Любовь Пчелкина

Страсти по авангарду

Еще в 1989 году наш журнал одним из первых рассказал на своих страницах (№10) о выдающейся коллекции и непростой судьбе Георгия Костаки — замечательного собирателя русского авангарда и советских нонконформистов — в те годы, когда в нашей стране творчество этих художников было под запретом.

Четверть века спустя в ГТГ прошла юбилейная выставка «Георгий Костаки. “Выезд из СССР разрешить…”». Кураторам выставки удалось глубже погрузиться в семейные хроники, узнать много нового из воспоминаний родственников — дочерей Алики, Инны, Натальи Костаки, племянника Михаила Костаки, еще живущих современников коллекционера, из вновь открытых документов, частных архивов.

Греция и Россия

Поиски корней Георгия Дионисовича приводят в Грецию сороковых годов XIX века, где родился дед — Спиридон Костакис¹. Кроме имени, никаких сведений о нем в семье не сохранилось. Родиной же его сына, Дионисия Спиридоновича Костаки (1868–1932), стал остров Закинтос, расположенный в Ионическом море. Мебельное и табачное дело, которым он занимался, не приносило ощутимых доходов, и в поисках лучшей доли пришлось покинуть родину. Дионисий Костаки оставил теплый греческий остров, чтобы отправиться в далекую холодную Россию, которая в это время развивалась быстро и успешно. В семье сохранились сведения о его работе как негоцианта в товариществе табачной фабрики М.И.Бостанжогло, одной из старейших в стране, которая имела в Москве два фирменных магазина — на Никольской улице и Кузнецком мосту, а также торговала в Петербурге, Риге, Самаре и других городах России. Мать же Георгия Дионисовича — Елена Эммануиловна, урожденная Папахристодуло, по материнской линии принадлежала к греческому аристократическому роду Саррис. Ее родители, родом с острова Самос (восточная Греция), в восьмидесятые годы XIX века переехали из Греции в Среднюю Азию, где и родилась Елена. Ее отец Эммануил Папахристодуло имел в Ташкенте тоже табачное дело, но со временем разорился. Семья, в которой было четверо дочерей, распалась. Елена со своей матерью и сестрой Любой перебралась в Москву. Там она около 1900 года познакомилась с Дионисием Костаки. В Каире, куда ненадолго забросила их судьба, в 1901 году у них родилась дочка Марика. Спустя два года, уже в Москве, на свет появился старший из четырех сыновей, которого в честь деда нарекли Спиридоном. Затем через пять лет родился Николай, в 1913 году — Георгий и, наконец, в 1918 году — младший из братьев, Дмитрий.

Семья не бедствовала. Отец занимался коммерцией, в доме до революции держали повара, судомойку, горничную. Дионисий Спиридонович был необыкновенно добр ко всем, невзирая на социальное положение. Известно, что именно его репутация «хорошего человека» спасла семье жизнь осенью 1917 года, когда пятеро вооруженных до зубов, с пулементными лентами на груди, революционеров ворвались в их квартиру в Большом Гнездниковском переулке. Лишь благодаря заступничеству повара Дмитрия, которому Костаки вылечил больную руку от гангрены, и горничных — семье удалось избежать расправы и даже получить «охранную» бумагу от представителей нового строя. Они остались в Москве, хотя у всех были греческие паспорта. В первые послереволюционные месяцы запасами муки и крупы из кладовых Костаки спасали соседей и беспризорных мальчишек от голода.

Дионисий Спиридонович, человек глубоко религиозный, был старостой прихода в церкви Димитрия Солунского у Тверских ворот². Маленький Георгий тоже скоро приобщился к церковной службе. Ему очень нравилось великолепие церкви, особенно в праздники, когда вместе с другими мальчиками он ходил в красивых одеждах, держал длинные свечи, обходил прихожан с круглым подносом. Позже он был свидетелем того, как еще вчера крестившие лбы русские мужики снимали со стен церкви ризы, иконы и сапогами уминали их в грузовике. Это страшное зрелище надолго останется в памяти Георгия. К сожалению, подобные чувства он испытает еще раз, когда бульдозерами будут уничтожать картины любимых им художников. Но это в будущем, а тогда опыт общения с церковной культурой несомненно заложил почитание древнерусского искусства, которое Костаки будет ценить и собирать паралельно с авангардом.

В 1924 году Дионисий Спиридонович устроился на работу заведующим по хозяйству в Посольство Греции. Через несколько лет с помощью греческого посла он отправил спасенную от новоявленных атеистов церковную утварь на остров Закинтос в дар церкви святого Дионисия, где она и находится до сих пор. А в греческое посольство, как известно, приведет судьба и Георгия.

Во всем подражая любимому брату Спире — высококлассному мотогонщику, кумиру и гордости москвичей, Георгий очень рано получил права. Обладатель многочисленных призов и многократный чемпион страны, Спиридон Костаки трагически погиб в седле мощного «Harley-Davidson» во время гонки летом 1930 года, как писали газеты, «при странных обстоятельствах». Но в семье знают, что был он убит³, ведь покушения на жизнь молодого гонщика были неоднократными. Похороны Спиридона Костаки вылились в грандиозное шествие, в котором приняли участие тысячи людей, вся автомобильная и мотоциклетная Москва того времени. Жизнь семьи разделилась на «до» и «после» трагедии. Отец Дионисий Спиридонович через полтора года умер, так и не оправившись от гибели сына.

Началась взрослая самостоятельная жизнь Георгия Костаки. В девятнадцать лет он женится на Зинаиде Семеновне Панфиловой, дочери бывшего московского купца, красавице с прекрасным меццо-сопрано, которая многим напоминала женские образы Кустодиева. Через год, в 1933-м у них родилась дочь Инна, в 1939-м — дочь Алики, которая в будущем станет опорой отцу во всех делах, связанных с коллекцией.

