Борис Пильняк: Житие "на Посадьях"

 

Конец 1910-х - начало 1920-х годов - один из самых интересных и наименее исследованных периодов жизни и творчества Бориса Андреевича Пильняка (наст. фамилия Вогау). Как из начинающего в 1915 году прозаика Пильняк превратился к 1922 году в известного писателя нового времени и нового поколения, во многом определившего дальнейшее развитие русской литературы?

Свое желание стать литератором Пильняк определил довольно рано: "Хочется начать в этом году выступать на литературном поприще - пора уж! - записывает он в новогодние дни 1911 года. - Выйдет ли из меня писатель? Дай-то бог! (я не верю в Бога-Саваофа, бог - Природа, вечный двигатель).

Что ж дал мне - 10 год? много работал, много прочел, в этом году была напечатана моя I вещь¹... Стало понятно все окружающее, и это все - скучно... разочаровался..."²

О его намерениях свидетельствуют и сохранившиеся многочисленные юношеские письма Пильняка.

"Я хотел вас поучить писать мне письма, - пишет он родителям осенью 1912 года. - Видите ли, от писем ваших, столь хороших и любящих, остается, все-таки, не столько впечатлений чем, если бы вы писали - так:

1) Погода сегодня? Как действует на каждого в отдельности? Что по поводу погоды сказал дядя Андрей (и как он вообще?)?

2) Что сегодня было за обедом? Как начался день, что делали за чаем, с чем был чай? Сколько сейчас часов, в этот момент, когда ты пишешь письмо? Что делают все остальные?

3) Какое у вас сегодня настроение? Как самочувствие отца, его желудок?

Сейчас после - обеда? Ты сидишь - в какой комнате, чем занимаешься, скажем, чтением, вышиванием? Что видно через окно? Что делают [нрзб] на дворе?

4) Насчет чего был сегодня разговор? Передайте его, придерживаясь слов:

Вот - такие письма меня совсем удовлетворят!

Я не шучу!

И - как можно больше подробностей, мелочей! По ним мне легче восстановить целиком всю картину вашего житья-бытья!"

Именно такими предстают письма, рассказы и дневниковые записи Пильняка этого периода - подробными, красочными, передающими настроение.

"Я не знаю, шаблонен ли я, - пишет он в письме 1912 года сестре Нине, - но я знаю, что всегда стремился от всего обыкновенного и шаблонного".

В 1913 году он заканчивает гимназию в Нижнем Ногороде, через год поступает в Московский коммерческий институт на экономическое отделение, мечется между Москвой и Коломной, где живут его родители (отец писателя - А.А.Вогау - был земским ветеринарным врачом), и постоянно думает о литературе и карьере писателя...

В 1915 году юношеские пробы пера превратились в рассказы подающего надежды и заинтересовавшего издателей начинающего автора, "когда были приняты и появились вещи (часть которых вошла в сборники, как, например, рассказ о птицах) в журнале В.С.Миролюбова³, в "Русской мысли", в "Жатве", "Сполохах" и пр. толстых журналах и альманахах"⁴.

Этот год стал тем этапом, когда Пильняк ощутил "твердую почву" под ногами и смело вошел в литературную жизнь. 12 февраля 1915 года он пишет в дневнике, что в его жизни произошли перемены, что он перебрался из Москвы в Коломну: "Весь февраль, и урывками январь, декабрь, ноябрь - писал - с радостью и с жаждой писать. Не увлекаюсь, не влюбляюсь. Мечтаю жениться. Да вообще все, о чем мечтаю, будет в рассказах". Письма Пильняка этого периода редакторам, друзьям-писателям и другим адресатам, одновременно деловые и дружеские, по-писательски динамичные и красочные, передают и дух времени, и бодрое состояние духа уверенного в себе молодого писателя. "Пишу - много. И удачно. Приедете - зачитаю до смерти" - постоянно встречается в его письмах. Литературный подъем этого периода у Пильняка подобен взрыву, в записных книжках этого года появляются записи новых тем, легко узнаваемых в произведениях более зрелого периода⁵ . В конце апреля-начале мая 1915 года в дневнике появляется первое упоминание его псевдонима: "Между прочим, теперь я не Бор. Вогау, а - Бор. Пильняк"⁶.

Он был впечатлительным и влюбчивым молодым человеком, на всю жизнь сохранившим зародившуюся в юности мечту о "чистой девушке"", вокруг которой и вращалась бы жизнь; "<...> ведь я все время мечтаю полюбить и жениться <...> влю... влюбиться, полюбить. По-настоящему", - записывает он весной 1915 года.

