С.А.Долгополова

Судьбы некоторых родовых меморий и их владельцев в XX веке

1939. Обмен экспонатами между ГЛМ и Мурановским музеем

Среди документов отдела учета музея-усадьбы Мураново им. Ф.И.Тютчева¹ хранится Акт от 3 февраля 1939 года об обмене экспонатами с Государственным литературным музеем. Он напечатан на машинке, через которую уже прошло несчетное число документов, на тонкой, ломкой, быстро желтеющей бумаге. В конце текста — подписи невыцветающими чернилами: красными — В.Д.Бонч-Бруевич, фиолетовыми — Н.И.Тютчев. Графика этих подписей исполнена личностной выразительности и красоты — их можно высекать на камне.

Итак, в 1939 году два директора — ГЛМ и Мурановского музея — совершили обмен экспонатами, чтобы наилучшим образом распорядиться национальным достоянием, которое совсем недавно являлось родовым культурным наследием. В это время бывшие владельцы артефактов находились далеко от Москвы: в Астрахани, Казани, Свердловске, Сан-Франциско.

Мурановский музей передавал в ГЛМ лермонтовские мемории²:

1. Неизвестный художник. Портрет М.Ю.Лермонтова ребенком. Холст, масло. 62,0х52,5.

2. Неизвестный художник. Портрет М.М.Лермонтовой, матери поэта. Холст, масло. 61,0х52,8.

3. Неизвестный художник. Портрет Е.А.Арсеньевой, бабки поэта. Холст, масло. 56,5х46,5.³

4. Неизвестный художник. Портрет М.М.Сперанского⁴. Холст, масло. 58,7х49,7.

5. А.П.Шан-Гирей. Вид кабинета А.А.Столыпина (Монго) в Пятигорске. Бумага, акварель. 24,7х34,8 (в свету).

Их последней владелицей была Ольга Михайловна Весёлкина (1873–1949), в 1909 году ставшая начальницей Александровского института благородных девиц в Москве. Она сменила на этом посту свою мать Мелетину (Матильду) Валериановну Весёлкину (урожденную Столыпину; 1845–1909). Бабкой последней была Наталья Алексеевна Столыпина (1786–1851), вышедшая замуж за своего дальнего родственника Григория Даниловича Столыпина (1773–1829). Таким образом, степень родства среди Столыпиных можно устанавливать двояко: по материнской и отцовской линиям. Наталья Алексеевна происходила из большой семьи Алексея Емельяновича Столыпина (1744–1817), у которого было пять дочерей и шесть сыновей. Отец семейства имел лучший в России театр с крепостными актерами. Выкупленные казной, они положили основание труппе Малого театра в Москве. Старшая из дочерей, Елизавета Алексеевна, в замужестве Арсеньева (1773–1845), — родная бабка поэта Михаила Юрьевича Лермонтова (1814–1841). Знаменитый реформатор П.А.Столыпин (1862–1911) приходился внуком одному из сыновей, Дмитрию Алексеевичу (1785–1826). Младший из братьев, Афанасий Алексеевич (1788–1866), оказался главой рода после смерти отца, по завещанию которого он получил имения Тарханы Пензенской губернии и Лесная Неёловка Саратовской губернии. В 1846 году наследник вступил во владение этими поместьями и перевез все движимое имущество — мебель, картины, белье и так далее — из Тархан в Неёловку. Его внучке Марии Владимировне Катковой (урожденной кн. Щербатовой; 1864–1921) суждено было стать последней владелицей Тархан. В этом обилии родственных связей О.М.Весёлкина приходилась одновременно троюродной племянницей М.Ю.Лермонтову, П.А.Столыпину и М.В.Катковой.

После революции родовые портреты Лермонтовых находились в Москве в двух комнатах О.М.Весёлкиной в коммунальной квартире в Большом Афанасьевском переулке. В 1924 году Ольга Михайловна в числе других москвичей дворянского происхождения подверглась административной высылке из столицы⁵. Лермонтовские мемории она оставила Н.И.Тютчеву, с семьей которого была в дружеских отношениях многие годы. Следует отметить, что лермонтовские реликвии, переданные О.М.Весёлкиной в дар Мурановскому музею, оформлены Актом поступления, подписанным только принявшей стороной — заведующим музеем Н.И.Тютчевым и сверхштатным сотрудником К.И.Барташевичем⁶, а подпись дарительницы отсутствует.

В 1970-x годах Ольга Васильевна Муратова (урожденная Пигарёва; 1913–1991), правнучка Ф.И.Тютчева, рассказывала мне о высылке О.М.Весёлкиной, горячо любимой и глубоко почитаемой ею, следующее: «Ольга Михайловна осенью в демисезонном пальто была отправлена поездом в Сибирь. В Свердловске, куда они прибыли, уже стояли жестокие морозы. В дороге у нее случился сердечный приступ, и ее доставили в местную тюрьму. Тюремный врач настоял на том, что больная не подлежит дальнейшей транспортировке и нуждается в длительном лечении. После выздоровления выяснилось, что она не может находиться в тюрьме, ибо является административно высланной, а не получившей срок заключения. Оказавшись в городе, Ольга Михайловна весь день безрезультатно искала для себя место домработницы. Вечером ей пришлось постучать в тюремную проходную и попросить ночлега. Там она и узнала, где вывешивались городские объявления. Так она стала домработницей в семье, где был маленький ребенок. Вскоре он заговорил по-французски (у Ольги Михайловны были выдающиеся педагогические способности). Отец ребенка — секретарь Свердловского обкома партии — понял, что уборщица в его доме — человек необычный. Он поручил ей обучить немецкому языку группу спецов-металлургов. Поручение было блестяще выполнено. Через некоторое время

О.М.Весёлкина оказалась на кафедре иностранных языков в Свердловском политехническом институте. Когда истек срок ее административной высылки, она не захотела возвращаться в Центральную Россию, боясь последующих репрессий. Ольга Михайловна закончила жизнь в Свердловске, возглавляя кафедру и даже получив правительственный орден. Свой отпуск она обычно проводила в Муранове, и в 1931 году М.В.Нестеров хотел написать ее портрет (сохранился только первоначальный карандашный набросок)».

В августе 1931 года С.Н.Дурылин получил от Нестерова грустное письмо: «Что сказать вам о себе? Живу, доживая свой век, иногда работаю, но мало. И что особенно досадно — то, что портрет, задуманный мной на это лето, не написался: модель, Ольга Михайловна Веселкина, в Муранове проболела больше месяца и вчера уехала на место службы»⁷.

В начале 1930-х годов О.В.Муратова жила у О.М.Весёлкиной в Свердловске и там училась на курсах немецкого языка. В то время бывшие дворяне были отнесены к «лишенцам» (лицам, лишенным избирательных прав), и их дети практически не могли получить высшее образование (О.В.Муратова в 1933 году окончила Уральские областные курсы иностранных языков в Свердловске и лишь в 1946 году МГПИ им. Ленина в Москве).

Среди лермонтовских раритетов, оставленных О.М.Весёлкиной Н.И.Тютчеву, были два живописных портрета поэта в военном мундире: работы Ф.О.Будкина (как было указано Н.И.Тютчевым в «Книге поступлений» Мурановского музея) и П.Е.Заболотского. Их дальнейшие судьбы сложились по-разному.

