Н.Сазонов

Князь Лобанов-Ростовский княжну Саломею привез из Лондона

В старинном московском доме в Борисоглебском переулке, где М.И.Цветаева обитала после революции, который очень любила и откуда отправилась в эмиграцию, вот уже более десяти лет существует музей поэта. Он необычен тем, что почти все его экспонаты — библиотека и архив русского зарубежья, хранящий бесценные реликвии русских изгнанников, мебель, автографы и личные вещи Цветаевой и близких к ней людей — всё это дары ее дому, где живет память и по возможности точно воссоздана обстановка быта Марины Ивановны и ее семьи в тяжелейшие годы военного коммунизма.

Не так давно музей получил еще один подарок — от князя Никиты Дмитриевича Лобанова-Ростовского, известного коллекционера, мецената, общественного деятеля, собравшего лучшую в мире частную коллекцию русского театрально-декорационного искусства. Он передал в музей выполненный в 1922 году в Париже художником Александром Яковлевым портрет дружившей в эмиграции с Цветаевой легендарной Саломеи Николаевны Андрониковой и ее ближайшей подруги А.М.Меликовой.

Н.Д.Лобанов-Ростовский, принадлежащий к одной из древнейших русских фамилий и достойно продолжающий традиции своего рода не первый раз передает российским музеям и архивам реликвии истории и культуры. Вместе с И.А.Антоновой и И.С.Зильберштейном он стоял у истоков уникального московского музея личных коллекций, делом, а не словом утверждал свое служение русской культуре. И на этот раз адрес его дара был выбран абсолютно точно. Ведь именно Саломея Николаевна Андроникова в течение семи лет буквально спасала в Париже бедствовавшую Марину Цветаеву и ее семью. Писательница Лариса Васильева, встречавшаяся с С.Н.Андрониковой-Гальперн (в эмиграции Саломея Николаевна вышла замуж за давно в нее влюбленного адвоката А.Я.Гальперна) в Лондоне, записала ее слова: «Эмигрантская моя жизнь освещена Цветаевой, встречами с нею. Я сразу полюбила ее… Никогда я не видела такой бедности, в какую попала Цветаева. Я же поступила работать к Вожелю в модный журнал, получала тысячу франков в месяц и могла давать Марине двести франков». Позже это была и большая сумма. Цветаева называла эти деньги «иждивением». Почти в каждом из 125 сохранившихся писем Цветаевой к Саломее звучит благодарность за помощь, просьба: о высылке очередного «иждивение», распространении билетов на вечера Цветаевой — это тоже был хоть какой-то заработок, присылке какой-нибудь старой одежды и обуви для самой Марины и ее дочери Али. И то, что у Цветаевой было к кому обратиться с этими просьбами, что она находила отклик и помощь, конечно облегчало ее жизнь в отчаянном эмигрантском изгнании.

Но кроме призывов о помощи, есть в письмах Цветаевой к Саломее мотивы совершенно другие, далекие от быта и повседневности, то, что и Блок и Цветаева определяли словом «несказанное». Вот лишь отрывок из большого письма, где звучат мотивы далекие от всяческого быта, письма, где поэт предстает во всей глубине и силе духовных переживаний, творя свой истинно цветаевский миф: «Милая Саломея, письмо не кончается, оно единственное, первое и последнее от меня (во всем охвате вещи) к Вам (во всем охвате – Вашем, которое знаете только Вы). И даже когда кончится — как нынешний сон и, сейчас, гроза, — внутри не кончится — долго. Я все буду ходить и говорить Вам — всё тоже бесполезное, беспоследственное, беспомощное, божественное слово.

Милая Саломея, лучше не отвечайте. Что на это можно ответить? Ведь это не вопрос и не просьба — просто лоскут неба любви. Даю Вам его — вы ответ на все целое, которое в том (уже — там!) сне дали мне — Вы.

Знаю еще одно, что при следующей встрече — через день — или через год и день (срок для найденной вещи и запретный срок всех сказок!) — на людях, одна, где и когда бы я с Вами ни встретилась, я буду (внутри себя) глядеть на Вас иначе, чем все эти семь лет глядела, может быть вовсе потуплю глаза — от невозможности скрыть — от безнадежности сказать.»

