200 лет
со дня рождения А.С.Хомякова
1 мая 1804
года в Москве родился Алексей Степанович Хомяков, вошедший в историю русской
культуры как глава славянофильского движения, его "краеугольный
камень".
Событие
это было отмечено тремя международными конференциями.
Первая из
них, "А.С.Хомяков - мыслитель, поэт, публицист" состоялась 14-16
апреля 2004 года в Литературном институте им. А.М.Горького. Затем юбилейные
торжества продолжились в Туле, где с 12 по 15 мая прошли 7-е Хомяковские чтения
"Духовное наследие А.С.Хомякова: теология, философия, этика", и в эти
же дни - в Государственном историко-культурном и природном музее-заповеднике
А.С.Грибоедова "Хмелита", недалеко от имения Хомяковых Липицы, где
темой конференции стали проблемы литературного творчества Хомякова.
Памяти
Хомякова, по словам о. Павла Флоренского, "самого чистого и самого
благородного из великих людей новой русской истории", посвящены
публикуемые нами ниже материалы.
Борис Тарасов
А.С.Хомяков:
взгляд на человека и историю
С Алексея
Степановича Хомякова (1804-1860) по существу начинается самобытная русская
мысль, философски выраженное самосознание нации, основная и постоянная задача
которой, с его точки зрения, заключается в поиске воплощения ее сокровенных
возможностей: разумное развитие народа заключается в возведении до
общечеловеческого значения того типа, который заключен в основе народного
бытия.
Религиозные,
исторические, общественные, эстетические воззрения и предпочтения Хомякова
складывались на основе его энциклопедических познаний едва ли не всех областей
человеческой деятельности и науки. Как и многие славянофилы, он был блестяще
образованным человеком, знал множество языков, мировые религии, разбирался в
экономике, разрабатывал проекты освобождения крестьян и усовершенствования
сельскохозяйственного производства, изобрел дальнобойное ружье и новую паровую
машину, получившую патент в Англии, занимался винокурением, сахароварением и
лечением гомеопатией, успешными поисками полезных ископаемых в Тульской
губернии, проектами улучшения благосостояния жителей Алеутских островов и
созданием хитроумных артиллерийских снарядов в период Крымской войны. Одаренный
художник, портретист и иконописец, известный поэт и драматург - таковы еще
ипостаси Хомякова. Единомышленник Хомякова А.И.Кошелев писал: "Он не был
специалистом ни по какой части; но все его интересовало; всем он занимался; все
ему было более или менее известно и встречало искреннее сочувствие <...>
Обширности его сведений особенно помогали, кроме необходимой живости ума, способность
читать чрезвычайно быстро и сохранять в памяти навсегда им прочтенное"1.
Идейная
страстность и дискуссионный талант Хомякова заставляли его вмешиваться во все
спорные вопросы времени. А.И.Герцен называл его "бретером
диалектики", который, подобно средневековым рыцарям, стерегущим храм
Богородицы, "спал вооруженным". И при этом - главной чертой характера
и умственного склада Хомякова была способность не растекаться мыслью в разных
областях знания и не распыляться в упражнениях в остроумии. За многообразными
проявлениями его живого искристого ума таилась "глубокая духовная и
нравственная сосредоточенность", нерасторжимое единство идей, чувств и
воли.
"Поэт, механик и филолог,
Врач, живописец и теолог,
Общины русской публицист,
Ты мудр, как змий, как голубь чист",
-
писал о
нем мемуарист Д.Н.Свербеев.
Многие
современники отмечали изначальную цельность мировоззрения Хомякова, отсутствие
даже в юности сомнений и исканий. Публицист и общественный деятель Ю.Ф.Самарин,
испытавший в молодости его решающее воздействие, писал: "Для людей,
сохранивших в себе чуткость неповрежденного религиозного смысла, но
запутавшихся в противоречиях и раздвоившихся душою, Хомяков был своего рода
эмансипатором; он выводил их на простор, на свет Божий, возвращал им цельность
религиозного сознания"2. Главную причину такого воздействия на окружающих
своего старшего друга Самарин видел в том, что тот с раннего детства до
последней минуты "жил в Церкви", составлял ее живую частицу. Именно
жизнь в Церкви придавала вселенский богословский и историософский масштаб и
одновременно мудрость и трезвость мысли Хомякова, что позволяло ему верно
оценивать различные явления в окружающем мире и предсказывать развитие событий.
