О.Смирнова
Записки рыцаря
Дедков И.А. Дневник. 1953–1994 / Сост.
Т.Ф.Дедковой. М.: Прогресс-Плеяда, 2005. — 790 с., ил. — (Русские дневники). —
2000 экз.
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.
С.Маршак
В названии рецензии нет никакой иронии. «Дневник»
Игоря Александровича Дедкова — это рассказ о судьбе благородного человека,
которому досталось жить в советскую эпоху. С 1934 по 1994 год.
И.Дедков — литературный критик 60–90-х годов ХХ
века. Писал о лучших авторах своего времени, осмысливал и называл то жизненно
важное, что смогла высказать «военная» и «деревенская» проза — и не только.
Имел репутацию неподкупного критика, и это правда. О книгах И.Дедков всегда
писал то, что на самом деле думал, невзирая на лица и партии. Это, естественно,
не упрощало его жизнь, зато делало критику критикой, а литературу —
литературой.
Все это осталось в истории отечественной культуры —
то есть в прошлом. Диалог писателей и критиков традиционно был у нас разговором
о вещах, которые нам всем (России) необходимо обсудить, но нет другого способа,
как лишь поспорить о литературе. Роль критика при этом ключевая: он
«формулирует смыслы» и проговаривает проблемы, он голос молчаливого читателя, к
которому обращается автор. Однако это тоже в прошлом. Сейчас литература занята
чем-то своим и диалог ведет отнюдь не со страной-читателем, а в своем узком
избранном кругу (та часть литературы, о которой пишут в «уважаемых» газетах и
журналах). Критики, можно сказать, вообще не осталось, так как читатели
подозревают в ней или отзвук внутренних литературных склок, или проплаченную
рекламу. А суд читателей — это последняя инстанция. Как он рассудит — так оно и
останется в итоге, когда улягутся сиюминутные поветрия.
На наш взгляд, этот суровый суд склонен сейчас
негласно присудить литературную эпоху И.Дедкова к отправке на хранение в архив.
Негласные претензии к эпохе очевидны: уровень даже лучшей прозы 60–90-х гг. на
фоне русского литературного ландшафта выглядит чересчур «равнинно». Как очень
дальние предгорья.
Критику же тех лет нужно читать и вовсе между строк,
в контексте жизни, о которой многие уже не имеют представления. Эту жизнь, эти
советские реалии мы с превеликой радостью (и скоростью) забыли. Самые молодые
даже миф уже создали о счастливой советской эпохе и романтически о ней тоскуют
(в духе «революционного», а не «пассивного» романтизма, как и учили в советских
учебниках). Но критику тех лет новые «революционеры» тоже читать не станут.
Критика по природе злободневна, а злоба дня сейчас другая. Внешне мир изменился
до неузнаваемости, и по известному закону исторического маятника «дети» не
узнают в «отцах» себя — свои проблемы и вопросы. Нужно ждать следующего
поколения, чтобы по-новому взглянуть на тексты, созданные в 60–90-е годы.
В издании «Дневника» И.Дедкова легко прочитывается
как раз такой расчет и замысел: оставить документ эпохи, доступный для
грядущего историка, филолога, социолога. Материал богатейший: хроника
литературной жизни; фрагменты переписки с писателями и критиками; множество
бытовых деталей, ставших уже историей. К примеру, «политические» будни:
собрания, «учебы», речи начальственных долдонов, аплодисменты стоя, ссылки на
Брежнева в статьях и выступлениях. Всех издевательств и не перечесть. «Дневник»
дает почувствовать их тягостную муку в полной мере. Пусть «ведают потомки
православных», каково оно было — жить в советскую эпоху.
За этой прагматичной целью сквозит другая,
личностная — сохранить память о человеке, который не должен быть забыт — а
забывается (в силу вышеизложенных причин). Читая «Дневник», часто вспоминаешь
печальный пушкинский упрек: «Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по
себе следа». Вспоминаешь именно потому, что составитель и издатели «Дневника»
сделали все, чтобы И.Дедкова не постигла такая участь. (Текст тщательно и с
любовью подготовлен к изданию Т.Ф.Дедковой и вышел в серии «Русские дневники»
издательства «Прогресс-Плеяда» – одного из немногих, которые осуществляют
некоммерческое издание по-настоящему хорошей и серьезной литературы.)