Даже если бы Саломея Николаевна получила за всю жизнь в эмиграции лишь одно это письмо от гениальной М.И.Цветаевой, ее имя все равно навсегда осталось бы в истории русской литературы. Но жизнь этой замечательной женщины не ограничилась только дружбой с Цветаевой.

Княжна Саломея Андроникова родилась в Тифлисе в 1888 году. Ее отец — князь Иван (Нино) Захарьевич Андроникашвили, мать — внучатая племянница поэта А.Плещеева. Так две стихии — грузинская и русская слились в ее душе и во многом определили ее судьбу.

Попав в Петербург Саломея подружилась с поэтами и художниками. А.Ахматова дарила ей свои книги, О.Мандельштам посвящал стихи. Искусствовед И.Дзуцева в своей работе «Музы» внимательно проследившая жизнь С.Н.Андрониковой, отметила, например, что «Грузия предстала в поэзии Мандельштама в облике петербургской красавицы Саломеи Андрониковой». Когда после революции Саломея Николаевна с маленькой дочерью оказалась в Тифлисе, она и здесь была среди артистов, поэтов, музыкантов, в том числе русских, которые спасались в тогда гостеприимной для них Грузии от ужасов революции. Вместе с поэтами С.Городецким и ее другом С.Рафаловичем она даже издавала литературно-поэтический ежемесячник «Орион». К ней обращено стихотворение вождя грузинского поэтического объединения «Голубые роги» Григола Рабакидзе «Офорт»:

Кровавый хмель гранатов зноя
Зовет всех женщин на разгул.
И слышен, слышен темный гул
Любовных помыслов в ночноя.
Горит тигрица Саломея
В садах, у дикого куста,
Зовя любовь, янтарно млея
Целует мертвые уста.

А затем была эмиграция, куда Саломею Николаевну увез Зиновий Пешков, брат Якова Свердлова, приемный сын Максима Горького, в будущем бригадный генерал, посол Франции, сподвижник де Голля, награжденный высшими орденами Французской республики.

Кстати, познакомились Зиновий Пешков с Саломеей Андрониковой в Баку, в дом той самой ее подруги Ашхен Манучаровны Меликовой, которая тоже изображена на портрете, — А.Яковлева.

Это большая, высотой более метра, работа — подготовительный эскиз, выполненный сангиной на бумаге в Париже в 1922 году. Художник принадлежал к обществу «Мир искусства», выставлялся вместе с членами этого общества, его работы вызывали много откликов в прессе, в том числе восторженно писал о нем требовательный А.Бенуа, его работы воспроизводились в журнале «Аполлон», что было настоящим признанием для художника. Он много путешествовал, работал в Москве и Петербурге, где в 1916 году, вместе с С.Судейкиным и Б.Григорьевым оформлял знаменитое кафе «Привал комедиантов», любимое место столичной художественной богемы, к которой принадлежала и С.Андроникова, конечно не раз бывавшая в этом артистическом кафе.

В 1919 году А.Яковлев поселился в Париже, где участвовал во многих выставках, расписывал особняки, писал портреты по заказу. Вместе со своим другом В.Шухаевым в конце 1921 года Яковлев основал художественную школу на Монмартре. К этому периоду относится и работа над портретом Саломеи и ее подруги. Окончательный вариант картины был продан в Лондоне на Сотбис в 1999 году, а подаренный музею эскиз приобрел Н.Д.Лобанов-Ростовский на том же Сотбис, но в апреле 2004 года. Эта типичная для А.Яковлева свободная, точная работа, в которой прекрасно передан изящный, изысканный образ, той, кому влюбленный О.Мандельштам посвятил строки:

Соломка звонкая, соломинка сухая,
Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,
Сломалась милая соломка неживая,
Не Саломея, нет, соломинка скорей.

В 1922 году А.Яковлев еще раз вернулся к образу С.Н.Андрониковой. Он написал теперь ее одну, но в той же позе, что и на предыдущей картине, в том же платье и с той же прической. Этот прекрасный портрет, по свидетельству И.Дзуцевой хранится в Париже, в собрании Н.В.Вырубова и быть может когда-нибудь тоже окажется в России, и прекрасно если в Пушкинском доме в Петербурге, где бережно хранится память о многих писателях и художниках начала ХХ века с которым дружила в городе «над черною Невой» Саломея Николаевна и которые любили и почитали ее.