Искреннему
и последовательному воцерковлению Хомякова во многом способствовала его мать
Мария Алексеевна, которой он, по собственным словам, был обязан "своим
направлением и своей неуклонностью в этом направлении". Она происходила из
рода Киреевских, что весьма характерно. Отдаленные или близкие родственные
отношения связывали между собой и весь круг будущих славянофилов. Кстати, сам
Хомяков был женат на сестре поэта-славянофила Н.М.Языкова. Укорененность в гуще
"семейственных" отношений культурной дворянской среды накладывала
неповторимый отпечаток на быт и идеи славянофилов, что с легкой иронией отмечал
П.А.Флоренский: "...они хотели бы и весь мир видеть устроенным
по-родственному, как одно огромное чаепитие дружных родственников, собравшихся
вечерком поговорить о каком-нибудь хорошем вопросе"3.
Верно
отмечая "домашнее" влияние на формирование философских воззрений
славянофилов, Флоренский тем не менее преувеличивает его значение. Да и факты
биографии Хомякова показывают, что не только "семейные" ценности
руководили его поведением. Когда в 1821 году началось восстание против
турецкого ига в Греции, юный Хомяков, учившийся в Московском университете и
получивший там степень кандидата математики, обзавелся фальшивым паспортом,
накопил денег, купил нож и отправился на помощь угнетенным, однако был вскоре
задержан и возвращен домой. Характерно, что через несколько лет чувство
справедливости и высшей свободы заставило Хомякова поступить иначе, когда он
оказался в самом центре декабристского заговора. Один из современников
вспоминал: "Рылеев являлся в этом обществе оракулом. Его проповеди
слушались с жадностью и доверием. Тема была одна - необходимость конституции и
переворота посредством войска. Посреди этих людей нередко являлся молодой
офицер, необыкновенно живого ума. Он никак не хотел согласиться с мнениями, господствовавшими
в этом обществе, и постоянно твердил, что из всех революций самая беззаконная
есть революция военная. Однажды, поздним осенним вечером, по этому предмету у
него был жаркий спор с Рылеевым. Смысл слов молодого офицера был таков:
"Вы хотите военной революции. Но что такое войско? Это собрание людей,
которых народ вооружал на свой счет и которым он поручил защищать себя. Какая
же тут будет правда, если эти люди, в противность своему назначению, станут
распоряжаться народом по произволу и сделаются выше его?" Рассерженный
Рылеев убежал с вечера домой. Кн<язю> Одоевскому этот противник революции
надоедал, уверяя его, что он вовсе не либерал и только хочет заменить
единодержавие тиранством вооруженного меньшинства. Человек этот - А.С.Хомяков"4.
Из
приведенных строк видно, что у молодого человека, к тому времени офицера
лейб-гвардии Конного полка, уже созрело стойкое неприятие искусственных
разрывов органического развития русской истории и ее насильственных
преобразований "сверху", без учета соборного мнения народа, его
коренных традиций и основных ценностей - будь то петровские реформы,
декабристские планы или грядущие революционно-демократические теории. Что же
касается конкретного контекста, то "живой ум" Хомякова не мог,
конечно, переломить господствовавшего настроения. Его полк принял участие в
восстании на Сенатской площади, а сам он в это время находился в двухгодичном
путешествии за границей и пристально изучал западную жизнь.