И вскоре у Пильняка появляется невеста - поэтесса Надежда Александровна Павлович (1895-1980), с которой он живет в Коломне отдельно от родителей. Она была принята в доме родителей жениха и ждала ребенка. В письмах этого периода встречаются многочисленные упоминания и приписки Н.Павлович⁷. "Ну, конечно, я никогда не забуду, как у меня живет Наденька Александровна Павлович. Это так. Но вот с осени будет издаваться журнал, где она примет близкое участие", - записывает в дневнике Пильняк в первомайские дни 1915 года. Приглашая в Коломну своего приятеля редактора А.М.Чернышева⁸, 29 мая 1915 года он пишет: "У нас здесь - река, Екатерининская усадьба, парк, пруды, совы, кукушки, соловьи, рыбы, грибы, цветы... приезжайте, если это устраивает Вас. Я буду очень рад, буду водить и показывать Вам местные красоты. Н[адежда] Ал[ександровна] будет читать стихи и бранить меня: она очень строга ко мне. Будет весьма "пейзанно", просто, солнечно и - хорошо" (С.22). Судя по письмам к друзьям, у Пильняка "серьезные намерения" (например: "Женюсь на Павлович. Благословляете?" С.29). В июле они вместе отправляются по Волге в Саратов. Однако их отношения складывались непросто и осенью того же года они расстались⁹. Пильняк тяжело переживал разрыв. К этому периоду, после юношеских сумбурных лет поиска и вопрошений он довольно точно определял свое будущее, смысл жизни и ее ценности, которые сводились к крепкой семье с любимой женщиной и детьми и занятиям литературным трудом. В письме А.А.Альвингу с Пильнянки 2 октября 1915 года он писал о том, что "в сумерки буду сидеть у камина и мечтать о том времени, когда у меня будет 100-пудовое имя, жена, дети, и свой замок a la Пильнянка"¹⁰ (С.34).

Ждать Пильняку пришлось недолго. В 1917 году он женится на М.А.Соколовой, земском враче: "Я - женился, окончательно, серьезно, при помощи церковного участка, на некоей врачице (земской!) Марии Алексеевне Соколовой (которая в данный момент - на обходе в своей больнице), женщине рассудительной (литературу - никакую - не признает), строгой (бранит меня и не особенно охотно позволяет ухаживать за всеми прочими женщинами, кроме нее) и правильной жизни"¹¹ (С.44).

Вот как Пильняк описывает это событие родителям и сестре:

  "Коломна, 2-го июля 1917.

Дорогие мои мамынька, папынька и Нина!

30-го числа было, в страшную грозу, с громом и градом, на погосте Старки, что около Черкизова, мое венчание, после которого Марийка стала Вогау, но не Соколовой. Коснувшись дождей, я вообще должен сказать, что они у нас часты, часты ночные грозы, хотя дни все же жарки, и я хожу босиком и в белых штанах.

Вас мы ждем. Свадьба, хлопоты - все это ужасно скучно и неприятно. Но с Марийкой мы ругались редко, живем в любви и в дружбе: она в Нининой комнате, а я в твоей, мама, в которой ничего не тронул: сплю на твоей кровати, бодрствую на диванчике, пишу на круглом столике.

В Коломне - тихо, покойно, и настроение - в смысле российских урядиц - бодрое. Выборы прошли. Большинство от с.-р., затем ка-де. Большевиков - всего два человечка. Эс.-эры - народ хороший у нас в Коломне; ни одного эксцесса не было, все в порядке. Полк - весь ушел воевать, с музыкой и с плакатом: "далой германский мелитаризм, война до окончательнаго свержения германской монархии", - так-что "товарищей солдатов" нет, сейчас-же уменьшились разные подзаборные дебоши.

Мне все надоедают расспросами о том, когда приедет папа? - тем паче, что Н.В. не управляется с работой, и отец очень нужен.

Приезжайте!

Я хоть и женатый человек, а белье у меня все грязное и я, при пиковом интересе, жду тебя, мама, чтобы ты привела меня в порядок!

Целую всех и кланяюсь,

  Борис

 

<Приписка сверху на 1-й стр.:>

На свадьбе был Ив.Ив., он как - помнишь, "ландышек"?... - хотя вообще был шафером и дружкой.

Сейчас он кланяется Вам, его свойственникам"¹².

Новая любовь и свадьба, однако, не заслонили разрыв с Павлович. Все последующие годы Пильняк пытается разобраться в причинах их неудавшихся отношений и делает многочисленные попытки описать историю их любви, обыгрывает в записях сюжеты возможного последующего развития их отношений.