Георгий Костаки — уже шофер греческого посольства — постепенно вникает в особенности новой жизни страны. Он возит своих «патронов» в знаменитый «Торгсин» и антикварные магазины, где вещи, стоившие до революции большие деньги, продавались за бесценок, «чтобы быть доступными простому советскому человеку». Но было ясно, что основные покупатели — иностранцы. Обычные советские граждане не покупали серебряные блюда с орлами из дворцовой утвари, драгоценные камни и фарфор, а наоборот, несли все в скупку, на продажу. Часто Костаки возил своего «хозяина» — дипломата в антикварный в Столешниковом переулке, сам подолгу бродил среди коллекционеров, слушал, что они говорят, смотрел, что покупают. Постепенно стал разбираться в фарфоре, коврах, начал сам приобретать какие-то картины. Жизнь текла своим чередом, если так можно сказать о времени 1930-х, когда в любой момент могло случиться непредвиденное.

Трагические события коснулись и семьи Костаки. По обвинению в покушении на Сталина были арестованы мать, тетя, младший брат Митя. Мать и тетя оказались сначала в Бутырской, потом в Таганской тюрьме, Дмитрий был сослан на Север. Георгий и Николай не были арестованы, так как работали в посольстве и помимо зарубежного паспорта имели дипломатический иммунитет.

В Музее современного искусства города Салоники находится картина художника Г.Д.Костаки «Гулаг. Котлас» (1989). Она отсылает к истории конца 1930-х, когда Георгий, преодолев полторы тысячи километров, навестил младшего брата Дмитрия в лагере города Котласа Архангельской области. Художник выбрал единственно доступный ракурс — вид сверху на серо-черные лагерные бараки, где в ворота «вползает» масса заключенных после работы и, словно длинная тень, растягивается по серому снегу. Картина очень точно передает атмосферу места — страшное напряжение и ощущение безысходности. Наверное, похожие чувства испытал служащий иностранного посольства Георгий Костаки, увидев полуживого брата. Оказалось, что в лагере много греков и они, в большинстве своем, умирают от голода. Как когда-то его отец, Георгий Дионисович не мог оставить людей в беде, и как ни странно, в этом незнакомом северном городке ему улыбнулась удача. Он познакомился с женой одного заключенного, фотографа из Вятки. Выслушав историю Костаки, она предложила ему в долг деньги, чтобы передать в лагерь на пропитание. Долг по приезде в Москву был сразу возвращен. «Как я потом мечтал, что приедет она в Москву, возьму я ее за руку, отведу на Красную площадь и там встану перед ней, голубушкой, на колени…»⁴ — вспоминал Костаки.

Началась война. У Георгия Дионисовича была возможность уехать в Вашингтон, куда эвакуировали сотрудников посольства, но жена и дети, как советские граждане, не получили визу, и вся семья осталась в Москве. В 1942 году он устраивается на должность администратора Посольства Канады, в котором будет работать до конца своей служебной карьеры в 1977 году.

Страсти по авангарду

После войны семья переезжает на Большую Бронную. Появление нового жильца стало событием для всего двоpа. Добродушный грек катал мальчишек на мотоцикле невиданной иностранной марки, постоянно угощал их конфетами, ухаживал за деревьями, цветами, ремонтировал свой автомобиль, и все это, на удивление советских граждан — не снимая белоснежной pубашки.

Послевоенный 1946 год стал переломным в биографии Костаки. У одного из знакомых он увидел несколько необычных картин. Их цветовая палитра, композиция, динамика форм, необычный художественный язык — все это поразило его. В воспоминаниях Георгия Дионисовича имена не названы, но удалось выяснить, что, по всей вероятности, это была квартира коллекционера Игоря Васильевича Качурина. Подаренная Костаки в результате этой встречи картина «Зеленая полоса» (1917) Ольги Розановой изменила жизнь не только будущего собирателя, но и, вообще, дальнейшую судьбу русского авангарда. Неожиданное знакомство с абстрактным искусством пробудило в Костаки настоящую страсть. Рядом с этими работами для него померкли даже работы старых мастеров: «Я будто жил всю жизнь в темноте, но вдруг отворились двери и окна и солнце вошло» — так описал позже свое состояние коллекционер в одном из западных телеинтервью. С этого момента он меняет концепцию своего собрания, продает все, купленное ранее, начинаются поиски «исчезнувшей Атлантиды».

Вначале он действовал практически вслепую, потому что никакого представления об авангарде не имел. Знал имена Шагала, Кандинского, слышал о Малевиче, но что это за художники и каково их место в истории живописи, не представлял. Решил попросить совета у известного в то время искусствоведа Н.И.Харджиева, но ответ специалиста был следующий: «Знаете, Георгий Дионисович, все это очень интересно, но это — пропащее дело. Авангард никому не нужен, с ним навсегда покончено, он похоронен…» Из стоящих внимания

Костаки имен были названы уже признанные на западе Шагал и Кандинский, а Л.С.Попова, И.В.Клюн, И.А.Кудряшев, А.М.Родченко определены как «совершенно не представляющие интереса». Но благодаря природному вкусу, внутреннему чутью к тому времени у него уже сложилась собственная точка зрения: «Я тогда понял, какая это большая ошибка, что это искусство запрещено и забыто. Когда-нибудь оно займет свое место в истории». И, уже окончательно, Костаки решил коллекционировать именно авангард.