Князь Лобанов-Ростовский рассказал собравшимся в музее на церемонию передачи картины, что С.Н.Андроникову-Гальперн писали многие замечательные художники — В.Шухаев, З.Серебрякова, К.Зданевич, К.Петров-Водкин, Б.Григорьев, С.Чехонин. Свой портрет кисти З.Серебряковой Саломея Николаевна завещала Грузии, и Никита Дмитриевич вспомнил, каких усилий стоило ему в начале 1980-х годов выполнить это завещание, преодолеть советский бюрократизм и передать портрет княжны-эмигрантки, выполненный художницей-эмигранткой в Государственный музей искусств Грузии. Сам Н.Д.Лобанов-Ростовский знал Саломею Николаевну, его дядя Н.В.Вырубов (кстати, рассказавший о С.Н.Андрониковой в 28 номере «Нашего наследия» за 1993 год) был воспитанником Саломеи Николаевны и достаточно долго жил в ее доме. «Она часто возила меня с собой, — вспоминал Николай Васильевич, — так что я знал многих ее знакомых-художников Шухаева, Яковлева, Григорьева и других». Она же стояла у истоков коллекционерской деятельности Лобанова-Ростовского, познакомив его с творчеством этих художников и даже подарив ему кое-какие работы.

В этот же вечер в доме-музее Марины Цветаевой Н.Д.Лобанов-Ростовский представил две книги — «Рюрикович. Детство Никиты» А.А.Горбовского, посвященную его детству и юности в Болгарии, где юному Никите довелось вынести то, что и многим взрослым оказалось бы не под силу, и собственные «Воспоминания. Записки коллекционера», изданные Российкой Академией наук в 30-м томе «Памятники культуры. Новые открытия».

В этих книгах предстает жизнь и путь человека удивительного, аристократа, настоящего русского патриота, впитавшего в себя многовековую русскую культуру и культуру Запада. Это пронзительно-искренние книги судеб лучших представителей русского высшего общества, вышвырнутых из родной страны, но не озлобившихся на Родину и влюбленных в ее историю и культуру. И как отличается культурная, меценатская деятельность князя Н.Д.Лобанова-Ростовского, считающего для себя за удовольствие и честь дарить российским музеям реликвии, подобные портрету С.Н.Андрониковой, от суеты новых русских «коллекционеров», какого-нибудь Ваксельберга, например, отвалившего сотню миллионов невесть откуда взявшихся у него долларов за коллекцию пасхальных императорских яиц Фаберже и привезших ее в Россию не для Оружейной палаты московского Кремля, а временно, как частную собственность, которую этот самый Ваксельберг в любой момент может быть выгодно реализовать на том же Сотбис в Нью-Йорке или Лондоне. А вот еще один «собиратель» с Рублево-Успенского шоссе, некто Логвиненко, «добросовестный приобретатель» вывезенной из Германии в виде личного трофея какого-то офицера картины Рубенса, и после серии скандалов поместивший ее, как свою частную собственность в Эрмитаж, но не подарившей ее музею, как то сделал бы всякий думающий о своем добром имени собиратель.

Должны смениться поколения, чтобы наши, как их называет Никита Дмитриевич «финансово-одаренные» сограждане, задумались о России и получили право, подводя итог своей деятельности, сказать так, как написал в своих воспоминаниях князь Лобанов-Ростовский: «Николай Бердяев… заметил, что истинная аристократия может служить другим, служить человеку и миру, потому что она не занята самовозвышением, она изначально стоит достаточно высоко… Естественно, что будучи русским, у меня есть очень глубокая и сложная связь с Россией. Это какое-то внутреннее ощущение родственности с этой многострадальной страной… Исторические раны лечатся с трудом. Но, лечатся. И наша роль, людей, пока еще называемых «эмиграцией», и на мой взгляд, состоит в том, чтобы разделить нашу память, знания и веру в будущее великой страны с новым, молодым поколением населяющим ныне нашу землю».

Эти слова Н.Д.Лобанов-Ростовский постоянно подтверждает реальными добрыми делами, одним из которых и стала передача Дому-музею М.И.Цветаевой портрета удивительной женщины — музы многих поэтов и художников С.Н.Андрониковой-Гальперн.