Журнал "Наше Наследие" - Культура, История, Искусство
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   

Редакционный портфель Павел Успенский. В.О. Стенич: биография, дендизм, тексты...

Глава I Глава II Глава III Примечания Фотоматериалы


III

III.

В этом разделе мы помещаем некоторые материалы, связанные со Стеничем. Это воспоминания о нем Екатерины Лившиц, прочитанные на вечере памяти литератора, состоявшемся в 80-х гг. (не ранее 1985 г.), и некоторые его стихи. Воспоминания Е.К. Лившиц впервые были напечатаны Т.М. Вахитовой80, но не в полном виде. Во-первых, они были разбиты на несколько фрагментов и цитаты из них перемежались со вставками исследователя, во-вторых, что более существенно, в мемуарах был сделан ряд купюр. Несмотря на то, что эти купюры в целом незначительны и немногочисленны, как минимум в одном случае читатель лишился очень важного для понимания личности Стенича эпизода (о том, как наш герой помогал разбирать подвал Госиздата). Текст публикуется по рукописи: РО РНБ. Ф. 1315. Ед. хр. 9. Л. 1-4; пунктуация дается по современным нормам, сокращения раскрываются в угловых скобках. Конец документа не публикуется, так как там Лившиц цитирует стихи, которые мы далее приводим по другим источникам.

Поэзия Стенича из этого раздела в основном опубликована. Несколько ранних стихотворений мы приводим по публикации Л.Ф. Кациса81. Киевские стихи — «Мы никогда не позабудем...» и «Наркомвоен отрывисто чеканит...» приводятся по изд.: СОПО. Первый сборник стихов. РСФСР. Первый год первого века. [М., 1921]. С. 24-25. Второе из указанных стихотворений было недавно перепечатано Р.Д. Тименчиком82. Другое стихотворение тех лет — «Когда заснет усталый город...» (то самое, о котором пишет Е.К. Лившиц в своих воспоминаниях) публикуется впервые по: РО ИРЛИ (ПД). Ф. 809. Ед. хр. 104. Л. 2-2об. Наконец, шуточная поэма «Москва в те дни была Элладой», написанная Стеничем совместно с Ю. Олешей и посвященная Первому съезду писателей, публикуется нами по: Литературный Ленинград. Л., 1934. 8 октября. С. 4.

Шуточную поэму мы снабдили развернутыми комментариями. Вероятно, это несколько затруднит ее чтение, однако некоторые аллюзии без отсылок к речам участников съезда иначе не понятны. Комментариями снабжены также воспоминания о Стениче и отдельные стихотворения.

 

 

Е.К. Лившиц

 

[В.О. Стенич]

Воспоминания, прочитанные на вечере, посвященном В.О. Стеничу

 

Прежде чем увидеть В<алентина> О<сиповича> Стенича, я услышала о нем от Бенедикт<а> Лившица. Он рассказывал, что в <19>19 году в Киеве в ХЛАМЕ — сокращенное название клуба художников, литератор<ов>, артистов и музыкантов, появился Стенич. Он только что отвоевал, ходил в военной шинели и даже с винтовкой, украшенной красным бантом. Уже тогда он бредил литературой, прекрасно знал поэзию и хотел быть поэтом. Он и сам писал стихи. Они почти не сохранились, но содержание одного из них я помню. Разгар гражд<анской> войны, Киев, Софийская площадь. У памятника Богдана Хмельницкого и с его участием идет ночной военный совет военачальников, которые сами уже давно превратились в памятники. Кажется, присутствуют и Суворов, и Кутузов, чуть ли не Наполеон83.

Сама я помню Вал<ентина> Ос<иповича> с <19>24 года. НЭП. Внезапно, очень быстро расцветший Невский. Появились вывески с золотыми буквами, сияющие витрины, а на витринах — фламандские натюрморты. Появились забытые имена <—> фирмы Дегурма, Доминик, даже лихачи появились с роскошными рысаками.