После
русско-турецкой войны 1828-1829 годов, в которой он проявил геройство и
мужество (был дважды ранен, имел награды за храбрость - орден св. Анны и
Владимирский крест), Хомяков постепенно все больше погружается в философские
раздумья и научные занятия, в которых огромное место занимают вопросы
соотношения и взаимодействия русской и европейской культур. Толчком для
кристаллизации его мыслей послужила публикация в 1836 году в журнале
"Телескоп" первого философического письма П.Я.Чаадаева, резко
критиковавшего историческое прошлое России и призывавшего к всецелому копированию
европейского пути.
Опровергая
необходимость безусловной подражательности и обосновывая возможность
самостоятельного развития, Хомяков написал оставшуюся неопубликованной статью,
где возражал Чаадаеву и подчеркивал: "Мы принимали от умирающей Греции
святое наследие, символ искупления и учились слову; мы отстаивали его от
нашествия Корана и не отдали во власть папы; сохраняли непорочную голубицу,
перелетевшую из Византии на берега Днепра и припавшую на грудь
Владимира"5. А через три года, на одном из вечеров у А.П.Елагиной, матери
братьев Киреевских, Хомяков изложил положения своей статьи "О старом и
новом" (1839), ставшей первоначальным программным документом
нарождавшегося славянофильства: "Если ничего доброго и плодотворного не
существовало в прежней жизни России, то нам приходится все черпать из жизни
других народов, из собственных теорий, из примеров и трудов племен
просвещеннейших эпох и из стремлений современных"6. Но такова ли в
действительности прежняя жизнь России? Да, рассуждал оратор, в ней есть много
примеров неграмотности и взятничества, вражды и междоусобиц. Но не меньше в ней
и обратных примеров. В основании нашей истории, продолжал он свою мысль, нет
пятен крови и завоевания, а в преданиях и традициях нет уроков неправедности и
насилия. "Эти-то лучшие инстинкты души русской, образованной и
облагороженной христианством, эти-то воспоминания древности неизвестной, но
живущей в нас тайно, произвели все хорошее, чем мы можем гордиться"7.
Хомяков
призывал объективно разобраться в разных "плодах просвещения" и
определить, нет ли в русском "старом" чего-либо такого, что утеряно в
"новом" и что могло бы помочь сделать человеческие отношения более
добрыми и разумными. В дальнейшем он посвятил немало страниц для раскрытия
нелепых и одновременно драматических страниц бездумного подражательства Европе,
когда она сделалась для России, как ни для какой другой большой нации, второй
родиной, источником не только приемов и методов внешнего прогресса, но и
жизненных целей и задач. При этом, отмечал Хомяков, безоглядно осваивались
деизм, вольтерьянство, масонство, политический радикализм и другие модные идеи
иностранного происхождения, а желанными наставниками и учителями становились
подчас весьма далекие от духовной культуры люди. "Принимая все без
разбора, - писал он, - добродушно признавая просвещением всякое явление
западного мира, всякую новую систему и новый оттенок системы, всякую новую моду
и оттенок моды, всякий плод досуга немецких философов и французских портных,
всякое изменение в мысли или в быте, мы еще не осмелились ни разу хоть вежливо,
хоть робко, хоть с полусомнением спросить у Запада, все ли то правда, что он
говорит? все ли то прекрасно, что он делает? Ежедневно, в своем беспрестанном
волнении, называет он свои мысли ложью, заменяя старую ложь, может быть, новою,
и старое безобразие. может быть, новым, и при всякой перемене мы с ним вместе
осуждаем прошедшее, хвалим настоящее и ждем от него нового приговора, чтобы
снова переменить наши мысли"8.
Жадное и
некритическое восприятие европейских уроков в отрыве от проникновения в
сущность собственного национального опыта увеличивало, показывает Хомяков,
разрыв между самобытной жизнью и заимствованным просвещением, усиливало
отделение высших слоев общества от народа, приводило к забвению духовной сущности
родной земли и ее истории. Редкая семья, пишет он, располагает какими-то
знаниями о своем прапрадеде, думая, что "он был чем-то вроде дикаря в
глазах своих образованных правнуков". При этом отрицание всего русского,
от названий до обычаев, от мелочей одежды до существенных основ жизни, доходило
порою до нелепой страсти и комической восторженности.