Над ним смеялись, называли «чудаком», который собирает «никому не нужный мусор». А он, как первопроходец, находил прекрасные работы в совершенно неожиданных местах. Многие творцы авангарда были еще живы, но, получив в свое время негативную официальную оценку, к своему авангардному периоду сами относились скептически, не надеясь, что когда-нибудь все это может быть признано и понято, а иногда даже сомневались в правоте своих ранних взглядов. Приобретая картины у наследников и многих, еще живших творцов авангарда, Костаки порой не только поддерживал их существование, но иногда спасал предметы своего интереса от реальной гибели. Костаки вспоминал, как вытащил у А.М.Родченко прекрасную раннюю абстракцию прямо «из-под ножа», так как эта работа использовалась вместо разделочной доски. Много раз передавалась из уст в уста история о работах Л.С.Поповой, которые служили ставнями на окнах сарая в доме племянника в Звенигороде и были отданы Костаки в обмен на новую фанеру. Многое из того, что находил Костаки, не являлось тогда предметом торговли для владельцев. Удивлялись его интересу, отдавали даром, но он всегда был щедрым, всегда платил больше ожидаемого. Вдова К.Н.Редько недоумевала — зачем коллекционеру ранние работы мужа 1920-х, ведь «парижский период — это лучшие произведения». Но Костаки настойчиво выбрал работы экспериментальных годов, не зная тогда, что это редкие образцы направления «Электроорганизм»⁵, который исчез бы бесследно. Именно тогда он впервые увидел и приобрел картину «Восстание» (1925), которая сегодня является визитной карточкой художника Редько и находится в постоянной экспозиции Третьяковской галереи. Но не всегда ему эти произведения доставались легко. В сталинской России гражданин с иностранным паспортом должен был получить специальное разрешение в МИДе для поездки в другой город. Иногда, зная, где находится та или иная картина, Костаки просил привезти ее свою дочь Алики. Так были приобретены работы из Ленинграда: «Живописная музыкальная конструкция» (1918) М.В.Матюшина, фрагменты декоративного панно «Гибель капитализма» (1927) В.А.Сулимо-Самуйлло, «Первая симфония Шостаковича» (1935) П.Н.Филонова, «Супрематизмы» И.Г.Чашника, графика и живопись из семьи Эндер.

Должны были пройти годы, смениться эпоха, чтобы творения О.В.Розановой, Н.А.Удальцовой, А.Д.Древина, А.Н.Волкова, Е.Г.Гуро, А.А.Моргунова, Г.Г.Клуциса и других стали появляться на выставках. Сегодня их знает публика, изучают специалисты, высоко оценивают собиратели. Огромную важность представляют ранние вещи младшего поколения левых художников 1920–1930-х: И.А.Кудряшева, К.А.Вялова, К.Н.Редько, С.Б.Никритина и других. Они начинали творческий путь со смелых экспериментов, но он оказался очень коротким. Те, кто выжил и остался на свободе после «чистки» 1930-х, предпочитали не упоминать о своем «авангардном» прошлом. О раннем творчестве многих из них мы можем судить лишь по произведениям из коллекции Костаки. Некоторые имена представлены в ней буквально одной-двумя работами, таковы Плаксин, Ряжский, Сенькин, Роскин…. Благодаря Костаки эти страницы истории искусства не потеряны.

В 1950-х годах в семье Костаки уже четверо детей — родилась младшая дочь Наталья, потом сын Александр. Старшая Инна выросла настоящей красавицей. Костаки заказал ее портрет своему другу художнику Р.Р.Фальку, который часто навещал семью с молодым музыкантом Святославом Рихтером. Картина с названием «Портрет гречанки» (1955)⁶ экспонировалась только на двух персональных выставках Фалька в Москве в 1958⁷ и в 1966⁸ годах. Инна Георгиевна рассказала автору историю этого портрета.

— Это было в 1954 году. Мне был 21 год. Мы жили еще на Большой Бронной. Как всегда, было много гостей… и я первый раз увидела Фалька. Он попросил отца, чтобы я ему позировала. Стала я ездить туда каждый день, в этот дом на набережной рядом с Москва-рекой и храмом Христа Спасителя⁹. Фальк жил на чердаке. У него там была мастерская, маленькая спальня и кухонька. Жили они очень бедно. Я когда ехала к нему на сеанс, всегда покупала кофе или булочки. Его же тогда никто не выставлял — «сезанниста». Когда я поднималась к нему по лестнице, он всегда сидел и музицировал. Портрет мой он писал очень долго. Сначала ставил меня на скамеечку в длинном голубом вечернем платье на каблуках. Портрет был первоначально задуман во весь рост, и я промучилась десять сеансов по четыре-пять часов. Мне просто плохо становилось чуть не до потери сознания. Я пожаловалась папе, сказала: «Больше не могу. Позировать не буду». Фальк ужасно расстроился и сказал, что будет рисовать меня сидя. Он работал очень медленно. За несколько сеансов мог быть только набросок. Он все время разговаривал со мной, задавал какие-то вопросы, не давал вообще отключиться. Я сначала смущалась, не всегда знала, как отвечать. Портрет мне Фальк не показывал, все время его закрывал. Потом возвращался, открывал и продолжал работать. Когда он показал готовый поясной портрет, я сказала: «Роберт Рафаилович, это не я». «Нет, Инночка, — говорит, — это вы, и себя не знаете!» Я получила его буквально перед отъездом в 1977-м. Мне жена Фалька Ангелина¹⁰ никак не отдавала, хотя папа его уже купил. Таким образом, первый вариант так и остался незаконченным. А французское дорогое шикарное платье еще долго висело у меня в шкафу.

