Журнал "Наше Наследие"
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   
Подшивка Содержание номера "Наше Наследие" № 72 2004

Экспедиция генерала Спренгтпортена по пределам Российской империи, как она описана в мемуарах графа А

Экспедиция генерала Спренгтпортена по пределам Российской империи, как она описана в мемуарах графа А.Х.Бенкендорфа

Окончание. Начало см. в №71.

 

А.Х.Бенкендорф

Мое путешествие в земли полуденной волшебные края 1

Перевод с французского (подстрочник) Д.А.Майорова, литературная подготовка текста Л.М.Смирнова, публикация и примечания М.В.Сидоровой.

Публикация подготовлена в рамках исследовательского проекта "Записки А.Х.Бенкендорфа". № 02-01-00411а (РГНФ)


В Петербурге я пробыл всего три недели. Я был польщен похвалами, которыми меня осыпали, и любопытством, с которым меня расспрашивали, и, тем не менее, ускорил свое возвращение в нашу экспедицию. В сопровождении молодого Гурьева 2 , более благоразумного, чем я, но как будто доверявшего моему здравому смыслу, я покинул друзей и удовольствия, и вновь - уже через Москву отправился в путь.

Я был счастлив вновь оказаться в Москве, увидеть мою тетушку 3 и особенно ее хорошеньких горничных. Мы, однако, с трудом представляли, где же теперь искать нашего старину-генерала, который, как оказалось, за время моей поездки в Петербург съездил в Кострому, женился на своей красавице и теперь собирался продолжить поездку вместе с супругой. Наконец выход был найден. Мы должны были представляться генерал-губернатору Москвы4 и решили - пусть он и определит: если, здороваясь с нами, он повернет голову направо, мы едем в Кострому, а если он бросит взгляд налево, направимся в Царицын, куда, по нашим сведениям, генерал собирался ехать после свадьбы. Генерал-губернатор с важностью посмотрел налево и, конечно, ошибся, и мы, к большой нашей досаде, вынуждены были проделать полторы тысячи верст без всякой пользы. В Царицын мы отправились по дороге на Рязань и Тамбов. Прибыв в город и не получив там известий от генерала, мы тотчас же вновь поехали назад, навстречу ему. Мы встретили генерала около Нижнего Новгорода, и остановились уже вместе с ним в Симбирске, где наш молодец-генерал всецело отдался своей любви, а мы умирали от скуки.

Единственным развлечением была поездка к одному очень богатому и утонченному дворянину, чье имя я забыл, он имел фабрики, конный завод и очаровательную усадьбу. Желая продемонстрировать все жанры своего театра, он в течение трех дней дал для нас три спектакля: оперу, комедию и трагедию, не считая концертов, которыми он нас потчевал за ужином и обедом. Кто устоит перед обаянием крепостного театра! Исполненный чувств отзывчевого на красоту зрителя, я уже было направил весь их пыл, перероставший во вполне земные желания, на его оперную примадонну, но как только она дала понять, что готова ответить на мой призыв своей благодарностью, бедняжка немедленно была наказана кнутом на конюшне, и я уже старательно избегал навлечь на ее очаровательную спину повторное наказание.

В первые дни июня мы наконец покинули Симбирск и поехали в Саратов. Этот город своими основательными строениями, промышленностью и богатством целиком обязан немецким поселенцам, которые обустроились в этой губернии со времени Императрицы Екатерины. Эти же поселенцы построили и великое множество процветающих по всей округе деревень.

Из Саратова мы вернулись снова в Царицын, откуда отправились в Сарепту5, маленький немецкий городок, построенный и населенный братьями-моравами, которые неукоснительно блюдут здесь всю строгость своей секты, свои обычаи и даже малейшие детали в одежде. Не веришь своим глазам, вдруг оказавшись в типичном немецком городке, здесь все вас заставляет забыть, что вы находитесь в степи, населенной калмыками, и на границе с первобытной Азией. Все напоминает Германию, и можно даже получить чисто немецкое удовольствие в настоящей харчевне, с хорошим обслуживанием и отличной немецкой едой. Этих братьев-моравов числом почти 600 душ обоих полов, они занимаются всякого рода ремеслами, что и обеспечивает их блага и создает основу их богатства. Кроме того, здесь есть несколько фабрик, продукцию которых они с большой выгодой продают по всей стране, вплоть до Петербурга; они обрабатывают землю и приучают своих соседей-калмыков не только покупать зерно и табак, но также исподволь свыкаться с мыслями о земледелии. Однако можно лишь надеяться, что промышленность, деловая предприимчивость, и особенно мудрое и благочестивое поведение этой общины окажет ощутимое влияние на кочевые нравы калмыков.

Одним из правителей этого народа мы были приглашены в гости к нему в стан, который в тот момент располагался в добрых ста верстах от Сарепты; он послал нам лошадей и для быстроты передвижения заставил сменить их на полдороге, так что мы проделали эту сотню верст верхом, непрерывно мчась во весь опор. И что удивительно - эти лошади не казались от такой скачки усталыми; почти невероятно, что они могут выносить, особенно если учитывать и то, что целый год они существуют только на подножном корме. Калмыцкий князь принял нас со всем этикетом, который в ходу у калмыков, что сводилось к предложению кумыса, разновидности чая и сушеных фруктов. Насладившись видом трех или четырех сотен войлочных юрт, множеством верблюдов, лошадей, баранов и умирая от голода и усталости, мы возвратились в Сарепту.

Мы покинули наших братьев-моравов, этих смиренных и искусных немцев, и направились посетить славный Дон - край неугомонных и воинственных донских казаков. В этом месте Волгу от Дона отделяют всего 70-80 верст, Сулейман II6 и Петр I хотели соединить обе реки каналом, и мы проехали по местам, где были еще видны следы работ, начатых в разное время этими двумя великими людьми. Думаю, государь, который осуществит этот грандиозный проект, сделает больше для процветания и обогащения России, чем те, кто прибавляет новые губернии к и без того бескрайней ее территории. Канал даст возможность вывозить в Черное море продукцию плодородных частей России и соединит Каспийское море с морями Европы.

Малая Избьякская была первой станицей, куда мы прибыли. Мы были гостеприимно приняты семьей Денисовых-Орловых7. Там я оставил генерала Спренгтпортена ехать по постовой дороге, а сам с молодыми Гурьевым и Нехлюдовым8 продолжил путешествие верхом от станицы к станице вдоль Дона до Черкасска, где мы снова встретились с нашим стариной генералом и его дражайшей половиной, которая уже успела преждевременно разрешиться от бремени.

Черкасск состоит из 12 станиц, которые вместе образуют один довольно внушительный город. Его расположение на берегу Дона и почти на уровне реки подвергает его каждый год наводнениям, которые делают пребывание в нем очень некомфортным, а воздух очень нездоровым. Император приказал выбрать великолепное место в 20-ти верстах от Черкасска, на Аксайске, чтобы перенести город туда, но привычка и еще более некоторые религиозные предрассудки жителей, оставят, я боюсь, эту новую столицу Дона еще долго необитаемой.

 Истинное удовольствие, я вам скажу, находиться среди этого свободного, воинственного народа, управляемого своими собственными законами, не имеющего иного страха, кроме страха каких-либо в своей жизни перемен, и иного желания, чем всегда оставаться в том состоянии, в котором он находится. Невольно думалось: насколько же у нас мало правительств, достаточно мудрых и либеральных, для того, чтобы народ не желал никаких изменений! На Дону богатство и достаток бросаются в глаза; все мужчины и женщины хорошо одеты, пышут здоровьем, веселы и, видимо, не ведают принуждения. Казак, возвратившись с войны, с которой он обычно привозит добычу, принадлежит уже только себе, отдыхает в своем доме, хорошо и обильно ест, пьет много хорошего вина, которое ему кажется лучшим на свете, потому что он сделал его сам, своего офицера он узнает теперь только для того, чтобы вежливо поприветствовать его при встрече. Вот истинно должное состояние воина и гражданина; эти два состояния никогда не должны быть разделены. Солдат в Европе является только наемником, несколько тысяч несчастных оторваны от своих семей, лишены своих очагов для того, чтобы гнуть шею в казармах и лагерях; их жизнь продана ради защиты своих соотечественников, которые перестают быть их товарищами. Казак же остается гражданином; когда Император потребует - он идет в бой, а когда война заканчивается, он возвращается наслаждаться благами жизни, воспитывать своих детей и умереть на родной земле, которую знает с детства. Я думаю, весь Дон целиком поднялся бы, если бы Россия в этом нуждалась. Я покидал Черкасск с большой неохотой, там мне все понравилось: казаки, их жены, их лошади. И даже их кухня.

Мы направились вдоль пограничной кавказской линии и остановились в Георгиевске, главном городе Кавказской губернии. Вся эта пограничная линия защищает наши южные губернии от неспокойных и разбойных жителей Кавказских гор. Впечатляет вид этой знаменитой горной цепи, предела побед Александра Македонского и границы рабства, которое Рим навязал народам; сколько армий нашли в нем свою погибель, сколько народов вышло оттуда для того, чтобы опустошать земли, внушать уважение и вызывать удивление! Посреди этой, покрытой вечными снегами, громадной горной цепи возвышается отовсюду видимый еще более величественной Эльбрус, который жители именуют Кот-гора.

 Проехали в Константиногорск9, маленькую крепость у подножия пяти гор, именуемых Бештау, примерно в 20-ти верстах от Гергиевска. Здесь находятся сернистые горячие воды, которые привлекают сюда великое множество самых разных больных. Мы оставили генерала и его супругу согревать их любовь в сере, а сами отправились еще на добрых 30 верст дальше, к минеральным водам, именуемым кислыми водами10, которые имеют много сходства с водами Зельцера. Там мы обнаружили общество на водах, радушно предложившее нам разделить с ними их развлечения. Один полк стрелков и два казачьих полка охраняли здесь воды и больных и защищали их от посягательств черкесов, которые с крайним неудовольствием смотрят на это чужеземное заведение, расположенное в их горах.

Здесь я познакомился с одним черкесским князем, именуемым Рослам-бек, братом Исмаил-бека, который служил в наших войсках и был в тот момент в Петербурге. Сам Рослам-бек имел чин полковника и получал довольно значительную пенсию, но поскольку он уже несколько раз воевал против нас, то большого доверия к его лояльности не было. Тем не менее я с удовольствием принял его княжеское предложение поехать с ним на добрые 30 верст в горы, увидеть его жилище, его воинов и его сестру, которая слыла красавицей. Надо сказать, здесь почти невозможно увидеть ни одну черкешенку, а их красота столь славится, что я пренебрег предостережениями, которые мне делали, об опасности, подстерегающей русских в горах, к тому же еще несколько молодых людей присоединились к нам. Мы ехали несколько часов по горам мимо живописных селений и наконец прибыли в селение нашего князя. Он дал в нашу честь очень хороший обед на манер своей страны, показал нам своих лошадей, свое оружие и только мельком - свою сестру, у которой мы, правда, смогли рассмотреть фигуру, которая была великолепна, как у всех черкешенок - их элегантное одеяние дает возможность показать ее. Потом мы вновь оседлали коней, и по сигналу - стрелы, которую Рослам-бек самолично пустил из своего лука на невероятную высоту, более 400 черкесов в кольчугах и шлемах, вооруженных различным оружием прискакали к нам во весь опор. Это была кавалерия наивысшего уровня, самая искусная и наилучшим образом вооруженная из всех, какие только могут быть. Наблюдая с самодовольным видом, как мы любовались его войском, он заметил нам, как бы между прочим, что у нас всего один конвой казаков. После того как нам показали их манеру ведения боя и как точно они стреляют по цели во время скачки во весь опор из ружья, из пистолета и из лука, он так же церемониально проводил нас в наш лагерь, где все уже отчаялись вновь увидеть нас живыми и дружно укоряли нас за такое легкомыслие. Между прочим, этот самый Рослам-бек два года спустя разбил две роты наших стрелков, лишил двух пушек и объявил себя навсегда самым непримиримым врагом России.

Я познакомился еще с одним князем, живущим в горах; все его называли Максимка. Он сказал мне с кичливостью, которая присуща горцам: "Это здесь, у вас, в России, я - Максимка, а вот когда вы пойдете через горы ущельем, которое ведет в Грузию - над ним как раз и лежит мое селение, - убедитесь, что там все меня величают Максимом Павловичем".

Несколько женщин присоединились к развлечениям общества, и мы продлили даже более, чем могли, наше пребывание на водах. В шатре неподалеку от моего, проживали две сестры - дочери одного старого генерала. Старшая, будучи замужем, позволила мне, с условием, что это останется между нами, разделить с ней ее неприхотливое, да жаркое ложе любви, но несколько дней спустя она узнала, что я, увы, оказался отнюдь не скрытным, и, оскорбившись, ушла искать счастья в другом шатре. Что делать - пикантность иной связи и состоит в том, чтобы не сохранять ее тайны.

 Некоторое время спустя наш жизнелюб генерал, запасясь здоровьем и силой, вернулся к нам в Георгиевск, где тем временем мадам губернаторша с большим знанием дела испытывала мою силу. Это была очень красивая женщина, более чем легкомысленного поведения, и, надо сказать, это было именно то, что нужно для путешественника. Наконец мы покинули эти места удовольствий и вновь поехали по пограничной дороге до Кизляра, повсеместно сопровождаемые приграничными казаками, из которых гребенские и семеновские являются наилучшими. Они одеты, вооружены и ездят верхом в точности, как черкесы, перед лицом постоянной опасности и необходимости защищать свои очаги и собственную жизнь они так закалились, что можно смело утверждать, что они во многом превосходят лучших донских казаков.

Эта линия границы, кроме того, защищается регулярными войсками, как пехотой, так и драгунами, а также поселениями с укреплениями и наблюдательными пунктами.

Кизляр - левый край этого участка, он расположен почти в устье Терека, который образует нашу границу, начиная за 50 верст вправо от Моздока и до самого Каспийского моря. Город этот пользуется доброй славой из-за количества вина и водки, производимых здесь. Тут мы покинули пограничную линию и наш смелый конвой и отправились в Астрахань через ужасную пустыню, в которой калмыки, единственный народ, который способен в ней жить, поддерживают наши посты, кочуя по ней со своими жилищами.

Астрахань - одна из столиц бывшей Татарской Империи11. Город очень обширен, украшен прекрасными церквами, множеством высоких домов и окружен бескрайними садами и виноградниками. Обладая исключительно благоприятным для торговли месторасположением в устье богатой Волги и почти на берегах Каспийского моря, этот город получает товары со всей России и из Азии. Прозорливый Петр, вот уж действительно великий гений: он не только развернул флаги России в северных морях и построил верфи в Финском заливе, но позаботился и о южных рубежах: он создал флот и в Астрахани и тем укротил Персию, которая уступила ему безраздельно навигацию в Каспийском море. К несчастью, вместе с Петром I закончилась и деятельная забота правительства о процветании астраханской торговли. Она чахнет и ждет, пока некая покровительствующая рука обеспечит ей доступ в то пространство, которым она должна бы пользоваться, и завершит прекрасный труд, начатый Петром. Нет никакого сомнения, что нужно лишь немного заботы государства и астраханская торговля станет для России источником неиссякаемого богатства.

Улицы этого города похожи на настоящий маскарад; здесь можно встретить индийцев, бухарцев, турков, персов, армян, евреев, калмыков и другие нации, и все они имеют собственные храмы вкупе с полной свободой вероисповедания.

Мы спустились по одному из многочисленный протоков Волги, чтобы присутствовать на зрелище колоссального сезонного промысла, который здесь происходит, когда рыба идет на нерест; этот промысел снабжает рыбой большую часть России. Это какая-то настоящая морская баталия, в движении одновременно находятся больше сотни баркасов. Вытащенная рыба покрывает все вокруг, и по меньшей мере сотня людей занята тем, что солит ее и укладывает в бочки.

Я встретил к Астрахани молодого графа Воронцова12, с которым я был очень близок в Петербурге, и американского путешественника Аллена Шмидта. Они оба готовились к поездке в Грузию. Убедившись, что они не отказались бы и от моего участия, я с готовностью ухватился за представлявшуюся возможность повидать легендарную страну. Генерал позволил покинуть его на несколько месяцев. Мы не упустили удовольствия побывать еще на нескольких балах, которые давали в Астрахани; в добавок к этому одна почтенная, пожилая и уважаемая молодыми людьми женщина добилась для меня благосклонности одной очень милой армяночки. Мы запаслись вином, и - Шмидт, Воронцов и я - вновь пересекли жуткую калмыцкую пустыню, по которой уже проходили. Из Кизляра снова отправились вдоль границы Кавказа и остановились в Екатеринограде13, чтобы приготовиться там к путешествию в горах, для чего купили лошадей, и стали дожидаться конвоя, который должен был нас сопровождать.