21 декабря ст.ст. 1917 года у него рождается дочь Наталья Борисовна Вогау. Жене и детям позже, в 1924 году, он любовно посвятит свое первое собрание сочинений (в трех томах): "Я посвящаю эти три книги Марии Алексеевне Соколовой-Вогау и детям моим Наталье и Андрею, Марии Алексеевне потому, что без нее я не написал бы их, и детям потому, что им - читать их в будущем, ибо я, как и вся Россия, только этим будущим и живы"¹³.

Жизнь переломилась, когда в Коломну, которая на долгие годы стала, так сказать, "музой" и пристанищем для писателя, пришла революция: "В Коломне у нас - голодные будни, - пишет он 6 января 1918 года А.М.Чернышеву. - Я местными большевиками зачислен в "контрреволюцию" и новый год встречал - в тюрьме, был арестован, и по поводу меня поднимался даже вопрос - не расстрелять ли? - других расстреливали"¹⁴. Одно время Пильняк жил в Коммуне анархистов. В письме к И.А.Белоусову¹⁵ от 5 июля ст. ст. 1918 года он пишет, что из Коммуны он уже ушел "и был там для того, чтобы потом написать про них очерк и вообще почерпнуть любопытный материал"¹⁶ (С.52).

В 1918 году выходит первая книга Бориса Андреевича ""С последним пароходом" и другие рассказы". Пильняк уже ведет знакомства с писателями, приглашает их в Коломну, устраивает им дачи для отдыха, организовывает литературные вечера. "Дача Вас ждет, - пишет он 8 мая 1918 года И.А.Белоусову. - Приезжайте: адрес - Дачи Поллерз, № 2. Комнату выберете сами. Я переезжаю туда завтра. С продовольствием улажено отлично - с нами будет жить пр[едседатель] союза кооп[ераторов]. Угостить Вас новостью? - У меня был Е.Н.Чириков¹⁷, читал здесь лекции и... был арестован!.. Насилу выпутали из грязного дела. Не обошлось и без непечатных анекдотов: об этом потом. За компанию обыск был и у меня, и за компанию был взят велосипед!" (С.51-52). Вместе с Белоусовым на дачу собирались приехать брат И.А.Бунина писатель, член литературного объединения "Среда" Ю.А.Бунин и Е.Н.Чириков.

Осенью 1918 года Пильняк, в котором бурлит общественный темперамент, занимается организацией литературного вечера в Коломне, о чем он пишет П.Н.Зайцеву¹⁸: "Наш вечер будет в воскресенье 3-го ноября н. ст., через неделю, в Коломне. В субботу вас заберут на автомобиль и привезут в Коломну, где в этот же вечер вас ожидает файвоклок + 200 гр. Я дал адрес Белоусова (устроителям), и Вы будьте с ними в контакте - там все будет известно во всяческих подробностях. Спасибо Вам за деньги и организацию. Если можно - в субботу захватите еще зарплату¹⁹ для нелепого - Пильняка, Вам искренне преданного, 27 окт. 918" (С.54).

Среди новых друзей и знакомых, Пильняк не забывает и старых. Как известно, в гимназию Пильняк поступил в Саратове, в городе его бабушки, но через год перевелся в Богородск, где прожил с родителями и сестрой и проучился до 1912 года. С этим городом (ныне Ногинск) он навсегда остался связан памятью детства, друзьями, первыми пробами пера. Туда он постоянно приезжал, будучи уже знаменитым писателем и привозил с собой товарищей-литераторов. Его детские друзья и их общие шалости были описаны в его произведениях и в последнем романе "Соляной амбар". С некоторыми из них (А.Перегудовым, А.Перовым, Д.Малышевым²⁰) его связывала и общая цель - стать писателями, а в более поздние годы - и взаимная поддержка. В долгие годы забвения эти друзья были из тех немногих, кто помнил и напоминал другим о писателе Борисе Пильняке²¹.

Наиболее тесные отношения его связывали с Александром Перовым, в письме к которому уже состоявшийся писатель наставляет "ученика":

  "Коломна, 8 мая н.ст. 1918²².

Днями я готовлюсь к экзаменам, ибо решил покончить с моим институтом, устаю очень. На каждый день разложено по сто страниц, только на второй день праздновал - ездил в имение к товарищу, пил коньяк и играл в шахматы (обязательно научись этой прекрасной игре!), спорил о черте и литературе, курил и ходил гулять в компании с дамами "ах, не тронь меня!"... Сейчас сумерки, от дневных своих дел освободился, тихо, уютно, в соседней комнате мама играет на пианино нечто примитивное, читать не хочется, идти - тоже, - сижу и пишу, чтобы писать. Ах, как жду 5-го мая²³, когда освобожусь на все лето, уеду на дачу и - писать, писать, писать.