Первый из них, так же как и вышеупомянутая группа лермонтовских раритетов, был передан в Мурановский музей в 1924 году. В 1937 году он экспонировался в Государственном историческом музее на Всесоюзной выставке, посвященной 100-летию со дня смерти А.С.Пушкина. Экспозиция занимала 17 залов, в которых были представлены экспонаты более чем из 100 музеев, архивов, библиотек и других учреждений. Постановлением правительства от 04.03.1938 г. выставка реорганизовывалась в Государственный музей А.С.Пушкина (существующий ныне с этим названием музей на Пречистенке в Москве – другого происхождения). Экспонаты выставки передавались в фонды создаваемого музея. Возникшая таким образом коллекция в 1948 году была перемещена в Ленинград и размещена в Институте литературы Академии наук СССР (с 1949 года — ИРЛИ АН СССР), сохранявшем и свое первоначальное название – Пушкинский Дом. В 1953 году в бывшем Царском Селе был наконец-то открыт Всесоюзный музей А.С.Пушкина (ныне — Всероссийский). Его фонды составила пушкиниана, переданная из ИРЛИ АН СССР. Однако часть экспонатов из коллекции московской выставки 1937 года осталась в институте. Таким образом, портрет М.Ю.Лермонтова, в 1937 году покинувший Мурановский музей, ныне хранится в Литературном музее Пушкинского Дома. Важно отметить, что в последнее время в его атрибуцию внесено существенное изменение, так как две независимые научно-технологические экспертизы отвергли авторство Ф.О.Будкина. Теперь, в ожидании новых открытий, это полотно следует считать работой неизвестного художника⁸.

Портрет Лермонтова в красном мундире работы Заболотского Н.И.Тютчев считал самым удачным в иконографии поэта. Он предназначил его для Государственной Третьяковской галереи⁹, полагая, что портреты поэта следует разместить не только в усадебном, но и в столичном музее, где произведениям искусства гарантирована большая безопасность.

В 1970-е годы я услышала еще одно яркое воспоминание об О.М.Весёлкиной — от Е.А.Огнёвой (1924–1985), дочери историка-медиевиста А.И.Неусыхина (1898–1969). Ее отец принадлежал к числу отечественных ученых с безграничной эрудицией, вызывавшей невольное изумление: как удалось получить и сохранить такие знания в годы революций, войн и террора? Предметом его постоянного увлечения была поэзия Гёльдерлина и Рильке. В комнате Неусыхиных в коммунальной квартире на Малой Бронной регулярно собирались несколько человек и по одной строке трактовали «Дуинские элегии» Рильке. Тогда на столе неизменно появлялась бутылка вина (одна и та же, потом ее прятали в шкаф), чтобы соседей не беспокоил характер этих повторяющихся вновь и вновь собраний.

Во время эвакуации в Свердловске Александр Иосифович познакомился с Ольгой Михайловной, и они уже вдвоем продолжили «семинар» по Рильке. Елена Александровна запомнила, что как-то они с отцом случайно встретились с Весёлкиной на улице. Дородная и оживленная, Ольга Михайловна спросила отца (кстати говоря, невысокого роста и хрупкого сложения): «Ну что, Александр Иосифович, сегодня — рилькнём?»

* * *

ГЛМ передал в Мурановский музей, по Акту от 3 февраля 1939 года, следующие экспонаты:

«1. Портрет Н.Н.Кудрявцева, масло, раб<ота> неизв<естного> художника, шифр 4388-6035.

2. Портрет Абамелек А.Х. (по мужу Баратынской¹⁰), масло, раб<ота> неизв<естного> художн<ика>, шифр 3454-1277, в золочен<ой> раме.

3. Портрет дочерей

Ф.И.Тютчева, карандаш, раб<ота> художн<ика> Саломе, шифр 3312-3109.

4. А.Л.Баратынская, бюст из гипса, раб<ота> неизв<естного> скульпт<ора>, шифр 1592.

5. Фотоснимок с портрета маслом Абрама Андреев. Баратынского, принадлежащего Гос. Литерат. Музею <без шифра. — Примеч. авт.>»¹¹.

В этой группе четыре экспоната связаны с Е.А.Боратынским, один — с Ф.И.Тютчевым.

Обратимся к графическому портрету сестер Анны, Дарьи и Екатерины Тютчевых, воспитанниц Мюнхенского королевского института благородных девиц. Он был написан в 1843 году в Мюнхене художником А.Саломе. В следующем, 1844 году отец девочек, поэт Федор Иванович Тютчев, мачеха Эрнестина Федоровна и младшие дети Мария и Дмитрий навсегда покинули столицу на Изаре, переселившись в столицу на берегах Невы. Несомненно, что с тех пор портрет сестер висел во всех петербургских квартирах Тютчевых. Весной 1894 года он находился в гостиной овдовевшей в 1873 году Эрнестины Федоровны (Малая Итальянская улица, дом 10, квартира 3). 16 марта 1894 года она составила завещание (ныне в собрании К.В.Пигарёва), распределив между детьми и внуками дорогие ее памяти иконы, портреты, книги и разные предметы.

В первом пункте, обращенном к Дарье, давно ставшей ее преданным другом, было написано: «Групповой портрет: Дарья и ее сестры Анна и Китти (в моей гостиной)». Фрейлина Дарья Федоровна (1834–1903), до конца своих дней жившая в Зимнем дворце, либо лично передала, либо завещала этот портрет своей старшей племяннице петербурженке Ольге Дмитриевне Дефабр (1869–1942). Дочь рано умершего Дмитрия Федоровича Тютчева (1841–1870), она часто и подолгу гостила в Муранове в семье Ивана Федоровича и Ольги Николаевны Тютчевых. Встретившая ее здесь А.Ф.Аксакова (урожденная Тютчева; 1829–1889) в своем письме Д.Ф.Тютчевой отметила, что восемнадцатилетняя племянница «настоящая Тютчева, только без недостатков, по крайней мере, не банальная и не скучная»¹². В 1896 году Ольга Дмитриевна вышла замуж за морского офицера Константина Ивановича Дефабра (1863–1933), занимавшего впоследствии высокие должности в военно-морском ведомстве.

В 1935 году, вскоре после убийства С.М.Кирова (1 декабря 1934 года) «приневскую столицу» захлестнул так называемый кировский поток. «С 27 февраля по 27 марта 1935 г. по решению директивных органов в Ленинграде была проведена операция по изъятию из города и пригородов так называемых “бывших людей” — титулованных и нетитулованных дворян, фабрикантов, торговцев, домовладельцев, офицеров армии и флота, профессоров, чиновников различных министерств, жандармов, полицейских, служителей культа и т.д. За сравнительно короткий срок эта оперативно скомбинированная акция закончилась осуждением Особым Совещанием при НКВД СССР и выселением свыше 11 тыс. “бывших”, в том числе 4833 глав семей. Из осужденных глав семей 1434 чел. принадлежали к дворянству: 44 графа, 67 князей, 106 чел. — баронов»¹³. Их высылали в Астрахань, Саратов, Самару, Уфу, Оренбург, Иркутск, Иргиз, Атбасар, Тургай и в некоторые другие города. Один из эпизодов этой большой высылки лиц дворянского происхождения вспоминала А.А.Ахматова, у которой среди них было много друзей и знакомых¹⁴.

Ольгу Дмитриевну Дефабр выслали из Ленинграда в Астрахань за две с половиной недели до начала операции «бывшие люди», чем и объясняется, вероятно, отсутствие у нее в тот момент судимости.

