методично заполнять тюрьмы петроградской профессурой и крупными учеными, демобилизованными офицерами и лицами, «пробравшимися на видные посты» в советских учреждениях, начав по традиции с бывших членов Конституционно-демократической (кадетской) партии. Химикам и геологам, инженерам-технологам и юристам, преподавателям высших и средних учебных заведений и даже сестрам милосердия инкриминировали участие в тайной антисоветской «Петроградской боевой организации».

Это сообщество разномастных интеллигентов вместе с уцелевшими участниками Кронштадтского «мятежа» готовило, согласно опубликованному докладу ВЧК, покушение на самого Зиновьева, обдумывало варианты вооруженного ограбления поезда, в котором нарком внешней торговли Л.Б.Красин вывозил золото и драгоценности для распродажи их на рынках Западной Европы, и совершило ужасающий террористический акт — взорвало аляповатый памятник В.Володарскому²³. И пусть ни один здравомыслящий человек в городе ни на минуту не мог поверить, будто Таганцев — этот «добродушный и остроумный обыватель», по мнению Амфитеатрова, — был способен возглавить политический заговор, для Зиновьева имело значение лишь то, что «заговорщиков» всемерно опекал Горький.

Горький изложил Ленину свой взгляд на крамолу Таганцева в письме от 29 (или 30) июля: «Сообщение об этом “заговоре”, напечатанное в Петрогр[адских] газетах, фактически так неуклюже и редактировано настолько неумело, что вызывает очень досадное впечатление у одних и злорадство у других. В общем же из сообщения следует, что Таганцев был спровоцирован. Люди, знающие его, единодушно говорят о нем как о человеке глупом»²⁴.

Можно допустить, что обратиться с очередным посланием к вождю мирового пролетариата Горького вынудил арест 25 июля профессора Технологического и Горного институтов М.М.Тихвинского, примыкавшего к большевикам в период массовых вооруженных выступлений 1905–1907 годов. В августе к профессору Тихвинскому присоединили поэта Гумилева. Письмо Горького от 29 (или 30) июля завершалось безотрадно: «А что Михайло Тихвинский? Он все еще сидит. Скандальны эти аресты старых большевиков». И пусть кто-то видел в Тихвинском замечательного, чуть ли не лучшего в стране химика, а в Гумилеве — выдающегося поэта и переводчика с блестящим будущим, для Зиновьева намного важнее было другое: первый входил в число давних приятелей Горького, а второй — в литературно-издательскую команду писателя.

Горький подписал петицию литераторов в защиту Гумилева, но официально за Тихвинского не заступился, резонно опасаясь, что подобное вмешательство утяжелит положение заключенного. В действительности никакие хлопоты не могли облегчить участь ни Гумилева, ни Тихвинского. После расстрела Гумилева прошение литераторов о его освобождении, валявшееся на столе председателя Петроградской ЧК, приобщили к законченному делу поэта (см. док. № 13), а после казни Тихвинского ходатайство за него Русского физико-химического общества вдруг опустилось в руки Ленина, словно специально для того, чтобы верховный вождь соизволил оставить для истории эпохальное изречение: «Химия и контрреволюция не исключают друг друга»²⁵.

Если Зиновьев рассчитывал избавиться от своего врага Горького, опорочив его в глазах Ленина тесными знакомствами с «контрреволюционерами» и «заговорщиками», то аресты как Гумилева, так и Тихвинского представляли собой часть определенной программы действий, предпринятых с целью дискредитации писателя. Учитывая нрав и привычки Зиновьева — испытанного «мастера интриг и клеветы», по выражению Балабановой, — такое предположение могло бы иметь вполне реальную основу. Тем не менее данную версию нельзя признать достаточно аргументированной, поскольку она не дает внятных ответов по крайней мере на два вопроса: почему на роль «заговорщика» выбрали именно Гумилева, а не какого-либо другого литератора; и почему поэта ни разу не допросили о его взаимоотношениях с Горьким?