И, наконец, есть текст, ценность которого несоизмерима
ни с какими побочными выгодами и целями. Это не дневник-летопись и не
дневник-протокол. Скорее дневник-роман, уникальный для своей эпохи. Такого
романа не хватало Дедкову-критику в современной ему литературе, и он подумывал
о том, чтобы самому его и написать. Главный герой той ненаписанной книги по
замыслу был бы похож на автора. «Какой я романист, но такого героя очень бы я
хотел выпустить в свет. И посмотреть хотел бы, как бы он себе жил. И как бы
прожил…» (С.400). В «Дневнике» И.Дедков сделал то, что должна была сделать
беллетристика, — рассказал о внутренней, глубинной, настоящей жизни своего
поколения. Так ярко рассказал, как даже не пытался рассказать ни один из тех,
чье творчество он исследовал. Читатель-современник автора узнает себя в нем
почти как в зеркале. Тот читатель, который по многим причинам не попал в
литературу своей эпохи. Врачи, учителя, библиотекари, сотрудники музеев,
журналисты провинциальных газет. Порядочные интеллигентные люди, трудно и
скудно жившие, с негодованием смотревшие на безответственную, наглую и лживую
элиту, не имевшие возможности изменить строй жизни, но не сдававшиеся там, где
от них все же кое-что зависело. «Меня удручает обилие каких-то странных главных
героев […] Я не собираюсь выпускать своего главного героя кому-нибудь в укор.
Просто я думаю, что и ему пора вернуться в жизнь […], и пусть он просто
засвидетельствует, что есть еще много других, и они со своими тихими голосами и
скромными повадками еще не утеряли своего значения в глазах жизни, где они были
и есть и где шли своею дорогою» (Там же).
Однако узнаваемость обманчива. Герой И.Дедкова,
может быть, и чувствовал «как все», но жизнь он прожил как немногие.
Пронзительная сила «Дневника» именно в «образе» героя-автора, непридуманном и
неоспоримо убедительном. Хотя, если коротко пересказать его сюжет, роман может
показаться фантастическим. Герой — сначала юноша, потом человек зрелый — попал
в некий абсурдный и кошмарный мир и проживет в нем всю жизнь. Другого,
«правильного» мира у героя в запасе нет, и бежать ему некуда. Однако сам он
чужд кошмару и абсурду. Можно сказать, что он нормален в высшем смысле — если,
конечно, считать нормой не ложь, а правду, не подлость, а благородство, не
грязь, а чистоту… А главное, герой с годами не растерял своих «нездешних»
убеждений. Так и жил по нормам праведника — до конца. И сам конец его логично
вытекает из сюжета. Оказавшись ближе к «центру» абсурда и кошмара, герой — по
своей человеческой незащищенности — получил смертельную дозу реальности,
несовместимой с его «нормальной» сутью. А в «центре» он оказался, разумеется,
лишь потому, что понадеялся изменить к лучшему абсурдную действительность.
Право, будто мы что-то из Стругацких пересказываем.
«Рыцарь» — условное название таких героев, и в книгах они чаще всего оказываются
ходячей схемой. В «Дневнике» же его жизнь выглядит более чем реалистичной —
документально достоверной. В 1956 году Игорь Дедков слишком открыто и активно
стал выполнять решения ХХ съезда КПСС — то есть бороться со сталинизмом (а по
сути со всей официальной идеологией). Провел собрание своего 4-го курса (он был
секретарем комсомольского бюро), предложил программу реформ. Старшие «товарищи»
немедленно и жестко пресекли опасную инициативу. Дедков мог остаться без
диплома, мог на три года угодить в солдаты, но оказался в Костроме, в газете
«Северная правда» (работал в ней с 1957 по 1976 год). В КГБ на него завели
дело, которое и в 1987 году не было закрыто. Много лет Дедкова таскали на
допросы, за его деятельностью откровенно «присматривали». Он всегда помнил, что
его семья — заложники его «благоразумия» и осторожности. Жизнь его в Костроме
была по сути политической ссылкой. Вернуться в Москву, где жили его родители,
Дедков смог лишь в 1987 году. На это потребовалась личная санкция
М.С.Горбачева.