Костаки как мог популяризировал новаторское искусство 1910–1930-х годов. В короткое время «оттепели» с конца 1950-х в Москве, Ленинграде и в некоторых провинциальных центрах благодаря энтузиастам состоялись выставки Родченко¹¹, Клуциса¹², Матюшина, Бориса Эндера¹³, Поповой и Клюна¹⁴, Татлина¹⁵. Георгий Костаки всегда давал на них лучшие работы из своего собрания. Будучи иностранным подданным и работая в посольстве Канады, Костаки беспрепятственно общался с дипломатами разных стран, которые, конечно, знали о коллекции. Так случилось, что в начале 1950-х один французский дипломат, друг Шагала, рассказал художнику о московском коллекционере, который интересуется его искусством и собирает его картины. Шагал был очень тронут и польщен. Началась переписка. Многие письма сопровождались рисунками Шагала, набросками картин, оставленных в России. По свидетельству многих людей, хорошо знавших Шагала, он ни одно письмо никому не подписал: «Ваш преданный» и ни одной книги «с благодарностью…», — исключением оказался лишь Костаки. Впервые они лично встретятся в Сен-Поль-де-Вансе в 1956 году, а на персональную выставку Шагала в Гамбурге в 1969 году Костаки предоставил около двенадцати работ из своей коллекции. Живописные полотна Шагала, поступившие из коллекции Костаки в Третьяковскую галерею, созданы им в Витебске после возвращения из Парижа в 1914 году. Одна из картин «Старушка с корзинкой. Бабушка» (1914–1915) попала в коллекцию Костаки при содействии Фалька. А натюрморт «Ландыши» (1916) был первой шагаловской работой, вручением которой ознаменовалось начало передачи коллекции Костаки Третьяковской галерее. Ранние «допарижские» гуаши «Мясник», «Музыканты», «Дождь» представляют автора во всем обаянии уже найденного стиля, но еще далеко не исчерпанного.

Кроме Шагала, Костаки тесно общался со многими художниками-эмигрантами, в числе которых, конечно, оказались М.Ф.Ларионов и Н.С.Гончарова. Сегодня в собрании Третьяковской галереи находится необычная работа Гончаровой «Лучизм» 1956 года. Долгое время ее история вызывала вопрос, но сегодня мы знаем происхождение этой картины. Чета основателей авангарда была несказанно рада приезду в Париж, в их дом, российского коллекционера, и Наталья Сергеевна, не откладывая, решила сделать подарок Костаки. Как напоминание о первых достижениях абстрактной живописи и на память о себе она тут же написала работу в манере лучизма. Тема русских художников-эмигрантов в коллекции Костаки также представлена картиной «Беспредметная живопись» Сержа Полякова 1950-х годов, до сих пор редко появляющейся на выставках.

Природный талант коллекционера оценивать различные искусства во всей их полноте обнаружился в его интересе и к другим проявлениям русской культуры. В 1960-х в коллекции Костаки появилось интереснейшее собрание произведений народных мастеров. В отличие от знаменитой коллекции авангарда, которую Костаки собирал сам, «народную игрушку» он приобрел как уже сформированное собрание Николая Михайловича Церетелли, известного актера московского Камерного театра. Коллекция, в которую входила абашевская, дымковская, сергиево-посадская, новгородская игрушка, стала известна после издания в 1933 году книги Церетелли «Русская крестьянская игрушка», в которой автор рассказал и о путешествиях к мастерам-игрушечникам, и о том, как покупал образцы для коллекции. После его смерти в 1942 году коллекция оказалась разрозненна. Часть ее для «сохранения и передачи потомкам» была приобретена Костаки. И недаром, потому что роспись игрушки, ее форма и удивительно созданные образы невероятно перекликаются с такими же яркими и смелыми произведениями авангарда. То же можно сказать и о древнерусском искусстве, коллекцию которого Костаки пополнял, так как в доме хранились иконы еще со времен отца. Позже он писал, что между этими двумя, на первый взгляд такими разными искусствами, существует тесная взаимосвязь. Близко соприкоснувшись с русской иконой, он начал открывать в ней элементы супрематизма, абстрактной живописи, всякого рода символы. Коллекционер отмечал, что некоторые одеяния святых на иконах XIV века написаны словно в «лучистой» манере, подобной ларионовским работам, и что вообще русские иконы XV–XVII веков с их локальными яркими цветами, близки к тем краскам, которые характерны для картин авангардистов.

«Нехорошая квартира»

Коллекция стремительно росла, и по меpе ее увеличения семья Костаки в течение 1960-х переезжала дважды. Сначала в новую квартиру на Ленинском проспекте, а с 1968 года по многим памятному адресу — на проспект Вернадского, 59. Дом становился не только уникальным музеем авангаpда, но и доступным для множества его посетителей оазисом твоpческой и идеологической свободы. В этом доме работы обpетали новую жизнь, достойный статус художественных и истоpически значимых ценностей. Обычная московская новостройка стала центром притяжения представителей российской и зарубежной интеллигенции, иностранных журналистов, мировых «звезд» политики, науки и культуры, ищущих свой стиль московских художников. Гостеприимный хозяин открывал двери всем, кто проявлял интерес к коллекции, не делая особых pазличий между «важными» пеpсонами и «не важными», знаменитыми и безвестными, элитой и богемой, иностpанцами и соотечественниками. В разное время квартиру посетили Анджей Вайда, Микеланджело Антониони, Марк Шагал, премьер-министр Канады Пьер Трюдо, президент Франции Жискар д’Эстен с министрами, Дэвид Рокфеллер, Эдвард Кеннедии многие другие. В гостевой книге находим автографы и записи И.Ф.Стравинского, С.Т.Рихтера, М.М.Шемякина, В.С.Высоцкого, Э.А.Рязанова, А.А.Миронова, Т.И.Пельтцер, С.Ю.Юрского с Н.М.Теняковой, И.И.Кабакова, Ю.С.Злотникова, ученых-ядерщиков, моряков, летчиков и так далее. Молодые искусствоведы В.И.Ракитин, Д.В.Сарабьянов, С.В.Ямщиков в те времена могли ознакомиться с ретроспективой русского авангарда лишь в квартире Костаки. При отсутствии информации, книг, художественной критики, истории современного искусства, без поездок за границу, симпозиумов с западными коллегами, лекций, обсуждений — это был глоток свежего воздуха для тех, кто «хотел знать». Об обстановке красноречиво свидетельствует короткая запись 1968 года в гостевой книге: «Георгий Дионисович, спасибо Вам за высшее образование». Совершенно понятно, что высокопоставленные чиновники и pуководители крупных государственных музеев избегали посещать «нехорошую квартиру».