Через несколько дней мы двинулись в путь. Первое впечатление от встречи с непокоренным Кавказом мы испытали, когда вместе с ротой егерей и 80-ю казаками с границы переходили через Терек: вдалеке, на возвышенности, показались несколько всадников-черкесов и демонстративно наблюдали за нашим передвижением. Вечером мы прибыли на Елизаветский редут, охраняемый двумя ротами солдат с двумя пушками. Там нас покинули егеря, и мы на следующий день продолжили наш путь уже только с казаками. Дорога проходила по чудесной равнине, ограниченной высокими горами Кавказа, которые, по мере того как к ним приближаешься, кажутся выше и выше.

Мы остановились на берегу Терека, быстро текущего по этой равнине, чтобы накормить своих лошадей и искупаться самим, хотя и был уже октябрь месяц. Внезапно наши пикеты сообщили о появлении противника. Ну что ж, вот наконец и дело! - а каждый из нас жаждал проявить себя, добраться до горцев первым, и мы пустили лошадей во весь опор. Предвкушение победы еще больше нас взбудоражило, когда мы увидели, что, заметив нас, всадники обратились в бегство. Но каково же было наше разочарование (но и радость тоже), когда мы узнали в тех, за кем гнались, казаков, которые конвоировали почту из Владикавказа в Елизаветский редут. В приподнятом расположении духа мы прибыли во Владикавказ, крепость, возведенную у подножия Кавказских гор и защищаемую одним батальоном с несколькими орудиями. Комендант выделил для нас хорошую просторную землянку, где после ужина, который показался нам превосходным, мы сразу же заснули крепким и здоровым сном.

На рассвете мы были уже в седлах, а наш эскорт пополнился 50-ю пехотинцами из владикавказского гарнизона. Тот самый Максимка, с которым я познакомился на водах, находился в крепости, и мы должны были пройти как раз под его владениями (и, стало быть, узнать, как его там величают), но он передал, что приносит извинения за то, что не может нас сопровождать и пригласить к себе, так как в это время чума опустошала его селение. Действительно, чума объявилась почти во всех окрестностях, следовало быть настороже, и солдатам было строго запрещено прикасаться к чему-либо из того, что могло встретиться в дороге.

 Мы проехали лесом и сделали привал поблизости селения Балта, чтобы приготовиться к входу в ущелье. Туда заходишь как в некий коридор: солнца не видно, становится почти темно, на вершинах гор, отвесно вздымающихся с обеих сторон словно гнезда, видны селения горцев. Все они - наши враги, но нередко воюют и друг против друга, а зачастую приходят и уговаривать наших офицеров, чтобы те помогли им перерезать друг другу глотки.

То несогласие и раздор, которые царят меж ними и которые мы всеми средствами стараемся подогревать, - единственное, что позволяет нам держать открытыми эти неприступные ворота, охраняемые местными жителями с таким упорством, волей и искусством, которые могли бы соперничать с целой армией.

В этом месте Терек бурно катится меж отвесных и высоких гор, и его приходится множество раз переходить вброд. Невдалеке от Балты мы были остановлены несколькими ружейными выстрелами; на этот раз это уже были враждебные горцы. Надо было действовать без промедления. Я принял командование авангардом, а Воронцов - основными силами нашего маленького отряда. Не буду описывать подробности своей первой в жизни атаки, скажу только, что я бы был счастлив, если б каждый последующий в моей военной карьере бой позволил мне ощутить столь радостный подъем духа, какой я пережил в те минуты боевого крещения! Отразив нападение (два казака были легко ранены), мы прошли до Ларцы14, где в небольшом редуте на склоне горы, увенчанной замком под тем же названием, улеглись спать. Чума посетила этот замок и оставила после себя трупы несчастных, умерших от этой болезни, так что на следующий день мы предпочли любоваться этими древними укреплениями лишь на расстоянии. 15-й и Севастопольский егерские полки, направлявшиеся в Грузию, раскинули свои бивуаки вдоль ущелья, великолепным видом которого мы наслаждались на своем пути.

Спускаясь от Ларцы, мы вернулись в ущелье, которое становится в этом месте еще уже - настолько, что в некоторых местах можно было идти лишь по два или три человека в ряд. За 17 верст Терек переходят раз 20 по мостикам, которые по большей части приходится сооружать самим, поскольку злоба местных жителей и буйство реки часто разрушают их. Самый опасный и наиболее часто атакуемый переход - это Дарьял15. Там опасаешься и быть унесенным с камнями, которые катит Терек, и быть расплющенным огромными скалами, нависающими над головой и, кажется, готовыми скатиться в любую минуту. В конце этого ущелья находится замок Казбек16, у подножия горы с тем же названием, принадлежащий князю, которого также называют Казбек и который объявил о своей полной преданности России. Мы остановились на ночь в его замке, напомнившим нам таинственные замки мадам Радклиф17, по крайней мере его тяжелые ворота закрывались столь же тщательно и заботливо, как это делали средневековые рыцари, оберегаясь от нападений врагов. Казалось, что мы перенеслись в какой-то роман - вокруг ни одного человека, который бы не был вооружен с головы до пят.

Покидая Казбек, испытывали облегчение, что миновали это ужасное ущелье. И снова Терек мелькает меж гор, однако уже менее высоких, образующих долины и панорамы восхитительной красоты и разнообразия. По сравнению с предыдущими днями этот день - вплоть до селения Коби - был настоящей прогулкой. Однако следующий день - до Кашаура - был самым утомительным из всех переходов Кавказа. Непрерывно поднимаемся по очень узкой и очень плохой дороге; на вершине горы, называемой Крестовая18, давшей название и перевалу, страшно посмотреть себе под ноги: селения теряются внизу, в облаках, с трудом можно различить истоки Терека, несущего свои воды в Россию, и воды Арагви, которая спешит оросить равнины Грузии. Из Кайшаури уже спускаемся, и намного быстрее, чем поднимались, и входим в чудесную долину, орошаемую Арагви и затененную великолепными деревьями. Чувствуем, что перемещаемся в новый климат: вся природа здесь другая, воздух более мягок, и нельзя не любоваться на каждом шагу чудесными и живописными ландшафтами. Вечером мы прибыли в Ананур19, маленький городок, где мы остановились на ночь, прекрасное местное вино помогло нам заснуть и забыть об опасности чумы.

Нам не терпелось быстрее прибыть в Тифлис, и мы с Воронцовым, оставив наших компаньонов и в сопровождении всего двух казаков, отправились вперед рысью. Наши казаки не последовали за нами, испугавшись, что мы поедем не той дорогой. На равнине Мухчарнска мы заметили лагерь с нашими войсками; мы было обрадовались этой встрече, но неожиданно нас ждал неприятный сюрприз: когда мы приблизились к нему, появились часовые, которые, нацелив на нас ружья, приказали нам удалиться. Мы объявили свои звания - не помогло, и нам пришлось проехать мимо. Вскоре все разъяснилось. На некотором расстоянии от этого лагеря мы встретили казачий пикет, который сообщил нам, что в крае свирепствует чума, и егерский батальон, который мы встретили, изолировался, чтобы обезопасить себя от этой заразы. Мы проехали мимо Мцхеты20, руин старинного замка и монастыря, построенного на великолепном месте - там, где Арагви впадает в Куру. Вид Мцхеты, гор, и быстрого течения двух извилистых рек один из самых прекрасных, какие только можно увидеть.

Наконец, нам открылся Тифлис, довольно большой город, живописно раскинувшийся на берегах Куры, над его древними стенами нависают отвесные скалы. Проехали мимо чумного кладбища, что было для нас суровым напоминанием о реальности, и прибыли в дом князя Цицианова21, главнокомандующего в Грузии и на границе Кавказа. Он принял графа Воронцова очень хорошо, а вот меня - прямо скажу - скверно; его разместили в доме князя, а я с Нехлюдовым и Шмидтом отправился ночевать в город. Эта первая ночь была очень неприятной: мы шли в полной темноте по узким, темным и абсолютно пустым улочкам - эпидемия заставила жителей спасаться бегством, при слабом свете нашего фонаря мы различали на некоторых дверях нарисованные дегтем кресты, которые указывали, что в них побывала чума. Наш квартал тоже был заброшен, окна в доме разбиты, по нему гулял ветер и шныряли одичавшие кошки. Не очень-то гостеприимное начало, а чума внушала нам разве что не чувство ужаса. Но со следующего дня мы начали привыкать, а несколько дней спустя о ней больше не думали и находили даже очень забавными меры предосторожности против нее.

В Тифлисе есть очень приятные горячие серные ванны, где я, несмотря на мор, частенько бывал. Мне говорили, что когда в городе нет эпидемии, познать столь хваленых красавиц Грузии очень легко, это может позволить себе каждый приезжающий. Теперь же была эпидемия, и нужно было отказаться от этого удовольствия, женщину можно было найти с большим трудом, я лишь ненадолго сошелся с одной, да и то за деньги.

Князь Цицианов готовился к походу на Гянджу22, и, когда сборы закончились, мы покинули Тифлис и отправились на соединение с армейским корпусом, собранным приблизительно в 15-ти верстах от города и состоявшим из Нарвского драгунского полка, батальона Кавказского гренадерского полка, 17-го Севастопольского егерского полка и некоторого числа казаков. Грузинские и татарские волонтеры23 присоединялись к ним на ходу, и каждый день несколько князей или дворян, великолепно одетых, на превосходных лошадях, вместе со своими хорошо вооруженными и отлично державшимися в седлах вассалами прибывали, чтобы пополнить нашу маленькую армию и придать ей облик некоего крестового похода. Князья Арбельянов, Амилохваров, Шипзевадзе и другие грузины, татары и армяне высокого происхождения также прибыли, чтобы предложить свое мужество и похвастать своей роскошью.

Мы двигались по правому берегу Куры вниз по течению. В пути грузины и татары развлекали нас джигитовкой на своих прекрасных лошадях, и мы не могли налюбоваться их искусством в выездке и боевых упражнениях. На второй день мы переправились через мелкую, но быструю речку Аджету по превосходному каменному мосту, который называют Красный24. Он древней и очень прочной постройки. В кладке этого моста, с той стороны, откуда мы пришли, сделана вровень с водой очень просторная и удобная конюшня, в которой может укрыться целый караван. Наша команда без особого труда поднялась на мост, образующий очень высокую арку. Посредине моста, в одной из опор, расположена лестница, которая ведет в помещение, где путешественник найдет укрытие от непогоды и даже очаг.

На седьмой день похода мы прибыли в Шамхор25, древний город, от которого остались только руины. Князь принял здесь посланца от Джевата, хана Гянджи, который, узнав о марше нашей армии, спрашивал о цели оного, но на самом деле с помощью гонца скорее хотел разведать о силах нашего войска. Гонец нашел наше вооружение внушительным, но, однако, поведал нам, что хозяин его обладает пушками куда большими, чем наши.

Прибыв в окрестности Гянджи, князь поначалу хотел произвести разведку, но, видя, что противник развернул свои силы, приказал двинуться почти всему корпусу, и вскоре у городских окраин возле садов дело пошло. Батальон кавказских гренадер под командованием храброго подполковника Семеновицы и большая часть наших казаков вместе с грузинами и татарами, поддержанные несколькими артиллерийскими орудиями, атаковали противника с фронта и вынудили его укрыться за слободскими стенами. Князь с оставшейся частью войск взял правее и самолично прорвался в слободу; персы, укрывшись за одной из стен, обстреливали оттуда всю улицу. Воронцов и я спешились и попросили разрешения включиться в дело, князь охотно доверил каждому из нас по 30 егерей. Выдвинули вперед одно орудие и через несколько минут противника выбили и, преследуя, гнали из одного сада в другой. Мы взобрались на стены и постарались расчистить путь артиллерии: несколько грузинских князей проявили действительно геройскую отвагу и преследовали кавалерию противника до самой крепости. Отряд под командованием подполковника Семеновицы также отбросил противника за слободу и показался на площади, отделяющей слободу от крепости, в то же время, что и мы.

Князь разместил артиллерию вдоль внутренней границы слободы, и вскоре то там, то сям послышались залпы из орудий. Огонь из мушкетов, который вел противник из небольшого передового укрепления, отстоявшего от стен крепости, стеснял наших артиллеристов, и князь отдал приказ захватить укрепление. Капитан Котляревский26 со своей ротой 17-го егерского полка, Воронцов и я с нашими егерями, предприняли атаку, чтобы овладеть им, но, когда мы приблизились и почти добрались до крепостного рва, огонь, направленный на нас со всех сторон, был столь сильным, что большая часть наших солдат или была убита, или залегла. Котляревскому пуля попала в ногу, и Воронцов увел его. Не считая эскадрона драгун, которых князь направил нам на выручку, у нас оставались лишь солдаты, с трудом убежавшие от персов, которые тут же предприняли вылазку и отрезали головы несчастным раненым, оставшимся на месте.

Крепость Гянджа окружена рвом, позади коего есть невысокая земляная стена, за ней еще один глубокий ров, за которым очень высокая стена из кирпича и камня с башнями по сторонам. Князь посетил все окрестности крепости, отдал приказания и вернулся на ночевку в лагерь. На следующий день оставшаяся часть корпуса подтянулась, и Гянджа была окружена со всех сторон.

Князь Цицианов и начальник штаба разместились на расстоянии пистолетного выстрела от крепости, в маленьких помещениях внутри мечети, окна и двери которых выходили во внутренний двор. Был декабрь месяц, но погода стояла превосходная, так что мы обедали на открытом воздухе во дворе этого персидского монастыря. После обеда мы обычно шли на террасу, чтобы осмотреть крепость и сделать несколько выстрелов из ружья. Время от времени мы объезжали наши позиции верхом. Они располагались так близко к крепости, что в один прекрасный день, когда мы сидели во дворе за столом и обедали, несколько наших гранат, неумело направленных с другой стороны крепости, разорвались прямо над нашими головами.

Персы неоднократно делали вылазки, как правило, ночью; их самообладание и ответы Джеват-хана на ультиматумы князя указывали на то, что осада протянется долго. Артиллерия наша была слишком слаба, чтобы разрушить стены крепости, а снабжение наших войск затруднялось; все сводилось к тому, что следовало испробовать последнее и единственное средство для овладения Гянджей - штурм.

Решившись на штурм, князь, однако, от нас это скрыл. Он был доволен тем, как мы с Воронцовым проявили себя при взятии пригородов, но не желал подвергать нас слишком большой опасности. Поэтому он направил нас против лезгин, под команду славного генерала Гулякова27, сказав нам, что там мы найдем больше возможностей отличиться, нежели при осаде, во время которой нельзя ожидать серьезного боя. Он доверил нас грузинскому князю Лорзапу Арбельянову, которому он дал для нашего эскорта 300 татар.

Мы двинулись в путь, но вместо того чтобы, как рассчитывали, заночевать на одном из постоянных постов наших войск, сбились с пути, и, поскольку уже становилось темно, а надо было еще накормить лошадей, пришлось встать среди степи. Едва под обильно валящим снегом мы приступили к скудному ужину, как татары обратили наше внимание на далекие огни, как они утверждали, лезгинского отряда. Чтобы создать впечатление, что у нас сил не меньше, мы разожгли больше костров, чем то количество, которое устрашило наших татар, и спокойно заснули в ожидании восхода луны. Среди ночи Лорзап внезапно разбудил нас, объявив, что татары нас покинули, что оставаться на месте и дальше уже опасно и что ни он, ни его верный грузин не смогут разыскать дорогу, и что, тем не менее, надо уходить. Мы быстро сели на лошадей, и в сопровождении лишь наших слуг и двух казаков двинулись в полной темноте. Мы ехали наугад, выслушивая подшучивания нашего проводника по поводу глупости, которую мы совершили, приехав в Грузию, тогда как в Петербурге могли бы прогуливаться в экипаже или развлекаться в театре. "Откуда это ему известны приметы петербургской жизни?" - удивился я. И он рассказал свою историю. Оказывается, в ранней молодости он был уведен лезгинами, которые захватили и разграбили замок его отца, они продали его одному черкесскому князю, который перепродал его на границе Кавказа некоему офицеру нашей армии. Этот офицер, не сомневаясь в благородном происхождении своего молодого невольника, сделал из него своего конюха и взял с собой в поездку в Петербург. Вот тогда он и узнал нравы и развлечения светского общества Петербурга. Как раз в то время, когда он был в столице, посол царя Грузии, которому сообщили о несчастье, случившемся в семействе Арбельянова - одном из самых прославленных в своей стране и близком царской семье, - нашел и признал молодого Лорзапа и вернул его и к своим родителям, которые несколько лет уже оплакивали смерть своего ребенка, и к своему положению. Итак, ему было более позволительно, чем другим, бояться лезгинов и удивляться тому, что мы по своей доброй воле прибыли сюда, чтобы подвергать себя большой опасности.

