П.Эттингер

О П.В.Кузнецове

Вступительное слово на открытии выставки П.В.Кузнецова в залах «Всекохудожника» (Всероссийское кооперативное товарищество «Художник») в 1938 году.

Печатается по рукописи с незначительными сокращениями

…Искусство не хлеб жизни, а соль ее, т.е. то необходимое вкусовое вещество, без которого пища нашей жизни стала бы однообразной и пресной. Я не помню, кто автор сей сентенции и при каких условиях она была произнесена, но несомненно при всей лаконичности она метко определяет роль и значение искусства в нашем быту. Она мне пришла на память, когда я вошел в зал «Всекохудожника» и стал рассматривать выставленные в нем картины Павла Варфоломеевича. Да, его искусство вливает в наши будни ту струю солнечной радости и цветовой красоты, без которой они были бы слишком серыми и тяжелыми. Произведения Кузнецова освежают их ароматом подлинного творческого подъема, расцвета крупного таланта. И это не впервые. Интенсивность красочного образа, общий мажор композиции всегда являлись характерной чертой Кузнецовского творчества и придавали особую притягательную силу его экспонатам на многочисленных показах русского искусства на протяжении нескольких десятков лет.

Невольно в памяти воскресает длинная цепь этих выступлений Павла Варфоломеевича, весь извилистый путь его художественного развития.

<Представим, что> мы в эпохе жестокой черной реакции после восстания 1905 года. Часть усталой и придавленной интеллигенции ищет спасения в символизме, мистике и подобных течениях. Открывается выставка «Голубой розы», одно название которой свидетельствует о том, что участники ее не довольствуются естественной реальной раскраской царственного цветка, а пытаются придать ему новый необычный облик. Как-то в противовес реальному импрессионизму «Союза русских художников», графизму и историзму «Мира искусства» молодые художники выступают с новым искусством. Все они моложе тридцати лет, почти все вышли из московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Возглавляют группу новаторов Сапунов, Сарьян и Павел Кузнецов, около них — Судейкин, совсем молоденькие тогда Фонвизин и молочный еще Крымов, славный теперь скульптор Александр Терентьевич Матвеев и некоторые другие.

Десяток картин Павла Варфоломеевича, исполненных преимущественно клеевой краской и пастелью, носит названия «Рождение», «Увядание», «Любовь». «Белый фонтан», «Озаренная» и т.п. Фонтаны вообще на данном этапе — один из излюбленных мотивов Кузнецова. Струящаяся вверх и вниз вода передана с особой музыкальностью, а вокруг фонтанов группируются и движутся большеголовые женские фигуры в длинных одеждах и новорожденные дети. Композициям свойственен какой-то фресковый лад, они выдержаны в блеклых опаловых тонах, в бледно-розовых и серо-голубоватых переливах.

Несмотря на свою вычурность, известную туманность замыслов и слабое владение формой, кузнецовские полотна обращали на себя внимание, и одна картина даже была приобретена Третьяковкой. С первого взгляда было ясно, что перед зрителем недюжинный природный колорист, один из тех, кто обладает исключительно тонким чувством красок и безошибочно умеет создавать из них гармоничное целое.

Нелишним <будет> по этому поводу напомнить, что Павел Варфоломеевич родом из Саратова, города, которому русское искусство обязано несколькими живописцами, особенно сильными как раз в области колорита, настоящими мастерами тончайших красочных сочетаний, как несравненный Мусатов или лиричный Уткин. Преобладание колоризма в творчестве ряда саратовских живописцев навряд ли простая случайность, как не случайность, что в Италии Венеция создала ряд блестящих колористов, а Флоренция преимущественно только мастеров формы. Тут, вероятно, входят в игру известные климатические условия, влияние окружения и каких-то художественных прообразов. В нашем приволжском городе определенное значение вне сомнения имел и прекрасный Радищевский музей с полотнами и шпалерами перворазрядных французских <мастеров>. Здесь, конечно, не место разобраться в этой любопытной проблеме, в общем, еще мало затронутой искусствоведческой литературой, но было бы несправедливо ее совсем замолчать.

Возвращаюсь к своей теме. Период «фонтанов», «рождений» и «увяданий» не был длительным у Павла Варфоломеевича, <это был>, очевидно, тупик, из которого необходимо было вырваться на более широкий простор. Поездка в киргизские степи явилась тем поворотным пунктом, в котором нуждался талант Кузнецова и где он окончательно нашел себя и свое настоящее призвание. Не впервые в истории искусства поездка на восток, в экзотические места , по-новому оплодотворяла творчество живописца и содействовала его полному расцвету. Гоген только в Таити обрел ту декоративность, которая ему мерещилась и не полностью давалась в Понт-Авене, солнечный французский Прованс сделал северянина Ван Гога тем, чем он для нас ценен, и мы знаем, как много гений Делакруа почерпал из пребывания мастера в Алжире и Марокко.

Киргизия, куда направился Кузнецов… <сохранила еще> быт кочевников с их кибитками и стадами овец… в первобытных, почти библейских формах. В художнике, не в каждом, но в очень многих, скрыт своего рода примитив, родственно откликающийся на первобытность жизненного круговорота, чутко воспринимающий его образы. У Павла Варфоломеевича, которого уже <в самом начале> его творчества привлекали основные явления человеческого пути: рождение, любовь и смерть, эта тяга к упрощенным формам быта на фоне девственной природы была особенно интенсивной и естественной. Он жадно впитывал в себя простор безбрежных степных полей с их пленительными цветовыми эффектами, картины несложного хозяйственного обихода с их равномерным темпом, столь далеким от шумной сутолоки Москвы и Саратова.

И этот новый для художника восточный пейзаж, комплекс новых мотивов и сюжетов влили новые оздоровляющие соки в его творчество… Равным образом и колорит Кузнецова отошел от изнеженных переливов эпохи «Голубой розы» к гамме более насыщенных локальных тонов. Прекрасная сюита киргизских полотен Павла Варфоломеевича многочисленна, среди них есть настоящие шедевры, и в целом они, параллельно с произведениями Сарьяна, впервые влили в наше искусство струю освежающего и сверкающего ориентализма. Кто не помнит чарующую «Спящую девушку» в кошаре на фоне золотистой вышивки, фресковый ритм «стад», полные щемящего лиризма «Утро», «Вечер» или «Весну в степи»…?

На этом пути Павел Варфоломеевич достигает зенита своей славы, с которого он не спустился до наших дней. К сорокалетию он общепризнан, представлен во многих музеях, ему посвящены статьи… Но, конечно, не все приемлют его искусство. Кой-кто не может ему простить его своеобразие, отсутствие всякого академизма, быть может, и слишком большого количества великолепных натюрмортов, которые все чаще появляются в его эвре и в которых его композиционный дар, декоративное чутье и колористическое мастерство все новые одерживают победы. При этом не остается глухим и на требования советского времени и к его задачам, работая над индустриальными сюжетами, мотивами советского строительства и земледельческой культуры, в чем можно убедиться на текущей выставке «Всекохудожника».

…И кто у нас, кроме П.В., умеет так писать цветы, придавая им столько благоухания, мажорного великолепия, такими купами их изображать без риска излишнего нагромождения? Да и не только у нас. Навряд ли будет преувеличением сказать, что цветочные натюрморты Кузнецова могут соперничать и выдержать сравнения с многими западными мастерами этого жанра.