Хомяков
настаивает, что он не является противником западного просвещения, признает
неотразимое обаяние, весомость и нужность его многочисленных плодов, которыми и
сам каждодневно с удовольствием пользуется. Речь идет лишь о том, чтобы
различать пригодные для всех, универсальные научно-технические сведения и
методы и гуманитарные знания и общественные идеалы, которые в России и Европе
органически формировались в разных исторических условиях и заимствование
которых, следовательно, не может проходить безболезненно. К тому же в основных
идеях западного просвещения мыслитель обнаруживал определенные ограничения,
которые не следовало бы переносить на русскую почву.
Рассматривая,
в каком направлении и до каких пределов изменяется под воздействием
основополагающих результатов и исходных начал европейской культуры логика
внутреннего развития отдельной личности, Хомяков обращается к идее права и
юридического закона. Эта идея, организующая человеческие отношения в западном
обществе, обнаруживает в его представлении свою односторонность и
отвлеченность, когда внешняя формальность "съедает" внутреннюю
справедливость. С его точки зрения, абстрактное понимание права получает
конкретное положительное содержание и подлинность лишь при зависимости от
нравственных обязанностей, находящихся в прямой связи с "всечеловеческой
или всемирной нравственной истиной".
И идеал
свободы, если она не определена этой истиной, не имеет достаточно положительного
внутреннего содержания и раскрывается Хомяковым как неразборчивая воля к
недосознаваемой смене разных форм практической деятельности. Отсюда презрение к
бескорыстному поведению, накопление богатства как чувственного раздражителя для
бесконечного материального потребления. Отсюда дух соперничества оригинальных
индивидуальностей и партийных интересов, раздробляющих всякое желание общего
блага в конкуренции частных достижений.
По логике
Хомякова, внутренняя противоречивость и неполнота основных европейских
достижений являются результатом исторического развития католичества,
односторонне понявшего христианство как внешнее принудительное единство по
государственному образцу и вызвавшего столь же односторонний и опять-таки
внешне определяемый пиетет перед отрицательной индивидуалистической свободой в
протестантизме. По его убеждению, в этом раздвоении и установке на внешнее
бессознательно сказался всеокрашивающий антропоцентризм античного элемента,
подчинявший "небо" "земле" и пытавшийся воплотить "христианскую
истину" в знакомых исторических формах (юридических, политических,
государственных).
Другими
путями, в представлении Хомякова, просвещалось сознание и создавалась культура
в России, где восточное христианство не смешивалось с древнеримским наследием и
в чистоте святоотеческого предания воздействовало на национальные начала.
Поэтому православие, в котором христианство отразилось "в полноте, т.е. в
тождестве единства и свободы, проявляемом в законе духовной любви", он
считал подлинным источником истинного просвещения. Такое просвещение не
является только сводом общественных договоренностей или научных знаний, а
"есть разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе.
Оно может соединяться с наукою, ибо наука есть одно из его явлений, но оно
сильно и без наукообразного знания; наука же (одностороннее его развитие)
бессильна и ничтожна без него <...> Разумное просветление духа
человеческого есть тот живой корень, из которого развиваются и наукообразное
знание, и так называемая цивилизация или образованность"9.
Просвещение
и просветление человеческого духа законом любви собирает все силы личности и
направляет ее волю и разум к высокой простоте целостного знания, водворяющего в
душе непосредственное и живое согласие с истинами веры и откровения. Такое
знание и согласие поддерживают, в свою очередь, искреннюю любовь, которая,
пишет Хомяков, есть "приобретение, и чем шире ее область, тем полнее она
выносит человека из его пределов, тем богаче он становится внутри себя. В
жертве, в самозабвении находит он преизбыток расширяющейся жизни, и в этом
преизбытке сам светлеет, торжествует и радуется. Останавливается ли его
стремление, он скудеет, все более сжимается в тесные пределы, в самого себя,
как в гроб, который ему противен и из которого он выйти не может, потому что не
хочет"10. Без преображения внутреннего мира человека подвигом жертвенного
самоотречения нет и подлинной любви, а без подлинной любви нет ни истинного
познания, ни настоящего облагораживания человеческих отношений, ни действительной
свободы.