Несколько часов мы провели, не зная, ни где мы были, ни какого направления следовало придерживаться, прислушиваясь к каждому собачьему лаю, который, казалось нам, слышался, опуская руку в каждый ручеек, который мы переходили, чтобы определить направление его течения, несколько раз возвращаясь к своим следам, пока наконец не подъехали к какому-то селению. Лорзап сказал, чтобы мы ждали, а сам поехал вперед выяснить обстановку. Через некоторе время он вернулся и сказал, что деревня татарская и что мы можем переночевать у старосты. Мы вошли в жилище старосты и начали располагаться на ночлег, но тут нас ждала весьма неприятная неожиданность. При свете разожженного для нас Лорзапом очага мы распознали среди других постояльцев персов, в другом углу тоже расположившихся на ночлег. Лорзап быстро сориентировался и тихо предложил нам лечь подальше от огня и притвориться спящими, а он, чтобы запугать хозяина, будет расхваливать наши успехи у Гянджи и разузнает его позицию. Мы так устали, что действительно, несмотря на серьезность нашего положения, сразу же заснули, а Лорзап, по-видимому, расписывал все так убедительно, что персы в самом деле вскоре убрались восвояси, хозяин же на рассвете дал нам проводника, чтобы довести нас до первой грузинской деревни. Там мы съели обед, показавшийся нам чудесным, и благополучно прибыли вечером того же дня в Тифлис.

Мы свалились коменданту как снег на голову, он был в веселом настроении, в окружении певцов и бутылок; мы с удовольствием подстроились к этому обществу, веселились с ними до глубокой ночи и уже искали дорогу к нашему дому довольно нетвердой походкой.

На следующий день, первый день Нового года, подобно странствующим рыцарям, в сопровождении одних лишь своих оруженосцев, мы вновь отправились в путь. У нас было настроение искателей романтических приключений, и провидение, похоже, шло нам навстречу. Мы остановились в Сагореджи, где прекрасная красавица княжна Юстиниана, дочь князя Арбельянова, генерала на нашей службе, задержала нас на целый день. Оба рыцаря, разумеется, мгновенно втюрились в эту красавицу и в тщетных усилиях ей понравиться провели всю ночь в танцах. Увы, уже на следующий день пришлось покинуть этот привлекательный уголок и с грустью ехать на ночевку в Синах, маленький, неприглядный на вид и очень грязный городок, к тому же опустошенный чумой. Покидая Синах, мы спустились на равнину, орошаемую Алазани, которая вот уже много столетий являлась театром непрекращающихся кровавых распрей между лезгинами и грузинами.

На самом берегу этой реки, которая образует границу между двумя враждебными народами, мы обнаружили лагерь под командованием генерала Гулякова. Он состоял из Кабардинского пехотного полка, части Тифлисского пехотного и 15-го егерского. На некотором расстоянии от лагеря находился мост с плацдармом под названием Александрийский редут, по которому можно было пройти на вражескую территорию. Следовало быть постоянно настороже, особенно ночью; все укладывались спать одетыми и вооруженными, для избежания неразберихи вход в небольшое укрепление, куда нужно было собираться в случае нападения, обозначали два фонаря. Каждый раз, отправляясь за водой или ведя лошадей на водопой, мы рисковали получить пулю; удаляться от лагеря остерегались, и даже казачьи пикеты приходилось ставить от него весьма близко. Нам рассказали, что эти славные, отважные войска провели в таковом напряженном положении уже 18 месяцев, порой не получая провизии и часто вступая в бой.

Мы убедились в этом на собственном опыте. Едва мы пробыли здесь пару дней, как генералу Гулякову доложили, что лезгины большими силами вторглись верст на двадцать ниже нашего лагеря и грабят грузинские селения. Он тотчас же приказал выступить. К концу дня мы подошли к месту, неподалеку от которого лезгины перешли реку и куда должны были по расчетам вернуться, отягощенные своей добычей. На заре были посланы несколько стрелков на разведку, они нашли это место занятым бандой пеших лезгин, оставшихся здесь, чтобы прикрыть возвращение основного отряда с добычей. Мы с Воронцовым пошли с первыми стрелками; открылся огонь, но, когда генерал захотел взять этот пункт приступом, они оказали отчаянное сопротивление, мы потеряли много людей, но не смогли выбить их оттуда. Лезгины укрылись в довольно густых зарослях, и, когда наши солдаты, уже потерявшие терпение в утомительной перестрелке, бросились в штыковую, лезгины с такой яростью сами устремились на них с кинжалами в руках, что заставили отступить и самых отважных.

Генерал, видя сколько людей он потерял впустую, приказал прекратить атаку; чтобы перехватить основной отряд лезгин, возвращавшийся с набега, мы решили пойти в обход. Скоро мы их обнаружили выше по склону горы. Нам стал виден весь размах их грабежа: огромное количество уведенного ими скота, особенно баранов, который они гнали перед собой, делало гору белой и покрывало значительную часть долины. Мы насколько могли приблизились и несколькими пушечными выстрелами рассеяли большую группу их всадников, сразу стало понятно, что налетчики не рискнут выступить против нас на равнине, а также, что нам не удастся нагнать их основные силы, которые, гоня перед собой большую часть добычи, направились к более удаленной переправе. Стемнело, мы заняли позицию, расположившись в каре. Ночь эта была очень неприятной, шел снег и было очень холодно, а раненым, которые были среди нас, мы не могли оказать никакой помощи, ибо ни для нас, ни для лошадей не было даже воды. В конце концов мы возвратились в лагерь, не слишком хвастая нашей вылазкой, но наше настроение подняло известие о счастливом исходе штурма Гянджи. Князь Цицианов рискнул предпринять его, имея не более трех тысяч пехоты против почти семи тысячного, отчаянно оборонявшегося гарнизона. Джеват-хан с двумя сыновьями и огромное число его войска погибли в сражении; несколько сотен лезгин, бывших в составе гарнизона, сгорели, укрывшись в мечети, где продолжали обороняться до конца.

Этот успешный штурм, один из самых блестящих подвигов нашей армии, заставил образумиться народы, которые окружают Грузию, и укрепил власть князя Цицианова.Он назвал Гянджу Елизаветполем28, оставив там достаточный гарнизон, вернулся в Тифлис.

Мне пришлось покинуть Воронцова, чтобы тоже вернуться в Тифлис, откуда я должен был, до того как перевалы будут завалены снегом, вновь перейти Кавказский хребет и разыскать моего генерала, назначившего мне встречу в Херсоне.

В Тифлисе я присоединился к Шмидту и Нехлюдову. На этот раз здесь все было по-другому: чума наконец приостановила свои опустошения, пребывание в городе стало более сносным, жители начали возвращаться в свои дома и уже открылись несколько лавок. Князь Цицианов теперь относился ко мне с отеческой добротой, прибыла украсить Тифлис своим присутствием прекрасная княжна Юстиниана, в общем, пришло время насладиться спокойной жизнью, а мне - вот досада - нужно было уезжать. На несколько дней, но по совершенно иной - печальной - причине, я все-таки задержался: вдруг пришло известие о несчастье, только случившемся с нашим отрядом, стоявшем на Алазани: славный генерал Гуляков, в прошлом году уже дошедший до Джара, главного города лезгин, решил перебросить наши войска в глубь их гор. Противник лишь слабо сопротивлялся движению, но, как оказалось, это была хитрость; когда генерал, двигаясь почти во главе колонны, углубился в очень узкий проход в ущелье, ограниченный с одной стороны непроходимым лесом, а с другой - пропастью, лезгины с яростью обрушились на наши войска, и генерал Гуляков стал одной из их первых жертв. Остатки войск были опрокинуты в пропасть, откуда с огромными потерями были вынуждены отступать в самом большом беспорядке. Графу Воронцову повезло: он удачно упал на груду сброшенных с обрыва лошадей и всадников и, контуженный, все таки сумел бежать. Потеря отважного генерала Гулякова привела в уныние армию и всю Грузию, которая потеряла в нем самый надежный щит против лезгин, на которых он наводил ужас в течение двух последних лет. Несколько дней спустя граф Воронцов вернулся в Тифлис, я рад был увидеть его живым и невредимым. Мы распрощались, и я поехал обратно на Кавказ.

Мы уже преодолели перевал, спустились с Ларцы, я уехал один от конвоя довольно далеко вперед и вдруг вижу: черкес скачет ко мне навстречу крупной рысью. Следовало насторожиться. Но будучи при оружии и видя, что он один, я не стал замедлять ход своей лошади, чтобы не демонстрировать этим малодушную осторожность, и мы встретились у подножия горы. Он посторонился как бы для того, чтобы дать мне проехать, и я узнал Максимку, того самого, с которым я познакомился на водах Кавказа и которого потом еще один раз видел, направляясь в Грузию, во Владикавказе. Мы обнялись, будто старые друзья, и он стал быстро говорить мне, что, узнав о моем прибытии, выехал встретить, потому что у него ко мне важное дело: Князь Цицианов отдал приказ взять его живым или мертвым и что он рассчитывает на мою поддержку, а спешит потому, что он не может рисковать, опасаясь моего конвоя, который вот-вот подойдет и может его узнать - вот, видишь, он даже оделся как можно беднее. Он просит сейчас же поехать с ним в его селение, конвой отправить во Владикавказ, а меня он сам потом туда проводит. Я сказал, что давно искал случая показать своим друзьям, Шмидту и Нехлюдову, селение горцев изнутри и прошу его разрешения взять их с собой. Он согласился. Я приказал конвою ехать дальше без нас; офицер, командовавший им, не хотел нас отпускать, но я дал ему расписку, что беру всю ответственность на себя, и мы - Шмидт, Нехлюдов и я - отправились к нашему князю Максимке, или в этих местах уже, как он объяснял однажды, Максиму Павловичу.

 Чтобы успокоить нашего хозяина, мы двигались как можно быстрее. По очень узким и извилистым тропам мы приехали в его замок, все подходы к коему охранялись вооруженными людьми; мы заехали во двор, где спустились на землю обезоружившимися: таков обычай страны, и он очень мудр - горцы говорят, что не нуждаются в оружии дома, особенно находясь за столом, где они могли бы, мгновенно вспылив, неуместно воспользоваться им.

После прекрасного обеда Максим Павлович попросил меня выслушать его дело: он рассказал, что, когда увидел меня тогда во Владикавказе, ему помешала последовать за мной не только чума, но и распря с селением, расположенным на другой стороне ущелья; что жители этого враждебного селения, собрав много людей, неожиданно напали и вырезали несколько человек и, что еще хуже, угнали всех его баранов; что через некоторое время он собрал всех своих людей и ему удалось разорить вражеское селение и принести оттуда десятка четыре голов, за которых ему уже вернули большую часть его баранов, и что он надеется за те, которые у него остались, получить обратно все, что у него взяли; но что это столь невинное дело было искаженно передано князю (то есть главнокомандующему князю Цицианову. - Л.С.) и он хотел бы, чтоб я оказал ему большую услугу - подробно изложить это дело князю и, заверив в полной его преданности России, добиться от князя, чтобы между ними восстановилось полное согласие. Я написал все, что он хотел, и отправил письмо нарочным в Тифлис.

Сия исповедь Максима Павловича, на самом деле, есть полная картина горских нравов. Для них позорно оставить в руках врага тело или голову своего родственника или друга, и их выкупят любой ценой перед тем, как отомстить за его смерть смертью убийцы, его сына или одного из близких. Такой способ мести увековечивает войну и ненависть между селениями и семействами.

Наш занимательный и гостеприимный хозяин, как обещал, проводил нас до места, откуда была видна наша крепость, и, посоветовав оставшуюся часть пути мчаться во весь опор, поехал обратно к своей горе.

Мы прибыли в Моздок, где нам устроили карантин и где, после того как мы хорошо надушились, нас заперли на несколько дней в отвратительной хижине, в которой ветер и снег, проникавший во все дыры, как нельзя лучше очистили нас от всех возможных заразных болезней.

Некоторые были против оккупации Грузии, которая на самом деле требует от нас множества людей и денег; но Грузию надо рассматривать как передовой рубеж, который Россия имеет в Азии, для того, чтобы быть вовремя осведомленной о военных приготовлениях, которые Азия может однажды предпринять за непроницаемым заслоном, каким является Кавказ.

1804 [год]. Достаточно наскучавшись в Моздоке, мы направились наконец в Черкасск, где остановились на несколько дней, соблазнившись возможностью вновь находиться в городских условиях, то есть пожить в удобстве, не иметь нужды ни в оружии, ни в охране, и, по возможности, развлекаясь.

Оттуда мы проследовали в Екатеринослав, губернский город, который основал князь Потемкин29 - можно сказать творец всей этой части юга России. Во время путешествия Императрицы30 этот главнокомандующий, этот хозяин только что завоеванного края, желая похвалиться своими обширными завоеваниями и преобразованиями и, как галантный любовник, позабавить и заворожить взгляд своей владычицы, повелел в одночасье, словно по волшебству, возвести город, восславляющий ее имя, с превосходными домами, с лавками, ломящимися от товаров, с торговцами со всех частей света, с садами, оранжереями и волшебным дворцом для государыни, в котором счастливо сочетались великолепие и элегантность. Императрица прибыла сюда из Киева в мае, путешествуя по Днепру на великолепной галере. Увиденное так поразило ее и польстило ее честолюбию, что князь Потемкин, которому придворные, замыслив его погубить, и подали идею организовать это путешествие в расчете, что оно подорвет доверие к нему Императрицы, в результате оказался в еще большей милости, ибо этой декорацией благоустройства и изобилия края представил ее еще более великой в глазах иностранцев и ее собственных подданных.

Императрица покинула этот чудо-город, и этот город, так же как по волшебству, то есть по воле Потемкина, перестал существовать. Дома разобрали, а жители, торговцы и лавки были переведены в другое место, где вновь представили изобилие и благоденствие и снова поспособствовали тому, чтобы ввести Императрицу в заблуждение и усилить влияние фаворита.

Впрочем, без сомнения, климат Екатеринослава, его прекрасное местоположение и богатство земли всей этой губернии, создадут там со временем процветающий город.

Мы прибыли наконец в Херсон, где и нашли нашего старину генерала. Значительный город, внушительная крепость, активная торговля, которую ведет Херсон, - все это тоже деяние Потемкина, этого - можно даже наградить его титулом высшего должностного лица побежденной им империи - визиря Императрицы, великого и замыслами, и талантами, и пороками.

Херсон стал и мавзолеем Потемкина31, там он был предан земле. Вот ведь ирония фортуны: этот столь могущественный человек, арбитр политики Европы, без преувеличения, правивший Россией, грозивший Константинополю, возводивший города, умер на обочине дороги на шинели, и его тело, после того как покоилось несколько лет в церкви в Херсоне, по восшествии на престол Императора Павла, было сброшено в Днепр. Впрочем, невероятно, чтобы эта столь недостойная государя месть была осуществлена непосредственно по приказу Павла - низость придворных всегда идет дальше желаний тиранов.

С первыми днями весны мы покинули Херсон и направились в Крым. Въезжают на этот полуостров через единственный проход - Перекоп32. Некогда татары - долгое время хозяева России, но в конце концов побежденные и теснимые со всех сторон, нашли в Крыму свое последнее прибежище. Они и возвели этот, как они считали, неприступный земляной вал, или Перекоп, но против отваги наших войск он оказался довольно слабой преградой. Этот оплот был взят приступом, весь Крым был завоеван. Но справедливости ради следует сказать, что вечным позором для завоевателей и для царствования Екатерины будет то, что эта прекрасная область, когда-то житница Константинополя и всей Малой Азии, покрытая городами с цветущими садами и питавшая более миллиона трудолюбивых жителей, была превращена в пустыню. Весь Крым сделался безлюдным. От Перекопа до Ак-Мечети33, или Симферополя, добрых 130 верст, и на них уже почти не находишь и следов прежних поселений.

Мы направились в Карасубазар34, город, который был одним из самых значительных в Крыму, оттуда - в Кафу, или Феодосию, огромные руины которой еще говорят о ее прежнем размере и о ее былом великолепии. Этот город некогда именовался Маленьким Константинополем, имел более 100 тысяч жителей, обширнейшую торговлю, мечети, общественные бани и множество других зданий, даже еле различимые остатки которых восхищают до сих пор. Стены города, или цитадель, были возведены еще генуэзцами. Его весьма просторная бухта была некогда заполнена судами; теперь здесь нет и полутора сотен жалких лачуг, ни тени торговли; разруха и нищета овладели этим городом с того момента, как он перешел под власть великой Екатерины. Находясь в Кафе, испытываешь стыд; татары здесь искусно строили, русские все варварски разрушили. Мы посетили также небольшие крепости Керчь и Еникале, которые защищают вход с Азовского моря и которые также являются сооружениями генуэзцев, этих старых хозяев судоходства и торговли.

И все-таки, несмотря на разруху, здесь необыкновенно красиво. Я покинул свою карету и в сопровождении одного татарина пересек южную часть Крыма пешком. Трудно увидеть поселения, более радующие взор, более величественные, чем те, что встречаешь здесь, на побережье и в горах. Судак35 особенно примечателен своим прекрасным расположением и развалинами античной крепости, построенной на удивительной по красоте возвышенности, оттуда открывается незабываемый вид на безбрежные дали Черного моря.