Надо полагать, однако, что подчиненные Агранову чекисты то ли упустили из внимания, то ли очень спешили и поэтому не успели за полтора месяца лиходейских трудов выполнить заказ петроградского наместника о посрамлении Горького. Просматривая дела «заговорщиков», Менжинский заметил оплошность следователей и потребовал срочно ее устранить. Тогда Агранов смастерил очередной, якобы от 27 августа, протокол допроса расстрелянного 25 августа Таганцева, в стиле обитателей западного местечка, а не высоколобых столичных интеллектуалов. Согласно откровенным замогильным «признаниям» Таганцева, писатель обсуждал с ним вопросы внутренней политики, советовал ему укрыться за рубежом, просил захватить с собой при нелегальном переходе границы своего секретаря Марию Бенкендорф и, что самое невероятное, сообщал Таганцеву – малознакомому человеку, да еще члену «контрреволюционных организаций» — фамилии секретных осведомителей ВЧК²⁶.

Уникальную фальшивку Агранова вождь мирового пролетариата получил 8 сентября и тут же упрятал в собственный тайный архив. При последней встрече с писателем 22 сентября Ленин, скорее всего, предложил ему прочитать состряпанные Аграновым посмертные фантазии Таганцева, после чего удрученный Горький приступил к сборам в эмиграцию. За границу он отправился 16 октября в крайне скверном расположении духа. Сперва толковали, что он воспользовался советом Ленина и пустился в дальний путь с целью поправить здоровье в Западной Европе. Позднее прибавляли, что его торопливый отъезд объяснялся, главным образом, слишком тяжелым впечатлением, произведенным на него разгоном общественного Комитета помощи голодающим 27 августа. Фактически же он бежал за границу, чтобы уберечься от предстоящего и, по всей видимости, неминуемого ареста. В июне 1922 года Е.П.Пешкова, жена Горького, провожая в эмиграцию Е.Д.Кускову и С.Н.Прокоповича (лидеров Комитета помощи голодающим), попросила передать Горькому свой наказ: «Скажите другу нашему, Алексею Максимовичу, чтобы он не возвращался. Его песенка здесь спета, не знаю, навсегда ли. Дует другой ветер, и “Сокола”, того и гляди, посадят в клетку. Этого он не переживет…»²⁷

Мотивация Ф.Ф.Раскольникова

Мичман Ф.Ф.Ильин, окончивший Отдельные гардемаринские классы после Февральской революции и навсегда застрявший в истории первых лет советской власти под псевдонимом Раскольников, был твердокаменным большевиком и многократно проверенным солдатом партии. Не склонный ни к юмору, ни к рефлексии, он прославился сперва как незаурядный предводитель осатаневших от вседозволенности революционных матросов, а потом — как безукоризненный исполнитель тайных поручений Ленина и военных распоряжений Троцкого. Весной 1918 года ему удалось настолько поразить воображение юной поэтессы Ларисы Рейснер, что она взяла его себе в мужья.

Довольно скоро после свадьбы она вместе с Раскольниковым попала на Восточный фронт, где его назначили командующим Волжской военной флотилией, а ее — флаг-секретарем командующего. В сражениях на Волге и на Каме он заслужил благосклонность армейского начальства и орден Красного Знамени, а она очаровала Троцкого «внешностью олимпийской богини» в сочетании с ироническим умом, журналистской одаренностью и безудержным революционным энтузиазмом. С началом ледостава супругов отозвали в Москву, где его ввели в состав Реввоенсовета Балтийского флота, а ее определили на пост комиссара Морского генерального штаба.

За семь месяцев их совместной жизни обнаружилось, что ее супруг отнюдь не выделялся терпимостью и уравновешенностью, легко терял самообладание и по самому ничтожному поводу впадал подчас в состояние неукротимого гнева с агрессивными тенденциями. После одной из таких импульсивных вспышек в декабре 1918 года она, захватив свои вещи, перебралась к родителям и полностью прекратила какое-либо общение с покинутым супругом. Для Раскольникова настали беспросветные дни. Напрасно забрасывал он ее жалостливыми письмами, укорял себя за «неслыханную грубость», взывал к ее доброте и «пониманию человеческих страданий», исступленно каялся, «неудержимо рыдал, как ребенок», и умолял о прощении «ради всего святого»²⁸. Она не откликалась.