В 1970-х годах в Муранове О.В.Муратова рассказывала мне о своей «астраханской тетке», как называли Ольгу Дмитриевну правнуки поэта: «В Астрахани она была сторожем и читала по ночам итальянские романы, сидя между двумя стеклянными дверями. Умерла от голода во время войны».

В материале «Внучка Ф.И.Тютчева», подготовленном Л.Золиной при содействии В.Яновой (2007), приводится выписка из справки, выданной Астраханским городским отделом НКВД 26 февраля 1936 года: «Дефабр Ольга Дмитриевна, рождения 1869 года, уроженка г. Ленинграда. Осуждена Особым отделом НКВД СССР от 9 марта 1935 года по статье социально-опасный элемент, сроком на пять лет. В том числе, что она отбывает меру соцзащиты в г. Астрахани»¹⁵.

В «Книгу поступлений» (№1) Государственного литературного музея портрет дочерей Тютчева был внесен 3 июня 1935 года под номером 3312 (вместе с портретом жены Ф.И.Тютчева и рядом литографий с автографами актрис, певиц и композиторов: Верди, Бозио, Ристори и других). Следовательно, эти раритеты были приобретены незадолго до указанной даты.

Действительно, весной 1935 года В.Д.Бонч-Бруевич проводил закупки в Ленинграде.

Об этом свидетельствует его апрельское письмо к наркому просвещения А.С.Бубнову: «<...> совершенно точно удостоверился, что во время передвижения населения в Ленинграде действительно был ряд случаев сожжения в высшей степени ценных архивов оглупевшими или антисоветски сагитированными людьми. Мною совершенно установлен факт <...>, что какие-то, явно вредительские элементы, пользуясь некоторой суматохой, бывшей в это время в Ленинграде, распускали самые чудовищные и отвратительные слухи, что если у кого найдутся какие-либо документы, доказывающие дворянское происхождение данного лица или хотя бы отдаленную связь со старорежимным бюрократическим миром <...>, то такой человек будет обязательно выслан. Эта наглая ложь, распускаемая повсюду неизвестными антисоветскими агитаторами, возымела свое действие на политически безграмотных и трусливых людей, они поддались панике и жгли документы. Так, мне известно, что были сожжены 36 писем боярина Кикина, казненного еще при Петре I. В одном доме был сварен суп на документах Пугачева из Оренбургского края. Обезумевший старик, более 80-ти лет, сжег более ста писем Петра I и целую корзину документов XVIII века. Вдова или родственница известного нотного издателя Юргенсона, принесшая мне на прием более 20 писем Чайковского, Римского-Корсакова и других наших композиторов, плача и почти рыдая, заявила мне, что она имела глупость, поддавшись панике, сжечь более 500 писем, среди которых было 78 больших писем Чайковского»¹⁶.

В «Книге поступлений» (№1) ГЛМ, в записи от 3 июня 1935 года также указано, что портрет дочерей Тютчева (вместе с другими раритетами) был приобретен за 1000 рублей у Н.А.Мартьяновой. Незадолго до этого, 30 апреля 1935 года, Н.А.Мартьянова отправила Е.П.Пешковой в Политический Красный Крест письмо, написанное в защиту О.Д.Дефабр:

«Г<раждан>ке Пешковой

От Надежды Алексеевны

Мартьяновой, жительство

Ленинград, Гагаринская 3 кв. 73.

У меня в комнате проживала Ольга Дмитриевна Дефабр, рожденная внучка поэта Q.И.Тютчева, племянница Пушкина, родственница Аксакова и Баратынского, и по ныне под Москвой “Мураново” музей усадьба ее деда. Она дочь старшего сына Дмитрия. Замужем она была за профес<с>ором который служил 13 лет советской власти, 2 года тому назад умер и вдова получала пенсию 59 руб. в месяц. Влачила жалкое существование до 34 года. 20 января я взяла эту жалкую старушку, пригрела ее, обобрала вшей и зажили нарывы от грязи. Когда она воскресла духом, то 28 марта 34 года при О.Г.П.У. и фин-инспекторе отдала свой тайный сейф (по Гагаринской ул., дом 16), в котором оказались расписки на вклады на хранение, ныне за границей, а также много акций, <за> которые хлопочет Кредит-бюро. Следовательно, отнеслась доверчиво и все отдала. Причем, муж К.И.Дефабр был один из 5-ти революционеров, друг лейтенанта Шми<д>та. 6-го февраля на 7-ое в ночь был произведен обыск и арест г<раждан>ки Ольги Дмитриевны Дефабр, от роду которой 67 лет, <через> три дня ее выслали в город Астрахань, где уверяли, что она переселяемая, но не ссыльная, на месте же предъявили ей обвинение, т.е. статью — нарушение паспортной системы и связь с заграницей. Я обращаюсь к Вам, ища защиты в несправедливости обвинения, как в той, так и в другой статье. Как видите, получая пенсию мужа, ее муж не мог скрыть, кто он, а также при вскрытии сейфа был из О.Г.П.У. т. Евзеров, который ей говорил, что “на нее был донос, что она не должна получить паспорт, но мы лучше знаем, кто вы, и, следовательно, дали”, т<ак> ч<то> первая статья отпадает; вторая — у старушки есть очень дальняя родственница, которая, жалея участь, высылает 50 франков (из Бельгии — Габриэль) ежемесячно, и Ольга Дмитриевна почти этим и существует, естественно, открыткой горячо благодарит, где же тут связь с заграницей. Считая, что Ольга Дмитриевна — внучка поэта Тютчева, живя на чужой площади, принося большую материальную помощь валютой, которую получит Россия, и не будучи вообще ни чем виновной перед родиной, может быть не ссыльная, т<ем> б<олее> что ей немного осталось доживать, т<ак> к<ак> она туберкулезная и нервнобольная. В Астрахани же она скоро умрет, это позор, там свирепствует малярия, и дуют сильные ветры, которые несутся с тучами пыли. Пощадите ни в чем не повинную старушку, если уж т<ак> она виновата, что муж служил у Царя, и, если нельзя ей жить в Ленинграде, то разрешите вернуться хотя на месяц, самой продать свои пожитки, а затем проживать где-нибудь под Крымом, где климат более мягкий, чем Астрахань, хотя бы в Мелитопольском уезде.

Дело находится в архиве под №450 с какими-то единицами. Знаю я от того, что мне за то, что она жила на моей площади, дали также повестку к выселению, но т<ак> к<ак> я дочь рабочего, повестку разорвали и меня освободили, но дело я знаю, т<ак> к<ак> взяли и мою бонну, которую вернули через полтора месяца. Проживает Ольга Дмитриевна Дефабр: г. Астрахань, Чугунова ул., д. 3/8. Если разрешите ей вернуться, в чем я не сомневаюсь, и заранее земно кланяюсь. Напишите мне, дабы я могла заложить шубку и выехать за старушкой.

Н.Мартьянова.

30/IV-35 г.»¹⁷

Из сопоставления вышеприведенных документов возникает следующая последовательность событий. О.Д.Дефабр была выслана из Ленинграда 10 февраля 1935 года. Судимость она получила через месяц, 9 марта, уже в Астрахани. «Пожитки» О.Д.Дефабр оставались в комнате Н.А.Мартьяновой в Ленинграде (Гагаринская улица, дом 3, квартира 73). В марте — апреле 1935 года В.Д.Бонч-Бруевич приобрел для Литературного музея у «дочери рабочего», опекавшей Ольгу Дмитриевну, следующие мемории: портрет второй жены Ф.И.Тютчева, портрет дочерей поэта, литографии с автографами певцов и композиторов.