 В эти первые весенние дни погода стояла отличная, и через несколько дней путешествия я прибыл в Бахчисарай, прежнее местопребывание крымских ханов. Нас поместили во дворце36, который распоряжениями императрицы Екатерины тщательно поддерживается в том же состоянии, в котором находился, когда принадлежал прежним хозяевам. Город, как и все другие, изрядно утративший свое богатство и население, коими он обладал когда-то, тянется вдоль узкой долины, ограниченной скалами, что придает ей самый живописный облик, который только можно увидеть. Дворец состоит из ряда строений, соединенных друг с другом без малейшей внешней композиции. Внутри его все возможные удобства в сочетании с азиатской роскошью. Купальни из белого мрамора, фонтаны, рощи, сладострастные комнаты и обширные залы. Все это окружено глухой стеной. Мечеть и усыпальница ханов и их домочадцев расположены во внутренней части двориков, только один мавзолей находится вне стен дворца. Мне сказали, что этот мавзолей был построен для какой-то русской женщины, в которую один из последних ханов был влюблен и которую он не осмелился приказать захоронить рядом с мусульманами37.

Когда мы покидали это прекрасное, овеянное прошлым место и направлялись в Севастополь, я почему-то все пытался представить печаль, которую должен был испытывать хан, вынужденный навсегда покинуть свой дворец и сам прекрасный Крым.

Севастополь представляет совершенно иное зрелище. Построенный в соответствии с регулярным планом, он имеет очень большой порт, полный военных судов, это первое, что сразу же бросается в глаза. Кстати, Севастополь и наш флот, который теперь доминирует на Черном море и угрожает Константинополю, - это тоже творения князя Потемкина.

В глубине бухты, которая тянется очень далеко, но не шире, чем небольшая река, находятся остатки старого города Инкермана38. Этот город весь выдолблен в скале. Мы с любопытством его осмотрели. Обширные помещения, по которым удобно прогуливаться, сочетаются в нем с небольшими кельями и часовенками, свет в них проникает через проемы, проделанные в горе со стороны порта. В нескольких верстах от Севастополя мы посетили древний монастырь св. Георгия, также выдолбленный в скале, отвесно обрывающейся в море. Было жаль покидать это пугающе безлюдное и в то же время живописное, величественное и влекущее к себе место.

Весь этот край завораживает древностью и легендарностью своей истории, потрясениями, которые он испытал, народами, которые его населяли, и, сменяя друг друга, владели этой землей - следами присутствия греков, генуэзцев, татар и вот теперь - русских.

Здесь еще находят в земле предметы искусства греков: обломки мраморных изваяний, вазы, медальоны. На каждом шагу встречаются развалины древних генуэзских крепостей, повсюду еще видны скудные остатки прежнего богатства и сельского процветания татарского населения. И только в Севастополе прежде всего бросается в глаза произведение новых хозяев этого прекрасного полуострова - можно подумать, что Россия покорила Крым только ради создания порта и флота в Севастополе. Впрочем, так оно и есть: действительно, невозможно найти в Крыму более просторного и удобного места; все флоты Европы могли бы здесь встать на якорь.

Несколько хорошеньких женщин, которые нашлись в этом городе, помогли мне очень приятно скоротать время, потребовавшееся, чтобы подготовить военный бриг, на котором мы должны были отплыть в Константинополь.

Для меня было праздником взойти на судно, и радость эта увеличилась еще более, когда подняли якорь и свежий ветер вывел нас из порта и вскоре уже нес в открытое море.

На четвертый день мы увидели берега Азии и Европы одновременно, в этом месте они сильно сближаются, образуя пролив, на берегах которого расположен Константинополь. Мы салютовали маленькому форту Килья39, который нам ответил тем же числом орудийных выстрелов, и к закату дня вошли в пролив.

Все самое прекрасное, самое разнообразное, что может представить себе воображение, - ничто по сравнению с красотами и разнообразием, которые открываются взору одновременно вдоль берегов Европы и Азии! Азиатский берег выше, богаче растительностью, но менее населен, менее возделан, чем берег Европы, который выставляет напоказ череду очаровательных вилл и дивных садов. Многочисленные фортификации, которые с двух сторон защищают этот прекрасный вход, о котором можно подумать, что это райские врата, служат лишь дополнительным украшением этой панорамы, а остатки старинных генуэзских башен несут на себе отпечаток античности, которая благородно контрастирует с турецкими павильонами, украшенными позолотой и разноцветными флагами.

Все вокруг неожиданное, мы как будто перенесены в другой мир (что, собственно, так и есть); одежда, конструкция кораблей и лодок, великолепные деревья - все привлекает ваш взгляд. А когда заходящее солнце позолотило горы, отбросило огромные тени, красота зрелища и восхищение, которое она у нас вызвала, еще более усилились.

Наш бриг бросил якорь перед Бююк Дере40, прямо перед домом, в котором проживает наш министр41. Бююк Дере - это крепость в проливе, летом здесь живут все дипломаты стран, представленных в Константинополе, а также многие иностранные торговцы, которые образуют европейскую колонию среди турецких поселений. Дом нашего посла самый красивый, к нему примыкает чудесный сад, террасы которого тянутся по склонам горы, возвышающейся над Бююк Дере.

Желание видеть и видеть Константинополь, чувствовать себя внутри и частью столь знаменитого города, было столь сильно, что едва состоялось знакомство с нашим послом, г. Италинским, как я поспешил покинуть Бююк Дере, прыгнул в каик, или небольшую турецкую шлюпку, и поплыл вниз по проливу, снова наслаждаясь сменой неповторимых видов обоих берегов, которыми я бегло восхищался накануне. Не могу передать, как я был ошеломлен. Я поймал себя на том, что не могу ни на чем задержать взгляд: все велико, чарующе и невиданно. С каждым взмахом весла чудесная в своей живописности панорама дополнялась новыми деталями и красками, вызывавшими новый прилив изумления, смешанный с сожалением о деталях и штрихах этого зрелища, остававшихся позади. Вот открывается башня Леандра42. Она высится посреди воды, слева виден Скутари43, простирающийся на плодородных азиатских берегах, вдалеке виднеется Мраморное море, а там - Принцевы острова44, справа, за непрерывной чередой селений и садов, где во всей роскоши развертывается азиатское великолепие, глазам предстает античная башня Галата45, город Пера46, Топхана47. Восхищенный взгляд сначала теряется на неохватном пространстве нагромождения домов, построек, минаретов, которые образуют огромный и многолюдный Константинополь и, наконец, замирает на вершине, где среди окружающих его садов возвышается дворец султана - сераль. Поистине Константинополь представляется столицей мира. Не только величие греков, могущество султанов - кажется, что и сами небеса обосновались здесь, между Европой и Азией, между Севером и Югом, чтобы властвовать на земле.

Мы спустились к Топхане, или арсеналу. Около плавильни я вышел на берег - здесь мне определили поселиться у нашего консула г. Фродинга48, который оказался отцом трех, как мне показалось, самых хорошеньких девушек, которых только возможно встретить.

Первые дни я провел в прогулках по городу, в посещении бесчисленных лавочек, а пообедать отправлялся верхом в Бююк Дере, который находился всего в 17-ти верстах от Перы. После обеда я возвращался на лодке, чтобы еще и еще насладиться видами берегов пролива и Константинополя.

Мы были представлены министру иностранных дел; он принял нас в Диване, куда все министры, начиная с визиря, должны приходить ежедневно и проводить там весь день. Это центр всей государственной службы, в этом же здании сосредоточены все органы власти и суды, отсюда исходят все приказы, здесь завершаются все процессы, проходят казни. Устройство этого учреждения не плохо было бы позаимствовать у турок и Европе. Сколь многим бы людям в ее столицах тогда не пришлось бы ездить из одного конца города в другой, не будучи уверенными, что всегда смогут попасть на прием даже к простому секретарю, который снимает свой домашний халат только для того, чтобы присутствовать при запоздалом моционе своего министра, не говоря уже о самом министре, которого вообще никто никогда не видит.

В этот же день мы проехались по разным базарам; какой повсюду блеск, какое обилие в лавках! Что дает наилучшее представление о численности населения турецкой столицы, так это бесчисленное количество небольших лодок, которые буквально покрывают пролив между Скуттари и Константинополем, и особенно между Константинополем и Пера. В глубине порта, разделяющего эти два города, находится адмиралтейство и верфи военного флота.

 В один из дней мы посетили главные мечети города. Нас сопровождала охрана из янычар, - это, как нам сказали, чтобы не быть убитыми истинными верующими, которые не любят, когда христианские собаки заходят в эти священные места. Более всего нас потрясла своей грандиозностью Святая София49, другие мечети являлись в той или иной степени подражанием этому знаменитому, первоначально христианскому храму.

Пока султан находился в своей загородной резиденции, расположенной на берегу пролива, министр получил для нас разрешение побывать внутри сераля. Однако нам не позволили проникнуть в покои и сады гарема, хотя женщин в это время в нем не было, все они были с султаном за городом.

Этот знаменитый дворец50, так живо привлекающий любопытство всех иностранцев, нисколько не соответствует тому, как его себе представляют. Он состоит из множества отдельных помещений, беседок, садов, соединенных друг с другом и не образующих единого архитектурного ансамбля, их внешний вид не дает ни малейшего представления о сказочных богатствах и неземных наслаждениях, средоточием которых он вроде бы должен являться.

После осмотра города мы объехали селения, посетили Принцевы острова, Халцедон51, красивую набережную, находящуюся в глубине порта, которая является местом для прогулок и созерцания восхитительных окрестных пейзажей; кладбища, которые турки поддерживают со всей возможной тщательностью и где собираются мужчины с одной стороны, а прекрасный пол с другой. Богатые одеяния разных цветов и покрывала женщин среди могильных плит из белого мрамора, на которые падают тени деревьев, производят волшебное впечатление.

Это было время, когда, вопреки желанию народа и особенно янычар52, султан создавал пехотные войска. Венгерские и шведские офицеры, сбежавшие из своих стран, взялись обучать их первые формирования. Для них построили благоустроенные казармы, их окружили роскошью, у них была особая униформа. Создали военную школу для обучения молодых людей, которых готовили в офицеры. Их обучили фортификации, артиллерийскому делу и всем наукам, кои составляют военное искусство. Благодаря деспотической воле султана, которую питали мудрые идеи визиря Юссуфа, уже было подготовлено 17 тысяч человек для большей части пехоты.

В один из дней визирь проводил за городом смотр новой армии и позволил мне на нем присутствовать. Я поехал туда верхом в сопровождении мнимого переводчика. В момент прибытия визирю отдали военные почести грохотом музыки, очень отдаленно напоминавшей европейскую. Он сошел на землю и проследовал в прекрасный шатер, куда пригласил войти и меня, ему преподнесли трубку и кофе, и маневры начались. Честь, которую он оказал мне приглашением в свой шатер, была для меня весьма некстати: вместо того чтобы наблюдать за войсками, мне пришлось принять трубку и пить кофе. Так и прошло время, маневры закончились, а я их видел только мельком и издали. Потом войска прошли перед шатром, где мы находились, и по крайней мере тут я их смог разглядеть. Пехота была очень хороша, правда у нее не было ни той манеры держаться, ни той четкости, которые присущи нашим войскам. Она довольно хорошо держала ряды и шла достаточно уверенным шагом. Артиллерия, в особенности конная, имела превосходных лошадей и выглядела довольно хорошо обученной; кавалерия же, для кавалерии регулярной, оказалась просто плохой, так, солдаты, сидящие на племенных жеребцах, не могли держать строй.

Впечатление от всего увиденного сложилось вот какое: если турки смогут сочетать в своих войсках свойственные им от природы ярость и стремительность с дисциплиной, присущей европейцам, то они смогут однажды вновь достичь прежнего превосходства и снова наводить ужас на весь мир. Но они слишком стары, чтобы учиться; янычары слишком связаны своими привилегиями, власть султана не достаточно сильна, а его жизнь мало застрахована для того, чтобы его могли бояться и чтобы новый порядок вещей, если бы такой случился, смог стать стабильным.

В пятницу мы отправились посмотреть на церемонию проезда султана в одну из мечетей города, которую он посещает каждую неделю. Восточный блеск и великолепие окружавшего его кортежа, столь же многочисленного, сколь и богато одетого, могла бы соперничать с самым пышным оперным апофеозом.

Общество Перы и Бююк Дере было чрезвычайно приятным. Я прежде всего познакомился с одной очень красивой женщиной, ее звали мадам Серпосс. Наше знакомство состоялось и полностью открыло нас друг другу как мужчину и женщину почти в один и тот же день. Родившись в Малой Азии, она обладала прекрасными глазами женщин Востока и к этому имела все изящество жительниц Европы. Но и этим не ограничивались ее достоинства: будучи вдовой, она была полной хозяйкой своих действий, и я смог приходить к ней наслаждаться ее расположением без каких либо препятствий, что придавало отношениям особую прелесть. Однако продолжались они не долго. Жена неаполитанского консула, мадам Марини, скоро отвлекла меня от этой связи, и хотя была она менее прекрасной и даже немного увядшей, ее любезность и особенно искушенность и утонченный вкус к удовольствиям в любви привязали меня к ней и заставили покинуть мадам Серпосс. С ней я проводил ночи, а утром, когда ее старый муж являлся в гостиную для общего завтрака с супругой, я приветливый и верный друг семьи - входил через другую дверь пожелать семейству доброго дня и разделить с ними трапезу. В этом было даже что-то трогательное. Время от времени, чтобы чувствовать себя еще более свободной, мадам Марини приезжала провести день-другой в дом, который ее муж имел в Бююк Дере, и там уже без малейшей скованности и боязни, что нам помешают, наслаждались всеми удовольствиями, которые только могло придумать ее сладострастное воображение.

Помимо всех этих чувственных радостей, я, как уже говорил, в то же время был влюблен и в дочерей нашего консула, но, конечно, это была платоническая любовь, которая не имела иной цели, кроме как придать дополнительный интерес прогулкам и балам, на которых я присутствовал. Их брат, молодой человек, хорошо знавший все злачные места Константинополя, время от времени знакомил меня с ними; однажды он отвел меня к одной старухе-гречанке, у которой был чисто восточный выбор: дамы ее национальности, а также армянки и еврейки. Единственное от чего в Турции нужно отказаться - от надежды обладать турецкими женщинами, мусульмане столь суровы по этой части, что женщина, которая забылась с христианином, будет брошена в пролив, а дом, который служил местом свиданий, может быть разрушен.

Молодые турки, наоборот, очень любят приезжать покутить в Перу, где часто забывают предписания Магомета в вине и распутстве. В связи с этим мне рассказали забавную историю, случившуюся незадолго до моего приезда в Константинополь. Один хитроумный грек забавно сыграл на этом тщеславии в разврате золотой молодежи. Чтобы привлечь в свое заведение молодых турок и брать с них подороже, он выдавал своих гетер за жен европейских министров и консулов - так, одному он преподносил свой живой товар как супругу посла Франции, другому - как жену поверенного России (который, надо сказать, не был женат) и т.д. В этом его дипкорпусе терпимости не было разве только весьма престарелой мадам Гюбш, жены министра Дании. Молодые турки, принявшие все за чистую монету, начали хвастать своими высокопоставленными удачами в Константинополе; разразился, я бы сказал, гомерический скандал, шум этого скандала дошел до визиря, который, в законном и нравственном желании оградить нравы и здоровье своих молодых соотечественников от европейского растления, повелел издать циркуляр для всех иностранных министров, в котором он их предупреждал о бесчинствах их супруг и просил держать своих жен в большей строгости.

Сотрудники европейских посольств, поначалу обескураженные, а потом и возмущенные этой беспрецедентной дипломатической нотой, причину которой они не могли понять (хотя часть из них, возможно, поверила в неверность жен), собрались и потребовали ответа за подобную наглость. Они организовали расследование, в результате которого все открылось и несчастный грек был повешен. Но при этом, надо заметить, что турецкая молодежь действительно всегда стремилась пользоваться благосклонностью супруг послов и министров.

В один из дней нашего пребывания в Константинополе русские военные корабли проследовали по проливу, направляясь в Корфу. На них были войска, а также множество амуниции и продовольствия; действуя заодно с Россией, турецкое правительство разрешило эту переброску, руководствуясь при этом как боязнью рассердить своим отказом нашего Императора и Англию, так и желанием отомстить Бонапарту за египетский поход53 и за все бедствия, которым он подверг азиатские провинции и войска, посланные Портой против Наполеона. Но поскольку почти основополагающим законом Оттоманской империи является запрет на проход через пролив военных кораблей любой иностранной державы, то наши суда были вынуждены двигаться без флагов, с закрытыми бортами, выкрашенными в черный цвет. Только два линейных корабля получили разрешение поднять военный флаг и показать орудия; это были "Азия" и "Прасковья", они были укомплектованы полком сибирских гренадер, который направлялся пополнить гарнизон Корфу. Суда бросили якорь в Бююк Дере перед домом нашего посланника. Турки в свою очередь организовали эскадру под командованием капитан-Паши, которая стояла на рейде у Константинополя, также готовясь плыть к архипелагу.