Бывшие дамы, утратившие свои доходы, но еще не расставшиеся со своими домработницами, вернее кухарками, чтобы поддержать свой бюджет стали давать домашние обеды. Для холостяков, для одиноких людей это был просто клад, прекрасный выход из положения.

И вот одна моя знакомая, вдова генерала, жившая со своей дочерью и ее мужем, который тогда занимал очень скромное положение, кажется, счетовода, чтобы поддержать семью, подкормиться самим тоже решила давать обеды. Мой муж в это время заменял Горлина, тогдашнего заведующего иностр<анным> отделом Госиздата84. В доме Зингера, который тогда, может быть, с легкой руки Вал<ентина> Осип<овича> называли Notre Dame de Госиздат, жизнь била ключом. Поэты, писатели, детские писатели, переводчики, все были связаны с этим зданием. На площадках постоянно происходили неожиданные и специально назначенные встречи, стихийно организовывались какие-то группы. Когда там появлялся Стенич, он привлекал всеобщее внимание. Все ждали от него чего-то необычайного, особенно словечек, острот, даже просто трепотни. И он их ожидания сполна оправдывал. Когда он узнал, что мы обедаем у этих знакомых, он присоединился к нам, и еще несколько человек. Был Азов85, бывший сатириконец, Миклашевский86 — актер, режиссер, он написал книгу «Гипертрофия искусства»87 и Давыдов88, тоже сотрудник Госиздата. Он вместе с переводчицей Брошниовской где-то раскопал дневник Анны Врубовой и даже опубликовал первую часть, а окончание не было напечатано, т.к. оно оказалось недостоверным89. Хозяйка предъявила нам одно твердое условие. Обедать всем одновременно, за общим семейным столом. Само собой разумеется, что разговоры были преимущественно профессиональные <зачеркнутый вар.: литературные>. Как вел себя Стенич? Каким он себя показывал? Никаких вольностей, никаких двусмысленностей, в меру острил, в меру шутил, в меру кокетничал с молодой хозяйкой. Словом, идеально воспитанный молодой человек.

Помню я его и другим: наводнение 24 года90. Телефон молчит, водопровод не работает. И все-таки обед состоялся, а после обеда мы с Вал<ентином> Осип<овичем> направились на Невский, но мы дошли только до Аничкова моста. На его горбу сиротливо жались друг к другу озябшие машины и трамваи. Невский был под водой. Стенич был необычайно возбужден. Он все время декламировал, он читал «Медного всадника», которого, конечно, знал наизусть, он весь был там, позади, сто лет тому назад.

Уже на следующий день злые языки братьев писателей рассказывали, что Стенич уселся на льва — тщедушного, захудалого льва, украшавшего вход в кондитерскую Лора, и оттуда грозил Петру:

«Ужо тебе!»91

На следующий день, когда вода схлынула, мы с мужем снова пошли в центр. В доме Зингера все двери были настежь, кипела работа, сотрудники таскали снизу вверх и сверху вниз книги. Подвалы были залиты, спасали наиболее ценные издания.

По Невскому идти было нелегко: всплыли торцы и загромоздили и мостовые, и тротуары.

А на улице, у входа в здание Госиздата наш милый, элегантный, даже франтоватый Стенич, засучив рукава, в поте лица, не жалея сил перетаскивал торцовые шашки и складывал их в ровные шпалеры, чтобы очистить тротуар.

Стенич мог гневаться, возмущаться, мог быть циничным, не говоря уже о том, что для острого словца он ни отца, ни самого себя не жалел. Но были ему суждены и благие порывы. Я помню, как он набросился на одного человека, позволившего себе какую-то двусмысленную шутку по отношению одной очень достойной уважения женщины. С какой яростью защищал он ее честь!

Вот каким разным я его видела. Поэзией он был одержим. И очень хотел быть поэтом92. Он был слишком требователен к себе, слишком хорошо знал, что такое хорошие стихи, старых стеснялся, новые не писались.

Боюсь, что сослужу ему плохую службу, если прочту те три стихотворения, которые удалось найти. Но друзья посоветовали все же прочесть их Вам. Прошу извинения, я очень люблю стихи, но читаю их плохо.