Постепенно в Костроме вокруг Дедкова образуется
остров «нормальной», родственной ему реальности. Старинный город редкой
красоты, музеи, библиотека, где Дедкову беспрепятственно выдают книги и
периодику из дореволюционных фондов. Друзья: художники, писатели, историки,
филологи (В.Бочков, С.Лесневский, С.Леонович, Т. и Н. Шабановы, А.Козлов,
Ю.Лебедев, Н.Скатов и другие). И главное — семья: жена и двое сыновей.
Дом-крепость, «…и такое чувство, будто держу круговую оборону […]. Когда
законопачиваешь оконные рамы в предзимье, пилишь, колешь, укладываешь в
поленницу дрова, то чувствуешь, как стены твоей крепости становятся выше и
крепче […] У дверей дома я отряхиваюсь, как собака после дождя и грязной улицы,
забрызгивая стены ошметками всякой пакости… Жена и Дети. Дом и Быт, укореняющие
человека, вроде бы свободе мешают. Однако эта несвобода укрепляет свободу.
Образуется плацдарм свободы — духовной…» (С. 148–149). Роман — всегда история
любви; сделавшись историей семьи, эта любовь стала лишь глубже и даже
идеальней. Здесь «рыцарский» мотив звучит ясно и чисто.
Кто-то другой на месте И.Дедкова сумел бы, наверно,
выбраться из провинции и наверстать упущенные карьерные возможности. Герой и
сам об этом знает: нужно лишь перестать быть рыцарем и продать свой голос,
убеждения и совесть. Но он предпочитает жить в полуголодной Костроме, где в
магазине каждый день — один горох, а очередь за майонезом может стать
смертельным приключением. Его коробит то, что «в центре» писателей «прикрепили»
к магазинам и снабжали продуктами с черного хода. Какая уж тут «гражданская
позиция»?
В жизни героя внешнее движение — от скромного
«газетчика» районного масштаба до критика, которого просят о книгах и статьях такие авторы, как В.Быков, В.Семин,
В.Кондратьев, — это лишь отражение его внутренней работы. Главная тема
«Дневника» — освобождение от навязанных иллюзий («Написал бы кто историю
иллюзий хотя бы ХХ века?» — 1967, с.92) и обретение внутренней свободы. По сути
это и главный сюжет десятилетий, о которых писал И.Дедков. Происходило
медленное освобождение умов, хотя изнутри времени могло казаться, что не
происходит ничего. Время словно остановилось. И в статьях, и в книгах, и в
дневнике И.Дедков решал одну задачу: осмысливал жизнь такой, какая она есть на
самом деле — не заслоненная лживыми догмами и словами, «не обеспеченными
жизнью». Объем рецензии не позволяет показать, как развивались главные темы
авторской мысли. Все же стоит взглянуть хотя бы на отрывки таких
мировоззренческих записей, чтобы почувствовать их накал и страсть.
«До чего омерзела всепроникающая фальшь — не
спрячешься, не укроешься одеялом, — горькое время» (1967). «Как велика у нас
тайная, сокрытая часть жизни, и станет ли она когда-нибудь явной?» (1979).