Особенное понимание и поддержку находили в доме Костаки молодые «неофициальные» представители отечественного искусства. Франциско Инфантэ, до сих пор живущий в Москве, сегодня вспоминает: «Всем без исключения художникам было приятно находиться в таком окружении. Причастность к великому авангарду через личность его собирателя как бы распрямляла нам плечи и делала нас в собственных глазах не пустыми фигурами. А за пределами этого дома была суровая, гнобящая все живое, программная действительность, которая в лучшем случае была безразлична к персоне художника, а в худшем — могла сделать по отношению к нему любую подлость. В отношении с художниками Георгий Дионисович был очень “гигиеничен”. Это было признаком таланта коллекционера, вопреки расхожему мнению, что коллекционер беспринципен в приумножении своей коллекции. Никогда никого не обманывал, всегда продумывал и выполнял данные обещания и не давал повода о себе злословить. Художники сами дарили ему работы, которые за редчайшим исключением никому не были нужны».

Драматичная история этого поколения авангардистов чем-то схожа с судьбой знаменитых предшественников. Зародившись в достаточно либеральное время середины 1950-х, на волне «оттепели», они творили вне системы художественного коллективизма. Выставочный комитет Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 года спешно разыскивал что-то поинтереснее, чем «соцдоярки» и «знатные фрезеровщики», и некоторые наиболее удачливые авангардисты даже попали в международную экспозицию. Но вскоре, уже на другой выставке — 1962 года, где Н.С.Хрущев назвал подобные работы «антисоветскими», в предоставлении этим художникам права на публичный показ работ было официально отказано. «Другое искусство» стало подпольным. Закрытые «квартирные» выставки посещаются кругом знакомых и друзей художников, привлекают иностранцев и дальновидных коллекционеров, среди которых одним из первых был Георгий Костаки. Художники обрели в его лице не только признание своего таланта, но, что было чрезвычайно важно, и первого покупателя своих работ. Самым любимым и обласканным был московский Ван Гог — Анатолий Зверев. «Толичка — гений», — говорил нараспев Костаки. В доме часто бывали Дмитрий Краснопевцев, Дмитрий Плавинский, Лидия Мастеркова, Лев Кропивницкий, Владимир Немухин, Оскар Рабин, Владимир Яковлев, Эдуард Штейнберг и многие другие. О том, что значил для них Костаки, можно судить по короткому отрывку из письма Дмитрия Плавинского, написанного из Тарусы в феврале 1963-го. Большие буквы SOS и слово «загибаюсь» в заголовке красноречиво предваряют содержание письма: «Георгий Дионисович! Суп ел восемь дней назад, да и то в гостях. Сегодня кончился ваш чай. На столе пачка соли и полпакета овсянки, вокруг них клеенчатая пустыня. В желудке Сахара без всяких Тассилийских фресок. Недавно прочел в романе: “Он сидел за столом и ел мясо”. Мучительно долго вспоминал: что же это за такой продукт “мясо”, так и не вспомнил… Масло снится только во сне… Спасает только работа. Георгий Дионисович! Если возможно, помогите немного…»¹⁶. И помогал, буквально, как его отец в годы революции, а ведь за окном был расцвет строительства коммунизма.

Костаки был не просто коллекционером, но другом и верным сторонником молодых художников. Он глубоко переживал отношение государства к свободному искусству. В 1974 году, когда бульдозеры ровняли с землей первую выставку альтернативного искусства, организованную под открытым небом в районе Москвы Беляево, Георгий Костаки бесстрашно бросился на представителей власти, яростно крича: «Вы — фашисты!»

Тяжело переживал, когда в конце 1970-х многие из его любимцев один за другим потянулись за границу.

Имея невероятно чуткий глаз и к этому времени огромный опыт, Костаки всех привечал, но далеко не все художники становились частью его коллекции. «Все вы замечательные, — говорил Костаки, — но, вот, голубчик, мало кто открыл чего-то совсем нового! Не то что они! — И он обводил рукой вокруг. Со стен смотрели Шагал, Малевич и Кандинский почти сомкнутыми рядами и до потолка. — Вот в чем беда, голубчик!» — вспоминает Анатоль Брусиловский.

Так, наряду с коллекцией русского авангарда Костаки собрал коллекцию неофициального советского искусства 1960–1970-х годов. При отъезде она не была востребована государством и осталась в семье.

В порядке исключения

К середине 1970-х как коллекционер Костаки достиг возможного тогда в СССР зенита признания среди людей, интересующихся искусством. Большая и уже достаточно известная коллекция была его гордостью, его детищем, но одновременно вызывала тревогу об ее будущем. Следующим разумным шагом, по мнению Костаки, мог быть только музей современного искусства, куда вошли бы коллекции авангарда и молодых современных художников. В 1973 году Георгий Дионисович предложил создание такого музея в Советском Союзе министру культуры Е.А.Фурцевой. Поручение встретиться с коллекционером получил начальник управления изобразительных искусств А.Г.Халтурин, что и произошло в апреле того же года. Вместо ожидаемых слов поддержки Костаки услышал рассуждения о том, что идея замечательная, однако… с ней надо повременить. В те годы в советских музеях экспонировались только «идеологически выдержанные» произведения, и, конечно, такой музей Министерство культуры позволить открыть не могло. Проведя столько лет на дипломатической службе, Костаки хорошо понимал, что только когда искусство авангарда признают в мире, можно будет надеяться сделать его доступным зрителям в СССР, помнил, что Малевича открыли не в России.