В НИОР РГБ в фонде В.Д.Бонч-Бруевича (№369) хранится его переписка с О.Д.Дефабр. Будучи знатоком архивного дела и любя его, Владимир Дмитриевич оставил уникальный архив. Он диктовал свои письма стенографистке или сам писал их от руки. Тексты распечатывались в двух или в трех экземплярах и подписывались. Первый экземпляр уходил адресату, копии и черновик раскладывались в архивные папки: по хронологии и по корреспондентам. Таким образом, переписка в фонде №369 представлена автографами разных лиц и подписанными копиями или черновиком фондообразователя. Редкие копии заверены секретарем.

Первое письмо Владимира Дмитриевича датировано 9 марта 1933 года, когда начиналось комплектование фондов нынешнего ГЛМ:

«Многоуважаемая Ольга Дмитриевна,

Мне только что сообщила Е.П.Казанович о том, что Вы хотите продать нам Ваш альбом за 100 руб. Высылайте его немедленно…» Подпись: Зам. Пред. Комиссии по устройству Центрального Литературного Музея¹⁸. Письмо было отправлено по адресу: Ленинград, Гагаринская улица, дом 1, квартира 16. (Упомянутая в нем Е.П.Казанович — литературовед, одна из основательниц Пушкинского Дома.) 1 апреля ушло известие, что альбом получен и куплен¹⁹; 14 апреля, — подтверждение: «альбомчик рассмотрен и куплен»²⁰.

17 апреля в открытке Ольга Дмитриевна сообщила: «…вчера скончался мой муж и мне деньги особенно нужны»²¹.

В ответном послании от 21 апреля содержались слова сочувствия:

«Многоуважаемая Ольга Дмитриевна,

Мне очень грустно было узнать о Вашем несчастьи и я очень хорошо понимаю, что Вам теперь очень нужны деньги, раз муж Ваш скончался»²². В августе 1933 года у О.Д.Дефабр были приобретены для музея письма-автографы композиторов: Радонежского, Варламова и других, а в сентябре – автографы писателей: Гюго, Дюма, Вяземского и других²³.

В годы бедствий Ольги Дмитриевны именно Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич оказался тем человеком, который смог ей помочь. 14 февраля 1936 года он пишет ей в Астрахань: «Но спешу также сообщить гораздо большую для Вас радость: я получил сведения от нашего центрального правительства, что в ответ на мое письмо, к которому я приложил Ваши просьбы о снятии с Вас высылки, — правительство распорядилось освободить Вас от ссылки и дать Вам возможность жить там, где Вы хотите. Что касается пенсии, то я полагаю, что и она Вам будет возвращена»²⁴. Он уверен, что адресат его письма вскоре посетит родной город. Поэтому далее Бонч-Бруевич пишет: «Когда Вы будете в Ленинграде, то очень надеюсь, что Вы сейчас же разберете Ваши вещи и вышлете мне решительно все, что только сохранилось в архивах Ваших предков, будь то письма, книги с автографами, фотографические карточки, портреты и пр. и т.п.»²⁵ Письмо заканчивается словами: «Всего наилучшего. Директор Государственного Литературного музея Влад. Бонч-Бруевич»²⁶.

3 апреля 1936 года по-прежнему в Астрахань ушло письмо следующего содержания:

«Многоуважаемая Ольга Дмитриевна,

Пожалуйста прошу Вас, не беспокоиться и твердо знать, что решительно никому из третьих лиц, кто бы к нам ни обращался, мы не сообщаем тех наших расчетов, которые мы имеем с теми или другими лицами. В частности, нам уже писала эта Ваша знакомая из Ленинграда, некая Мартьянова, но я ее письмо положил в архив без ответа.

Надеюсь, что Вы уже теперь получили тысячу рублей, которые мы Вам послали.

Всего наилучшего.

Директор Гос. лит. музея Влад. Бонч-Бруевич»²⁷.

Вероятно, названная в письме сумма (тысяча рублей) и была платой за портрет Анны, Дарьи, Екатерины Тютчевых, портрет Э.Ф.Тютчевой и литографии с автографами певцов и композиторов. Именно так оценена закупка, записанная в «Книге поступлений» под номером 3312²⁸.

В ноябре 1936 года по адресу: Ленинград, Гагаринская ул., д. 3, кв. 73 было направлено следующее письмо:

«Многоуважаемая Ольга Дмитриевна,

Я очень сожалею, что Вы опять находитесь в материально-бедственном положении, но глубоко убежден, что это временно, так как не сомневаюсь, что Литературный фонд Союза ССР Вам поможет пенсией.

Сообщите мне, где же Вы решили жить — в Астрахани или в Ленинграде — как видите, дистанция от одного излюбленного места до другого огромного размера. Только устраивайтесь уже на постоянное жительство, а то переезжая в различные стороны Вы, во-первых, конечно теряете много сил и здоровья, а главное ужасно я боюсь, что Вас могут обокрасть в пути или при новом устройстве, а Вы ведь не блещете практической опытностью.

В Литературный фонд СССР я написал все, что знал о Ваших родственных связях.

Если у Вас имеются какие-либо материалы и документы, которые могут годиться для нашего Музея, — пожалуйста, высылайте все немедленно. Мы при деньгах и платим совершенно аккуратно. Об этом же просите также и всех Ваших друзей и знакомых.

Всего Вам наилучшего

Влад. Бонч-Бруевич»²⁹.

Сообщая о своих родственных связях, О.Д.Дефабр указывала, что она является потомком четырех поэтов: по отцовской линии — Ф.И.Тютчева, И.С.Аксакова, Е.А.Боратынского, по материнской линии — А.С.Пушкина. (Варвара Алексеевна Мельникова, сестра ее матери Ольги Александровны Тютчевой, урожденной Мельниковой, была замужем за Г.А.Пушкиным, младшим сыном поэта. О.Д.Дефабр ошибочно называла вместо Г.А.Пушкина его старшего брата А.А.Пушкина³⁰.)

Три письма 1937 года из Астрахани написаны карандашом на кальке, ибо у Ольги Дмитриевны не было писчей бумаги и чернил. В письме от 8 октября 1937 года она просит Владимира Дмитриевича «быть еще раз ея благодетелем»³¹ — узнать о ее пенсии.

27 декабря 1938 года О.Д.Дефабр поздравляет В.Д.Бонч-Бруевича с Новым годом и рассказывает о своем «житье-бытье»: «Если бы не морозы (3-я неделя стоит от –300 до –250) то все было бы хорошо, а против этого и декреты не помогут. Тяжко то что нет дров в Астрах<ани> и в моей комнате вода замерзла и снег по углам. При невральгических болях это прямо трагедия. — Хотя мне и без 5 минут 70 лет, но все же пришлось идти служить, т.к. пенсии выдают фантастически т.е. 3-го Сент. я получила за Июль, след<овательно> надо было должать и когда получается пенсия она вся уходит на уплату долгов. Итак я служу рабочей на производстве, надо сказать оригинальном: на кладбище пишу дощечки для памятников. Дощечки каменные и в них высекаются буквы и закрашиваются. Мне это дело очень по вкусу но увы! до Марта оно прекращается т.к. зимой не ставят памятников»³².