 

 

В.О. Стенич

 

Стихотворения

 

 

* * *

Символы, фразы, рифмы, сплетенья строф,

старые идолы, новые фетиши,

когда-то впились в мозг ядовито и остро....

Теперь ты навеки проклятьем отметишь их.

 

Написал письмо кому-нибудь милому и родному —

кровавый вопль из слов сковал.

И вдруг заволнуется ума неуемный омут —

«Это ты читал у Маяковского».

 

Всю тоску и любовь сплетешь в щемящем слове,

целуя любимый, ласковый локон.

Кто-то злой и хитрый безжалостно словит —

«Это? ... Это взято у Блока».

 

Отдавшись святейшей весенней истоме,

зачарованный и смутный стоишь на лугу.

«Ты не забыл? Ты помнишь? В таком-то томе

об этом писал Сологуб».

 

Пожалейте! Уйдите! Где ты, жизнь своя и простая?

Куда уйти от кошмара проклятого?!

То же самое писала в «Белой стае»

Анна Андреевна Ахматова.

 

* * *

Я чувствую, что я схожу с ума

и живет мое мертвое тело.

Моей души нищенская сума

безнадежно, навеки опустела.

 

Я бросаю прощальный взор

на все, что я грубо изжил —

На истлевшей жизни позор....

и в сердце жестокие ножи.

 

Вспоминаю, как жил шутом,

с душой в парике из пакли,

как с жадно раскрытым ртом

вбивала в сердце толпа клин

 

и глядела, как красно бежит

кровь из разорванной язвы....

А я брел, как Вечный жид

и кривлялся, и всем напоказ выл...

 

А теперь охрип и оглох —

Шатаясь бреду, оголтелый...

О если б умереть могло

Вместе с умом гнилое тело.

 

Август 1917

 

 

* * *

Фонари-монахи читают монотонно

панихиду над трупом столицы.

Из глаз луны — мертвой Мадонны —

слезы дождя не устанут литься.

 

Я иду — пилигрим неустанный —

Бессонным путем Греха и Чуда....

Скоро ли прозвенит моя Осанна?

Где я тяжкую радость креста плечу дам?

 

В кого я верю — в Иуду, в Христа ли?

Кому поцелуя ладан сыновий?..

О как сладко мои колени устали...

Как блаженно лобзает терновник...

 

О панель — веселая Голгофа!

Я говорю о боли urbi et orbi.

Господи, Господи, эти деланные строфы

Полны неподдельной скорби.

 

Сентябрь 1917

 

 

* * *

Вечером приходит с чопорным визитом

старый и больной Великий Инквизитор.

 

Отдает поклон с простой и важной миной,

придвигает кресло к сонному камину.

 

Складывает пальцы с бледными ногтями

и сигару черную в молчаньи тянет.

 

Предлагаю посетителю чаю —

он не хочет, строгой головой качает,

 

и заводит речь в старинных оборотах,

что сегодня очень скверная погода,

 

что замок французский на двери непрочен,

о политике, о модах и о прочем.

 

Молча внемлю я его рассказам плавным,

Почему же он молчит о самом главном?

 

Почему молчит он о другом, проклятом —

о моей душе, пронзенной странным ядом,

 

О слезах, бесплодных, как осенний ветер.

Иль действительно важней всего на свете —

 

скверная погода, и страшней страданий

шляпка модная на проходящей даме?

 

Вспомнив, что теперь трамваи ходят редко,

в полночь он посмотрит на часы-браслетку

 

и уйдет, оставя еле слышный арум

Chevalier d’Orsay и дорогой сигары.

 

Вечером приходит с чопорным визитом

старый и сухой Великий Инквизитор.

 

 

Сонеты

 

II. На диване

 

Листки рекламного календаря

Так много тайных слов и упований

Усталому бездельнику дарят,

Лежащему на кожаном диване.

 

Читаю белые листки подряд —

Столбцы претенциознейших названий

Сигар и папирос меня бодрят,

Застывшего в бездумье и нирване.