Во времена «железного занавеса» коллекционер стал почти в одиночку пропагандировать за рубежом русское искусство начала ХХ века. Статус греческого подданного давал возможность более свободно перемещаться по миру, и Костаки охотно откликался на предложения показать свои картины на выставках, выступить с лекциями о художниках русского авангарда. Произведения Шагала он еще в 1959 году отправлял на большую ретроспективную выставку, проходившую в нескольких музеях Германии и Франции. Участвовали в международных проектах и работы Татлина, Поповой, Клюна. Уже тогда он представлял, какая мощная индустрия работает на пропаганду современного искусства на Западе.

В 1973 году Костаки едет в Америку, читает лекции в университетах США и Канады (Оттава), а также в Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке. После одной такой успешной лекции, в интервью радио «Голос Америки», собиратель неожиданно для всех публично объявил свое волеизъявление — сделать в СССР музей современного искусства и передать всю (!) коллекцию авангарда и современных художников государству. В эту информационную сенсацию трудно было поверить как слушателям Советского Союза, так и других стран. Заявление имело огромный положительный резонанс, в английской и американской прессе стали выходить статьи, прозвучали передачи на радио «Голос Америки» и «Свободная Европа», после которых высоким должностным лицам в СССР полетели личные и коллективные письма от деятелей зарубежной культуры и бизнеса с ходатайствами о показах коллекции за рубежом. Особая заслуга в поддержке выставочных инициатив Костаки принадлежит супругам Джудит и Самуэлю Пизар¹⁷, тогда известным в мире международной политики людям, посещавшим дом Костаки с 1960-х годов. По их просьбе президент Международной торговой палаты Гарольд Скотт обратился к своему партнеру в Советском Союзе председателю Госбанка В.С.Алхимову с предложением о спонсировании предполагаемых в США выставок. Главный банкир СССР признался, что ничего не слышал о коллекции Костаки, но пообещал обсудить эту тему с министром культуры П.Н.Демичевым. Так оно, вероятно, и произошло, поскольку интерес Министерства культуры СССР к коллекции Костаки медленно, но стал нарастать. В 1975 году тот же чиновник А.Г.Халтурин встретился с Костаки для обсуждения новых обстоятельств по вопросу коллекции. В отчете о встрече чиновник писал, что Костаки еще раз озвучил свое намерение завещать [sic!] коллекцию государству. После получения письма от директора Музея Гуггенхайма Томаса Месса с подтверждением намерения трех американских музеев провести выставку пост-революционного искусства из коллекции Костаки Халтурин рискнул выразить в справке для отдела культуры ЦК КПСС свое мнение о том, что гражданину Г.Д.Костаки могли бы быть сделаны со стороны министерства конкретные предложения, как то: «немедленное принятие коллекции на учет Министерства с соответствующими обязательствами по организации охраны коллекции, издание каталога, экспонирование произведений коллекции в музеях»¹⁸. Но никто из высшего руководства не торопился делать конкретные шаги.

Тем временем события развиваются и в другом, более драматическом направлении. Семья Костаки, как и его коллекция, давно была под «неусыпным надзором» служб КГБ — телефон прослушивался, велась слежка. В 1975–1976 годах квартиру несколько раз вскрывали и обворовывали «специалисты-профессионалы». Кульминацией противостояния стал сильный пожар на даче Костаки в поселке Баковка, после чего выяснилось, что многие картины и иконы из этого дома заранее были украдены. В огне пострадала коллекция рисунков Анатолия Зверева¹⁹. В милицию Костаки не обращался, понимая бесполезность этих действий. Его настойчивые просьбы «разобраться» в письмах и к Л.И.Брежневу, и к Ю.В.Андропову ничего не дали. Впрочем, как он потом догадался, верховные руководители не получали этих писем. Костаки понял, что никто не собирается ему помочь, и обратился к международной прессе. По всем «голосам» передавали историю коллекционера, недоумевая по поводу бездействия властей. После этого шума начались открытая травля и провокации. Анонимные звонки по телефону с обвинениями «доброхотов» в том, что Костаки «жулик и спекулянт». Как рассказывает дочь Алики, они уже не садились в одну машину. Внучка Катя не ходила целый год в школу. Скандал получил огласку, и многие вчерашние друзья, особенно коллекционеры, вынуждены были перестать заходить и звонить. В стране, где государственный контроль всесилен, ни международная известность, ни иностранный паспорт не могли служить надежным щитом личной безопасности. Эмоциональное и физическое здоровье Георгия Дионисовича было подорвано, и семья принимает решение уехать из СССР.

Как иностранный подданный, он мог выехать из страны беспрепятственно²⁰, но вывезти собранную коллекцию — невозможно. Посоветовавшись с давним другом, известным советским дипломатом и коллекционером В.С.Семеновым, Костаки принял решение. В письме министру культуры СССР П.Н.Демичеву от 26 октября 1976 года он писал: «В настоящее время у меня созрело желание принести в дар государству результат моего многолетнего труда — уникальное собрание русского и советского искусства ХХ века. Среди передаваемых произведений есть работы, обладающие высокой эстетической и экономической ценностью, очень важные для развития художественной культуры эпохи, как-то: “Портрет Матюшина” К.Малевича, “Красная площадь” В.Кандинского, рельеф В.Татлина, “Проун” Эль Лисицкого, пейзаж А.Явленского, рельеф и живописные композиции Л.Поповой, картины М.Шагала, Н.Удальцовой, А.Древина, А.Экстер, Г.Якулова, М.Ларионова, Н.Гончаровой, А.Родченко, П.Филонова, О.Розановой, И.Клюна, И.Пуни... ряд проектов агитационного искусства революционных лет Л.Поповой, И.Кудряшева, Г.Клуциса... картины А.Волкова, С.Никритина, М.Плаксина, К.Редько... живописные полотна Сержа Полякова».