* * *

23 марта 1935 года в «Книге поступлений» (№2) Литературного музея под номером 1551 был зарегистрирован бюст из гипса Евгения Абрамовича Баратынского. Инициалы Баратынской, у которой он был приобретен, в книге отсутствуют. Но их не трудно установить: в эти годы в России оставалась только одна носительница фамилии поэта — его внучка Екатерина Николаевна Боратынская (Баратынская).

Ниже — под номером 1592 — следует бюст Анастасии Львовны Баратынской, вдовы поэта.

31 марта 1936 года музей приобрел за 150 рублей у Ксении Николаевны Алексеевой (урожденной Боратынской), другой внучки поэта, портрет Нефёда Никитича Кудрявцева. В это время обе внучки жили вместе в Казани, откуда в Москву и были доставлены эти семейные мемории.

Корни их бабки А.Л.Боратынской уходят к Татищевым и Кудрявцевым, крупным землевладельцам казанского края. В 1850 году состоялся раздел имущества между двумя сестрами: А.Л.Боратынской и С.Л.Путятой, женой литератора Н.В.Путяты. Именно тогда Путяты получили подмосковное имение Мураново, где Е.А.Боратынский незадолго до смерти построил по своему архитекторскому плану усадебный дом. А обширные родовые поместья в Казанской губернии отошли к А.Л.Боратынской. С тех пор жизнь детей, внуков и правнуков поэта была связана с Казанью.

Семью его младшего сына Николая Евгеньевича Боратынского можно назвать поистине замечательной. Родители и дети были умны, добры, образованны, талантливы, деятельны, полны любви к Богу, ближним, друг к другу. Атмосфера этой семьи воссоздана в книге воспоминаний К.Н.Боратынской, которая с благодарной любовью описала отца, мать, сестер и брата³³. В казанском обществе был чрезвычайно высок нравственный авторитет Александра Николаевича Боратынского, внука поэта, несколько раз избиравшегося предводителем дворянства Казанского уезда, члена Государственной думы 3-го созыва, неутомимого деятеля народного образования.

В 1916 году он был одним из организаторов выставки «Художественные сокровища Казани», устроенной с благотворительной целью: «сбора в пользу русских воинов, находящихся в плену у неприятелей»³⁴. На ней экспонировалось 225 произведений искусства, в основном из частных собраний. А.Н.Боратынским было предоставлено 11 портретов, в том числе живописные портреты Н.Н.Кудрявцева и А.Д.Абамелек³⁵. Прапрадед А.Л.Боратынской Н.Н.Кудрявцев был участником Полтавской битвы, служил вице-губернатором Казани, почти столетним старцем погиб от рук пугачевцев. Его упоминает Пушкин в своей «Истории пугачевского бунта». Портрет воспроизведен на вклейке каталога выставки (между стр. 16 и 17). В обзоре «Старая Казань» П.Дульский относит его к числу лучших произведений в казанском отделе портретной живописи. Переводчица и поэтесса А.Д.Абамелек была замужем за И.А.Боратынским, братом поэта. Ей посвящено стихотворение А.С.Пушкина «Когда-то (помню с умиленьем)...». К ее портрету обращены строки Н.Е.Боратынского, опубликованные в книге его стихотворений «Друзьям на память» (напечатана в 1884 году в Казани тиражом 100 экземпляров):

К портрету*

Гляжу на него, вижу взор думы полный
Лучами угасших созвездий согрет
И шлет еще нам светоносные волны
От светочей прежних, которых уж нет!
Поведует он про святыни былого!..
Храня нам в раздумьи не злобный укор,
Уж видит он очерки края иного,
Где все примиряющий встретит он взор.

* Анне Давыдовне Боратынской (примеч. Н.Е.Боратынского).

А.Н.Боратынский был расстрелян 19 сентября 1918 года, когда войска 5-й армии Восточного фронта РККА вошли в Казань. Он полагал для себя невозможным бегство из родного города, считая, что это было бы предательством идеалов, которым он был верен всю жизнь.

После его гибели старшим в роде Боратынских остался его старший сын Дмитрий Александрович Боратынский. В годы Первой мировой войны он был заведующим хозяйственной частью санитарного поезда; во время Гражданской войны служил помощником уполномоченного по Красному Кресту в правительстве А.В.Колчака. В 1921 году он поселился с семьей в Москве и перевез в квартиру на Плющихе некоторые портреты и вещи из дома в Казани и из имения Шушары. Через некоторое время его сестра Ольга Александровна Ильина (урожд. Боратынская) приехала вместе с теткой Е.Н.Боратынской в Москву, чтобы получить заграничный паспорт. Они остановились у Дмитрия. В своей книге «Белый путь» О.А.Ильина упомянула казанские мемории, оказавшиеся в Москве: «Тетя Катя была очень больна. Когда я пришла домой в тот вечер, она лежала на диване за ширмой в бывшей гостиной, заставленной старинными вещами, которые Соня <жена Дмитрия. — Примеч. авт.> и Дмитрий сумели вывезти из Синего Бора. Стены были увешаны портретами»³⁶. Синим Бором в книге названо имение Шушары. В другом своем произведении «Канун Восьмого дня» Ольга Александровна подробно описала усадебный дом в Шушарах. «Библиотека — комната моего прадеда-поэта, в нее все было перевезено из сгоревшего теперь большого дома. <...> На одном из книжных шкафов стоят мраморные бюсты: мой прадед — поэт, его жена и Пушкин»³⁷. Отметим, что автор упоминает именно те бюсты своих прадеда и прабабки, которые впоследствии попадут в Литературный музей. Но они гипсовые, а не мраморные, как сказано в книге О.А.Ильиной. В ее воспоминаниях много места отведено портрету Кудрявцева: «В столовой длинный стол. <....> Я сижу за столом спиной к окнам и обычно рассматриваю стенку, украшенную портретами прадедушек и прабабушек. Некоторые большие, масляными красками, в тяжелых золотых рамах; другие поменьше, пастели и акварели. <....> А сегодня я думаю о Кудрявцеве в самой толстой золотой раме. Вообще, я чаще всего думаю о Кудрявцеве. Я знаю, что он был генерал-губернатором Казани в царствовании Екатерины Великой, когда был пугачевский бунт. О Кудрявцеве думать неприятно, потому что то, что я о нем знаю, страшно. Но воображать так приятно, что даже неприятное воображать хочется.

У Кудрявцева доброе лицо, он толстый, на нем седой парик и он непонятно одет: в латах. А руки у него отчего-то в коричневом облегающем трико. Фон тоже темно-коричневый, а латы медные. Я часто воображаю, что это не трико — такая темная кожа: он ее намазал таким составом, что ни дождь, ни солнце, ни пули не могут проникнуть через него. Я жую свой хлеб с маслом, глядя на этот темный поясной портрет, но вижу больше. Он стоит во весь рост у окна во втором этаже губернаторского дома в Казанском Кремле. Ему бы давно надо убежать, спрятаться, а он отчего-то стоит у окна, смотрит вниз на толпу страшных, грязных горланящих людей. Это Пугачев, про которого нам недавно читали, привалил к губернаторскому дому со своими молодцами»³⁸. После картины страшной гибели Н.Н.Кудрявцева, сброшенного пугачевцами из окна на копья товарищей, далекий потомок старца заключает: «Я не хочу больше думать об этом! Я хочу думать о том, как хорошо, что теперь нет таких злых, диких людей, что я живу в такое время, когда все исправились, стали хорошие, как все вокруг меня...»³⁹

Дилогия О.А.Ильиной — «Канун Восьмого дня» и «Белый путь» — это художественная проза, созданная на документальной основе, поэтому некоторые детали повествования служат достоверными источниками. Так возникли дополнительные штрихи к истории бытования портрета Н.Н.Кудрявцева и бюстов Боратынских.