Как-то раз ему померещилось, будто вернуть ее можно какой-нибудь эскападой — доблестной и вместе с тем экстраординарной. Шальная идея мигом превратилась в безрассудное поведение. Он умчался из Москвы в Кронштадт и распорядился о рейде Балтийского флота на Ревель (ныне Таллин), не дав себе труда предварительно сравнить боевую готовность своей эскадры с огневой мощью противника. Утром 26 декабря 1918 года красный флотоводец устремился на миноносце к Ревелю в одиночку, поскольку остальные суда либо отстали, либо не вышли в море из-за технических неполадок, нехватки топлива и неразберихи с его же предписаниями. На подходе к Ревельской бухте миноносец встретили пять британских крейсеров и после короткой перестрелки посадили советский корабль на мель, а команду увели в плен. Через сутки та же участь постигла экипаж второго миноносца, капитан которого не посмел ослушаться приказа мичмана, переквалифицированного в адмирала, и тоже притащился к эстонским берегам, чтобы обстрелять Ревельский порт. Моряков обоих миноносцев поместили в концентрационный лагерь, а их командиров — в шотландскую тюрьму.

В заключении Раскольников мигом успокоился и стал учить английский язык. Тем временем его жена, забыв обиды и амбиции, принялась строить химерические планы по освобождению мужа. Сумасбродное решение о нападении на Ревель она рассматривала как героическое и не понимала, что действия Раскольникова в конце декабря 1918 года представляли собой в сущности плохо замаскированную попытку самоубийства, совершенную красным флагманом в состоянии истерического помрачения сознания. Спустя пять месяцев его и пленного капитана второго миноносца обменяли на томившихся в советской неволе подданных Великобритании. На советско-финляндской границе Раскольникова ожидала супруга, все простившая, но далеко не все вычеркнувшая из памяти.

Красного флотоводца не судили за ничем не оправданную потерю двух боевых кораблей, а послали на Волгу командовать крупной военной флотилией. Через год он отличился: в результате успешной высадки десанта возглавляемый им отряд захватил богатые трофеи в иранском городе Энзели (впоследствии Пехлеви) на Каспийском море. За этот набег Раскольникову вручили второй орден Красного Знамени. Позднее его корсарские заслуги на Каспийском море стали вызывать изрядные сомнения, поскольку директивы по Энзелийской операции давал контр-адмирал А.В.Нёмитц. В специальной исторической публикации о десанте в Энзели Адмирал Флота Советского Союза И.С.Исаков вообще ни разу не упомянул фамилию командующего Волжско-Каспийской военной флотилией²⁹. Сразу же после похода на Энзели Раскольников обратился к Ленину с личной просьбой: использовать его боевой опыт и энергию для разжигания революционного пожара в сопредельных восточных государствах³⁰.

Его пожелание было принято во внимание, но в условиях советско-польской войны ему предложили предварительно поднять дисциплину и повысить боеспособность Балтийского флота. Вступив на пост командующего Балтийским флотом 8 июля 1920 года, он сумел посредством самых примитивных драконовских мер уже в сентябре возбудить в Кронштадте всеобщее негодование, но довести приглушенный ропот до открытого противостояния не успел. В середине января 1921 года он послал в ЦК РКП(б) телеграфное донесение о состоянии Балтийского флота. Известный партийный функционер Г.Е.Евдокимов расценил эту телеграмму как «ложный донос» и зачитал на общем собрании моряков-коммунистов³¹. Раскольникову пришлось подать рапорт об отставке, и 27 января 1921 года (ровно за месяц до начала Кронштадтского «мятежа») его отстранили от командования Балтийским флотом, а вслед за тем демобилизовали. Спустя еще два месяца, 25 марта 1921 года, на заседании Политбюро его утвердили полномочным представителем (полпредом) РСФСР в Афганистане³². С июля 1921 по декабрь 1923 года Раскольников находился на дипломатическом посту в Кабуле.

Лариса Рейснер сопровождала мужа в боях на Волге и на Каспийском море, в период его службы на Балтике и в Афганистане, где она попутно исполняла обязанности сотрудника-информатора Коминтерна³³. Как в любой, наверное, семье, у них бывали непродолжительные размолвки, и она неоднократно предлагала ему расторгнуть брак, но каждый раз в таких ситуациях он укрощал себя, поскольку больше всего на свете боялся ее потерять. Весной 1923 года она унеслась из опостылевшего и ей, и ему «жирного и сладкого» Афганистана, чтобы договориться в Москве о вызволении мужа из «кабульского заточения».

