Галерея журнала «Наше наследие»
Михаил
Красилин
Пейзаж – интерьер – натюрморт
Мне всегда нравилось, как работает Сергей Медведев, с
его настойчивостью, устремленностью, самоограничением. Идет как бы процесс
«очищения», Сергей Медведев любит «убирать». На холсте остается самое для него
необходимое, самое нужное. Можно было бы упрекнуть художника в рационализме, но
нет, не получается. В наше время всеобщего разгула серьезные, спокойные,
выверенные работы его убеждают. Радует его вера в вертикаль. Он любит предмет,
но цвет в его работах развивается как бы сам собой, и в этом есть какая-то
интрига.
Илларион Голицын. Из откликов на выставку
Одной из важных особенностей творчества Медведева
является поиск иконографического организующего начала. Обращаясь к его работам,
можно сказать, что он в осуществлении искомого идет от общего к частному.
Выстраивается интересная цепочка, ведущая к вполне определенному
самоограничению – пейзаж – интерьер – натюрморт внутри интерьера – предмет. В
каждом звене свой иконографический уклад. Что будет дальше? А пока … «Когда
выстраивается иконография, тогда я могу «поиграть». То есть заняться
углублением медитативного начала своих картин и их живописного содержания.
Работы первого периода посвящены теме леса, отнюдь не
в шишкинском понимании этого слова. Вертикали стволов, образующие подобие чащи,
как бы втягивают зрителя в некое условное пространство. Постепенно разрабатывая
эти пейзажные элементы, художник вычленяет с их помощью некий лесной интерьер.
Если «Тропинка в лесу» (1990–1993) превращает лес в некий торжественный портал,
ведущий к Свету в глобальном значении этого слова, то уже в «Березах на склоне»
(1991) появилась тенденция к замкнутости пространства, выявлению интерьерности
самого пейзажа. И, наконец, в «Трех березах II» (1994)
замкнутое пространство раскрылось на зрителя. Художник исчерпал возможности
«лесных» композиций. Он как-то заметил: «Рисую, рисую и не могу понять в чем
дело. Дошло! – пейзажная глубина пространства мне мешает». Его исследования
сосредоточились на выявлении конструктивных и живописных возможностей интерьера
как такового.
Осваивая новое пространство, Медведев вновь ищет в нем
ограничительные мотивы. Изображенные им части комнат поражают своей отрешенной
аскетичностью, которая в какой-то степени преодолевается колористической
разработкой в рамках чисто медведевского «мохнатого» рисунка, вносящего
невольное лирическое начало. Рафинированная чистота комнатных пространств,
нарушаемая лишь некоторыми предельно необходимыми бытовыми предметами – стол, стул
- отсылают нас к японской стилистике, определяемой характерной взвешенностью
пространства и находящегося в нем предмета и художественно осмысленной
простотой. Внимание художника постепенно фокусируется на более мелких деталях,
образующих в том или ином месте маленькой комнаты изысканно построенный
натюрморт.
По словам художника «то, что лежало на столе вытеснило
интерьер». Эта интересная мысль находит подтверждение в исключительно
плодотворном обращении художника к этому жанру. Медведев методично совершенствует
иконографическую схему, добиваясь однозначной выразительности создаваемого
образа. Он пристрастен в отборе предметов, их расположении. Концептуальная
сторона вопроса явно доминирует над эмоциональной. Последняя становится
ощутимой, только когда картина начинает жить самостоятельной жизнью. Автор
деликатно разрабатывает соотношение живописных масс и света. Здесь уместно
вспомнить строки японского поэта Кёси, нередко цитируемые Медведевым: «Ставлю
вещи на свет / И смотрю как рождаются тени / В полдень осенний…». Компактно
соединенные предметы образуют некое знаковое сообщество. Они словно сохраняют
или скрывает нечто потаенное. Цвет фона задает общую тональность картине.
Напряженно красный в «Неоконченном натюрморте» (2005), желтый в «Корзине и ракушке»
(1999), бело-серебристый в «Керосиновой лампе и ракушке».
Постепенно внимание художника все больше
сосредотачивается на каком-либо одном предмете. «Предмет членит пространство на
какие-то зоны. И свет в них играет по-разному» - комментирует Медведев. Остальные
словно отдвигаются на второй план. Сам объект как бы освобождается от плоти.
Его форма угадывается в белом цвете грунта холста, как это можно видеть в ряде
натюрмортов с сухой головкой мака. Его растворяет свет. В картине все сильнее
выявляется медитативное начало. Натюрморту незаметно становятся свойственны
особенности алтаря. Реалии изображенных элементов все более приобретают
отвлеченный характер. Натура провоцирует художника к изображению не столько
самого предмета, сколько импульса от него. Произведение становится завершенным,
когда найдено равновесие между тональностью фона, композиционной конструкцией
объекта, колористической разработкой, светом, воссозданным живописными
средствами. И, в конечном итоге, от картины начинает исходить та неуловимая и
словами неопределяемая аура, которая присуща только искусству Сергея Медведева.
Искусство Сергея Медведева – это служение. Ежедневное,
многолетнее, тихое и упорное. Его врожденный эстетизм давно превратился в
аскетизм и, без всякого «изма», в аскезу. Многие годы только четыре стены
маленькой кельи-мастерской. Один и тот же чайный стакан и ложка к нему, одни и
те же предметы-модели, которые давно забыли, чем (или кем) они были изначально,
и утратили всякую плоть. Предметы-идеи. Этот медведевский идеализм, его упорный
уход в своем творчестве от нынешнего суетного и часто недоброго мира (а был ли
он другим), парадоксальным образом нас с этим миром примиряет.
Валерий Бабин. Из откликов на выставку