В Москве буду во вторник - пробуду до пятницы (это на Фоминой). Если хочешь - звони, заходи, увидимся: 63-21; 89-54 - оба утром и вечером. Во всяком случае, и там, и там скажут, где я. В пятницу мечтаю ехать в Коломну окружным путем: ехать до Каширы, а оттуда до Коломны (50 в.) от имения до больницы, как Бог пошлет. В воскресенье, кажется (вместо 2-го мая), буду справлять именины²⁴, приедут гости из Москвы. Чириковы, Белоусовы, Стахевич... Ах, Шурынька, как хорошо чувствовать, что ты молод, широкогруд, что двери и застежки тебе открыты, знать, что тело радуется запаху женского прекрасного тела и нежность женская, смешанная с духами, туманит голову... Рассказы надо писать - как любить женщину - плотоядно, властно, выпукло, ярко, с затаенным вулканом и внешней холодностью...: брать маленькое, как в сущности и всякая женщина, и катать из этого маленького снежный ком, - как в мечтах о женщине! - и чтобы все было четко, как линия алмаза по стеклу, и выпукло, как ягодица всякой женщины! - Шурка, ты все-таки ничтожный человечишко: почему не отвечаешь на мои письма? Загордился? - стало быть - ничтожный. Скорей отвечай и шли "Покой". Я тебя очень люблю - не знаю, за что!!!

Что же ничего не пишет Митя Малышев? Я жду! Когда приедешь ко мне? Начал ли писать рассказ про кильки и дачи? Понравился тебе Е.Н.²⁵? - Позвольте пернуть?.. Почему ты не влюбишься в хорошую, интеллигентную девушку, курсистку-медичку? Шура, ты сохраняешь мои письма? - сохраняй, пожалуйста. Они мне, может, пригодятся. Ужасно досадно, что приходится очень часто разбрасывать себя...

Тихо. Солнце село. Сейчас зажгу лампу, придет Маша, будем играть в шахматы, потом читать. Очень хорошо, тихо, покойно, уютно. Хочется писать.

Целую. Христос Воскресе! (Э-эх, даже не догадался с Пасхой поздравить!).

  Твой Бор. Пильняк".

 

Любопытным представляется и следующее, также впервые публикуемое письмо Пильняка к Д.С.Малышеву, в котором он разбирает очередной присланный ему рассказ. Можно сказать - в этом письме Борис Андреевич излагает свое "кредо" писателя:

 

  "Коломна, 6 июня <1>918 г.²⁶

Дорогой Дмитрий,

о твоем рассказе я думаю следующее:

1) Тема: Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Чехов, Бунин, - все идущие по руслу Великой нашей литературы, - всеми вещами своими показали, что надо писать о том, что типично, что необходимо, что имеет почву в жизни. Безразлично, выдумано ли ими или сколото с жизни, - нужно лишь, чтобы это было необходимо, чтобы это творило правду, чтобы это было похоже на правду, чтобы читатель верил. Грех забиваться во всякие закоулки, ибо - первым долгом - святое звание писателя, - звания общественного служителя и поводыря, - грех, - когда еще на большой дороге много рытвин. Правду, правду, ради Бога! Надо искать новое, несказанное, нужное. Чтобы это была правда сотворенная.

И вот я говорю: я не верю, что всё, описанное в "Музе" - есть и было действительно, не верю потому, что автор как раз не шел прямыми путями, а прятался по закоулкам, отыскивал некую, которой нет, экзотику, выдумал и - не сумел заставить поверить выдумке, и в этом запутался. Вот очень характерный пример: я очень хорошо представляю размышления твои, милый Митя, - о фамилиях; Иванов, Свистунов - пошло, обыкновенно, - давай - Мансоров, Бялик. И получился ляпсус: Мансоров - фамилия выдуманная, не свойственная русскому языку, не имеющая русского корня; она была бы удачна для какого-нибудь провинциального актера "первого любовника" в стоптанных башмаках, но для сдающего аттестат - не идет (особенно характерно - Мансоров, о Бялике скажу, нрзб., что есть заветные фамилии, которые неудобно брать для рассказов: нельзя героя назвать Тургеневым, Лермонтовым, Чеховым; Бялик - поэт еврейского народа - не меньше грандиозен, чем Тургенев). Мансоров! Это ужасно характерно! Даже в фамилиях, - не надо брать из жизни, но надо творить так, чтобы это была жизнь. Надо развить в себе чутьё жизненной, творческой правды. Рассказ должен иметь живую плоть, - пусть быль, пусть измышление, лишь бы живое!