 Я не упустил случая полюбоваться видом отплытия эскадры капитан-Паши и, когда увидел, что он был готов встать под парус, спустился по проливу на "Прасковье". Оба наши корабля, когда они проходили мимо, приветствовали Великого Владыку, находившегося в своей загородной резиденции, затем салютовали порту и турецкому флоту; турки в ответ приветствовали нас со всей помпой, которую полагалось продемонстрировать по этому важному и торжественному случаю. Капитан-Паша получил последние распоряжения султана, вернулся на борт корабля, и весь флот поднял якоря. Все торговые здания были украшены флагами в знак приветствия флагу капитан-Паши, который в свою очередь салютовал сералю. Трудно увидеть более впечатляющее зрелище: порт, пролив были покрыты бесконечным множеством баркасов и лодок, берега Азии и Европы наводнили толпы народа. Я покинул наш корабль в самом разгаре действа, когда бушевали дружные "ура" и клубился дым орудий; раскаты залпов еще долгое время неслись над проливом.

Мы провели еще несколько дней в Константинополе развлекаясь, и приближение момента нашего отъезда не вызывало ничего, кроме сожаления. Мадам Марини приехала в Бююк Дере, чтобы иметь побольше времени для жарких прощаний со мной, которые были бы, возможно, еще более жаркими, если бы предусмотрительность опытной женщины не заставила ее заблаговременно подыскать на мое место другого, который, прельщенный ее ветреностью, занял ее спальню еще до того, как наш бриг поднял якорь.

К десяти часам утра мы проплыли мимо сераля, затем мимо семи башен и вошли в Мраморное море.

Уже к вечеру перед нами открылись Дарданеллы, пролив более обширный, нежели Константинопольский, но менее живой и обжитый. Лишь на берегу Европы скромно предстает взору Галиполи54. Несколько минаретов являются единственным его украшением, остальная часть побережья начисто лишена поселений; и эта земля, бывшая ареной стольких великих событий, некогда наполненная знаменитыми городами с огромным населением, теперь представляет собой пустыню. Этот прежде величественный пролив используется флотом не более, чем опасный торговый проход у стен Константинополя.

Только руины и руины: древнего Ламзака55, стольких театров и знаменитых памятников - все они исчезли под действием опустошающего времени и переворотов, и больше не найти следов искусства и богатства древних греков. По берегам пролива тихо и пустынно. Два форта, укрепленных большими орудиями: один - на азиатском берегу, другой на европейском, построены рядом с Сестом и Абидосом у места впадения Дарданелл в Средиземное море. Кажется, что они защищают вход в пустыню и одиночество.

Наш бриг бросил якорь в ожидании восхода солнца и благоприятного ветра, и чтобы избежать течения. Словно чтобы придать больше игры нашему воображению, в котором сходились в бою греки и персы, генуэзцы и мусульмане, рядом с бригом московитов бросил якорь какой-то американский фрегат.

На следующий день очень свежий ветер быстро унес нас от этого прекрасного мавзолея греков и даже позволил проплыть нам перед надгробным памятником величию Трои и столь многих героев. То есть, мы различали только нечто вроде арки и развалины, видимо стен, которые были единственными остатками Трои Александра56, построенной на некотором удалении от Трои древней57. Сколько воспоминаний воображения! Видя все эти места, которые занимали твой ум в детстве, приходишь в состояние сна наяву. К полудню нашим глазам открылся Тенедос58 и турецкий флот, среди которого развивался флаг двух наших кораблей "Азии" и "Прасковьи". Мы приветствовали капитан-Пашу, но, так как он находился в этот момент на борту одного из наших кораблей, нам пришлось некоторое время лавировать, прежде чем нам ответили на приветствие.

На следующий день мы увидели вдалеке слева Митилену59 и к вечеру вошли в бухту Смирны60. Утром поднимающееся солнце показало нам город, который роскошно раскинут вдоль берега, гирляндой украшая часть гор. На рейде стояло множество кораблей всех наций; мы сошли на берег и направились устраиваться к нашему консулу Марасини61, у которого была очень гостеприимная матушка и весьма любезные сестры. Одна из них была очень хорошенькая, и за ней с полным на то основанием я не преминул поухаживать, однако, соблюдая все законы чести. После того как мы изучили город, его прекрасные окрестности, несколько деревень, принадлежавших европейским торговцам, мы наняли лошадей и нескольких янычар и направились в Эфес62. По дороге в одной кофейне, где шесть или восемь вооруженных мужчин кое-как следят за порядком на дорогах в округе и слишком дорого просят за чашку кофе в своем заведении, я повздорил с одним из этих господ и дал ему пощечину. Он, вероятно, ответил бы мне выстрелом, если бы один из наших янычар не подоспел мне на помощь. Потом через переводчика он внушил мне быть в следующий раз более осторожным, иначе мой фирман султана63 мне больше не пригодится, ибо я буду просто убит.

Мы прибыли на знаменитую равнину, усеянную развалинами - элегическое свидетельство былого великолепия Эфеса. На более чем четырех квадратных верстах видны только остатки акведуков, колонн, театров, огромных зданий, одно из которых было школой философии, другое - храмом, посвященным то ли богу языческому, то ли Богу, которому поклоняемся мы, - руины перемешались. Обряды, процессии священников знаменитого храма Эфеса, нарочитая простота первых отцов церкви - теперь все, что здесь происходило, существует только в истории. Море, которое прежде омывало подножие этого священного города и приносило в храм Дианы64 дары всех наций, отступило и оставило между своими водами и руинами Эфеса широкое пространство суши.

Здесь не встретишь и намека на более поздние поселения, создается впечатление, что даже турки боятся пренебрегать столь возвышенной памятью и чтут святость храма Дианы и церкви св. Иоанна65. Мы были совсем одни среди этой груды руин, окруженные остатками города, который был ареной для помпезной роскоши и для кровавых переворотов, для процветания и бедствий. Можно еще без труда различить архитектуру многих памятников.

Часть руин, которая находится в северной части города, и даже некоторые развалины невдалеке от южной части сохранились намного лучше, это то место, откуда видна церковь св. Иоанна, первая из христианских церквей. Она еще сохранила две гранитные колонны огромной высоты, другие украшения, оставшиеся со времен храма св. Софии в Константинополе, ворота, называемые вратами преследования, сохранились почти невредимыми. Они украшены превосходной сохранности барельефом, представляющим вакханалии. Эта часть города, прибежище первых христиан, надолго пережила южную, жители которой еще в течение веков поклонялись Диане. Я вспомнил, что на ипподроме в Константинополе существует бронзовая колонна, в виде трех перевитых змей, это фрагмент одного из оснований знаменитого храма Дианы.

В течение двух дней мы исходили эти развалины вдоль и поперек, в течение двух дней мы жили одни среди стольких мертвых. Меланхолия, которая царила в обломках Эфеса, сопровождала меня и в Смирне, и я с облегчением смотрел, как наш бриг уносил меня из этой Азии, обреченной еще на долгие века варварства и забвения: может быть, исчезнут даже следы руин Эфеса, прежде чем цивилизация и свобода вернутся, чтобы осчастливить свою колыбель.

Мы причалили к Схио, одному из самых больших и самых прекрасных островов архипелага. Нас сразу же поразило, что мы встретили только женщин - оказывается, все мужчины заняты мореплаванием и торговлей и возвращаются наслаждаться прелестями домашней жизни только к зиме. Наряд женщин на Схио очень походит на одежду торговок из Ярославской губернии. Этот остров принадлежит непосредственно сералю и не имеет другой повинности, кроме поставок во дворец султана апельсинов, лимонов и мастики. Капитан-Паша, главный управляющий всех островов архипелага, с которых он собирает каждое лето дань, не осмеливается ничего брать с Схио. Этот остров был бы самым счастливым в мире, если бы, как мне рассказали, турецкий комендант крепости, которая высится над городом в Схио, не позволял себе частенько притеснять бедных жителей.

Город был построен венецианцами; все дома из камня в один или два этажа, и очень узкие улицы. Остров предстает как истинный рай, он весь покрыт садами, сады то располагаются по склонам довольно высоких гор, то спускаются в самые глубокие и живописные долины. Приблизительно в 10-ти верстах к северу от города, почти у берега моря, есть источник хрустально чистой воды, окруженный вековыми деревьями, еще ближе к берегу высится скала, которая, как считают, была сюда принесена; она окружена лужайкой и цветами; вершина представляет собой террасу, и там отчетливо различается высеченная в скале цепь. Это прекрасное и уединенное место называют Школой Гомера66. Одного имени этого отца муз довольно, чтобы привлечь к этой скале и деревьям взор и воспоминания. К заходу солнца я вернулся на шлюпке на борт нашего брига; легкий ветерок с берега доносил до нас воздух, наполненный ароматом апельсинов.

С высот Схио видна бухта Чесме, столь знаменитая славой нашего флота и полным уничтожением флота турецкого67. Я подумал: каким ужасным зрелищем тогда должны были предстать для жителей Схио взрыв нашего линейного корабля и гибель более семидесяти турецких судов.

Мы направились к Тино; ураганный ветер домчал нас туда с пугающей быстротой. Ветры здесь постоянны, и остров этот казался местом пребывания Эола, стоянка на якоре здесь очень опасна потому, что стоять приходится в открытом рейде, поскольку у берегов торчат скалы.

Генерал Спренгтпортен устроился у нашего консула и там слег, опасно заболев. Жена окружила его самыми нежными заботами, а я воспользовался этим случаем, чтобы объехать вокруг Кикладских островов.

Мы начали с Сироса, острова, облик которого в виде сахарной головы своей бедностью полностью соответствует бесплодию скалы, которая доминирует в пространстве этого крохотного острова. Весьма примечательно, что его жители являются католиками. Предание гласит, что во время страшного мора, полностью опустошившего Сирос, к острову подошел один венецианский фрегат и нашел там всего шестерых женщин, избежавших заразы. Шестеро матросов решились разделить судьбу с этими несчастными, и остров, обязанный им восполнением своих жителей, принял также и их религию.

Мы продолжили наш путь и причалили к Паросу. Этот остров, столь знаменитый в истории Греции своими несчастьями и своим мрамором68, еще наполнен руинами, но столь бесформенными, что по ним уже нельзя составить представление об их архитектурном прошлом: сады полны обломками колонн, остатками стен домов и искусного архитектурного убранства, о происхождении которого и не ведают бедные жители, бесконечно далекие от того, чтобы оценить его красоту. Мы посетили древнюю каменоломню, которая породила шедевры Фидия69. Афины, вся Греция, древний Рим добывали там мраморные блоки для своих изумительных изваяний богов, некоторые из которых доселе являются прекраснейшими украшениями музеев Европы.

В Антипаросе, расположенном недалеко от Пароса, нам предоставили ослов, на которых только и можно было преодолеть почти отвесные скалы и пройти вдоль пропастей, чтобы прибыть в грот Антипароса. После опасной дороги и невыносимой жары мы были сполна вознаграждены впечатлением пугающей красоты этого грота70, в который спустились с риском сломать себе шею. Свет факелов, горящих во многих местах грота, отражаясь в сверкающих кристаллами колоннах и пирамидах, формы, размеры и цвета которых меняются до бесконечности, порождал поистине волшебное зрелище. Природа, быть может, не без помощи древних обитателей Антипароса создала перегородки, которые разделяют этот подземный дворец на большие и малые залы и на ужасающей высоты и глубины этажи: здесь прогуливаешся трепеща - один неверный шаг может навсегда привести на самое дно этого чертога мрака. Как заколдованный, не хочешь уходить из этого таинственного места, а когда наконец выходишь из этого преддверия Преисподней, испытываешь счастье оттого, что вновь увидел свет дня.

На другой день, на рассвете, наш бриг бросил якорь у большой Ренеи и славного набожного Делоса71. Сначала шлюпка доставила нас на остров Ренея. Он также весь покрыт обломками мрамора, большая часть которых уже скрыта мхом и терниями. Земля на этом острове не родит ничего, даже деревца, и ни один человек здесь не живет - остров служил кладбищем для благочестивых жителей Делоса. Здесь повсюду видны только саркофаги и надгробные камни, и мы не стали задерживаться на этом мрачном острове.

 Прогулка среди руин и обломков, покрывающих всю поверхность Делоса, который имеет две или три версты в длину и полторы версты в ширину, развеяла мрачные впечатления, оставленные посещением Ренеи.

Это место, куда вся Греция приходила поклоняться Аполлону, приносить свои дары, свое богатство и находить здесь удовольствие в благочестии. Среди груды руин и обломков можно лишь приблизительно отметить местоположение знаменитого храма, театры и дворец можно узнать без труда. Один из театров громадного размера и сложен целиком из белого мрамора. Дворец также сохранил свой облик, но он весь заполнен барабанами колонн, обломками совершенной работы и гигантской величины статуй, ни у одной из которых не осталось ничего, кроме туловища. Нельзя сделать шага, чтобы не наступить сразу на несколько обломков искусства и древнего великолепия Делоса.

К полудню мы осмотрели все, и наш пыл любознательности остыл, от усталости, жары и жажды мы совсем обессилели. Тут только мы спохватились, что ни еды, ни, что самое главное, воды, мы с собой не взяли. На старом плане острова, с которым я справлялся, мы с радостью обнаружили на противоположной стороне острова колодец. Уже еле передвигаясь, мы дошли до него - колодец был сух; уже не элегические переживания, а нешуточное опасение умереть от жажды внушала нам теперь древняя земля Делоса, и мы из последних сил еле добрались до нашего брига. Небо между тем предвещало грозу, мы поспешили поднять якорь, чтобы она не застигла нас врасплох среди островов, которые есть ничто иное как опасные рифы и скалы, где по стопам религиозных процессий, шума зрелищ и праздников, на протяжении стольких же веков, шла и составлявшая славу этих самых скал тишина смерти.

Очень свежий ветер привел нас на Миконос; это один из самых радующих глаз и самых плодородных островов этого маленького архипелага. Он украшен садами, прелестными домиками и, особенно, хорошенькими женщинами, одежда которых еще более подчеркивает их прелести. Они носят род туники, даже не закрывающей полностью колени, которая завязывается под горлом золотым шнуром; вуаль, не скрывающая лица, придает изящество их прическе, а красные подолы и туфли оттеняют белизну туники и вуали. Это самый соблазнительный костюм, который я когда-либо видел.

Проведя несколько дней в путешествии по архипелагу, мы возвратились в Тино, где прежде всего справились о состоянии здоровья нашего старого генерала. Он был почти вне опасности, и я снова покинул его, чтобы отплыть в Афины, откуда я должен был отослать ему бриг, чтобы он после своего полного выздоровления тоже прибыл туда, забрал меня и мы проследовали бы дальше.

Одна только мысль о путешествии к Афинам целиком заполнила мое воображение; свежий ветер, словно отвечая моим желаниям, заставлял наше судно быстрее рассекать те волны, которые несли когда-то столько афинских флотов, стольких греков-колонистов, которые, отплывая от матери-родины, приносили искусства, науки и свободу метрополии на все берега древнего мира. Мы быстро проследовали мимо мыса Коллони или мыса Суния, на котором были видны руины древнего храма, многие колонны которого еще невредимы. К заходу солнца мы уже были в заливе Афин, Парфенон открылся нашему взору, и наконец мы увидели город. Мои взоры не могли оторваться от этого прославленного города или, скорее, от воспоминаний, связанных с этой античной твердыней, одно только имя которой воскрешает в памяти череду великих событий, великих лиц, великих подвигов, эпохи его процветания и превратностей его судьбы. Я с восторгом созерцал прекрасное зрелище последних закатных лучей между колоннами храма Минервы, золотивших этот отполированный веками мрамор. Наш бриг бросил якорь в порту Пирея72!

Наше судно было единственным в столь оживленной прежде гавани. Поселения, храмы, крепостные стены, некогда украшавшие эти берега, представляли теперь всего лишь груду руин - жители, торговля, богатство исчезли отсюда, как и флоты афинян. На выдвинувшейся в море скале еще видно могилу Фемистокла73, а напротив этой могилы - остров Саламин и воды, которые принесли победу Фемистоклу, поражение персам и залог величия Афинам.

Я провел бессонную ночь на борту нашего брига, пытаясь пожить за две тысячи лет до моего рождения. Едва занялся день, я сошел на берег, и не могу выразить того живого ощущения, которое я испытал, ступая по этой земле; мое воображение поднимало из руин разрушенное, вновь отстраивало храмы, воскрешало рядом со мной Алкивиада и его великих воинов.