По мысли
Хомякова, жизнь в Церкви и любви и есть свобода - свобода от поврежденных
первородным грехом темных начал человеческой природы, от принудительно
рассудочного позитивизма, прагматизма и утилитаризма в поведении людей. С
другой стороны, человеку, выходящему из эгоистического "гроба",
открывается "высшая правда вольного стремления", становятся
доступными сверхлогические "тайны вещей божественных и человеческих",
хотя окончательная конкретность их разрешения непостижна человеческому уму.
"Выходя из себя" в любви, человек перестает рассматривать окружающий
мир лишь как предмет своей пользы и выгоды, видит в других людях такие же
уникальные личности.
Сравнивая
оба типа европейско-католического и русско-православного просвещения, Хомяков
не превозносил второе над первым. Не самодовольство в мнимом превосходстве, не
важное похваливание русского народа, не щегольство знанием русского быта и
духа, не выдумывание чувств и мыслей, которых не знал русский народ, не
искусственное и натянутое возвращение к погибшим формам и случайностям старины,
но - искренний возврат к общежительной любви, к принципам истинного
просвещения, к корням православной культуры, хотя они в конкретно-исторических
условиях и подвергались всевозможным искажениям.
В одном из
писем Хомяков призывал отстранить "всякую мысль о том, будто возвращение к
старине сделалось нашею мечтою <...> Но путь пройденный должен определить
и будущее направление. Если с дороги сбились, первая задача - воротиться на
дорогу"11. Глубинное течение мысли Хомякова определяется не самочинным
поклонением старине, тем более не заимствованием любого "нового".
"Старое", а точнее вечное, необходимо для сохранения серьезного
душевного лада, лучших духовных традиций, той столбовой дороги, которая
определяет нравственное состояние личности и общества. Ведь равнодушие к правде
и нравственному добру способно "отравить целое поколение и погубить
многие, за ним следующие", разложить государственную и общественную жизнь.
Поэтому нравственное достоинство должно определять решение всяких гражданских
вопросов. Макиавеллистскому политиканству Хомяков противопоставляет
нравственный историзм, обеспечивающий жизнеспособность человеческого
существования: "Безнаказанно нельзя смешивать общественную задачу с политической
<...> Со времен революции существует (хотя, разумеется, существует
издавна) нелепое учение, смешивающее жизнь общества государственного с его
формальным образом, это учение так глубоко пустило свои корни, что оно служит
основанием самому протестантству политическому (коммунизму или социализму),
разрешающему задачу общества только новою формою, враждебною прежним формам, но
в сущности тождественное с ними <...> Перевоспитать общество, оторвать
его совершенно от вопроса политического и заставить его заняться самим собой,
понять свою пустоту, свой эгоизм и свою слабость - вот дело истинного
просвещения"12.
В решении
насущных задач такого просвещения Хомяков отводит большую роль мудрому
консерватизму, устойчивым традициям, непреходящим национальным ценностям, на
основе которых только и могут получить успешное развитие новые достижения и
прогрессивные изменения. Для сопоставления животворного традиционализма и
нигилистического новаторства он использовал значительно расширенное
истолкование деятельности английских партий тори и вигов как двух сил,
по-разному ориентирующих общество. Вигизм для него есть "одностороннее
развитие личного ума, отрешающегося от преданий и исторической жизни
общества", от характерной для торизма опоры на религию, древние обычаи,
семейное воспитание, классическое образование и берущего за основу
эгоистические стимулы поведения, материальную выгоду, чисто внешний,
технический прогресс.