2) Сцена, фабула. Рассказ это ряд картин, ряд движений, химически связанных между собой и имеющих один фокус. Рассказ в своем развитии должен иметь необходимость, последовательность. Чехов говорил, что если в первой главе на стене висит ружье или на койке лежит Плещеев, то в дальнейших главах они должны действовать, - иначе их совсем не надо, они лишь мешают. Толстой в одном из своих писем писал, что он не знает, что будет в следующих главах: это зависит от логики рассказа, от его жизни. Рассказ должен иметь скелет.

И опять: от этого правила ты отступаешь. Мансоров у тебя сдает на аттестат, но это для рассказа вовсе не необходимо, он может быть и аптекарским учеником и первокурсником; у него плохая комната, и это не необходимо; они едут на трамвае, но могли идти и пешком; был дождь, но могло быть и солнечно и т.д., и т.д. Всегда надо помнить: из песни слова не выкинешь. Только это создает силу рассказа и его правду.

3) Форма. В рассказе нельзя рассказывать, но надо показывать, надо, чтобы читатель видел собственными глазами, иначе он вправе не поверить рассказчику. Беру пример наудачу:

...он, благодаря своей редкой привлекательности, уже пережил любовь во всей ее остроте, с душу раздирающими сценами..." и т.д.

Разве можно так писать?! "благодаря привлекательности" - физической (блондин, брюнет, шатен, голубо-серо-черноглазый, силён, слаб?) или духовной (а ля Демон, а ля Ландэ?). "Во всей ее остроте?" - какой, какой, Боже мой, остроте?! и т.д. и т.д. Он ходил, курил, спал - это мы слышим. Он вышел, закурил, держа, по привычке дверь под [нрзб], спичку в ладонях - это мы видим.

И еще: боже мой, вся Великая литература наша учила нас, что надо в описаниях брать самое характерное, нужное здесь и - еще не братое. Писатель - это глаза, которые видят то, что неприметно обыкновенному, и его долг - находить самое характерное, самое точное, им найденное. Помнишь у Чехова: горлышко от бутылки блестит вот и вся лунная ночь. А у тебя, у молодого свежего - нет ни одного свежего образа ("нежный возраст" - не твое; "было что-то композиторское" - выдуманно, пусто, нехарактерно; "со старинными газовыми фонарями" - неясно, ибо на моей еще памяти в Москве улицы освещались керосином). Образ должен быть глубоко реален и самобытен, - глубоко реален, только тогда он показывает.

..."Точно глаз - торчало синеющее по утрам окошко" - этот образ - "точно глаз" - выдуман, не проверен, нелеп! Посмотри на лица всех людей - глаза самое темное на лице, а у тебя наоборот, и поэтому - не веришь. Можно сказать - многоглазый дом, но этим ты без слов говоришь, что на дом смотрят снаружи, что дом, стены светлее окон, - иначе будет характерным что-нибудь другое. Между прочим, глаза - всегда вовнутрь, а не вовне...

И еще о слове: помни, что сказать "он пошел" совсем не равнозначно - "пошел он". Не забудь, что в рассказе недопустимы - "потому", "несмотря", "быть может" - и все в этом роде.

И еще - о пропорциях и перспективе. Если рассказ в 20 строк, нельзя сделать в 200 строк описание наружности героя. У тебя утомительно много (и ничего не выражающе) болтает головой и поднимает руку Архангельский (и опять это сказано, а не показано) - как и потом у него слишком много междометий и бессмысленных слов вроде "действительно"!

Разговоры. Мне думается, разговоры (каждый говорит по-своему, имеет свои слова, по-своему строит фразы) должны передавать не динамику рассказа, а его статику. Ради того, меньше в разговорах - многоточий, воск[лицательных] знаков, вопросов.

Можно еще много сказать, но устал.

Все это теории, но кроме них есть истинное творчество. Какой-нибудь Чехов - блестит горлышко бутылки - вот тебе и лунная ночь. Да. Но правильно сказал Архангельский, что, чтобы быть Бяликом надо играть каждый день гаммы по 4 часа.

Самое дорогое в моей жизни - литература. Я смотрю на нее, как на великий труд. Если бы я не увидал в твоем рассказе нечто, я бы ничего не писал. Мне только всегда больно, когда люди - мудруют. Мудруешь и ты, по-моему, конечно. Я слишком молод, во мне еще много петушиного задора. Но - ради Бога, пиши, пиши, по четыре часа в день. Я ведь - товарищ, ругаюсь по-товарищески. Если бы я отнесся к тебе по-иному (а отнесся бы я так, если бы не приметил искры божией), я бы написал о том, что "рассказ Ваш весьма отличен".

  Твой Бор. Пильняк".