 

В листках календаря весь мир разгадан —

«Берите гильзы только у Шайшала!

Нет в мире лучше папирос, чем Ада!»

 

На этих днях лишь Октября начало,

А я уже сорвал до Декабря

Листки рекламного календаря.

 

Сентябрь 1917

 

 

* * *93

Мы никогда не позабудем

веков отряхивая пыль,

дарованную ныне людям

великолепнейшую быль.

 

Идет июльскими ночами,

«могуч и радостен»94, как встарь,

в венце и тоге за плечами,

вдоль Невки Медный Государь.

 

Металлом царственных велений

отрывки слов звучат в тиши:

Мой вскормленник, Владимир Ленин,

великий подвиг заверши;

 

Восстания огонь угрюмый

бросай в октябрьскую метель!..

Мои антихристовы думы

свершить — уделом не тебе ль?..

 

Ну, где же ты? Скорей! Не мешкай

завещанный переворот…

И сардонической усмешкой

неправильный кривится рот.

 

* * *

Наркомвоен отрывисто чеканит

Главе правительства сухой вопрос,

И у широкого окна очками

Поблескивает строгий Наркомпрос.

 

Каким-то нереальным фейерверком

Разбрасываются обрывки фраз:

«Товарищ! назначенье Главковерхом

Вам принесет сегодняшний приказ...

 

Волнения рабочих в Вашингтоне!..

Восстанием охвачен Будапешт!..»

И взор усталый машинистки тонет

Под грудой зашифрованных депеш.

 

Наркомфинансов с Наркоминотделом

Беседуют о пониженьи цен.

И странно-чужд в дворцовом зале белом

Нерусский председателя акцент.

 

О эти люди, твердые как камень,

Зажженные сигнальные огни!

Их будут чтить веками и веками,

И говорить о них страницы книг.

 

И летописец пламенной свободы

Восстановит восторженным пером

Закуривающего Наркомпрода

И на столе у Наркомзема бром.

 

* * *95

Когда заснет усталый город

и сырость встанет от реки,

сойдясь у старого собора,

ведут внимательные споры

столетних боен знатоки.

 

Принц Боарнэ молчит понуро,

разбрасывая шпагой сор.

О диспозициях Петлюры

течет медлительный и хмурый,

слегка бессвязный разговор.

 

Стучит по мостовой бесстрастной

кривая Блюхера клюка:

«Вацетис сделал ход прекрасный

во фланг ударив Колчака».

 

«Но флот… В преддверии Херсона

на рейде крейсеры стоят» <—>

бормочет Нельсон монотонно<,>

в Макарова вперяя взгляд.

 

Осенний ветер в трубах воет,

полночный сумрак все темней,

рыжеволосой головою

качает старый маршал Ней:

 

«Да, Гверильясы были лучше,

чем ваш Григорьев и Махно…

Капрал, ты помнишь Санта-Круче

— сто с лишним лет — не так давно».

 

И вот уже к трамвайным рельсам

глухая никнет тишина,

но все ведет упрямый Нельсон

спор с горбоносым Массена.

 

17 июля 1919 г.

 

 

Юрий Олеша, Валентин Стенич

 

Москва в те дни была Элладой

 

Шуточная поэма

 

Средь мрамора, в Колонном зале

Пятнадцать дней мы заседали,

Шумел, гудел наш первый съезд,

И средь торжественных оваций

Нам представители всех наций

Здесь вести приносили с мест96.

Авары, тюрки и казаки,

Буряты и каракалпаки —

Друзья пустыне и тайге97, —

Афиногены, пастернаки98,

Здесь все на дружеской ноге99

С самым последним удегэ.

Широко растворялись двери,

Хватало места всем вполне.

Кто на трибуне, кто в партере,

А кто и просто на стене!

Так, например, всех огороша

Нам факт явился как во сне —

На кафедре Толстой Алеша,

Толстой же Лева — на стене100.

Но величаво, в блеске зала

Стена бессмертная молчала,

Лишь кое-кто из-под седин

На стихший зал глядел сурово.