10 января 1933 года Д.А.Боратынский, по приговору Коллегии ОГПУ, был расстрелян; его тело было сброшено в погребальный ров на краю Ваганьковского кладбища в Москве⁴⁰. Узнав о гибели брата, его сестра О.А.Ильина, обосновавшаяся в США, заняла у знакомых большую сумму денег. Они были нужны для того, чтобы приобрести в Политическом Красном Кресте (возглавлявшемся Е.П.Пешковой) заграничные паспорта для овдовевшей Софьи Сергеевны Боратынской (урожденной Депрейс) и двух пар близнецов: Николая и Надежды (родившихся в 1915 году), Татьяны и Марии (родившихся в 1916 году). Мать и дети покинули Москву осенью 1933 года: они отправились сначала в Австрию, а через некоторое время присоединились к семье О.А.Ильиной в Сан-Франциско. Боратынские увезли с собой несколько небольших по формату родовых меморий. Среди них: пастельный портрет поэта в детстве работы К.Барду, миниатюрные портреты его родителей и П.А.Татищева. Со временем они стали принадлежать Николаю Дмитриевичу Боратынскому как старшему в роде. Незадолго до смерти он выразил свою волю — передать их Мурановскому музею. Сестре Надежде Николай Дмитриевич сказал: «Это все едет домой!» В 1989 году мемории Боратынских из Калифорнии были переданы в дар Мурановскому музею⁴¹ через Российский фонд культуры.

Большеформатные мемории оставались в Казани у внучек поэта. Приобретению бюстов поэта и его жены, а также портрета Н.Н.Кудрявцева в Литературный музей предшествовала переписка В.Д.Бонч-Бруевича с Е.Н.Боратынской. Письма шли из Москвы в Казань и обратно.

20 октября 1933 года Бонч-Бруевич сообщает Екатерине Николаевне о создании Центрального музея художественной литературы, критики и публицистики. Его интересует также, «где находится подлинник портрета Боратынского ребенком, плохая копия которого находится в Историческом музее». Он просит: «…пожалуйста, укажите адреса всех Ваших родственников, которые могут иметь материалы, касающиеся Боратынского, чтобы мы могли с ними вступить в письменные или устные сношения, и я убежден, что мы общими усилиями при нашем музее создадим прекрасный уголок Боратынского»⁴².

15 декабря 1933 года Е.Н.Боратынская отвечает:

«Многоуважаемый Владимир Дмитриевич,

На днях вышлю Вам документы, если найду среди них что нибудь интересное для Вас. Если Вам нужны бюсты Евг. Абр. и Анаст. Львовны Боратынских, а также портрет Кудрявцева (очень плохого письма) я их тоже вышлю, но оговорюсь, что упаковщик спросил с меня за ящики, упаковку и доставку на вокзал 50 (пятьдесят) рублей, которыми я, к сожалению, не располагаю. Если Музей примет этот расход, плюс цену багажа, будьте добры, дать мне об этом знать через Вашего секретаря. Сообщите также: какой скоростью выслать вещи»⁴³. 14 января 1934 года по адресу: Казань, ул. Жуковского, д. 16, кв. 1 — Алексеевой уходит письмо, в котором Владимир Дмитриевич рекомендует: «бюст поэта Боратынского и его жены надо самым тщательным образом запаковать и отправить нам сюда железной дорогой пассажирской скоростью…»⁴⁴.

В начале письма от 12 февраля 1934 года Е.Н.Боратынская сообщает о своих пенсионных невзгодах. В 1926–1927 годах она получала персональную пенсию в размере 35 рублей за литературные заслуги деда. Потом в этой пенсии ей было отказано. Теперь она просит помочь выхлопотать ее вновь. В конце письма появляется музейная тема: «Бюсты отправлю как только получу деньги за межевые книги. Ящик уже заказан»⁴⁵.

22 апреля 1934 года Бонч-Бруевич подтверждает: «…бюст Боратынского, конечно, нам нужен и мы охотно его купим»⁴⁶.

7 мая 1934 года в письме из Москвы речь еще раз идет о бюстах:

«Многоуважаемая Екатерина Николаевна,

итак, я жду от Вас присылки бюста Боратынского. Бюст жены Боратынского также, конечно, интересен, но несомненно менее интересен, чем бюст самого поэта <…> Чем скорее Вы пришлете эти бюсты, тем будет лучше»⁴⁷.

21 августа 1935 года Е.Н.Боратынской и К.Н.Алексеевой была выдана справка, подписанная директором ГЛМ В.Д.Бонч-Бруевичем, о том, что сестры являются внучками знаменитого поэта⁴⁸.

2 февраля 1936 года в письме к Е.Н.Боратынской ее влиятельный московский корреспондент выражал радость по поводу получения ею пенсии, о которой он хлопотал⁴⁹.

Два века странствий бронзового сфинкса

В 1829 году в Санкт-Петербурге увидела свет книга «Стихотворения барона Дельвига». Это был первый сборник Антона Дельвига, который начал публиковать свои поэтические опыты еще в лицейские годы. Его ода «На взятие Парижа» появилась в журнале «Вестник Европы» в 1814 году месяцем ранее стихотворения Александра Пушкина «К другу стихотворцу». Со временем дружба двух лицеистов переросла в глубочайшую человеческую привязанность, а литературные занятия способствовали их внутреннему единению. Пушкина восхищали идиллии Дельвига, созданные во вкусе Феокрита, древнегреческого поэта III века до нашей эры. Он находил в них «необыкновенное чутье изящного», позволявшее его другу «из России… переселиться в Грецию, из 19 столетия в золотой век». Как считают комментаторы-пушкинисты, именно после появления сборника Пушкин послал Дельвигу пресс-папье золоченой бронзы в виде грифона, сопроводив подарок четверостишием. Его первая публикация под заглавием «Загадка» состоялась в альманахе «Царское Село» на 1830 год. Через два года в третьем томе «Стихотворений Александра Пушкина» оно было напечатано без заглавия, но с пометой перед текстом:

(При посылке бронзового Сфинкса.)

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?
В веке железном, скажи, кто золотой угадал?
Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец?
Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!

Нетрудно заметить, что Пушкину пришлось допустить некоторую неточность, связанную с бронзовой фигурой: это был грифон, а не сфинкс (и у того и у другого мифологического существа — тело льва, но у сфинкса голова и грудь женщины, а у грифона — голова, крылья и когти орла).

После смерти Антона Антоновича в 1831 году его вдова Софья Михайловна (урожденная Салтыкова) вышла замуж за Сергея Абрамовича Боратынского, брата поэта. Вскоре молодая семья уехала из Петербурга в имение Боратынских Мара Тамбовской губернии. Практически всю свою дальнейшую жизнь Софья Михайловна, покинувшая столичный избранный круг, провела в степной глуши. Однако Мара была одним из культурных оазисов тамбовского дворянства. Здесь в начале XIX века по своим архитектурным планам возвел усадебный комплекс генерал-майор в отставке Абрам Андреевич Боратынский. «Скромный дом в садовой чаще» — это «приют младенческих годов» его первенца Евгения. Впоследствии поэт неоднократно приезжал сюда и не однажды посвятил Маре вдохновенные строки.