После пяти месяцев ожидания и неопределенности, 16 марта 1977 года коллекционеру был направлен ответ заместителя министра культуры В.И.Попова с изложением всех принятых условий и важным добавлением: «Министерство культуры СССР выражает Вам искреннюю благодарность в связи с Вашим благородным поступком». Этот ответ был основан на принятом постановлении Секретариата ЦК КПСС от 1 марта 1977 года под грифом «совершенно секретно», в котором значилось:

«1. Cогласиться с предложением Министерства культуры СССР принять в качестве дара произведения из коллекции русского изобразительного искусства XX века, принадлежащие Г.Д.Костаки, с учетом замечаний отделов ЦК КПСС… Министерству культуры СССР рассмотреть вопрос о произведениях из коллекции Г.Д.Костаки, которые можно разрешить в порядке исключения вывезти из Советского Союза за границу. 2. Министерству внутренних дел СССР в случае соответствующего обращения разрешить Г.Д.Костаки и членам его семьи возвращение в СССР с правом на постоянное жительство»²¹.

Последней формальной точкой в деле передачи коллекции в дар стал приказ МК СССР за № 175 от 14 марта 1977 года о создании комиссии и о приеме работ на постоянное хранение в ГТГ.

Прием произведений членами комиссии из Третьяковской галереи происходил в несколько этапов. На обороте каждой работы был проставлен штамп «Из коллекции Г.Д.Костаки, переданной в дар». По воспоминаниям всех участников комиссии, Георгий Дионисович удивил их чрезвычайно искренним и каким-то просветительским попечением о наследии художников, было видно, что не о своих собирательских или коммерческих интересах заботился он прежде всего. А ведь рядом с этими полотнами прошли годы его жизни, выросли его дети. Отбирая произведения в дар, Костаки решительно перекладывал самые дорогие шедевры 1910–1930-х годов значимых мастеров и редкие имена в «музейную кучку». Подлинным открытием стали для музейщиков совсем неизвестные ранее художники — Сенькин, Миллер, Софронова, Юдин и многие другие... В завершении в документах значилось 144 предмета живописи, 656 графических работ, к этому добавилось несколько пространственных конструкций художников начала XX века. Некоторые произведения были уже атрибутированы, имена и даты других требовали дальнейшей музейной работы.

Для общества столь значительное событие в культурной жизни, как факт колоссального частного дарения государству, прошло незаметно. О нем не писали в советских газетах, не освещалось оно и в мировой прессе. Для собирателя этот шаг был продуман и взвешен, а для музея приказ о приеме в дар такой экстраординарной коллекции был неожиданностью. Как следует принимать такой дар? Что это, сбой идеологической машины или настают новые времена? Сейчас трудно представить всю парадоксальность ситуации и глубину возникшего разномыслия в сознании музейщиков.

Уникальная ситуация с разделом и вывозом частной коллекции за рубеж долгое время держалась на изустной мифологии. Вопрос о выезде семьи Костаки и судьбе его коллекции потребовал исключительных решений руководства СССР, и обстоятельства беспрецедентного в советские годы дарения стали доступны нам практически лишь сегодня, в том числе благодаря рассекреченным в 2011 году документам. Очевидно, что история с коллекцией Г.Д.Костаки задала новый вектор в развитии отношений государства и культуры и внесла определенный косвенный вклад в дело постепенного «прозрения» чиновников и сбрасывании идеологических оков в СССР.

Первый закрытый показ нескольких избранных произведений из коллекции Костаки состоялся уже летом 1978 года для очень узкого круга специалистов, приехавших в Москву на съезд Международного совета музеев (ICOM). Страна уже желала предъявить, пока только западному миру, русский авангард на его родине, но самого дарителя на выставку устроители съезда так и не пригласили…

После отъезда

Обещанное право на выезд всех членов семьи и возможность вывезти часть коллекции были получены. В январе 1978 года, после отъезда троих старших детей, Костаки с женой вылетели в Италию. В Грецию семья перебралась только в 1979-м. Для коллекции и для самого коллекционера начался новый этап жизни. Часть собрания, подаренная Г.Д.Костаки Третьяковской галерее, зажила в Москве по музейным законам, другую часть музейный кров ожидал не сразу. Началось ее многолетнее мировое турне. С огромным успехом она путешествовала по странам мира: 1977 год — выставка в Дюссельдорфе (Кунстмузеум), в 1979-м — центральная часть выставки «Москва — Париж», 1980 год — участие в выставке «Русский авангард: Новые перспективы» в Лос-Анджелесе. Однако самую широкую известность и, так сказать, «эталонный статус» коллекция получила после ее первой научной документации, реставрации и выставки в Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке в 1981 году. Одна из кураторов, Маргит Роуэлл, писала в каталоге выставки, что когда она увидела работы, ей стало очевидно: история искусства авангарда должна быть переписана²².

К 1980-м годам весь собранный чудаком-греком «хлам» превратился в одну из самых значительных и дорогостоящих коллекций в мире. Внимание к личности Костаки и его коллекции на Западе было огромным. 4 декабря 1984 года король Швеции Карл Густав наградил Георгия Костаки орденом Полярной звезды I степени (Aurora Borealis). Посол Швеции лично вручал награду Костаки в Афинах. Состоялись выставки коллекции: в Мюнхене, во Франкфурте-на-Майне, в Хельсинки. Но все это приносило удовлетворение коллекционеру лишь отчасти. Сильнее всего ему хотелось, чтобы большая выставка состоялась в стране, которую он привык считать своей родиной. В 1986 году коллекционер наконец получает официальное приглашение в Москву и приезжает на выставку произведений, полученных в дар ГТГ и Государственной картинной галереей СССР, где впервые была публично показана часть коллекции, подаренная музею. Большое эмоциональное и физическое напряжение, испытанное Георгием Дионисовичем, повлекло ухудшение здоровья, и потребовался срочный отъезд в Стокгольм. Там в Sophiahemmet Hospital была сделана операция по пересадке почки, донором стала дочь Инна.

Жизнь без привычного ритма и общения вносила свои коррективы в душевный мир коллекционера — Костаки начал рисовать. Алики и Александр покупали ему холсты, краски, кисти. «Этим он спасался от своих мыслей и переживаний», — вспоминает дочь. Огромное количество прошедших перед глазами шедевров авангарда и общение с художниками повлияли на творческую натуру Георгия Костаки. В окружении южных ландшафтов рождались необыкновенно яркие по цвету, искренние по содержанию произведения. Костаки пишет горные пейзажи, такие как «Олимп. Север Греции», «Греция. Кифисья», «Гора Пендели». Ближе к концу 1980-х годов названия произведений все больше начинаются со слова «Россия»: «Россия, Пасха» (1987), «Россия, служба в церкви» (1989). Пытаясь рисовать по памяти, он иногда использовал открытки, но чаще это было воображаемое пространство. Картины наполнены грустной «поэзией» и одновременно мощной энергией, которой художник заполняет холсты. Всего, по словам семьи, Георгий Дионисович создал около сотни работ. Многие из них остались в Стокгольме, две картины недавно были переданы Музею современного искусства в Салониках — «Кладбище авангарда» и «ГУЛАГ, Котлас» (1989). Названия говорят сами за себя, отражая переживания Костаки и тревогу за будущее России. Большие надежды он связывал с приходом нового генерального секретаря М.С.Горбачева и, как тогда казалось, с зарождающимися демократическими переменами. Очень ждал: когда же Россия вспомнит о нем и о его коллекции. В начале 1990 года Георгий Дионисович снова передал в Москву главе Фонда культуры Д.С.Лихачеву и министру культуры СССР Н.Н.Губенко предложение об организации в Советском Союзе музея современного искусства и, в этом случае, о передаче большой части своей увезенной коллекции в этот музей, который, как предполагалось, будет пополняться произведениями современных художников. Чиновники Министерства культуры не поддержали проект.

Георгий Дионисович Костаки скончался 9 марта 1990 года в Афинах. В 2000 году Министерство культуры Греции приняло решение о приобретении второй части коллекции Костаки, и сегодня ее дом — Музей современного искусства города Салоники.

А о первой, главной, сокровенной ее части Георгий Костаки в книге «Мой авангард. Воспоминания коллекционера» писал: «Я всегда считал, что сделал добро тем, что сумел собрать то, что иначе было бы потеряно, уничтожено и выброшено из-за равнодушия и небрежения. Но это не значит, что спасенное должно принадлежать именно мне или кому-нибудь другому, кому я мог бы завещать свои картины. Они должны принадлежать России, русскому народу!»

ПРИМЕЧАНИЯ

1 По-гречески фамилия звучит Костакис, но по русской орфоэпической норме окончание, как правило, не произносится (везде далее — Костаки).

2 Церковь Димитрия Солунского находилась на углу Тверской и Малого Гнездниковского переулка. Снесена в 1930-е.

3 История о «случайно» закрытом шлагбауме подробно описана Костаки. См: Костаки Г.Д. Мой авангард. Воспоминания коллекционера. М., 1993. С.30. Далее — Костаки.

4 Костаки. С.42.

5 «Электроорганизм» — экспериментальное направление авангардной живописи 1920-х. Одна из основных задач — передать средствами живописи свойства так называемой «электроматерии», воспринимая и предметный мир, и самого человека как некий совершенный механизм и энергетическую субстанцию.

6 Картина Р.Фалька «Портрет гречанки» спустя почти сорок лет после отъезда семьи приехала в Москву и впервые экспонировалась в Третьяковской галерее.

7 Последняя прижизненная выставка Фалька в Ермолаевском переулке.

8 Персональная выставка Фалька в МОСХе.

9 Речь идет о знаменитом доме Перцова на углу Курсового переулка и Соймоновского проезда, где также находились мастерские и квартиры двух соратников Фалька — А.В.Куприна и В.В.Рождественского.

10 Ангелина Васильевна Щекин-Кротова (1910–1992) — жена Р.Р.Фалька с 1939 г.

11 А.Родченко. Москва, 1957, 1961, 1962; Ленинград, 1962; Кострома, 1970; Дубна. Научный центр, 1973.

12 Г.Клуцис. Музей В.Маяковского, Москва, 1961.

13 М.Матюшин, Б.Эндер. Музей В.Маяковского, Москва, 1961.

14 Л.Попова, И.Клюн. Москва, 1972.

15 В.Татлин. Музей В.Маяковского, 1962; Москва, 1966, 1977.

16 Письмо Д.П.Плавинского Георгию Костаки. Таруса, 1963. (Архив семьи Костаки).

17 Джудит Пизар — глава Американского центра студентов и художников. Самуэль Пизар — международный адвокат, в 1960–1970 гг. советник президента Дж.Кеннеди и сенатора Э.Кеннеди.

18 Справка, составленная А.Г.Халтуриным. 16.04.76. Л.1. Опубл.: Пронина И.А. Дар Георгия Костаки // Каталог выставки «Выезд из СССР разрешить…» / Сост. И.А.Пронина, Л.Р.Пчелкина. М., 2014. С. 384-392.

19 В январе–марте 2014 г. в новом Манеже состоялась выставка «Зверев в огне».

20 У супруги З.Н.Костаки было советское гражданство, у детей — двойное, они при рождении были зарегистрированы и в греческом консульстве.

21 Постановление Секретариата ЦК КПСС от 1.03.1977. (РГАНИ. Ф.4. Оп. 24. Ед. хр. 253. Л. 88-89). Опубл.: Пронина И.А. Дар Георгия Костаки // Каталог выставки «Выезд из СССР разрешить…». С.400.

22 Art of the Avant-Garde in Russia: Selections from the George Costakis Collection / The Solomon R. Guggenheim Museum. N.Y., 1981.