Отставной жених

Он хочет увезти губернаторскую дочку.

Гоголь

С Галунскими соединяют Эмилию Карловну узы старинной дружбы. Ее покойный супруг, командуя полком в Царстве Польском, езжал нередко к старому графу стрелять оленей, пить на привалах литовскую старку и кушать бигос.

Графа с племянницей примчала в варшавской коляске пара вороных; кавалером у графини Аполлон Никитич Толубеев.

Кто бы узнал теперь в великосветском денди шампанского гусара? Аполлон Никитич сильно переменился. Во-первых, он гвардии ротмистр, флигель-адъютант и лейб-гусар. Во-вторых, его считают лучшим в губернии женихом. В-третьих, неузнаваем он стал в обращении и приемах. С Каратовым, например, Аполлон Никитич по-прежнему ласков: берет его за руку, треплет по плечу, но для отставного шампанского корнета немыслимо ответить старому другу тем же.

Имянинный пирог благоухал на парадном столе. Нил Петрович начал рассказывать про конокрада и бритву. При первых словах его граф радостно воскликнул:

— Украли, наконец!

Все изумленно переглянулись.

— Это бритва моя, но она не простая, о, нет! Если дамы желают, я расскажу ее тайну.

Со стола унесли последние тарелки. Ходиняпин предложил гостям домашний ликер, а Марфа Петровна велела подать варенье.

— Это все Милочка делала. Вот из розовых лепестков на меду, вот свежие огурцы на патоке, вот сахарное из моркови.

Граф, с разрешения дам, закурил сигару.

— Все это случилось лет двадцать назад. Мой младший брат, граф Ксаверий, за тридцать первый год был, как известно, казнен. Меня это не коснулось. Я враг революции и монархист по природе. Однако, фельдмаршал Паскевич дал мне понять, что первое время я должен жить за границей. Я выехал в Париж.

Граф на секунду задумался.

— В Париже я прожил года три. Русский посланник мне сообщал все известия и от него я узнал, что Государю угодно видеть меня на службе.

Перед отъездом в Россию я вздумал пойти к гадалке. То была знаменитая Ленорман. Почтенный слуга, весь в черном, впустил меня и проводил в кабинет. Я увидал старуху в алом тюрбане. — «Когда вы родились?» — «Пятого мая». — «Сколько вам лет?» — «Тридцать пять». —

«Какой цвет вы любите?» — «Голубой». — «Какое животное вам более всех приятно?» — «Сокол». — «А какое вам противней?» — «Черный таракан». — «Какой любимый цветок?» — «Левкой».

Затем Ленорман начала гадать.

— Как же она гадала-с?

— По руке, по картам и на кофейной гуще. Рассказала мне подробно всю мою жизнь. Потом подумала. — «Ступайте к золотых дел мастеру Жану Гренье и закажите бритву из чистого золота. Эту бритву должны вы иметь при себе и она вас спасет от смерти. Настанет день, золотую бритву украдут, но она возвратится, а близкое вам лицо вступит в законный брак».

Все взоры обратились на графиню. Она улыбалась. Но Толубеев вдруг покраснел до ушей.

— С той поры золотая бритва всегда и везде была со мной. Она совершенно тупа: я разрезывал ею книги. Однажды в Минске я занял номер в гостинице, переоделся и сел, ожидая ужина. За стеной слышу хохот. То громче, то тише. Потом дикий визг, стуки в стену. Мой камердинер доносит, что этого сумасшедшего помещика привезли из деревни и он теперь рядом с нами. Не могу рассказать, как мне стало нехорошо. Впрочем, я скоро лег, приказав камердинеру спать в коридоре за дверью; сам же взял книгу, помню, роман моего друга Бальзака. Свечка горит, тишина. Мне что-то плохо читалось. Лежу я, задумался. Вдруг дверь осторожно скрипнула, кто-то дышит. «Ян, это ты?» Опять заскрипела дверь, шаги и входит — у меня волосы встали, я догадался сразу — входит осторожно, как кошка, гигантского роста молодой человек в халате и медленно начинает красться, не спуская с меня безумных глаз.

Эмилия Карловна взвизгнула и прижалась к Ванде.

— Лицо его походило на маску трупа. Тут я схватил колокольчик, звоню, кричу: «Ян!» — никто не идет. Камердинер, полагая, что я сплю, отлучился на кухню. Тем часом, безумный подходит все ближе и ближе, бросается и мы вместе покатились на пол. На мгновение лишился я чувств, когда же очнулся, вижу: сумасшедший сидит у меня на груди с занесенной бритвой.

Граф поднял платок к побледневшему лицу.

— Но вот он встает и пробует бритву: тупа! Тут я вскочил и бросился по коридору. Несусь, как ветер, кричу и слышу сзади страшный, безумный хохот. Вот дверь на чердак. Лечу по ступеням, а хохот все ближе.

На чердаке темнота. Я прячусь за трубу; слышу дыхание, шорох. Я выскочил в слуховое окно и на крышу. Безумный за мной. Вдруг что-то упало.

Когда меня снесли на руках, я узнал, что несчастный свалился с крыши. Он умер. Я же с той ночи сед.

__________

Иван Кузьмич задумчиво гулял по аллеям ходиняпинского сада. Вдруг у беседки он услышал разговор.