По
убеждению Хомякова, русские виги в лице Петра Великого и его последователей
опрометчиво отбросили корневые ценности отечественного торизма - "Кремль,
Киев, Саровскую пустынь, народный быт с его песнями и обрядами и по
преимуществу общину сельскую"13. А это в перспективе грозило социальными
напряжениями и кровавыми катастрофами, что и было подтверждено дальнейшей
историей.
Философско-исторические
и социально-нравственные выводы Хомякова органично сочетались с рассмотрением
им проблемы искусства. Постоянное подавление самобытного начала в искусстве
ведет, подчеркивается им, к своеобразному формализму - "подражанию чужеземным
образцам, понятым в виде готового результата, независимо от умственного и
нравственного движения, которым они произведены". Оторванность от
животворных исторический корней, господство "полицейской симметрии"
заимствований над "жизненной гармонией" естественного развития,
заостряет он проблему, могут оказаться губительными для национальной культуры.
Поэтому и вопрос о "русской художественной школе... есть для нас вопрос
жизни и смерти в смысле деятельности нравственной и духовной".
Хомяков
понимал свободу художественного творчества не как неразборчивый выбор готовых
форм для отображения любых прихотливых движений человеческих чувств и ума, а
как вольное выражение "идеалов красоты, таящихся в душе народной; ибо
корень искусства есть любовь. Формальное же изучение его есть не что иное, как
приобретение материальных средств для успешнейшего выражения любимого идеала;
но без этого идеала и без любви к нему искусство есть только ремесло"14.
Открывая в
своем внутреннем мире и в окружающей жизни "духовную полноту",
преображая индивидуальные черты своего творчества лучшими народными традициями
и идеалами, художник может создать действительно общезначимое произведение
искусства, ибо чем он "полнее принадлежит своему народу, тем более
доступен он и дорог всему человечеству".
Образцовым
примером такого всечеловеческого искусства, как бы "растворившего"
личность своего творца, являлись для Хомякова иконы и церковная музыка:
"Произведения одного лица, они не служат его выражением; они выражают всех
людей, живущих одним духовным началом: это художество в высшем его
значении"15. Икона представляет собой вершину собирательности и
сосредоточенности художественного образа, ибо она "есть выражение чувства
общинного, а не личного", и органично воплощает единство со всем бытовым и
художественным строем народа и народного сознания. Поставленные Хомяковым
вопросы о сверхиндивидуалистических основах творчества, национальном
своеобразии и объединяющем значении искусства, о духовной связи художника и
народа, равно как и многие его философско-исторические и социально-нравственные
выводы, не потеряли своей актуальности и сегодня.
Мысли
Хомякова о соборности как о "свободной и разумной любви", о любви как
должном состоянии личности и высшем законе во взаимоотношениях людей, о
нигилизме умственной жизни без нравственного основания, о юриспруденции без
оживляющей ее совести, о противопоставленности зиждущегося на вере
"цельного здания" ("живознания", "зрячего
разума") и разлагающе-раздробляющего позитивизма отвлеченного рассудка, о
двух противоположных принципах - духовном и вещественном - мировой истории, о
росте "мерзости административности" при снижении роли соборного и
земского начал и подобные им заставляют задуматься над системным направлением
решения кажущихся неразрешимыми проблем. Он сформулировал ряд законов духовной
жизни, например: "Высшее начало, искаженное, становится ниже низшего,
выражающегося в целости и стройной последовательности"; "простота
есть степень высшая в общественной жизни, чем искусственность и хитрость, и
всякое начало, истекающее из духа и совести, далеко выше всякой формальности и
бумажной административности. Одно живо и живит, другое мертво и мертвит";
"та частная польза, которую мог бы принести ум человека порочного в
должности общественной, гораздо ниже того соблазна, который истекает из его
возвышения". Реалъное постижение и практическое подобных законов могло бы,
говоря словами Хомякова, вывести жизнь из "гроба" сплошной
материализации и эгоизации человеческой свободы.