Я проследовал по еще различимым следам тех стен, что некогда соединяли порт и город Пирей со стенами Афин; несколько виноградников и оливковых рощ заполняют теперь пространство, некогда занятое домами трудолюбивого народа. Я почти бежал, чтобы скорее войти в этот город - школу правителей, героев, школу философии и искусств. Первое, на что устремился мой взор, был храм Тезея74, возведенный спустя 10 лет после битвы при Саламине. Его считают шедевром архитектуры, тем более ценным, что он полностью сохранился, только барельефы изуродованы. Греки, уже утратив свое величие и оставив культ своих богов, устроили в нем церковь, их фанатизм уничтожил все украшения, которыми этот храм был некогда убран.

После того как я обосновался в маленьком домике, который мне уступил один грек, я представился французскому консулу Фуэлю, принявшему столько участия в прекрасном труде графа Шуазеля75; он познакомил меня с превосходным итальянским рисовальщиком Лузьери76.

Пребывание в Афинах вдохновляет на живое погружение в прошлое, потому что ваше внимание не отвлекается никакими современными предметами: в Константинополе азиатский блеск уводит в тень незначительные остатки произведений искусства и памятников древней Византии, броская роскошь турок затмевает славу утонченной Греции, в Риме Капитолий унижен церковью Св. Петра, могущество и преступления пап смешиваются там с семью чудесами света и с римскими доблестями. В Афины последующие столетия не принесли ничего, что могло стать рядом с произведениями Фидия и Праксителя, и слава Перикла и Фемистокла одна парит над обломками их отчизны. Лачуги нынешних жителей, прилепившиеся к руинам древних памятников, лишь подчеркивают их красоту и издали почти не видны. Может показаться, будто народ Афин только что покинул свой город, в котором землетрясение накануне разрушило его прекраснейшие сооружения. Это те же улицы, те же общественные места, почти та же крепостная стена.

Я направился к Парфенону, подъем туда был довольно крутой; он идет вдоль античной стены, столь же древней, как и само рождение государства-республики; незабываемое чувство, когда через ворота входишь в прибежище основателей Афин, ставшее с тех пор навсегда святыней просвещенного человечества и обращенной теперь турками в скверную крепость. Ступени, по которым некогда с достоинством и благочестием поднимались граждане города до входа в Пропилеи, покрыты обломками. В прекрасных руинах этого замечательного портика помещены плохонькие пушки, отчетливо различим общий план этой постройки, многочисленные колонны еще невредимы, и внутренний вход, ведущий в храм Минервы77, существует и поддерживает огромный архитрав из единой мраморной глыбы. И самый дерзкий механик был бы изумлен, увидев столь огромный мраморный блок, поднятый на столь значительную высоту.

Наконец оказываешься в храме Минервы. Созерцая этот памятник, столь же обширный, сколь и совершенный в своих пропорциях испытываешь чувство благоговения. Колонны дорического ордера из самого прекрасного белого мрамора поражают своей массой и совершенно сохранились; главный фасад и поднятые наверх метопы суть творения Фидия, здесь еще находят куски мрамора, которые сохраняют все непревзойденное совершенство резца этого великого мастера. Боковые стороны храма в середине обрушены, это результат сильного взрыва от попадания венецианской бомбы в пороховой склад, который устроили здесь варвары-турки, бесчисленные обломки от него еще покрывают внутреннюю часть и подходы к храму.

Посреди храма, где статуя Минервы, блистающая золотом и слоновой костью, обоготворенная возвышенной рукой бессмертного Фидия, вызывала поклонение Афин и всей Греции, теперь поднимается построенная из обломков храма мусульманская мечеть, которая кажется поставленной здесь нарочно, чтобы убогостью своей архитектуры оттенить его величественные и прекрасные пропорции. Я не мог удержать себя, чтобы не приходить сюда постоянно - восхищаться этим памятником, которого одного было бы достаточно, чтобы показать величие афинской республики; я ходил и ходил по этому священному полу, прогуливался под портиками - свидетелями стольких событий, торжеств, процессий, свидетелями рождения и умирания стольких поколений, свидетелями процветания и свободы Афин, и их падения, и которые видят теперь их отвратительное рабство. Божества язычества отступили при рождении Креста, потом Крест был попран вызывающим господством полумесяца, а храм Минервы, паря над Аттикой, бросая вызов векам и превратностям истории, кажется ожидающим возвращения свободы, искусств и почитания богов.

Совсем рядом с этим храмом находится храм Эрехтейон78, возведенный на том месте, где Нептун в знак славы, которую он сохранил за афинскими моряками, заставил бить источник и где Минерва, как залог богатства и процветания земледелия, заставила появиться оливковое дерево. Храм этот ионического ордера и был украшен пятью кариатидами, одна из которых вывезена лордом Элджином79, большим варваром, нежели турки, которые уважали эти драгоценные памятники, или, по крайней мере, боялись их разрушать. Храм этот столь же древний, как и самые первые сооружения Афин, и восхищает своими прекрасными пропорциями и завершенностью декора.

Театры Вакха и Ирода Аттика80 почти придвинуты к стенам Парфенона, незначительные остатки первого едва различимы, но второй еще достаточно сохранился, чтобы можно было точно себе представить, каким он был. Почти напротив находится памятник Филопаппу81, на верхнем рельефе которого можно видеть колесницу, запряженную четверкой лошадей, почти в натуральную величину прекрасной работы. Недалеко находится агора, где 30 тысяч граждан могли собираться и отчетливо слышать речи ораторов. Именно с этого места Алкивиад82, дабы склонить народ к экспедиции на Сицилию, показывал мачты кораблей, которые покрывали порт Пирея.

С противоположной стороны, и вне стен города, проходишь под триумфальной аркой Адриана, которую афиняне, побежденные, но еще великие своими искусствами, науками и прошлыми подвигами, воздвигли этому императору, добивавшемуся расположения замечательного народа, которому он же и нес оковы83. На некотором расстоянии от этого места величественно возвышается группа колонн коринфского ордера, которые были частью огромного и величественного храма Юпитера84. Эти колонны, огромной высоты и совершенной работы, кажутся еще более гигантскими, поскольку они отделены от всего здания.

Внутри города обнаруживаешь полностью сохранившийся храм Эола, который служит теперь мечетью вертящихся дервишей85, рода монахов-мусульман: этот небольшой восьмиугольный храм украшен на каждой из сторон фигурой, представляющей одного из посланцев Эола.

На углу греческого монастыря восхищаешься прелестной ротондой, которую именуют фонарем Диогена; она превосходно сохранилась и украшена барельефом замечательного рисунка и легкости86.

Позади лавчонок, пробитых в укреплениях древней стены, есть несколько огромного размера колонн ионического ордера, которые время и, возможно, пожары полностью окрасили в черный цвет. Совсем рядом с этими руинами теперь жилище турецкого воеводы. На улице, ведущей к рынку, еще можно видеть вмурованную в древнюю стену мраморную доску, на которой отчетливо читаются цены на зерно и другие съестные припасы, объявленные в чрезвычайном народном собрании; к сожалению, место, где был высечен год, сбито.

Почти все стены нынешних домов являются отчасти остатками древних строений, и те, которые возведены совсем недавно, построены из обломков колонн, орнаментов и барельефов: шагу не ступить, чтобы не встретить какие-нибудь фрагменты произведений искусства и былого великолепия.

Я посетил место на некотором удалении от Афин, где в одной почти уже бесформенной руине надеются обнаружить следы храма Венеры в Садах, считают, что мирты, растущие у этого места, - единственное, что только есть в окрестностях, как раз окружают место древнего жилища этого божества. Спускаешься в некое подобие довольно узкого подземелья, которое вело, быть может, в одно из святилищ, где совершались мистерии в честь Венеры. Обломки не позволяют проникнуть далее, и народное предание гласит, что те, кто пытались проникнуть в это подземелье дальше, были истреблены огнем, который вырывался из недр. В стену этого прохода вмурован барельеф, представляющий вакханалию, позы на котором не свидетельствуют в пользу благопристойности почитателей Венеры.

На некотором расстоянии от города располагается цирк, очертания которого столь хорошо сохранились, что без малейшего труда можно было бы устраивать там бега на колесницах и сражения гладиаторов. Здесь же легко распознается местоположение любопытного храма, который с одной своей стороны был посвящен Фортуне, а с другой - Победе; перед боем участники взывали к милостям Фортуны, после же боя победители восходили к высшим почестям, воздавая благодарность Победе. Маленький проход под амфитеатром, который предназначался для того, чтобы дать возможность побежденным ускользнуть от негодования публики, еще существует, так же как и вход в подземелья, в которых содержали диких зверей, предназначенных для гладиаторских боев. Мраморные скамьи для зрителей, которые некогда окружали всю арену, более не существуют или покрыты землей и мхом.

Справа от порта Пирея есть большая гора, на которую надменный Ксеркс87, уже хозяин Афин и огромной части Греции, поднялся, чтобы насладиться видом своего несметного флота, который, казалось, должен был подавить слабые силы Греции: однако он стал зрителем совсем другого зрелища - разгрома и уничтожения своих кораблей - и спустился с этой горы трусливым беглецом. Славной этой победой при Саламине Фемистокл на 18 веков отодвинул тот момент, когда Азия должна была наложить оковы на его родину. Простор, которым наслаждаешься с высоты этой горы, один из самых величественных и разнообразных, какие приходилось видеть.

Выходя из Афин через самые близкие к храму Тезея ворота, следуешь священным путем, по которому процессии мистов и посвящаемых шли в Элевсин88, в храм, где справляли мистерии, в которых наслаждались распутствами любви, принятыми в ритуалах этого сладострастного культа. На дороге еще видна колея от колесниц, направлявшихся в Элевсин. По обеим сторонам этого священного пути некогда возвышались храмы, множество памятников и статуй, воздвигнутых в честь великих людей Греции, и гробницы самых знаменитых граждан республики; от них остались лишь мелкие обломки, рассеянные в этом месте разорения и опустошенности.

В самом Элевсине не найдешь ничего, кроме бесформенной груды обломков; единственный невредимый пьедестал привлек наше внимание, надпись на нем сообщала, что памятник был поставлен в честь одной женщины, во все время своего замужества остававшейся верной своему мужу. Видимо и тогда это считалось великим подвигом.

Вернувшись с прогулки в Элевсин, мы отправились в загородный дом воеводы, пригласившего нас присутствовать на жалком фейерверке, сопровождавшемся отвратительной музыкой.

Мы совершили долгую и, надо сказать, утомительную прогулку к горе Гимет, особенно известной отменным медом, который там собирают89. Ночь мы провели у подножия горы, в бедном греческом монастыре, и поднялись на вершину горы до рассвета, чтобы насладиться прекрасным зрелищем восхода солнца и увидеть в его сиянии море, множество островов, город Афины и почти всю Аттику.

Мы посетили заброшенную каменоломню, из мрамора которой были построены все храмы и здания Афин. Огромные блоки прекрасного мрамора, высеченные последними рабочими, еще лежат на своем месте, словно ожидая воскрешения Афин.

Французский консул Фуэль и рисовальщик Лузьери, оба уже давно обосновавшиеся в этом городе, занимаются здесь один другому на зависть раскопками - найденные ими произведения послужили достойным наполнением самых лучших кабинетов античности Европы. Из особенного они нашли многочисленную коллекцию этрусских ваз всевозможных форм и размеров, черные или красные рисунки на которых удивительно свежи. Некоторые из фигур раскрашены в разные цвета. Они нашли также множество урн, заключавших останки и благовония, посуды, ламп, бронзовых украшений и среди прочего - оливковую ветвь из золота, исполненную с утонченностью, которая могла бы послужить моделью самым искусным нашим ювелирам. Я уверен, что при формальном разрешении визиря и с помощью большого числа работников в самом городе и в окрестностях найдено будет множество драгоценных предметов.

Прибытие генерала Спренгтпортена прервало незабываемые шесть недель, проведенных в Афинах, я должен был покинуть этот город. Надо ли говорить, с каким чувством я отплывал! В виду его исчезающего в море силуэта я дал обет - как бы ни сложилась моя судьба, однажды сюда вернуться, чтобы поднять его из руин.

Когда уже исчез из виду берег Аттики, мы увидели вдали вершину острова Гидры, хотя и самого маленького из островов Архипелага, но самого значительного их них - благодаря отваге и умению его матросов и признанному искусству его верфей в постройке судов. Турки уважают этот маленький остров, с которого они набирают своих лучших моряков. Между прочим, гидриоты - опасные пираты; они нанесли туркам немало чувствительных ударов, когда наш флот под командованием графа Орлова90 воодушевил всех островных греков поднять против Порты знамя восстания.

Мы подошли к острову Цериго91, древней Цитере, месту пребывания Венеры. Наш бриг не должен был там останавливаться, но мог ли я упустить такую уникальную возможность - прикоснуться к земле, которая некогда была лоном Сладострастия! Взволнованный, я направился к острову на шлюпке. Первое же, что поразило мой взор на берегу и вывело меня из завороженности, был русский часовой, сделавший "на караул", это заставило меня позабыть о Венере и вспомнить, что ныне этот маленький остров, более чем малонаселенный и весьма бедный, составляет часть семи Ионических островов и, как и шесть прочих, охраняется русским гарнизоном.

Мы обогнули мыс Матапан и в виду мыса Модон были захвачены штилем. Я воспользовался этим, чтобы сойти на берег и бегло осмотреть маленький город, крепость и сады в окрестностях. Их владельцы, которым мы заплатили мелкой серебряной монетой, позволили нам взять столько фруктов, сколько мы смогли унести. Турецкий комендант отнесся к нам иначе. Узнав о нашем приезде, он тотчас же приказал нам немедленно вернуться на борт нашего корабля, в противном случае он распорядится взять нас под стражу: я не захватил с собой мой фирман от визиря, и пришлось смириться с оскорблениями и угрозами уличных шалопаев и поторопиться добраться до нашей шлюпки.

Все последующие дни нам досаждали штиль, прерывавшийся лишь слабым вечерним и утренним бризом, и непереносимая жара. Мы медленно прошли перед островом Зант, затем - между Кефалонией и островом Итака. Это царство Улисса92 хотя теперь и принадлежало Ионической республике, не сочло достойным для себя быть занятой хотя бы ротой русского 13-го Стрелкового полка, расквартированного на прекрасном острове Кефалония. Выражаясь аллегорически, Пенелопа должна была быть очень красивой, чтобы руки ее домогалось столько соперников, и ее царство так и не стало приданым для притязателей на ее руку.

Мы проследовали перед Святой Маврой93 и наконец увидели Корфу94. До нас долетал звук барабанов, бьющих вечернюю зорю, ночью мы слышали перекличку наших часовых. Русские гренадеры на древней Керкире, защищающие стены, что возвела там некогда Венеция, грозящие берегам Албании, русский флаг, господствующий на Адриатическом море; Архангел и Корфу, послушные Императору Александру - все эти новые, навеянные современной политикой, впечатления затмили у меня воспоминания о величии греков. Утром наш бриг салютовал андреевскому флагу, который гордо развевался в порту. Мы бросили якорь среди наших линейных кораблей, и генерал Анреп95, командующий сухопутными войсками, отправился представить свой рапорт генералу Спренгтпортену.

Я нашел на Корфу полковника гвардии Арсеньева, с которым я близко был знаком в Петербурге и который предложил мне разделить с ним его квартиру.

На Корфу меня ожидало очень важное для меня разрешение из Петербурга, которого я долго добивался, покинуть генерала Спренгтпортена. Наконец я ощутил себя полностью свободным в своих дальнейших действиях.

Я сопровождал генерала Анрепа в поездке, которую он предпринял вокруг острова, чтобы осмотреть там все пункты высадки и обороны. Сначала мы пересекли остров в ширину. С восточного побережья Корфу отчетливо видны берега Греции, а с противоположной стороны мы различили, но лишь как облако на горизонте, берега Италии.

Затем мы отправились на север острова и пересекли его по всей его длине до крайней южной точки. Эта часть острова заканчивается песчаным пляжем, который теряется в море, остальная местность - гористая. Было видно, что деревни держатся долин, а безлюдные скалистые вершины украшают лишь одни монастыри; своим расположением и древностью стен они лишь добавляют безжизненности этой местности, которая рядом с райскими садами олив, лимонов и апельсинов представляется пустынной и дикой.

 Остров испытывает недостаток в воде. На весь остров всего несколько слабых источников, воду из которых жители деревень приносят в город продавать втридорога. Воду от дождей, которые зимой бывают столь обильными, что походят на наводнения, собирают и хранят в цистернах.