На Ильфа хмурился Щедрин

И Салтыков — на Е.Петрова101.

Иль, дав еще один плачевный,

Но поучительный пример,

Хоть и слепой, но очень гневный,

Смотрел на Жарова Гомер102.

Пора, уже взлохмачен, потен,

Вбежал в президиум Кирпотин103,

Уже вплывает точно морж

В зал заседаний Ольга Форш104,

Уже Демьян в углу сидит,

Взволнован чем-то, ловит слухи,

С соседом тихо говорит

И ковыряет бивнем в ухе105.

И сам не веря — «как же так?

Как я попал в собранье это?» —

Шаманит пылкий Пастернак106,

И шагинянит Мариэтта107.

Там — севастопольский герой —

Сидит Малышкин, сам не свой108,

Там Эренбурга дух гонимый109,

И поднятый со дна Цусимы

Эпроном Новиков-Прибой...110

И вдруг — весь зал мгновенно замер,

И вдруг — рукоплесканий гром,

Скрестились взоры фотокамер

На появившимся, на нем.

А он, в невероятном свете

Ликующих прожекторов,

Отмахивается от этих

Эпитетов, юпитеров,

От почестей, от восхвалений,

Как буря плещущих опять,

Рукой, которую жал Ленин,

Рукою, написавшей «Мать»!111

О, первый съезд! Какие встречи!

Каких людей, какой союз!

Грузина пламенные речи,

И белоруса сивый ус,

Украины в крестиках рубашки

Узбека узкая рука,

И Безыменского подтяжки112,

И бакенбарды Радека113,

И цель для многих фотографий,

Рекорд неслыханной красы,

На Оскаре-Марии Графе114

Невероятные трусы!

Все зданье крики оглашают,

Толпа стоит, раскрывши рот, —

Трусы Марию украшают,

Но Оскара... наоборот!

Там Лев Никулин славой бредит115,

Шныряют слухи там и тут —

Кого-то ждут, кого-то ждут…

Сегодня вечером приедет…

И Луговской116, как ягуар,

Идет бесшумно в кулуар.

А там стоит толпа большая,

И се, долину оглашая,

Далече грянуло ура —

Полки увидели Мальра117.

Его мы все отлично знаем,

Но как тут к слову не сказать.

Его мы очень почитаем,

Но не успели... почитать!118

И как «Аврора» ночью невской

Ходила к сумрачным мостам,

Так входит Всеволод Вишневский119,

Грозя бесчисленным врагам,

Глазами водит еле-еле,

Волочит ноги чуть дыша...

Откуда, братцы, в жирном теле

Такая нежная душа?120

Ништо, моряк, терпи, не бойсь,

Как говорил когда-то Джойс!

О, первый съезд! Тебе Карл Радек

Доклад блистательный прочел,

В Европе он навел порядок

И в беспорядок зал привел.

Он с кафедры как строгий дядя,

Одних хвалил, других корил,

А третьих безусловно «крыл»,

Поверх очков сурово глядя,

И — извините — в зад ногой-с

Был изгнан непристойный Джойс!121

Там сердцем чист и ликом светел

Бухарин122 реплики ловил,

Демьяна Бедного заметил

И в гроб сойти благословил123.

Но как он не старался рьяно,

И как не плел доклада нить,

Не смог он Бедного Демьяна

Забвенья саваном покрыть124.

 

Нам все равно — стихи иль проза,

И мы не станем тратить слов,

Но коль не Гейне наш Светлов125,

То и докладчик не Спиноза!126

О, первый съезд! Пятнадцать суток

Ты был сенсацией Москвы,

Средь кулуарных стрел и шуток,

Средь анекдотов и молвы

Мы забывали повседневность,

Сплетали музы нам венец,

Мы уносились духом в древность,

Где с мудрецом другой мудрец

Беседовал под колоннадой,

Где что ни слово — афоризм…

Москва в те дни была Элладой,

Помноженной на коммунизм!127



Павел Успенский. В.О. Стенич: биография, дендизм, тексты... Глава I Глава II Глава III Примечания Фотоматериалы

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru