Г.П.Блок

Письма А.А.Блоку

1

29 сент. 1920

Многоуважаемый

Александр Александрович,

В предисловии к книжке Ваших стихотворений, которую я видел у Гржебина, Вы пишете, что Фет был некогда Вашей путеводной звездой. Стало быть, он близок и дорог Вам хотя бы по воспоминаниям. А когда я читал Вашу статью о судьбе Ап. Григорьева, мне показалось, что Фет хорошо Вам известен и, может быть, тоже дорог Вам и как человек.

Облик этого человека служит за последнее время предметом самых настойчивых и нежных моих дум. Я взялся писать его биографию, но пока не пишу еще, а только собираю по мелким кусочкам всякие материалы, которых множество. Похвалиться сложившимися суждениями еще не могу, да и боюсь, потому что в затеянном мной деле я совершенный новичок.

Мне бы очень хотелось услышать в личной беседе Ваши мысли о Фете — и об его стихах, и об его жизни. Если эта просьба моя не покажется Вам бесцеремонно-назойливой, не откажите, пожалуйста, в ее исполнении.

Откровенно Вам скажу — желание это особенно сильно во мне еще и оттого, что, думается мне, наши мысли могут оказаться родственными в силу нашего с Вами близкого кровного родства. Я замечал в духовном складе всех представителей нашей семьи какие-то общие всем им черты. Были они и у наших отцов Александра Львовича и Петра Львовича. Познакомиться с Вами мне хочется уже давно, и я буду счастлив, если познакомит нас Фет.

Если захотите мне ответить, то записку на мое имя пошлите мне на квартиру (Георгию Петровичу Блоку, Литейный, 30, кв. 19), либо в издательство Гржебина (Невский 64, кв. 3), либо позвоните мне вечером по телефону 57-10. Вечером я почти всегда дома после семи.

Искренно Вас уважающий

Блок

2

16 ноября 1920

Многоуважаемый

Александр Александрович,

Около месяца тому назад я послал Вам по почте письмо. Вероятно, оно не дошло. Позвольте, пользуясь любезностью Сергея Федоровича, еще раз обратиться к Вам.

Мне бы очень хотелось поговорить с Вами о Фете. Предисловие к Вашей книге «За гранью прошлых дней» и Ваша статья о судьбе Ап. Григорьева дают мне основание думать, что Фета Вы любите, как поэта, и не презираете как человека. Мне же он очень дорог и с той и с другой стороны и с большим увлечением я работаю сейчас над его биографией. Эта работа начинающего — робкая и медленная. В Ваших суждениях, мне кажется, я могу найти помощь очень для меня важную.

Кроме того, скоро будет 100-летний юбилей рождения Фета. Думаю, что нужно сделать так, чтобы в этот день его помянули добрым и умным словом. И об этом мне хотелось бы с Вами поговорить.

Если Вы ничего не имеете против встречи и беседы со мною по этим вопросам, напишите или позвоните мне, пожалуйста, куда и когда лишь для этого придти. Мне будет особенно приятно, если именно Фет даст повод для нашего знакомства, которого мне давно хотелось и к которому до сих пор как-то не могло привести меня мое близкое с Вами родство. Искренно Вас уважающий

Блок

3

24 ноября 1920

Многоуважаемый

Александр Александрович,

Расстояние меня, разумеется, нисколько не пугает, и я с большой радостью приду к Вам, как только Вы позвоните. На будущей неделе у меня все вечера, кроме среды, свободны.

Спасибо Вам, что так ласково откликнулись на мою просьбу.

Искренно Вас уважающий

Блок

4

5 дек. 1920

Дорогой Александр Александрович, от разговора с Вами зашевелилось у меня много чего-то разнообразного и хорошего, и печального вместе, и даже страшного. Так я и сказал дома, когда меня спросили, как мне было у Вас. Мне стыдно, как вспомню, что ведь целый вечер я все только и рассказывал Вам про себя, и вот теперь опять за то же. Мне кажется, это оттого, что никто и никогда не захватывал так всего внимания у меня, как Вы. Когда я от Вас ушел, то только тут сообразил, что даже не заметил, какая у Вас комната, что на стенах, что на столе, а это всегда замечаю и запоминаю. Почему это — не знаю, но именно от этого-то я Вам и пишу.

Самое главное и самое страшное — это Ваше «нельзя писать». Вот уже два дня, как я ворочаю это в голове и все не пойму, правда это, или ошибка Ваша. За правду говорит то, что Вы действительно три года не пишете. Но ведь только это, а почему это так — неужели же это можно объяснить? Конечно нельзя, и ни Гейне, ни кто другой не объяснит. А за ошибку так и приходят какие-то доводы, часто невыразимые, может быть и не «умные», но все думается, что им стоит верить. Вы простите меня, но мне все представляется, что это какая-то разумная формула к Вам пристала и царапает Вас своими плюсами и минусами и противными знаками равенства. А, между тем, смотрите — я несомненно очень далеко от Вас отстал, потому что всегда был отчужден от моих братьев и ближе к отцам, и потому что не жил, как Вы, в октябре и еще потому что, попросту говоря, за мной нет еще ни одного дня той особенной жизни, которой за Вами уже 20 лет. И вот, тем не менее, я, такой несовременный и состарившийся, хочу писать неудержимо, так хочу, что вне этого желания ни в чем не вижу смысла, и твердо знаю, что буду писать. Есть ли у меня на это природное право — об этом, уверяю Вас, я не могу судить, но не в этом дело, а в том, имею ли это право, при своей несовременности. А тут уже чувствую, что имею: Ваши слова меня пугают, но не побеждают, и смех и пожимание плечами других, чего впереди будет, конечно, много, меня тоже пугают, и будут терзать, но тоже не побеждают и не победят. Ведь как бы то ни было, а все-таки я живу и живу сегодня, сам ли буду стремиться, будут ли меня выкидывать — все-таки, не умру и, пока жив, сохраню свое право писать, и то, что напишу, будет неизбежно живое и сегодняшнее. Пожалуйста, подумайте об этих простых и неумных доводах, не отмахнитесь от них. Вам будет легче, потому что у Вас-то «природное» право есть, и путь жизни давно определен. А у меня только страх и сомнения, и жизнь на самом-то переломе, оттого Ваши слова мне особенно были страшны. <…>

Другое мучительное в нашем разговоре заключалось в том, что я все боялся Вас не понять и не знаю, понял ли. У Вас ведь со словами особые, старые отношения, гораздо более интимные, чем у меня, и каждое из них для Вас и для меня звучит по-разному. А к тому же часто я себя чувствую элементарным и неучем, и от этого очень робею и сам себя путаю.

Но, при всем том, мне хочется сказать Вам, что вечер у Вас был мне громадным, пожалуй, никогда не испытанным наслаждением. Я побаивался, когда шел к Вам, высокомерия, действию которого очень поддаюсь, а нашел совсем обратное и, несмотря на всю нашу разность, что-то необычайно родное. Мне все кажется, что это родное было то самое, что влекло меня к Вашему отцу, и чего я в нем так и не мог хорошенько определить. Это было что-то близкое к застенчивости, к большой стыдливости, и мне это ярко вспомнилось, когда Вы говорили, как Горький бубнит «надо, надо», и потом засмеялись.

Извините меня, что пристаю к Вам, и не заподазривайте в желании «завязать переписку». Но если Вы когда-нибудь из Союза поэтов захотите к нам зайти, я буду очень счастлив. Наша квартира № 19.

Ваш Блок

(РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Д. 158. Полужирным курсивом выделены строки, подчеркнутые Александром Блоком красным карандашом).