Ирина Ерисанова

Высокое простодушие

В доме разбилась чашка. «К счастью!» — слышится откуда-то из моего детства веселый бас бабушки Наташи, которая, не являясь никому в нашей семье мамой, заменила всех рано умерших и неизвестно куда сгинувших родных бабушек. Мамина юная мама смотрит с монохромной фотографии на фирменном дореволюционном картоне серьезно и слегка нахмурившись. «Про нее в деревне говорили “не жилец”», — вспомнила как-то мама, глядя на карточку. «Не жилец» по имени Аграфена еще какое-то время поживет, выйдет замуж за Тимофея, родит четверых детей: трех мальчиков и девочку Катю, которая станет моей мамой и переживет свою мать лет на семьдесят.

А бабушку Наташу, свою школьную учительницу химии, — на двадцать. Бабушка Наташа была «жилец». Бегала по горам курорта Цхалтубо с рюкзаком и распевала оперные арии и романсы. Горцы ее уважали и не мешали бегать. Так же она бегала в своих сандалиях сорок второго размера вдоль Двины навстречу колесному пароходику, чтобы на одной из пристаней внезапно появиться перед нами с мамой. Причем сначала появлялся ее голос: она с берега окликала знакомого капитана, а он отвечал ей через рупор, направляя кораблик резко влево, поскольку это, видимо, была остановка «по требованию». А требовать, судя по всему, могла только бабушка Наташа.

Это бабушка Наташа научила меня относиться ко всякой материальной потере легко и беззаботно, как к разбитой чашке: «К счастью!»

И вот в доме опять разбилась чашка. Ну, разбилась и разбилась — эка новость! Что, у нас посуда редко бьется? Эй, бабушка! Ну?!.. Молчит бабушка. Видно, язык не поворачивается отнести эту утрату к разряду счастливых. Дело в том, что разбившуюся чашку сделала тезка моей бабушки — Наташа Лаптева. А все, что делает Наташа — все эти ее чашки, вазы, сосуды, тарелки, графины, шкатулки, — пусть формально и проходит по классу «посуда», а в искусствоведческой терминологии — «художественная керамика», этими обозначениями все же не исчерпывается. Утилитарность и красота не главные козыри Наташиных артистических изделий, хоть и присутствуют в полной мере. Что касается счастья, оно явлено самой, казалось бы, подозрительной своей разновидностью — счастьем обладания. Зато в страстной форме. На себе испытала очаровывающую силу Наташиной керамики: входишь в мастерскую — и моментально начинаешь вожделеть. В чем тут дело, не сразу поймешь. Какая-то очень прямая апелляция к чувству и памяти: смотришь на кораблик — и тут же неугомонная бабушка к тебе на палубу прыгает. Берешь в руки белую чашку с черной вороной — и уже летишь в санках прямо в снежный сугроб. Чуть повернула голову, глянула на замятый ветром мак — и сразу трава вокруг вырастает до колен, а в ладонь, испачканную земляникой, ударяется толстый басовитый шмель.

Или божья коровка. Точно такая, как вон на той маленькой тарелочке с детской ладошкой.

Разбитая чашка, разумеется, была цветочным бутоном, поскольку всякий напиток в ней превращался в нектар. Обычной чашке, пусть самой красивой, с этим не справиться. Напиток в ней все равно останется только напитком. Потому что красота в Наташиных изделиях, как уже было сказано выше, — не главное. Вернее, не очевидное. Так же как она не очевидна, например, в картинах Древина и Моранди. Э-э-э, скажете вы, нечестно сравнивать какие-то там чашки, тарелки и бутылки с живописью. Даже имея в виду подозрительную верность вышеупомянутого итальянца этой самой стеклотаре. В том-то и дело, что вся Наташина посуда живописна и сюжетна. Окажись Наташа Лаптева перед загрунтованным полотном максимальных размеров, ей было бы что поведать миру. Она б не испугалась необъятных просторов и с разбегу взяла бы их широкой кистью и щедрым мазком, как моя бабушка «брала» Самгуральский хребет Большого Кавказа. Шамоту и фарфору художница предпочитает фаянс: и рукиv слушается, и краску не тушит, и чрезмерным изяществом не грешит. Тактильный контакт с шероховатым Наташиным изделием, думаю, надо прописывать в качестве утешительного средства в тягостные дни угрюмства: сразу начинаешь чувствовать себя «дитем добра и света».

Кстати, слово «изделие», на мой взгляд, наиболее верное определение того, что я видела на полках в мастерской Натальи Лаптевой.

В том значении, которое, думаю, имел в виду Пастернак: «Ты держишь меня, как изделье…» И строчкой выше: «Я чувствую рук твоих жар». Что это ручная работа, видишь сразу по размашистой лепке, именно «жаркой». Во всем этом много, как сказала одна художница, простодушия. И добавила: «Высокого простодушия». Что в сочетании с мастерством и есть существо Наташиного таланта.