 

Пильняк постоянно оказывал своим друзьям помощь в публикации их произведений. В 1922 году он направил Малышева к своему знакомому писателю А.С.Яковлеву²⁷, дружбу с которым, завязавшуюся в 1920 году, можно охарактеризовать как взаимопомощь и взаимоуважение двух начинающих писателей. В письме Д.С. Малышеву 30 октября 1922 года, сообщая ему о различных литературных кружках, где ему следует бывать, он пишет:

"Средняя Пресня, 34, кв. 15, писатель Александр Степанович Яковлев. Человек замечательной доброты, хороший мой товарищ. Попроси его свести тебя с "Современниками" (они собираются по воскресеньям, так что ты поднорови к Яковлеву в воскресенье с утра, чтобы застать его дома. С ним и день проведешь<...>"²⁸. В дальнейшем Яковлев не раз оказывал литературную поддержку Малышеву²⁹. Один из его рассказов, в частности, вошел в подготовленный Яковлевым литературно-художественный сборник "Поросль"³⁰. К Яковлеву он направляет и пишущего рассказы Перегудова.

В годы гражданской войны жизнь Пильняка была полна бытовых забот и трудностей: "В феврале ездил за хлебом мешочником в Кустаревку, Тамбовской губ. В мае ездил за хлебом в Казань и удирал оттуда на крыше поезда от чехословаков. Муки, все-же, привез на полгода. Летом состоял членом коммуны анархистов в Песках, пока анархисты не перестрелялись. Летом впервые начал писать о революции. Осенью ездил 'полторапудником' за хлебом в Пензенскую губ. Муку получил в комбеде. Зиму и осень 18-19 гг. в Коломне прожил, к экзаменам читал, писал рассказы, нигде не служил, пил рыбий жир, на Рождество в Саратов ездил"³¹.

Но именно этот тяжелый и неспокойный период дал определенный толчок творчеству Пильняка, отразив в его прозе и борьбу за хлеб, и крушение человеческих судеб, и возникновение новых типажей, и тот сумбур революционного быта, мастерское описание которого впоследствии стало одной из отличительных черт его дарования и причиной постоянного раздражения большевистских цензоров.

Путешествие за хлебом было описано в рассказе "Поезд № 57 смешанный" (Дом искусств. Пг., 1921. № 1). Впечатления революционных лет легли в основу его второго сборника рассказов "Былье" (1920), а затем - первого романа "Голый год" (1922), принесшего ему мировую известность. По письмам того времени видно, что Пильняк не просто наблюдает за преломлением "красивых идей" и больших революционных целей в провинциальной реальности, но пытается понять глубинный смысл происходящих в стране событий: "Коломна встретила меня тишиной, миром, Машей, Наташкой и письменным столом, - пишет он П.Н.Зайцеву в феврале 1919 года. - У Николы бьют колокола, сумерки, размышляю и пишу тебе твердое мое решение: раньше, как через три недели, я в Москву не явлюсь. Слово мое твердо: Прошла целая зима, а я все треплюсь. Лучше уж я напишу рассказ, где под заглавием начертаю: посв[ящается] П.З[айцев]у, т. е. тебе. В Коломне сыпной тиф, мы живем на вулкане. Продовольствие гнуснеет. Нет керосина. Читаю поэтому Тургенева, - плохой писатель. Боже мой! Когда же русская литература перестанет быть кустарной. Кроме тем для рассказов, трачу мозги мои над размышлением о 1)х русской старине, 2)х литературе, 3)х нации, народе, интеллигенции и 4)х о Петре I Антихристе, уведшем Россию из Москвы в Петроград, и о большевиках, вернувших ее в обратное ее лоно³² : - не здесь ли ключ новой русской литературы?"³³ (С.60-61). А.К.Воронский³⁴: "Русскую Октябрьскую революцию Пильняк принял прежде всего не как порыв в стальное будущее, а по-бунтарскому. Искал и нашел в ней звериный, доисторический лик <...> Октябрь хорош тем, что обращен к прошлому. Революция освободила народ от царя, попов, чиновников, от ненужной интеллигенции, и вот Русь "ушла в XVII век" <...>"³⁵.

25 декабря 1920 года Пильняк закончил роман "Голый год", который еще до публикации стал событием в литературе. Он сразу же выдвинул писателя в первые ряды новой русской словесности.

