Борзятники

Знаем мы вас, как вы плохо играете.

Гоголь

Завтра Покров: в Заречном престольный праздник.

На рассвете генерал, Каратов и граф с племянницей сошли с крыльца. Конюхи держат лошадей. Прохладные сумерки бледнеют. Все борзятники вытянулись в ряд; собаки на сворах, кони в поводу. Стремянной снял картуз.

— Здравия желаем, ваше превосходительство.

Борзятники кланяются молча, чтобы не встревожить собак. На них двубортные синие кафтаны и темные картузы; у пояса нож, свора, арапник; на правом боку рог.

— Здорово, ребята. Ну, трогайтесь.

Каратову знакомы генеральские собаки.

Вот половый, то есть бледно-желтый кобель Злоим, под пару ему Тиранка и Удар: все чистопсовые, кровные, точно арабские лошади. Что за красота! Глаза веселые, уши лежат на затылке, ноги сухие, лапа русачья. Вот красные с мазуриной — щипец и концы ушей черные, — Стреляй, Ахид, Партизан; полово-пегие, в желтых, по белому, пятнах суки: Стрелка, Язва и Зорька. У этих шея конистая; правило в чистом серпе. Русаков они ловят без угонок. А вот муругие — черная ось по желтому — крымские борзые: Султан, Кайсак, Ятаган, Зарема, Лезгинка, Фатьма. Все с козинцем: передние ноги в коленах, как у козы, слегка согнуты; стоят на коготках, едва касаясь земли.

Охотники выехали в поле.

— Никак не могу запомнить этих названий: щипец, правило.

— Щипцом, графиня, называется морда борзой собаки, правилом хвост.

Генерал тронул шпорой заигравшего коня.

— Эти термины следует помнить прежде всего. Вы их запишите, графиня. У волка хвост зовется поленом, у лисицы трубой.

— А как у зайца?

— Очень поэтично: цветком. Ты что смеешься, Арсений?

— Мне вспомнился, ваше превосходительство, случай на охоте с князем Беловежским. Он ведь совсем не видит без очков. Ворона низом летит, а кто-то из гостей как гаркнет: «русак!» Князь сослепу и спустил борзых на ворону.

Охотники разделились. На бугре, за оврагом, генерал со своею сворой; конь так и танцует; щегольской бобровый картуз очень идет к румяным щекам и белым усам превосходительного борзятника. Поодаль граф в зеленом кунтуше с серебряными шнурами еле сдерживает горбоносого иноходца. Всюду по сжатому искрасна-желтому полю рассыпались живые пятна псарей.

Каратов подле графини; он видит нежное ухо, завитки кудрей, кружевной воротник. Вот она оглянулась, вот улыбается. Или ему показалось?

Он двинулся в седле и покраснел под пристальным взором Ванды.

— Что с паном, ему не скучно?

Каратову хотелось закричать: я люблю тебя! — но вымолвил он совсем другое:

— Графиня, я боюсь, не скучно ли вам?

Она вздохнула.

— Мне всегда скучно. Я так одинока сердцем.

— Но у вас много поклонников.

— На что мне они? Меня зовут кокеткой и львицей, но то неправда. Моя мечта тихо жить в скромном фольварке с любимым супругом. Роскошь и блеск мне противны.

Графиня опять посмотрела на Арсения. Сердце его пылало. Но только раскрыл он дрожащие губы, чтобы ответить признаньем, как из заросшего орешником оврага вылез лобастый волк. Он бежал на графа. Старый магнат мгновенно сбросил борзых. Зверь повернул и мчался теперь по жнивью.

У Каратова горели глаза.

— Пометили... спеют... эх, борзятся... не выдержат... спеют опять...

Волк, собаки и охотник скрылись за пригорком. Скоро победный звук графского рога возвестил, что матерый взят.

Каратов опомнился. Он дал себе слово сейчас же признаться. Но тут помешала ему лиса, выкатившись внезапно из-за кустов. Пока он возился со сворой, лису затравил генерал.

— Отрыщь!

— О чем пан думал?

Каратов, краснея, молчал. Как пойманный школьник, глядел он в глаза графине.

Тронулись домой.

В зале на большом столе фарфоровый сервиз, серебро, цветы. Слуги в гербовых ливреях. На хорах настраивает скрипки домашний оркестр.

К парадным сеням без конца подъезжали гости. Дом гудел. Вышел хозяин, в густых эполетах, при звезде.

— От Аполлона письмо. Война неизбежна. Он переводится...

* * *

На этом сохранившаяся в РГАЛИ рукопись «Охоты» обрывается. Последние листы утрачены, и сколько их было — неизвестно. Может быть, один-два, а может быть, к нашему и читательскому огорчению — целая блестящая глава о начале Крымской кампании, вплоть до неожиданной и странной смерти Николая Павловича. Вместе с тем, роман был завершен (мы имеем дело с беловым списком с карандашной правкой Садовского; кроме того, сам Садовской в списке, составленном для гипотетического Собрания своих сочинений, который хранится в его фонде в РГБ, отводил «Охоте» отдельный том, то есть считал произведение законченным). Возможно, со временем окончание отыщется — в архивной практике такие находки случаются.

«Охота», вместе с некоторыми другими произведениями Садовского, поступила в РГАЛИ (тогдашний ЦГАЛИ) в 1968 г. от его друга Н.В.Арнольда, сотрудника Государственного литературного музея.

К сожалению, в других архивах Москвы и С.-Петербурга, где находятся материалы Бориса Садовского, не удалось обнаружить ни окончания «Охоты», ни черновой рукописи.