Сергей Абрамович Боратынский окончил в Москве Медико-хирургическую академию, и к его бескорыстной врачебной помощи прибегали все окрестные жители: и помещики, и крестьяне. Он отличался всесторонней даровитостью, в том числе был музыкантом и художником. В семье С.А. и С.М. Боратынских вместе с их дочерями Софьей, Александрой, Анастасией и сыном Михаилом воспитывалась дочь А.А.Дельвига и Софьи Михайловны Елизавета.

Михаил, пойдя по стопам отца, тоже стал врачом. Будучи активным земским деятелем, он построил больницу для сельских жителей. Его жена Мария Григорьевна Котова происходила из крестьян Тверской губернии. Сестры Михаила посвятили себя просветительской деятельности и благотворительности: строили школы для крестьянских детей, содержали воспитанниц из бедных семей. Последней из сестер в 1913 году умерла Елизавета Антоновна Дельвиг.

После нее владелицей Мары оказалась дочь Михаила — Анастасия, которая в отличие от своих теток в Маре не жила. Она родилась в 1868 году, 23 лет вышла замуж за графа Александра Павловича Баранова, в 1918 году овдовела. Два ее сына Михаил и Николай были репрессированы, дочь Анна эмигрировала. После революции Анастасия Михайловна жила в Москве, откуда и уехала в Париж к дочери в 1934 году. (В то время еще можно было приобрести заграничный паспорт в Политическом Красном Кресте.)

В фонде В.Д.Бонч-Бруевича в НИОР РГБ хранятся ее письма к будущему директору формировавшегося тогда литературного музея. Одно из них, написанное, как и все прочие, деловым языком, выделяется своей пронзительностью:

«Многоуважаемый Владимир Дмитриевич,

Вы заинтересовались бронзовым “сфинксом”, который был послан Пушкиным А.А.Дельвигу при четверостишии “Загадка”, и который перешел ко мне по наследству от бабушки моей С.М.Боратынской (по первому мужу Дельвиг). В разговоре со мной Вы выразили желание приобрести это ценное воспоминание о Пушкине для Литературного музея.

Как ни тяжело мне расставаться с ним — мне не хотелось, чтобы он уходил из семьи — но, зная Ваше отношение к литературным реликвиям, я решаюсь предложить его Вам для Литературного музея.

Всего приятнее было бы для меня передать его музею как “дар”, но к великому моему прискорбию от этого желания приходится отказаться ввиду чрезвычайно стесненных обстоятельств, в которых я нахожусь в данное время: я живу исключительно своим личным научно-преподав. трудом, а мой преклонный возраст и слабое здоровье уже не позволяют мне много работать, и теперь мне уже часто приходится нуждаться.

Что касается цены, то я прямо затрудняюсь расценивать такую, во всех отношениях дорогую для меня — и не для одной меня! — вещь, но думаю, что этот вопрос лучше всего мог бы быть решен при личном свидании, время для которого я просила бы Вас самому назначить.

Уважающая Вас

А.М.Баранова

(рожд<енная> Боратынская)

Москва 22/XI-32 г.

Ул. Кропоткина

Чистый пер. 6 кв. 16

тел. Г 3-65-43».

Карандашом внизу: «Сейчас же позвонить и точно назначить время приема 23/XI 1932 В. Б.Б.»⁵⁰

В 1937 году пресс-папье в виде грифона экспонировалось на Всесоюзной Пушкинской выставке к столетию кончины поэта, проходившей в Государственном историческом музее в Москве. Согласно постановлению СНК СССР от 04.03.1938 №256 эта выставка была реорганизована в Государственный музей А.С.Пушкина. Учрежденный этим декретом, он был открыт в городе Пушкине только в 1953 году и назван Всесоюзным музеем А.С.Пушкина (ныне — Всероссийский музей А.С.Пушкина). Экспонаты выставки были отправлены из Москвы в Ленинград в 1948 году, накануне уже следующего юбилея — 150-летия со дня рождения поэта. Транспортировка происходила по железной дороге в 13 крытых вагонах и 7 контейнерах, заключавших в себе 1144 места груза общим весом 145 тонн⁵¹. Коллекция была временно размещена на Васильевском острове, в здании Института литературы Академии наук СССР (ныне — ИРЛИ РАН). Таким образом, пресс-папье вместе с остальными экспонатами оказалось в городе на Неве. В 1950–1960-е годы эта мемория выставлялась на различных постоянных экспозициях и временных выставках. С 1981 года грифон демонстрируется в гостиной Пушкиных в музее поэта на даче Китаевой в Царском Селе⁵².

В том же фонде В.Д.Бонч-Бруевича хранятся также бумаги А.М.Барановой, связанные с квартирным вопросом. Несомненно, что В.Д.Бонч-Бруевич пытался помочь Анастасии Михайловне отстоять жилплощадь в Чистом переулке, откуда ее пытались выселить как нетрудовой элемент. Вероятно, поэтому она и обратилась в профсоюз горкома писателей:

«Заявление

Я писательница-переводчица, внучка поэта Боратынского. Знаю в совершенстве немецкий и французский языки; занималась всегда переводами. Мною сделан, между прочим, новый перевод “Бориса Годунова” Пушкина на французский язык, изданный в Париже в 1932 г. <ошибка в дате, правильно — 1927> (L’edition d’art H.Piazza, Paris). В настоящее время я пишу воспоминания для сборника “Звенья”, редактир. В.Д.Бонч-Бруевичем. Кроме того, я в течение последних 15 лет всё время работаю над переводами научных статей — по медицине, биологии, геологии, ботанике и другим естественным наукам для научных институтов. (“Der Gaswechsel bei normalen und der grosshirnhemis-pharenberaubten Tauben”, напечат. в “Biochemische Zeitschrift, C.Neuberg, Berlin; «Введение к морфологии растений Веленовского; “Nouveau traite des eaux souterraines” par E.A.Martel, и ряд других).

Прошу зачислить меня в члены профсоюза по Горкому писателей.

А.М.Баранова

(Боратынская)»⁵³

Драма А.С.Пушкина «Борис Годунов», переведенная А.М.Барановой на французский язык, была опубликована в Париже в 1927 году с иллюстрациями Б.В.Зворыкина. Издание тиражом 955 экз. с самого начала было отнесено к мировым шедеврам книжной графики и полиграфии.

В 2007 году издательство «Вита Нова» в Санкт-Петербурге выпустило в свет «Бориса Годунова» с этими же иллюстрациями. Но вместо прозаического перевода на французский язык была взята ранняя редакция пьесы Пушкина «Комедия о царе Борисе и Гришке Отрепьеве» (1825). Пушкинский текст был подготовлен М.Н.Виролайнен и С.А.Фомичевым. В биографическом очерке о Б.В.Зворыкине, написанном Д.Я.Северюхиным, его мастерству дана точная и выразительная характеристика: «В этом издании художник демонстрирует, прежде всего, впечатляющее владение орнаментальным искусством. Важной отличительной особенностью книги становится не только ажурное кружево виньеток, заставок и рамок, но и тончайшее плетение узоров, испещряющих одежды персонажей, напольные ковры и скатерти, изразцовую печь, стены и сводчатые потолки хором. Узорный антураж здесь органично соединяется с трехмерным и вполне реалистическим представлением пространства, тщательностью в изображении деталей. При этом многоцветность не переходит в пестроту, а графическая изощренность не становится самоцелью и не довлеет над драматургией изображаемой сцены»⁵⁴.