Вскоре после ее отъезда должность переводчика в дипломатической команде Раскольникова занял С.А.Колбасьев, в совершенстве владевший основными европейскими языками. Новому сотруднику было всего 25 лет. Он окончил Морской кадетский корпус и еще совсем недавно командовал дивизионом миноносцев на Красном флоте. Ярый поклонник Гумилева, с которым познакомился и подружился летом 1921 года в Севастополе, Колбасьев, как и старший секретарь командующего всеми морскими силами РСФСР Павлов, писал стихи и даже выпустил в свет поэму «Открытое море» (Пб., 1922). В Кабул он привез «целую библиотеку» поэтических сборников разных авторов, и 28 апреля 1923 года Раскольников доложил супруге, какие именно из не опубликованных ранее стихотворений Гумилева ему больше всего понравились³⁴.

Не прошло и полных двух месяцев, как Раскольников сорвался и 25 июня сообщил жене о «водворении» его переводчика обратно в Россию. Оказалось, что вольнолюбивый Колбасьев «со свойственной ему нагло богемной развязностью» позволил себе при иностранцах вступить в спор со своим прямым начальником. Раскольников высказал ему, естественно, замечание «в повышенном тоне», но «эта распустившаяся сволочь» усмотрела в служебном выговоре повод для того, чтобы покинуть возглавляемое флагманом советской дипломатии постпредство в Афганистане. Взбешенный Раскольников обозвал Колбасьева «органическим белогвардейцем не по убеждениям, а по духу, по настроению», признал в нем лодыря, развращенного Домом литераторов и обладающего «всеми отвратительными чертами деклассированного интеллигента», и даже объявил: «Гнилой дух гумилевщины, который он носит с собой, заражает воздух»³⁵.

Почта из Кабула в Москву тащилась тогда от одного до двух месяцев, и не позднее второй половины августа Лариса Рейснер должна была получить рассуждения ее супруга о Колбасьеве. Какое-то время ей понадобилось для того, чтобы привести в строгий порядок свои мысли и чувства, и 4 сентября она отправила Раскольникову жесткий ответ: «Не надо меня видеть в Москве — все кончено — разойдемся, как люди»³⁶.

Осознать, что побудило ее принять твердое решение о расторжении их «спаянного кровью гражданской войны брачного союза», ошеломленный Раскольников был не в силах. Ему не пришло в голову сопоставить свое выражение «гнилой дух гумилевщины» с ее требованием развода. Ему было известно о ее романе с Гумилевым в 1916–1917 годах. Нельзя даже исключить, что среди бумаг жены он отыскал любовные письма Гумилева и посвященные ей стихи, а также ее письма и стихи, в которых она называла Гумилева Гафизом — по имени знаменитого персидского поэта XIV столетия («Сладкоречивый Гафиз, муж, ягуару подобный», — написала она однажды). В таком случае ему мог попасться на глаза и черновик ее последнего письма Гумилеву с пожеланием: «Но будьте благословенны Вы, Ваши стихи и поступки. Встречайте чудеса, творите их сами. Мой милый, мой возлюбленный»³⁷.

Раскольников не догадывался, что использованный им термин «гумилевщина» для его жены неприемлем. Незадолго до отъезда из Афганистана она написала своим родителям: «Девочку Гумилева возьмите. Это сделать надо — я помогу. Если бы перед смертью его видела — все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все. Если бы только маленькая была на него похожа»³⁸.

После возвращения в Москву Раскольников, по-прежнему ничего не постигая, принялся поучать бросившую его супругу: «Больше всего бойся рецидивов нездоровых куртизанских порывов. Имей в виду, что гумилевщина — это погоня за сильными чувственными ощущениями вне семьи. К сожалению, гумилевщина — это яд, которым заражены даже некоторые ответственные коммунисты»³⁹. И не дано ему было узнать, что докучными наставлениями «вести честный целомудренный образ жизни» и не унижаться «до жалкой роли любовницы какого-нибудь женатого человека» он сам окончательно закрыл еле различимый путь к восстановлению собственной семьи.

Назойливо повторяемый рефрен «гумилевщина» выдавал его с головой. Он не ревновал жену ни к своему благодетелю Троцкому, ни к заместителю наркома по военным делам Э.М.Склянскому, хотя с первым она встречалась в Москве и продолжала переписываться в Кабуле, величая вождя Красной армии «дорогим другом», а второй настойчиво предлагал ей неверную руку и любвеобильное сердце. Раскольников ревновал ее к Гумилеву, воспринимая поэта как своего безусловного соперника, готового похитить у преданного мужа его дражайшую половину. Хуже того, он испытывал ненависть к поэту, усматривая в Гумилеве «деклассированного интеллигента», подобного Колбасьеву.