В конце апреля 1921 года Пильняк едет в Петербург и знакомится с М.Горьким³⁶. В Москве у него появляются покровители (А.К.Воронский, А.В.Луначарский и др.), список друзей, знакомых и приятелей постоянно пополняется - Пильняк очень энергично и, как кажется, успешно ведет свои дела, стараясь быть в гуще событий. У него появляются оппоненты, и первые критические статьи больно задевают его самолюбие, как, например, в случае с публикацией в 1920 году в журнале В.Брюсова "Художественная литература" повести "При дверях": "Я думал и решил, - писал он В. Брюсову 10 декабря 1920 года, - что никакого письма в редакцию писать не следует, ибо доказывать, что я не верблюд - бессмысленно. Лучше того, как я сумел рассказать о себе своими рассказами, - рассказать я не умею. Я - молод, здоров, силен и вынослив, и, если бы я был против Республики, я плавал бы сейчас по Черному морю: - это основа моего отношения к Республике и моих ощущений. Мне никто не имеет права сказать, что он больше меня любит и понимает Россию. Революция - благословенна. Но - то мещанство, глупость, довольство, четверть фунта хлеба около красного стяга (все то же мещанство) - табак не по моему носу. Меня возмущает лакейство этих дней <...>"³⁷ (С.87-88).

Лишь немногие из его новых друзей и знакомых оказались впоследствии верными товарищами и сохранили отношения с Пильняком до конца его жизни, невзирая на ужесточающиеся гонения последнего. Это - Е.Замятин, Б.Пастернак, А.Ахматова, А.Яковлев, А.Воронский и некоторые другие. Надо сказать, что Пильняк, сам трепетно относящийся к дружбе, был верным товарищем. В нем не было чувства соперничества, устраивая свои дела, он помогал и другим, хлопотал о литературных вечерах, пайках, устройстве чужих рукописей. Впоследствии он помог "пробиться" в литературу целому ряду молодых писателей. Не все понимали, что за внешним "шумом" и озорством писателя кроется преданность и нежность, и среди обилия знакомых очень немногих можно назвать настоящими друзьями Пильняка.

В те молодые свои годы Пильняк активно утверждает свое место в литературе и решает при этом нескончаемые бытовые проблемы, изыскивая возможности для содержания своей семьи. Пильняк купил корову, доставал сено, сажал картошку. "Я злюсь очень редко и всегда болезненно тяжело, - пишет он В.С.Миролюбову 14 июля 1921 года. - Вечером дома жена сказала, что в поле у нас выкопали картошку - идет ужаснейший свистопляс. По весне надо было караулить семена, ибо днем сажали картошку, а ночами приходили негодяи и голодные и выкапывали ее. Теперь едва-едва поспевает картошка - и идет сплошной грабеж, такой, что к осени едва ли что останется. Трагедия в том, что некого послать караулить: все воруют. Сплошное, круговое воровство: каждый друг у друга. Но ведь картошка еще не поспела, и к осени на каждом кусте будет в 10 раз больше, чем теперь. Крестьяне стонут, собирают сходы, посылают сторожей - и сторожа проворовываются. Посылают новых сторожей, и новые сторожа - в отместку - воруют у прежних. А жулье, которое взяло себе в профессию копать ночами картошку (есть и такие профессии!), ходит с винтовками. - Я происхожу из немецкой семьи, - я так воспитан, что меня до тошноты возмущает воровство <...>

Большей бессмыслицы, глупости, воровства, хамства, чем теперь в деревне, я не знал и не знаю" (С. 108). (Заметим, что эта ситуация будет описана Пильняком в повести "Мать сыра-земля" в 1924 году.)

В 1922 году Пильняк, уже будучи известным молодым писателем, в первый раз выезжает за границу - "<...> границу с паспортом Российской республики переехал в Ямбурге 16 января 1922 года. В Ревеле жил три недели, продал там для второго издания "Былье" - "Библиофилу". В Берлин приехал 11 февраля <...>"³⁸. Поездка была удачной, в Берлине он поселился у Ремизова³⁹, общался с писателями в эмиграции, убеждал их вернуться, устраивал в журналы и издательства рукописи свои и товарищей, писал статьи и выступал. Приезд Пильняка сыграл решающую роль в возвращении в Россию А.Толстого, И.Соколова-Микитова, позже Г.Алексеева. Из Берлина Пильняк вернулся в конце марта. "Россия встретила меня простором полей, тишиной, тающим снегом, ветрами, солнцем, как девка в жару на празднике: то под вуалькой, то ржет, - пишет он в Берлин А.С.Ященко⁴⁰ 25 апреля 1922 года. - Ни в какой Питер я не попал, в Москве надо было ходить, ногу от ноги отставляя на сажень, чтоб степенно бродить по лужам. - А Коломна прикрыла столом, рукописями, письмами, колокольным Николиным звоном: в Москве пробыл два дня, в Коломну поехал тоже на два дня, чтоб сейчас же вернуться в Москву, и застрял здесь до сих пор, сначала страстную, хворал, лежал в невралгении (отнялась нога), а теперь - пишу, не хочется отрываться, ехать с пустыми руками. <...> Я встаю утром, за окном торчит Никола, в задницу вставлена больная нога: так и сижу на одной половине, за столом, а по небу ходит солнце и заходят люди и такой волокут за собой быт, что черт его знает, сотню писателей надо на одну Коломну напустить, и то мало.