В авторитетном петербургском издании 2007 года о переводчике текста на французский язык не упоминается. Случай доставил нам возможность узнать автора перевода — А.М.Баранову, — и смеем надеяться, что ее имя войдет теперь в научный оборот.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В 2012 г. Мурановский музей получил статус заповедника и новое название: Музей-заповедник «Усадьба “Мураново” им. Ф.И.Тютчева». В неофициальных случаях употребляют сокращенное название — Мурановский музей.

2 Описания унифицированы для данной статьи по разным источникам, размеры даны по «Книге поступлений» Мурановского музея.

3 Первые три портрета из списка воспроизводились в полосном варианте в журнале «Наше наследие» (2014. №111).

4 М.М.Сперанский (1772–1839) был другом А.А.Столыпина (1778–1825).

5 Старые москвичи связывали этот «поток» репрессированных дворян со смертью В.И.Ленина.

6 Акт поступления от 22 июля 1924 г.

7 Дурылин С.Н. Нестеров. М., 1976. С. 355. (ЖЗЛ).

8 Атрибуцией этого портрета занимались лермонтоведы нескольких поколений. Последняя обстоятельная работа: Кочнева Е.В. «Он не красив, он не высок...»: Новое о лермонтовских портретах // Наше наследие. 2014. №111. С. 88-99. Портрет был воспроизведен здесь в полосном варианте.

9 Акт от 26 октября 1925 г. №1311.

10 В данной работе приводятся оба варианта написания фамилии — Баратынские и Боратынские — в зависимости от указанного в источнике. Фамилия, написание которой в России до сих пор остается неустойчивым, происходит от слов «Бог ратует».

11 1 декабря 1933 г. в «Книге поступлений» (№1) ГЛМ портрет А.А.Боратынского (неизвестный копиист, холст, масло) записан под номером 1619. Приобретен за 150 руб. у Л.В.Сокольской (несколько поколений Сокольских входили в круг казанских друзей Боратынских). В 1972 г. по обмену экспонатами он был передан из ГЛМ в Мурановский музей (в КП №3 получил номер 2554).

12 Письмо А.Ф.Аксаковой к Д.Ф.Тютчевой от 11 июня 1887 г. // Наше наследие. 1995. №34. С.42.

13 Иванов В.А. Операция «бывшие люди»: Ленинград, 1935 год (Персональный список №1) // Из глубины времен: Альманах. СПб., 1997. Вып. 8. С. 46-71. См. также: Персональный список № 2 // История Петербурга. 2001. №1. С. 70-74. Сообщено А.Я.Разумовым.

14 Ср.: «Она рассказывала, что в марте 1935 года оказалась на вокзале — кого-то провожала — в тот день, когда из Ленинграда выселяли дворян, они толпились на перроне и все здоровались с ней, пока она проходила: “Я никогда не думала, что у меня столько знакомых дворян”» (Найман А.Г. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1999. С. 32-33).

15 Сайт «Новгородского мемориала». — URL: http://rosagr.natm.ru/ regorgpress.php?article=45

16 РГАЛИ. Ф.612. Оп. 1. Ед.хр. 61. Л.105. Данный фрагмент письма В.Д.Бонч-Бруевича к А.С.Бубнову был введен в научный оборот С.В.Шумихиным в статье «Судьба архива Ф.Ф.Раскольникова» (Наше наследие. 1988. №4. С.83).

17 Автограф хранится в архиве (ГАРФ. Ф.8409. Оп. 1. Д.1341. Л. 73-74). Опубликован с неточностями на сайте: http://pkk.memo.ru/letters_pdf/001885.pdf (сообщено автору Н.И.Лукьянчук и А.А.Сахно). Публикуется по автографу.

18 НИОР РГБ. Ф.369. К.143. Ед.хр. 50. Л.1.

19 Там же. Л.2.

20 Там же. Л.3.

21 Там же. К.265. Ед.хр. 9. Л.3об.

22 Там же. К.143. Ед.хр. 50. Л.4.

23 Там же. Л. 8, 9; К.109. Ед.хр. 37. Л.2об.

24 Там же. К.143. Ед.хр. 50. Л.15.

25 Там же.

26 Там же.

27 Там же. Л.17.

28 Далее приобретенные предметы были расписаны по коллекциям. В «Книге поступлений» (№2) портрет дочерей Тютчева записан под №3109. В графе «цена» — 500 р.

29 НИОР РГБ. Ф.369. К.143. Ед.хр. 50. Л.18.

30 О своей родословной О.Д.Дефабр сообщает в письмах В.Д.Бонч-Бруевичу (Там же. К.265. Ед.хр. 9. Л. 11-13) и К.Б.Суриковой (Ед.хр. 10. Л.1об.).

31 Там же. Л.18.

32 Там же. Л. 19об.-20.

33 Боратынская К.Н. Мои воспоминания. М., 2007. 540 с.

34 Выставка картин: «Художественные сокровища Казани»: [Каталог]. Петроград, 1916. С.IV.

35 Там же. Портрет Н.Н.Кудрявцева (С.23. №179). Портрет А.Д.Абамелек (С.9. №7). О последнем указано: «Школы К.Брюллова». — В 1988 г. сотрудница Мурановского музея М.А.Пожарова обнаружила на этом портрете, на изображении балюстрады, подпись художника: «Н.А.Лавров».

36 Ильина-Боратынская О.А. Белый путь: Русская Одиссея 1919–1923. М., 2013. С.309.

37 Ильина О.А. Канун Восьмого дня. Казань, 2003. С.23.

38 Там же. С. 12-14.

39 Там же. С.14.

40 См.: Долгополова С.А. Реликвия Д.А.Боратынского из собрания Мурановского музея // Подмосковный летописец. 2014. №2 (40). С. 66-69.

41 Этому событию посвящена публикация: Алексеев Н., Долгополова С., Храмцова Е. Возвращение в Мураново // Наше наследие. 1990. №5 (17). С. 14-15.

42 НИОР РГБ. Ф.369. К.133. Ед.хр. 5. Л. 1-1об.

43 Там же. К.246. Ед.хр. 9. Л. 1-2.

44 Там же. К.133. Ед.хр. 5. Л.2. Бюст Е.А.Боратынского был изготовлен в С.-Петербургской академии художеств в 1845 г., через год после смерти поэта, по посмертной маске, заказанной в Неаполе в 1844 г. художником А.А.Ивановым.

45 НИОР РГБ. Ф.369. К.246. Ед.хр. 9. Л.4об.

46 Там же. К.133. Ед.хр. 5. Л.5.

47 Там же. Л.6.

48 Там же. Л.15.

49 Там же. Л.17.

50 Там же. К.236. Ед.хр. 46. Л.1.

51 См. работу Л.М.Солдатовой «Традиция памяти Пушкина на виражах политической жизни России XX века» (Русская литература. 2006. №1. С. 147-191). — URL: http://www.literary.ru; дата публикации: 26 февр. 2008 г.

52 Выражаем благодарность за справку сотрудникам ВМП.

53 НИОР РГБ. Ф.369. К.236. Ед.хр. 46. Л.4.

54 Пушкин А.С. Борис Годунов. СПб.: Вита Нова, 2007. С. 295-296.