История Корфу долгая, яркая и трагичная. Древняя Керкира, поднявшись вместе с цивилизацией и политикой Греции и явив ужаснейшие сцены внутренних распрей, разделила участь государств Греции и, как и они, была подчинена римлянам, затем Восточной империи и позднеее испытала долгий гнет мусульман; Венеция освободила ее от него и сделала из острова один из самых великолепных бульваров своего процветания и могущества. Войны Французской Революции, разрушив последнюю тень этой древней и цветущей республики, принесли трехцветный штандарт96 на стены Корфу. Павел I, вооружив в Крыму флот, заставил Порту согласиться на его проход через Дарданеллы и присоединить свой флаг к флагу России. Два объединенных флота пришли осадить Корфу; эта крепость, почти неприступная, сдалась нашему оружию. В том же году Неаполь благодаря отваге горстки наших солдат вновь обрел свою независимость. Суворов, шествуя от победы к победе, освободил Италию и изумил Европу. Семь Ионических островов, из которых Корфу должен был стать главным, были объявлены независимой республикой под тройным покровительством России, Англии и Турции.

Город маленький. Множество церквей и несколько общественных зданий (кстати - прекрасной архитектуры), цитадель, арсенал, казармы и все фортификационные сооружения свидетельствуют о могуществе и великолепии последнего покровителя острова - Венеции - и о громадных суммах, которые она употребила, чтобы обезопасить этот ключ к Адриатическому морю от любого посягательства.

Все население острова, за исключением нескольких венецианских семей, которые там обосновались, следует греческой вере. В кафедральной церкви находятся мощи св. Спиридиона97; в день этого святого их с большим почетом проносят по всему городу. Войска тогда под ружьем, весь окрестный деревенский люд стекается, чтобы почтить своего покровителя; колокола по всей стране и пушки укреплений разносят вдаль весть об этом торжественном празднике.

Порт защищен и закрыт с моря островом Видо, который находится в середине бухты, столь просторной, что 100 линейных кораблей могут там встать на якоре, он создает на севере и на юге проход, по которому можно выйти и войти с любым ветром. Южный вход находится под защитой пушек цитадели.

За сооружениями, которые составляют оборону внешней части Корфу, возвышаются еще три больших укрепления, из которых одно находится справа и прилегает к форту св. Сальвадора; другое - посредине - к форту св. Рока, третий форт - слева, он придвинут к морю так, чтобы вся крепость и цитадель, находящаяся в выдающемся в море месте, образовывали полуостров, защитой которого и является эта фортификационная линия. За этими фортами широкое открытое пространство, между площадью и постройками находится равнина, самая приятная для глаз, которую только можно увидеть. Вдоль берега моря вытянулся городок Кастраи, многочисленные кофейни которого заполняются народом, как только вечерняя прохлада дозволяет прогулки. Городок заканчивается фруктовыми садами и очаровательными лужайками: именно там размещаются знаменитые и восхитительные сады Алкиноя98. Кажется, что природа раскрывает здесь все самое в ней прекрасное; древние густые деревья защищают здесь траву от палящих солнечных лучей и сохраняют яркую зелень и прелестнейшие в своем разнообразии цветы.

Наиважнейшая часть торговли Корфу - масло, которое считается одним из лучших в мире; его апельсины и лимоны также имеют высокую репутацию. Корфиоты - любящий свободу, предприимчивый и способный легко находить выход из самого трудного положения народ, они хорошие моряки, очень трудолюбивы. Как и все греки, они питают отвращение к туркам, но почти столь же ненавидят своих прежних хозяев - венецианцев. Единственное иностранное влияние, которое они, похоже, способны сносить, это влияние России: одна церковь объединяет две нации.

Гарнизон Корфу, каким я его застал, довольно многочислен. Кроме батальона Курского полка, сформированного из рот гренадер, которые были охраной неаполитанского короля, есть батальон гарнизона и батальон корфиотов, сформированный и обученный русским полковником. Полк Сибирских гренадер, Витебский пехотный полк и 14-й и 13-й Стрелковые полки охранял прочие Ионические острова. Артиллерия крепости также весьма значительна, даже в том состоянии, в котором она была передана французами; кроме этого, имеются две роты полевой и легкой артиллерии.

Флот, пришедший из Черного моря и вставший на Корфу, состоял из трех линейных кораблей, одного 44-пушечного фрегата, трех меньших фрегатов и множества бригов, он также был усилен эскадрой капитана-командора Грейга99, которая пришла из Балтийского моря с двумя линейными кораблями, одним фрегатом и одним корветом. Уже после того, как я покинул Корфу, сухопутные войска были дополнены еще тремя полками, а эскадра адмирала Синявина100 силой в 6 линейных кораблей прибыла из Кронштадта и сделала нашу морскую силу в Средиземном море более чем достаточной, чтобы умерить преобладание здесь английского флага. Этой великолепной военной демонстрацией Россия была обязана исключительно энтузиазму, с которым Павел I принял титул Великого магистра Мальтийского ордена. Все его желания и его политика обратились к обладанию скалой, которая мыслилась ему престолом его нового сана. Маниакальное желание водрузить здесь свой штандарт заставило его создать большие вооруженные силы и вступить в те тесные связи с Англией и Австрией, которые и породили блестящую кампанию Суворова в Италии, несчастья корпуса Корсакова101 в Швейцарии, гибельный десант Германа102 в Голландии. Император Павел, всегда нетерпеливый в проявлениях своей воли, назначил даже своего наместника, коменданта и адъютантов крепости, которую он так страстно желал. Эта самая нетерпеливость, которая вовлекла его в бесполезную войну против Франции, заставила его так же быстро переменить позицию, и его гнев на Бонапарта, вызванный удачным налетом того на Мальту во время его похода в Египет, сменился на милость, лишь только Бонапарт предложил уступить ему свое завоевание.

Все наши агенты за границей были категорически против того, чтобы вступать в переговоры с французским правительством; однако оно, желая всеми силами оторвать Россию от альянса с Англией и Австрией, не жалело никаких средств, чтобы угодить императору Павлу, и наконец, через нашего посланника в Гамбурге, довело до его сведения предложение освободить для него Мальту. Павел тотчас направил в Париж генерала Спренгтпортена, полностью и искренне сблизился с Францией, наши пленники там были снабжены обмундированием и вооружены, чтобы сформировать гарнизон Мальты. Гнев Павла уже против Англии не имел предела, как только эта держава захватом Мальты разрушила все проекты российского императора. Он объявил войну английской нации и был готов объявить ее всем державам, которые успешно сражались против революционных армий, и уже помышлял разделить Европу между Россией и Францией, но смерть Павла остановила эти порывы и уберегла Россию от войны, последствия которой были бы непредсказуемы.

Во время всей этой бури, которую Император Александр успокоил своим восшествием на трон, Корфу оставался занятым нашими войсками. Это была важная позиция, так как она давала России преобладание на Средиземном море, тем более заметное, что оно поддерживается желанием греков, снаряжающих здесь весьма значительное количество торговых судов. Россия за счет этой позиции поддерживает свои прямые связи с греками на материке и на островах и питает их надежду на освобождение. Оттоманская порта оказывалась блокированной нашими силами и могла лишь следовать нашей политике или, порвав с нами, устремиться к собственной гибели. Наши войска с Корфу способны были двинуться к Константинополю, в то время как наши армии, перейдя Дунай и преодолев Балканы, угрожали бы Андрианополю.

Корфу к тому же стал стратегической целью для нашего флота; шведы на Балтике и турки на Черном море не могли более воевать против нашей державы, тогда как до этого наш флот, запертый в двух морях, был почти бесполезным и не мог совершенствоваться в военном искусстве и подвергался риску окончательно утратить свою мощь.

Почти напротив острова Корфу находится Албания, которая составляет часть огромных владений Али-паши из Янины103. Человек весьма предприимчивый, вассал Порты и в то же время независимый, он с завистью и настороженностью смотрит на европейские державы, которые утвердились на Ионических островах и к тому же опасается своих подданных, которыми он правит только террором. Он хотел завоевать маленькое племя, называемое зилоты, оно занимало пять деревень на почти неприступных горах и, благодаря своему местоположению и своей бедности, избежало ига турок. На протяжении 17-ти лет эти храбрые горцы защищались против всех попыток Али-паши с невероятным упорством и ожесточением. История этой войны показывает, что греки могут еще быть тем, чем были их предки: женщины заряжали ружья своих мужей и предпочитали броситься с вершин утесов, нежели сдаться врагу. Утомленный этим упорным сопротивлением, Али наконец предложил коварный мир оставшимся из этих несчастных. То, что не смогла сделать сила, было исполнено ловкостью и деньгами. Зилоты продали свою родину, политую их кровью, и отправились в изгнание на Ионические острова - ничто не смогло их заставить признать над собой чужеземную власть. Они прибыли на Корфу в числе 600 человек, бывших в состоянии носить оружие, и были размещены в разных деревнях. Генерал Анреп предложил принять их на нашу службу. Надежда, что война между Россией и Турцией сможет в один прекрасный день вернуть их победителями на родину, и общность религии заставили их с жаром принять это предложение.

Мне было поручено командовать этим зилотским легионом. Я сразу понял, что его не надо никак обучать и организовывать: 17 лет их смертельной войны были самой военной организацией. Я только разделил их на сотни и десятки для того, чтобы знать, к кому из центурионов (сотников) или декурионов (десятников) я должен был обращаться, чтобы отдавать им приказы, или кого я должен был делать ответственным за нарушения, которые, надо сказать, совершались довольно часто. Центурионы и декурионы, которых выбрали они сами, имели дозволение носить темляк и получали весьма значительное жалованье. Поскольку каждый месяц я сам лично вручал им точно в срок их денежное содержание и старался, насколько это было в моих силах, обеспечить им все их права и преимущества, они прониклись ко мне доверием и согласились даже на мое распоряжение разместить их в казармах. Им была доверена защита острова Видо, куда 30 человек ежедневно прибывали и со всей строгостью, какую только можно представить, исполняли данные им предписания.

Мало-помалу они освоились и сами начали подражать нашим солдатам в поддержании субординации и постигать, что, для того чтобы служить и действовать сообща с нашими войсками, они должны приспособиться к солдатскому порядку, что только на основе воинского устава начальник может быстро, при помощи команд или сигналов, управлять своими подчиненными. Для обозначения команды я выбрал свисток, каждый центурион имел такой же, чтобы тут же повторить сигнал, который я подал; всякий маневр был сокращен до простейшей операции: например - рассредоточиться, быстро выдвинуться вперед, перестроиться, переместиться направо или налево и т.п. Наши учения и военные игры обычно следовали после приема пищи и весьма забавляли это воинственное племя. Когда результаты были достигнуты, я даже дал для генерала Анрепа небольшие маневры, они состояли во взятии и обороне деревни и садов и прошли весьма удачно.

Не скрою, мне льстило, что я завоевал их расположение. Эти храбрые зилоты, античный костюм которых напоминал древних спартанцев, часто мне говорили, что однажды они изъявят мне свою преданность, вознеся меня на своих руках на стены Константинополя. Невольно думалось, глядя на них: грек все еще остается тем, чем он был в лучшие времена Афин, одно проникновенное слово может воодушевить его; думаю, что энтузиазм, к которому он восприимчив более, нежели все народы Европы, вознесет на высочайший уровень могущества того, кто сумеет его зажечь и вернуть этой нации ее прежнюю независимость.

Спустя несколько дней после моего приезда на Корфу мне сообщили, что на судне, пришедшем из Константинополя, и которое было поставлено в карантин, находится некая дама, которая желает встретиться и переговорить со мной. Я тотчас же отправился в порт, откуда шлюпка доставила меня на это судно. Я назвал себя и тут же с удивлением узнал в ней мадам Лекюйер, с которой я свел знакомство за несколько дней до моего отъезда из Константинополя. Она умоляла меня сделать все, чтобы вызволить ее из карантина, и рассказала, что ее муж послал своего секретаря, чтобы отвезти ее в Париж, и что она остановилась на Корфу (благодаря любезности своего провожатого) только для того, чтобы провести несколько дней со мной. Мне не нужно было большего, чтобы поспешить упросить генерала Анрепа сделать исключение для одной красавицы, избавив ее от карантина. Он любезно приказал отписать по этому поводу главе сената, и назавтра я поспешил принять мадам Лекюйер в шлюпку и препроводить ее на квартиру, которую я велел для нее приготовить. Мы не стали откладывать надолго наше свидание, секретарь ее мужа понимающе удалился в комнату, которая была ему предназначена, и позволил мне спокойно насладиться благосклонностью мадам генеральши.

Была в городе мадам Белли, жена одного нашего капитана 1 ранга104, большая кокетка, которой я уже некоторое время оказывал знаки внимания; она была очень задета, увидев себя оставленной ради этой приезжей, и обещала французскому консулу, который весьма усердно за ней ухаживал, согласиться для него на все, если своим авторитетом он через три дня добьется того, чтобы его соотечественница незамедлительно продолжила свой путь в Париж. Консул ей это обещал, а меня, дыша злорадством, уверил, что он сдержит слово. Я со своей стороны заявил ему, что он не имеет никакого права на женщину и что мадам Лекюйер останется столько, сколько мне будет угодно. Шесть дней миновали, мадам Белли выходила из себя, я насмехался над консулом, но он заметил мне, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Между тем я пригласил секретаря мужа мадам Лекюйер отобедать у меня в компании с несколькими офицерами. Когда мы вошли с ним в мою комнату и я хотел представить его, я увидел, что он внезапно смешался, пробормотал несколько слов извинений и быстро вышел из комнаты. Я ничего не понимал. И тут один из морских офицеров спросил меня, знаю ли я этого француза; каково же было мое удивление, когда он сказал мне, что это был генерал Лекюйер собственной персоной, что он в этом не сомневается, поскольку познакомился с ним зимой, когда тот следовал в Константинополь, будучи прикомандированным к французскому посольству. Я вдруг осознал, что консул и его супруга делают меня пешкой в какой-то шпионской игре и я могу оказаться опасной западне! Я поспешил к генералу Анрепу, чтобы предупредить его и испросить прощения за совершенную оплошность. Генерал же, будучи уже в курсе дела (видимо какими-то своими путями он выяснил, что это за птицы), послал за мной еще быстрее, чтобы предупредить меня о двойном шпионе и о его документах, - но мы опоздали: супруги-шпионы поняли, что разоблачены и свежий ветер уже нес их на легком корабле вне нашей досягаемости. Нет слов, как я был потрясен низостью и бесчестностью мужа, который торгует собственной супругой, мошенничеством этой бесстыдной женщины, предавшей свои чувства, и грязным макиавеллизмом правительства, которое пользуется подобными средствами!

Деньги, которые наши войска и наш флот расточали на Корфу, позволили прибыть туда итальянской опере и весьма недурному балету. Одна статисточка, с прелестной фигуркой, пробудила мои желания. Она была на содержании у одного старого графа-корфиота; дукаты позволили мне войти к ней, и, чтобы покончить с ее щепетильностью, я предложил с лихвой заменить господина графа во всех его достоинствах Надо заметить, что все это осуществлялось при помощи одного толмача, за недостатком времени я еще не сумел достичь какого-нибудь успеха в итальянском языке. Когда ее капитуляция была подписана, толмач был уже не нужен, наш диалог потек своим чередом и состоял в том, что в ответ на все то, что она мне говорила, я односложно отвечал "так". На другой день я оплатил это слово, которое я считал совершенно нейтральным поддакиванием, но которое на плохом итальянском оказывается означает еще и "очень хорошо", 35-ю дукатами. Но, увы, этим не ограничилось: брат прелестной девицы тут же принес мне внушительный счет за многочисленные покупки, которые она, оказывается, попросила у меня разрешения сделать, и на которые я, стало быть, согласился. Таковы итальянцы. Время от времени вместе с моим другом Арсеньевым я заходил поужинать к прелестной статисточке, которая для большего удобства проживала совсем рядом с нашим домом.

Вскоре одна из первых танцовщиц избавила меня от этого недешевого кордебалета любви, но ввергла меня в перипетии другого свойства. На этот раз мои чувства к предмету моего влечения подвели меня к такой ситуации, что я не знаю, каким чудом судьба удержала меня на краю бездны: состояние ее здоровья поставило состояние моего в угрожающее положение. Дама, которая заставила меня не на шутку испугаться, была прекрасной наружности, наше знакомство состоялось в театре, в ее ложе; я старался обратить внимание всех моих знакомых на свою новую победу, и моя гордость и моя радость достигли вершины, когда я добился позволения проводить ее к ней. Спустя несколько часов, опьяневшая от обоюдного удовольствия, эта дама, предварительно произнеся мне длинную фразу о клевете, заклинала меня самым прочувствованным тоном не верить тому, что о ней говорили: будто ее любовник на днях умер от дурной болезни, которой, как полагают, она его наградила. Мои прощания были весьма краткими, но страхи очень долгими, к счастью, я отделался лишь испугом.

