Галерея журнала «Наше наследие»

Елена Мурина, Михаил Рабинович, Татьяна Нечаева

Интуиция любви

Шаховской — человек и художник, наделенный чувством бытийного времени и не замечающий течения времени в его бытовом измерении.

Это не значит, что его искусство лишено качества современности, которое ныне определяется лишь настигшей нас в 90-е годы ушедшего века стихией перманентной смены творческих приоритетов. Конечно, всякий рывок вперед содержит нечто очистительное. Но значит ли это, что неудержимый поток различных провокационно-эпатажных новаций, иногда интересных, а иногда не отличимых от прямого шарлатанства зачеркнул предшествующий этап нашего искусства, к которому принадлежит Шаховской? Значит ли это, что отвергнутые ныне критерии пластики и художественности утратили значение базовых ценностей творчества, а их приверженцы достойны только умолчания и забвения?

Возможно, на эти болезненные для многих из нас вопросы не наступило время взвешенных ответов, и только время расставит все по местам. Не стоит, однако, забывать, что понятие «современности» искусства не покрывается только устремленностью к новизне. Оно не может игнорировать диалектику взаимодействия и отталкивания между состоявшимся и рождающимся, уже найденным и еще искомым, которая и определяет динамику борьбы в параметрах единого художественного процесса. При таком понимании современного искусства у Шаховского безусловно есть свое особое место, хотя ему были чужды какие-либо амбиции на «новаторство» во что бы то ни стало. Предвзятость подобной цели была бы насилием над природной естественностью его продвижения по путям жизни и искусства. Новизна его зрелых работ вытекала из его решимости быть самим собой — делать то, что он любит, и так, как любит, выбирая свои материалы, свои объекты интерпретации и стремясь к независимости от каких бы то ни было образцов в пластических решениях. Но эта интенция была направлена не на натужливое самоутверждение, а на выявление тех образных и поэтических возможностей, которые таятся в камне, дереве, доске, даже щепке, с их фактурными и цветовыми свойствами. Его выставка показывает, каким живым, личностным делом может быть скульптура — увлекательной творческой игрой с материалом, предметом и пространством. Поэтому его как-то не хочется называть «скульптором», если иметь в виду устоявшиеся представления о «родовых» свойствах этого вида творчества. Он почти не лепил с натуры, не лил бронзу, избегал мрамора. Тем более не возводил бюсты и памятники, плодившиеся и ранее, а ныне насаждающиеся на площадях и бульварах по воле различных начальственных покровителей. Он подчинялся только импульсу бескомпромиссной свободы в выборе темы и материала. Это уже само по себе придает его работам качество «современности».

Но для него, человека традиционно-православного, свобода опирается на интуицию любви. Иначе, как это бывает — особенно это заметно сейчас, — свобода в творчестве без любви приводит к своеволию и тщеславию. Чего Шаховской напрочь лишен. Зная его десятки лет, я никогда не видела у него никаких претензий на успех и признание, никаких уступок популярным вкусам, никаких иллюзий относительно своего «признания» и своего «значения». Я не знаю человека менее амбициозного в самооценке, чем Шаховской.

В этом сказывалась и натура художника, и семейные традиции, и жизнь бок о бок с В.А.Фаворским, служившим для многих его современников образцом нравственных предпосылок творчества, в котором нет ни главного и великого, ни малого и второстепенного. Показательно, что Шаховской не делает различия между плотницким ремеслом, вполне профессионально строя избы, бани, сараи, и собственно творчеством (не любит он это слово).

Не удивительно, что последние годы он посвятил возведению буквально своими руками деревянного храма Святых Исповедников и Новомучеников Российских в Бутове, чтя память отца — священника, расстрелянного вместе с тысячами жертв террора на окраине Москвы. Совершенно забросив свою личную работу ради этого святого долга, Шаховской ни минуты не скучал, обтесывая бревна и укладывая сруб, стругая и пиля доски, вообще не брезгуя никакой «грязной» работой и трудясь бок о бок с помощниками-плотниками.

Вообще, надо сказать, руки Шаховского умеют все. Ковать металл? Пожалуйста. Он был первооткрывателем этого сурового материала, представив на одной из выставок в 60-е годы композицию из трех полуфигур рыбаков. Помню, она поразила меня новизной нерасторжимой правды формы и образа. Но эта работа так и осталась единственной в своем роде. Он не любитель тиражировать свои открытия, которые подхватывали другие. Рубить камень? Тут он настоящий виртуоз, наделяющий этот жесткий материал языком самых нежных сокровенных чувств. Но если он и обратился к этому материалу, то только для того, чтобы увековечить любимые лица дочери и внука, над образами которых не будут властвовать ни время, ни стихии. Гранитные маленькие головки стоят любого «монумента». Точными касаниями инструмента он выводит на шершавой поверхности твердого камня тончайшие нюансы пластики лиц: сосредоточенного на внутренней жизни у молодой женщины, трогательного в своей невинной чистоте — у мальчика. Своей сдержанной одухотворенностью эти вещи сопоставимы с шедеврами древности.