— Неужели это от луны, Эмилия Карловна?

— О, да. И Боже вас сохрани при новой луне капусту квасить.

— А розы вы любите?

— Очень. Это мои любимые цветы. Давеча граф говорил про левкои: ну, что в них? А из роз можно делать отличные конфеты.

— И вы умеете?

— О, да. Надо рано утром, когда роса, срезать хорошие круглые розы-центифолии; сполоснуть и обсушить, это во-первых. Влейте потом в тазик розовой воды, вишневого клея и мешайте на огне: выйдет ликер. В этот ликер положите розы, обсыпьте сахаром и ставьте на солнце. Сахар на лепестках застынет кристаллами. Очень красиво.

— А вкусно?

— О, да.

— Ваша ручка вкуснее.

Раздался поцелуй.

— Как вы неблагоразумны, мой друг. Принесите мне воды.

Стройная фигура полковника скрылась в кустах. Шевеля усами, Иван Кузьмич шагнул в беседку. Эмилия Карловна, томно дыша, вся румяная, прижимала к губам огромную розу.

— Ах!

— Эмилия Карловна...

— Что вам угодно? Пожалуйста, идите. Могут подумать, Бог знает что.

Майор ядовито усмехнулся.

— Подумать? Про меня? Изволите видеть, а? Почему же про господина Крацевича не могут?

— Потому что он мой жених.

Майор побледнел и схватился за стул.

— Эмилия Карловна... Как же это? Я тоже... Арсений Львович разве не передал вам?

Эмилия Карловна гордо прищурилась.

— Вы плохо знаете женщин, мсье Сапожков. Благородная дама никогда не прощает тому, кто ей осмелится неглижировать. Это прежде всего. Потом, выходя за вас, я сделаюсь майоршей, а с ним останусь по-прежнему полковницей. Кроме того, мсье Крацевич моложе вас и сильнее. Он управляет графскими поместьями, вы же состоите в приказчиках у какого-то Каратова. Наконец, я люблю его, а вас презираю.

Эмилия Карловна шумно вышла.

— Иван Кузьмич, это вы? А я-то ищу. Идемте чай пить.

Обернувшись, майор увидел Каратова.

— Арсений Львович, вы передали полковнице Андерсон мое предложение?

— Передал, как же. Отказала наотрез.

— Так-с. А теперь я имею честь всепокорнейше просить вас: будьте моим секундантом.

— Вы предлагаете полковнице дуэль?

— Нет, не полковнице, сударь мой, а полковнику. Полковнику Крацевичу. Ишь ты, венгерский герой, хе-хе.

— Полковник с вами драться не будет.

— Тогда я его изобью по морде, как последнего езопа.

— Хорошо, только отложим до утра.

__________

Вот оно, Сен-Жерменское предместье!

Направо две башни Нотр-Дам, слева Тюльерийский дворец и сад, впереди Лувр. А там сквозят Елисейские поля.

Белый крылатый конь плавно летит над Парижем; на спине у него, опустив ресницы, дремлет нагая графиня. На нее целомудренно смотрит месяц. За плечами у Ванды сложены два мотыльковых крыла.

Вот и Аркольский мост.

Что за унылые улицы! Здесь, точно в Симбирске, тишина и мерцанье фонарей. Крылатый конь звонко заржал; дым из ноздрей вьется прозрачным туманом. В тумане исчезают голова, шея, грудь, крылья. Пегас превратился в облако. Ванда быстрее летучей мыши, скользнув, осторожно понеслась. То ровно мчится она над безбрежным морем парижских крыш, то вдруг бросается, сомкнув пушистые крылья, и вновь пугливо взмывает. Черная тень отражается на белых громадах стен, и набожный ночной сторож, крестясь, бормочет: «Опять полетела ведьма».

Париж, между тем, пробуждается. Бегут по бульварам гризетки, клерки, газетчики. Рабочие на ходу доедают завтрак. Дребезжит двуколка с молоком и фруктами. Проснулся омнибус. На перекрестке мелькнула швейка. Студенты из Латинского квартала в плащах и широкополых шляпах.

Фонтан ледяной струей бьет Ванде в лицо.

— Ах!

Она проснулась. Постель, подушки, ночной чепчик, все залито водой. Это кот Жмурка, любимец Марфы Петровны, опрокинул вазу с цветами.

Перед отъездом графиня и Толубеев вышли в сад. Солнце сверлит золотистыми стрелами кудрявые шатры лип.

— Смотрите, графиня, ведь это Каратов. Куда ты, Арсений?

— Ищу полковника. Он не встречался тебе?

— Полковник уехал.

— Куда?

— Не знаю. Кажется, в Новороссию.

Арсений недоумело крутил усы. — Что же теперь я скажу майору?

Грустный, прошел он на огород.

— Арсений Львович, слыхали новость? — Ходиняпин с распечатанным письмом догонял Каратова. — Прошу полюбоваться. Прочитайте-с. Эмилия сбежала.

— Что вы? С кем?

— С венгерским героем. Эх, толстая дурища! Скоро пятьдесят, а все о романах думает. Оставил цедулку и полковник. Обвенчаемся, мол, по дороге, а вы-де, братец с сестрицей, простите нас и благословите. Марфа Петровна в восторге. Я, говорит, этого давно ждала.