Литература - это как река, куда впадают разные притоки, - как Волга, что ли, в которую впадают и Ока, и Кама, и Караман, и все это течет, спутывает течения, меняет русла, подмывает берега, наносит мели на прежних глубинах, свободно, несуразно, бестолково, - а всю эту реку кормит (всю эту Волгу) подпочвенная вода со всей России. - Как в эмиграции, так и в России последние годы не было литературы, а были лишь литераторы: гл[авным] образом потому что не было подпочвы, старый быт уничтожился, новый не народился, литература иссякала. - А этой весной, вернувшись из-за границы, я увидел, что есть уже настоящая, безалаберная, молодо-бестолковая литература, литература гораздо больше, чем литераторы, и, как полая вода, литература моет, рвет, наносит, заносит" (С.109).

К этому времени Пильняку добавились многочисленные хлопоты, связанные с организацией и редактированием московского альманаха "Круг" и необходимостью решать огромный объем редакционных вопросов наездами и письмами из Коломны. О Пильняке этого периода интересную запись сделал 27 февраля 1923 г. К.И.Чуковский: "Я с Пильняком познакомился ближе. Он кажется шалым и путаным, а на самом деле - очень деловой и озабоченный. Лицо у него озабоченное - и он среди разговора, в трактире ли, в гостях ли - непременно удалится на секунду поговорить по телефону, и переход от разговора к телефону - у него не заметен. Не чувствуется никакой натуги <...>"⁴¹.

Пильняку уже под тридцать, он знаменит и занимает особое место в литературе, у него семья, дети, друзья, поклонники, подражатели, завистники - он осуществил свою мечту, возмужал и посвятил свою жизнь любимому делу. Но с первых же шагов в литературе его творчество сопровождалось многочисленными запретами и критическими нападками, обидами и гонениями.

Уже в 1924 году Пильняк писал в рассказе "Расплеснутое время": "<...> мне выпала горькая слава быть человеком, который идет на рожон. И еще горькая слава мне выпала - долг мой - быть русским писателем и быть честным с собой и Россией".

В 1923 году Пильняк вместе с писателем Н.Никитиным поехал в Англию⁴². Этот визит углубил замысел начатого до поездки второго романа Пильняка "Машины и волки", в котором невежество и дикие инстинкты, волки, - противопоставлялись разуму и промышленному прогрессу, машинам. "До сих пор я писал во имя "полевого цветочка" чертополоха, его жизни и цветения, - теперь я хочу этот цветочек противопоставить - машинному цветению. Мой роман будет замешан не на поте, а на копоти и масле: - это наша городская, машинная революция <...>"⁴³.

Об этом же он пишет в письме литератору П.А.Лутохину (1890-1931) 10 сентября 1923 года: "В Россию из Англии я приехал в настроении хмуром, - я видел английскую культуру и дома решил делать только одно: работать, писать; прошлую зиму я пытался было общественничать, теперь бросаю; надо и можно только писать - а там разберет история, хоть и скучно чувствовать себя монастырски и жить в Коломенской - у Николы-на-Посадьях - обители в подвиге уединения. - Засаживаюсь на зиму за роман, сейчас готовлюсь к нему, читаю все, что можно достать об экономическом положении теперешней России, газеты от 18-го года и обхожу толковых людей, спрашивая их, что выводят они из прежних лет и что помнят; тема - рабочая (впервые у меня) и мужичья революция в разбитом российском корыте" (С.228). Речь как раз идет о новом романе, подзаголовок к которому звучит так: "Книга о Коломенских землях, о волчьей сыти и машинах, о черном хлебе, о Рязани-яблоке, о России, Расее, Руси, Москве и революции, о людях, коммунистах и знахарях, о статистике Иване Александровиче Непомнящем, о многом прочем, написанная 1923 и 24-м годами"⁴⁴.

К этому времени в семье писателя наметился разлад. В его жизнь входит другая женщина - артистка Малого театра Ольга Сергеевна Щербиновская, упоминания о которой появляются в письмах с осени 1923 года. Следующей весною Пильняк уходит из семьи и переезжает в Москву, покидая Коломну, с которой были связаны его молодость, первые шаги в литературе, любовь, решающие для него и для России годы.

 

Кира Андроникашвили-Пильняк