В решении конфликта между «немотой» абстрактного материала и решимостью заставить его образно «говорить» Шаховской прибегает к минимальному вмешательству в его свойства. Он делает это просто и прямо. Кажется, что он исходит в своих замыслах из особенностей подвернувшегося ему материала. Как-то невзначай скульптору попались в руки два камня. Полежав на виду, они «подсказали» ему образы дочери и внука. То же самое можно сказать и о других вещах. Создается впечатление, что он не озабочен «поисками» замыслов, а они сами находят его, когда внимание привлечет какое-нибудь нагромождение досок и щепок, случайно валяющееся бревно или обрубок дерева. Так было, когда в опаленном пожаром бревне, «трагическом» уже в силу случившегося с кем-то несчастья, он «провидел» образ креста, добавив к нему перекладину. И вот выстраивается пронзительный символ жерт­венного сострадания, так много говорящий каждому сердцу.

Вообще строительство скульптуры становится излюбленным методом Шаховского, что, несомненно, восходит к его уважительному отношению к вековой народной столярно-плотницкой культуре. Бросовые доски и щепки особенно будоражат его воображение. Однажды они навели на мысль выстроить триптих настенных композиций: «Свадьба», «Новорожденный» и «Прощание». Едва подправленные топором и стамеской доски составились в них в ритуально-торжественные, при всей своей жанровости, сцены человеческого бытия. Архитектоника этих композиций безупречна, баланс абстрактной доски и живого человека найден точно. Эти замечательные находки Шаховского, помню, поразившие всей своей неожиданной новизной, породили целое направление в нашей скульп­туре. Но, на мой взгляд, остались непревзойденными шедеврами.

Позднее Шаховской выходит на путь масштабных монументальных сооружений, можно сказать, своеобразных символических инсталляций, состоящих из набора бревен и досок. Таковы «Хорал», «Крылатый», где едва обработанный объем — подобие фигуры — образует центральную ось композиции, выстроенной из грубо обтесанных брусьев и досок. Здесь уже можно говорить об «архитектурности» — настолько активно абстрактные деревянные формы вступают во взаимодействие с пространством. Простота таких средств направлена на прямое воздействие по-новому осмысляемой гармонии мира, способной устоять перед внешним.

«Архитепическим» прообразом таких работ мне представляется чуть ли не деревенские изгороди, где вольный перебор разнокалиберных вертикалей, скрепляемых горизонталями, представляет собой простейшую конструкцию... Разумеется, у Шаховского примитивный утилитаризм изгороди переосмыслен и усложнен архитектоникой и разнообразием составляющих их элементов, более тяжелых и плотных или тонких и легких. Темные по цвету построения обладают к тому же сдержанной напряженной мощью. Если это и крылатые ангелы, то грозные, ветхозаветные, непроницаемые, почти шокирующие.

Напряженность построения Шаховского напрямую соотносится с нашим земным миром, охваченным эсхатологическими ожиданиями. Мне кажется, что в ненавязчиво упрощенных подходах Дмитрия Шаховского проявляется высокая мера современности художественного мышления.

Елена Мурина

Интересно следить за конфликтом его вселюбящего глаза и результатом его усилий — предметом, который чихал на его любовь. У него свои законы — совершенно абстрактные. В большинстве его работ возникает гармония и субъект его любви награждается архитектоникой поэ­зии, — поэтической формой. В этом конфликте, бывает, побеждает любовь, бывает — абстракция. Восхищение материалом не делает Шаховского идолопоклонником его структуры, фактуры, блеска, матовости... Материал, сохранив все свои богатства, служит чему-то более высокому. Восхититься и увидеть в обгорелом бревне и ослепительный материал, и глубокую идею! В нем какая-то гармония созерцания и изобретательности. Хороши и очень интересны его рисунки. Рисует он не как скульптор, а как живописец. Главное — цвет и среда. Правда, если фигуры людей — отношения осей от скульптора. Вспоминаю его работы с удовольствием. Всегда. Помните? Скульптуру настенную из досок «Свадьбу»...

Михаил Рабинович

Творчество Д.М.Шаховского аккумулировало в себе достижения культуры многих эпох, начиная с древнейших. В нем соединились талант, интеллект, духовность, изобретательность мышления и владение ремеслом. Кажется, к ремеслу у художника отношение как к правде. Ремесло, вероятно, и приблизило скульптора к сущностному, хочется сказать — первобытному, пониманию природы, материала и его ценности. Будь то дерево, камень, металл, стекло, он обращается с материалом бережно, экономно, словно всего лишь помогая раскрыть образный, в нем самом уже заложенный смысл. О произведениях Дмитрия Михайловича можно сказать: минимум средств и ни слова впустую. Художественный язык скульптора с его весомым, наполненным немного­словием можно сравнить с языком Библии. Создаваемые им образы-понятия просты и всеобъемлющи, как основные понятия бытия. Как «и восходит солнце, и заходит солнце», как рождение, любовь, смерть. И как в жизни, все — неод­нозначно и всегда ново. Форма, композиция, материал вызывают столько ассоциаций, сколько допускает твой жизненный опыт и сознание, раскрывая пласт за пластом глубину содержания и богатство подтекстов. К примеру — трехчастный «Портрет Лизы», ин­крустированный яичной скорлупой, матовой, словно светящейся изнутри, по теплому золотистому дереву. Происхождение, начало жизни, первооткрытие, хрупкость, чистота, нежность... И еще, и еще что-то не называемое словами, а только чувствуемое и понимаемое каким-то внутренним, вневербальным способом. Во многих произведениях скульптора прочитывается сакральное начало. Многие — по назначению сакральны. Но, пожалуй, то же можно сказать о творчестве Шаховского как о процессе. Он творит ответственно, сосредоточенно, целомудренно.

Татьяна Нечаева