Неизвестно, он ли, ослепленный ревностью и склонный к приступам ярости, сдал Гумилева чекистам, накатав на него донос или уведомив Менжинского устно (например, по телефону) об этом «органическом белогвардейце» и очень подозрительном интеллигенте, развращенном Домом литераторов. Однако еще со времен формирования римского права в криминалистике существовало и осталось положение: чтобы найти преступника, нужно отыскать мотив, побудивший его к тем или иным противоправным поступкам, и наиболее вероятным злоумышленником следует считать того, в чьих интересах было совершено злодейство. Летом же 1921 года только Раскольников извлекал определенную (согласно его крайне ограниченным аффектом суждениям) выгоду из убийства Гумилева.

Примечания

1 Одоевцева И.В. Избранное. М., 1998. С. 261.

2 Мандельштам Н.Я. Вторая книга. Воспоминания. М., 1990. С. 48.

3 Вернадский В.И. Дневники. Март 1921 – август 1925. М., 1998. С. 107.

4 Иванов Г.В. Собр. соч. В 3 т. М., 1994. Т. 3. С. 167.

5 Иванов Г.В. Указ. соч. С. 169–170; Одоевцева И.В. Указ. соч. С. 527.

6 Амфитеатров А.В. Горестные заметы: Очерк красного Петрограда. Берлин, 1922. С. 42.

7 РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 2. Д. 3. Л. 4. В кн.: Кронштадт 1921. Документы о событиях в Кронштадте весной 1921 г. М., 1997. С. 230–242.

8 Правда. 1921. 24 июля; Ф.Э.Дзержинский — председатель ВЧК-ОГПУ. 1917–1926 / Сост. А.А.Плеханов, А.М.Плеханов. М., 2007. С. 309–311.

9 ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 383. Л. 84–86.

10 Таганцев Н.С. Дневник 1920–1921 гг. Звезда. 1998. № 9. С. 138.

11 ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 383. Л. 279.

12 Ленин В.И. Полн. собр. соч. В 55 т. 5-е изд. М., 1960–1970. Т. 54. С. 441.

13 ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 383. Л. 36.

14 Амфитеатров А.В. Указ. соч. С. 29.

15 Вернадский В.И. Дневники: 1926–1934. М., 2001. С. 43.

16 ЦА ФСБ России. Д. Н-1381. Т. 383. Л. 279.

17 РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 188. Л. 5.

18 Вопросы истории. 1968. № 1. С. 133.

19 Троцкий Л.Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Т. II. Берлин, 1930. С. 158.

20 Балабанова А.И. Моя жизнь — борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938. М., 2007. С. 231–232.

21 Ходасевич В.Ф. Некрополь. Литература и власть. Письма Б.А.Садовскому. М., 1996. С. 190.

22 Ходасевич В.Ф. Указ. соч. С. 192.

23 Правда. 1921. 24 июля; Известия. 1921. 24 июля; Петроградская Правда. 1921. 26 июля.

24 РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 26253.

25 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 169.

26 РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 865. Л. 7.

27 Кускова Е.Д. Трагедия Максима Горького // Новый журнал. 1954. Кн. 38. С. 238; Горький М. Полн. собр. соч. Письма в 24 т. Т. 14. М., 2009. С. 66.

28 РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 1. Л. 1–10.

29 Исаков И.С. Избранные труды. Океанология, география и военная история. М., 1984. С. 122–177.

30 РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 2. Д. 293. Л. 2–3.

31 Кронштадтская трагедия. 1921. Документы. М., 1999. Кн. 1. С. 55–56.

32 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 141. Л. 3. П. 17; Кронштадт 1921. С. 19–23; Гребельский З.В. Федор Раскольников. М., 1988. С. 47–74.

33 НИОР РГБ. Ф. 245. К. 5. Ед. хр. 7. Л. 1; Ед. хр. 15. Л. 54–55.

34 НИОР РГБ. Ф. 245. К. 7. Ед. хр. 52а. Л. 3.

35 Там же. Л. 14–15.

36 РГАСПИ. Ф. 562. Оп. 1. Д. 3. Л. 69.

37 НИОР РГБ. Ф. 245. К. 5. Ед. хр. 3. Л. 8об.

38 НИОР РГБ. Ф. 245. К. 5. Ед. хр. 15. Л. 60.

39 НИОР РГБ. Ф. 245. К. 7. Ед. хр. 52б. Л. 38об.