«Виноват не государственный порядок, а глубокая нечистота жизни, круговая порука
жадных»(1980). «Я существую, но доказать этого не могу» (1969). Впрочем,
цитировать хочется многое. Гамбургский счет писателей и журналистов — их
авторский язык. А он, кроме всего прочего (образования, таланта и т.п.),
определяется свободой. Многие помнят, как назойливо лез в уши стиль советского
официоза, как трудно было избавляться от оборотов, синтаксиса, ритма этой
унылой говорильни. И.Дедков тоже страдал, сравнивая свой слог с тем, как писали
дореволюционные публицисты, М.Бахтин, Г.К.Честертон. Но и его «Дневник» — это
текст свободного человека. Когда Дедков бросает афоризмы (про «повседневные
бессмертные глупости», или про то, что «государство хочет сочиться сквозь
поры», или про то, что оно «бесцеремонно обрывает жизнь» людей), видно, что и
по гамбургскому счету книга его незаурядна.
С какими-то взглядами И.Дедкова можно сейчас не
согласиться. Это не важно. Он сам с собою «ранним» не соглашался, но
перепечатал и привел в порядок свои первые записи, ничего в них не меняя. Сам
понимал, что «Дневник» — документ эпохи. К тому же этот текст дает возможность
заново взглянуть на уровень всей прозы 60–90-х годов (названный нами
«равнинным»). Напрашивается аналогия из области естествознания. Самая высокая
гора на Земле отнюдь не Эверест, а остров Мауна-Кеа в Тихом океане. Он выше
Эвереста на километр с лишним — если считать от дна океана, но наполовину скрыт
под водой. Те, кто не жил в советскую эпоху, вряд ли смогут себе представить,
через какую толщу темных вод пришлось буквально прорасти писателям этого поколения,
чтобы подняться на свет Божий — то есть свет правды.
Конец романа-дневника трагичен. В начале
«перестройки» слово и репутация И.Дедкова оказались востребованными. Его берут
сотрудником в журнал «Коммунист» (вскоре переименованный в «Свободную мысль»);
Дедков перебирается в Москву — и много раз горько жалеет о тихой и голодной
Костроме. Читатель в этой части книги, предчувствуя конец, твердит про себя с
горечью: «Ну зачем? Зачем рыцарю связываться с этим миром? Разве он “Дон
Кихота” не читал? Что ему делать “на верхах”, если он галстуки терпеть не может
и парадным костюмом тяготится? И не надо, не надо было думать, что все
кончилось — история, Россия. И не надо умирать из-за этих. Они всегда такими были, есть и будут, вероятно». Да разве
болезни прикажешь? Зритель трагедии ничего не может изменить — может лишь
укрепиться духом, пережив ее вместе с героем. Жаль, что академично изданный
«Дневник» обречен остаться книгой «для немногих». Его многим стоило бы
прочитать — тем более что он читается и в самом деле как захватывающий роман
(несмотря на объем, фрагментарность, документальную дотошность некоторых
записей).
«Дневник» заканчивается перечнем книг, оставшихся на
рабочем столе И.Дедкова. Среди них С.Булгаков, В.Розанов, К.Леонтьев,
Г.Федотов. Люди с отчетливым, осмысленным мировоззрением. И.Дедков всю жизнь
старался выстроить свой взгляд на мир — в противовес официальному. Многим из
его современников знакомо блуждание по философским дебрям с единственным
ориентиром — своей совестью. Это обманутое в юности поколение с огромным
недоверием относится к любой готовой «истине» и догме. Однако на одном лишь
отрицании мировоззрение построить невозможно. Мировоззренческих систем у
человечества не так уж много, и все они покоятся в итоге на нескольких
универсальных и по сути религиозных постулатах. В последний год своей жизни
И.Дедков сам ответил на вопрос, что же заставило его до конца оставаться
рыцарем: «Все-таки я старался жить (а иначе и не мог, вероятно, даже и не
стараясь) по Его заветам…» «А когда читаешь Евангелие, понятней некуда сказано:
живешь по заповедям — значит, веруешь, подчиняешься Божьему закону» (С.572).
Впрочем, русским мыслителям вообще несвойственно
строить философские системы. «Дневник» же Игоря Дедкова, как и книги его
предшественников, должен однажды лечь на рабочий стол тех, кто еще будет думать
о судьбе России.