Придя в себя, я положил клятвенные обещания верности к ногам графини Дусмани; это была прелестнейшая вдова, собиравшая у себя часть общества. Как-то после обеда я застал ее спящей на кушетке в неглиже, которое мне показалось надуманным; горничная прикрыла за мной дверь с улыбкой заговорщицы, поняв, что меня призывают действовать, я разбудил спящую красавицу с помощью самых недвусмысленных ласк, она после этого была весьма далека от того, чтобы обидеться. Мы потом разыгрывали эту интермедию с засыпанием и пробуждением много раз, это стало своего рода обрядом нашего наслаждения. Я уже было привязался к ней серьезно, но ухаживания английского посланника, который просил руки графини, заставили меня уступить ему место, и спустя некоторое время я смиренно поздравлял новоиспеченных супругов.

Напротив моего дома проживала одна девица, которую длинный и худой граф-кофриот держал взаперти со всем усердием маниакальной ревности. Я стал прогуливаться перед ее окнами, когда месье был далеко от дома, и вскоре прочел в глазах прекрасной пленницы желание найти хоть какое-нибудь развлечение в унижавшем ее затворничестве. Старуха, назначенная неусыпно надзирать за поведением барышни, позволила смягчить себя не столько многочисленными мольбами с ее стороны, сколько несколькими дукатами с моей, но опасение, которое внушал безумный граф, заставляло отдалять минуту нашего свидания до более благоприятного времени. Наконец выход был найден. Через одного из моих товарищей, взяв все издержки на себя, я устроил большой ужин, на который был приглашен граф. Все было сделано для того, чтобы напоить его хорошенько и удержать там до 4-х часов утра. В то время как он предавался удовольствию за столом, я без опаски услаждался с его любовницей всеми возможными лакомствами сладострастия. В 4 часа утра ему позволили покинуть пиршество, но я, несмотря на настойчивые напоминания старухи, каждый час приходившей напомнить о времени, был так захвачен страстью, что к 4-м часам покинуть свое пиршество и не помышлял. В результате мы оказались захвачены врасплох, в единственную дверь, имевшуюся в доме, бешено стучали, и бежать было некуда. Нас выручило то, что граф был мертвецки пьян. Старуха открыла ему дверь, свет, как бы по неосторожности был потушен, это позволило мне улизнуть. Впрочем, граф едва ли что мог уже заметить. Я добирался до своего дома, как говорится, в чем мать родила, но не это меня беспокоило: я представлял, какие открытия сделает граф, обнаружив в комнате мою одежду. Но помогавшая нам старуха, воспользовавшись богатырским сном своего хозяина, принесла мне мое платье еще до восхода солнца. Такие ужины нам удалось повторить еще несколько раз, но я уже обуздал себя и вместо 4-х часов предусмотрительно удалялся на час раньше. Граф Моцениго105, наш посланник при Республике семи островов, весьма усердно ухаживал за самой красивой женщиной Корфу - мадам Армени, юной вдовой, очень богатой, очень живой, приятной музыкантшей, он использовал все средства, чтобы понравиться. Это и другие обстоятельства делали невозможным для меня иметь у нее успех, и, видимо поэтому, в конце концов, я в нее влюбился и оставил все, чтобы полностью посвятить ей мое время и мои чувства. Я проводил подле нее и утра и вечера и посредством нежных забот и настойчивых ухаживаний достиг наконец того, что прочно обосновался в ландшафте прекрасной Армени. К какому только безрассудству не приводит чувство! Я рискнул ей внушить, что могу жениться на ней, и потому она решилась не делать более из нашей связи большого секрета, не скрывать ее перед своей матерью и полностью отправить в отставку всех своих воздыхателей, в том числе и самого господина Моцениго. Тот прикинулся моим другом, с достоинством смирившимся со своей участью, но на деле не мог простить мне моего любовного успеха и устроил так, что заставил меня уехать с Корфу. Он приложил все силы, чтобы выставить меня коварным и подозрительным перед правительством и даже перед моим покровителем - славным генералом Анрепом; смысл всех моих дел и поступков как командира зилотов был представлен им в извращенном виде: он измыслил, что я занимаюсь обучением зилотов лишь для осуществления каких-то своих тайных и опасных политических планов, в его наветах я был выведен как тщеславный выскочка, внушавший зилотам видеть во мне их вождя, якобы для этого я стал носить их столу106, (я действительно ее носил, но вовсе не для того, чтобы купить их патриотизм и расположение, а исключительно чтобы постичь ментальность грека), и даже приказывал им называть себя ромейским эфенди; истолковал весьма ловким и весьма гнусным образом предложения, которые я сделал нескольким албанским вождям. В конце концов он добился своего: генерал Анреп, который не имел права предупредить меня об этой интриге, проникся подозрениями и в один прекрасный день объявил мне, что должен послать меня в Петербург, чтобы донести до Императора самые подробные сведения о том положении, в котором находилось наше устройство на Корфу. Истинную причину моей отправки я узнал лишь спустя несколько лет и поэтому готовился покинуть своих возлюбленных лишь на несколько недель. Мои сердечные прощания с храбрыми зилотами, к которым я действительно привязался, лишь дали повод посланнику добавить клеветнического дегтя в мою репутацию офицера. Зилоты категорически заявили, что, коль скоро я их оставляю, им вообще не нужен никакой командир. Мое расставание с мадам Армени было очень нежным, мы обещали друг другу аккуратно писать, и весь дом, вплоть до ее кавалера Сервенто, рыдал. Я поднялся на борт корвета "Астраль" и отбыл в Триест.

Совершенно неожиданно путешествовал я не в одиночестве. К этому времени у части труппы театра Корфу истекли контракты и они испросили у меня разрешения взять их на борт до Триеста, это я, естественно, с удовольствием разрешил: двум певицам, матери и дочери и любовнику этой матери, певцу, а также балетмейстеру и его супруге, прима-балерине, и одному комику. Это общество отвлекло меня от моего сердечного недуга и помогло быстро забыть мадемуазель Армени, и наше плавание, длившееся 7 дней, предстало просто увеселительной прогулкой. За эти дни я познакомился с певицей-дочерью, мадемуазель Терезой Фракасси, очень красивой, совсем молодой, чье поведение в Корфу было образцом скромности. На все мои попытки заговорить о своих чувствах к ней, она отвечала с очаровательной добротой, но не внушая мне ни малейшей надежды, и я уже смирился с ролью вздыхателя-неудачника.

Это происходило в марте и Адриатическое море, которое в этот сезон обычно очень бурное, поначалу обошлось с нами довольно миролюбиво, но когда мы были уже в виду Триеста, оно разыгралось до шторма такой силы, что вынудило нас вновь выйти в открытое море. Нас безжалостно качало всю ночь и часть следующего дня; только к вечеру мы вошли в рейд Триеста, где наш корвет бросил якорь рядом с американским фрегатом.

Я уже мыслями был в Петербурге, когда нам сообщили, что мы находимся в карантине и что те, кто хочет сойти на берег, должны будут отправиться в больницу, которая находилась вблизи побережья и в отдалении от города. Эта новость ломала все мои планы, и я в порыве протеста послал эстафету графу Разумовскому107 , нашему послу в Вене, с просьбой добиться освобождения меня от карантина, но мои еще не остывшие чувства быстро погасили этот первый порыв - ведь это судьба дает мне шанс довести до счастливого разрешения мои отношения с мадемуазель Терезой! Нам предоставили очень хорошие комнаты, и, главное - рядом, хороший повар, которого я имел с собой, и мои деньги обеспечивали нам хорошую еду, все театральное общество с удовольствием собиралось у меня, и наша тюрьма стала обителью радости, песен и танцев. Я позаботился также о том, чтобы поселить певицу - мать и ее любовника в наиболее отдаленных комнатах, чтобы устранить последние препятствия к сближению с предметом моих желаний. Балетмейстер, и особенно его супруга, которая очень любила мои обеды, помогали мне - увещевали мать и дочь, и, наконец, на третий день я перенес свою постель в спальню мадемуазель Терезы, которая приняла меня с такой нежностью, что заставила дорожить каждой минутой в карантине, и я уже жалел об эстафете, которую я послал, чтобы уменьшить срок пребывания в карантине.

День ото дня наша любовная связь становилась все более серьезной, уже с отчаянием считали мы убегающие ночи и приближающийся момент разлуки; на исходе 20-ти дней пришли мне сообщить, что я могу сойти на берег; я добился, чтобы мои попутчики могли воспользоваться тем же разрешением; все прыгали от радости, а я с камнем на сердце, взяв под руку мою красавицу, медленно покинул обитель наших радостей. Мы поселились, пока еще вместе, в городской гостинице, но пришел день и мы вынуждены были расстаться.

Несмотря на то что было еще холодно, я каждый день купался в море и в итоге получил жестокую лихорадку, от которой карантинный врач меня лечил, по моей просьбе, хинином; это лекарство, принятое слишком рано и в огромных дозах, помогло больше моей любви, чем моему здоровью, и в Вену я прибыл смертельно больным.

Будучи не в силах даже помышлять о том, чтобы продолжать путь, я нанял квартиру в доме Мюллера и ждал там выздоровления. Все русские, которые все еще находились в этом городе, отнеслись ко мне с заботой, и благодаря стараниям врачей - мужчин и женщин, они несомненно отправили бы меня в мир иной, если бы моя конституция и первые благотворные дни весны не пришли мне на помощь. Тем не менее по прошествии шести недель, я смог вновь отправиться в путь, и хотя я все еще был слаб, я ехал днем и ночью и к своему удовлетворению даже обогнал австрийского курьера, выехавшего за 24 часа до меня.

Его Величество Император принял меня с добротой и приказал мне побеседовать с министром военно-морских сил и министром иностранных дел о различных вопросах, касающихся наших сил и нашей позиции в Корфу; после этого мне было объявлено, что я должен оставаться в Петербурге. Я пытался просить разрешения вернуться, чтобы вновь принять командование легионом зилотов, который я сформировал, но кончилось все тем, что мне сказали, что найдут мне другое занятие, и что я должен отказаться от Корфу и зилотов. Конечно, я стремился вернуться не только к ним!

Схема маршрута экспедиции генерала Спренгтпортера в низовье Дона и Волги  на Генеральной карте Российской империи начала XIX в.

Схема маршрута экспедиции генерала Спренгтпортера в низовье Дона и Волги на Генеральной карте Российской империи начала XIX в.

А.Х.Бенкендорф. Гравюра с портрета работы П.Н.Орлова. 1830-е годы

А.Х.Бенкендорф. Гравюра с портрета работы П.Н.Орлова. 1830-е годы

Вид Царицына с саратовской дороги. 1803. Акварель

Вид Царицына с саратовской дороги. 1803. Акварель

Внутренность калмыцкой юрты. 1809. Гравюра Е.О.Скотникова по рисунку Е.М.Корнеева

Внутренность калмыцкой юрты. 1809. Гравюра Е.О.Скотникова по рисунку Е.М.Корнеева

Неизвестный художник конца XVIII–начала XIX века. Портрет графа Михаила Семеновича Воронцова. 1800-е годы. Акварель, гуашь, кость

Неизвестный художник конца XVIII–начала XIX века. Портрет графа Михаила Семеновича Воронцова. 1800-е годы. Акварель, гуашь, кость

Калмыцкий лагерь. 1813. Гравюра Г.Адама и И.Гроза по рисунку  Е.М.Корнеева

Калмыцкий лагерь. 1813. Гравюра Г.Адама и И.Гроза по рисунку Е.М.Корнеева

Вид калмызяцких учугов на Волге. 1803. Акварель

Вид калмызяцких учугов на Волге. 1803. Акварель

Вид города Черкасска. 1803. Акварель

Вид города Черкасска. 1803. Акварель

Живописная картина Кавказских гор в четырех верстах от крепости Кисловодск. 1804. Акварель

Живописная картина Кавказских гор в четырех верстах от крепости Кисловодск. 1804. Акварель

Схема маршрута экспедиции генерала Спренгтпортена на карте Кавказского наместничества из Атласа Российской империи. 1796

Схема маршрута экспедиции генерала Спренгтпортена на карте Кавказского наместничества из Атласа Российской империи. 1796

Вид цепи гор Кавказа. 1804. Акварель.

Вид цепи гор Кавказа. 1804. Акварель.

Ингуш и трухмянский татарин. 1803. Офортпо рисунку Х.-Г.-Г.Гейслера

Ингуш и трухмянский татарин. 1803. Офортпо рисунку Х.-Г.-Г.Гейслера

П.С.Котляревский. Гравюра неизвестного художника. 1828

П.С.Котляревский. Гравюра неизвестного художника. 1828

Вид горячего источника в четырех верстах от крепости Константиногорская. 1804. Акварель

Вид горячего источника в четырех верстах от крепости Константиногорская. 1804. Акварель

Черкес-закубанец. 1809. Гравюра Е.О.Скотникова по рисунку Е.М.Корнеева

Черкес-закубанец. 1809. Гравюра Е.О.Скотникова по рисунку Е.М.Корнеева

Черкесская пляска. 1809. Гравюра Е.О.Скотникова по рисунку Е.М.Корнеева

Черкесская пляска. 1809. Гравюра Е.О.Скотникова по рисунку Е.М.Корнеева

Князь П.Д.Цицианов. Литография неизвестного художника. 1830-е годы

Князь П.Д.Цицианов. Литография неизвестного художника. 1830-е годы

Схема маршрута А.Х.Бенкендорфа на карте Грузии из Атласа Российской империи. 1796

Схема маршрута А.Х.Бенкендорфа на карте Грузии из Атласа Российской империи. 1796

Крымские татары. 1809. Гравюра В.В.Мельникова по рисунку Е.М.Корнеева

Крымские татары. 1809. Гравюра В.В.Мельникова по рисунку Е.М.Корнеева

Вид руин Кафы (Феодосии). 1804. Тушь, перо

Вид руин Кафы (Феодосии). 1804. Тушь, перо

Вид Алушты. 1804. Тушь, перо

Вид Алушты. 1804. Тушь, перо

Вид еврейского города Чуфут-Кале. 1804. Тушь, кисть, перо

Вид еврейского города Чуфут-Кале. 1804. Тушь, кисть, перо

Вид ханского дворца в Бахчисарае. 1804. Сепия, тушь, кисть, перо

Вид ханского дворца в Бахчисарае. 1804. Сепия, тушь, кисть, перо

Вид Георгиевского монастыря в Крыму. 1804. Акварель

Вид Георгиевского монастыря в Крыму. 1804. Акварель

Физиономии разных народов. 1809. Гравюра Е.М.Корнеева по собственному рисунку

Физиономии разных народов. 1809. Гравюра Е.М.Корнеева по собственному рисунку

Вид Балаклавского залива. 1804. Акварель

Вид Балаклавского залива. 1804. Акварель

Схема маршрута экспедиции генерала Спренгтпортена на карте Крыма из Атласа Российской империи. 1792

Схема маршрута экспедиции генерала Спренгтпортена на карте Крыма из Атласа Российской империи. 1792

Вид руин в Инкермане. 1804. Карандаш, тушь, кисть, перо

Вид руин в Инкермане. 1804. Карандаш, тушь, кисть, перо

Турецкие борцы. 1809. Гравюра Е.М.Корнеева по собственному рисунку

Турецкие борцы. 1809. Гравюра Е.М.Корнеева по собственному рисунку

Вход в Антипаросскую пещеру. 1809. Гравюра А.Г.Ухтомского по рисунку Е.М.Корнеева

Вход в Антипаросскую пещеру. 1809. Гравюра А.Г.Ухтомского по рисунку Е.М.Корнеева

Богослужебная пляска дервишей Мевлесинов. 1809. Гравюра Е.О.Скотникова по рисунку Е.М.Корнеева

Богослужебная пляска дервишей Мевлесинов. 1809. Гравюра Е.О.Скотникова по рисунку Е.М.Корнеева

Греческий саркофаг. 1807. Гравюра М.А.Иванова по рисунку Е.М.Корнеева

Греческий саркофаг. 1807. Гравюра М.А.Иванова по рисунку Е.М.Корнеева

Албанцы. 1809. Рисовал, гравировал и раскрасил Е.М.Корнеев.

Албанцы. 1809. Рисовал, гравировал и раскрасил Е.М.Корнеев.

Одеяние жителей острова Корфу. 1809. Гравюра Е.М.Корнеева по собственному рисунку

Одеяние жителей острова Корфу. 1809. Гравюра Е.М.Корнеева по собственному рисунку

Вид острова Корфу. 1809. Гравюра И.В.Ческого по рисунку Е.М.Корнеева

Вид острова Корфу. 1809. Гравюра И.В.Ческого по рисунку Е.М.Корнеева

Схема маршрута экспедиции генерала Спренгтпортера по територии Османской империи и Средиземноморью на карте Европы начала XIX века.

Схема маршрута экспедиции генерала Спренгтпортера по територии Османской империи и Средиземноморью на карте Европы начала XIX века.

Острова Ионической республики (Цериго, Зант, Кефалония, Итака, Святая Марфа (Левкас), Паксос, Корфу) на карте Греции начала XIX века.

Острова Ионической республики (Цериго, Зант, Кефалония, Итака, Святая Марфа (Левкас), Паксос, Корфу) на карте Греции начала XIX века.

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru