Юрий Герчук
Иоганн Набгольц и
петербургская книга XVIII
века
Петербургский классицизм конца XVIII века проявил себя
не только в архитектуре. Свои шедевры были и у скульпторов, у живописцев, в
прикладном искусстве. Из Петербурга расходились по стране великолепные книги,
украшенные гравюрами. Античные боги, назначенные покровителями наук и искусств,
военных побед и славы, медицины или торговли (каждый со своими атрибутами,
позволяющими различать их), разыгрывали в изящных виньетках приличествующие
случаю аллегорические сюжеты. Эти изображения, а также пространные титульные
листы, часто заключались в нарядные и пластичные рамки, оплетенные лавровыми
гирляндами, пальмовыми и дубовыми листами. Одним словом, у классической книги
был свой канон и был стиль, не менее возвышенный и нарядный, чем у зданий с
колоннами, строившихся на петербургских проспектах.
Однако, в отличие от знаменитых архитекторов
классического Петербурга, имена тех, кто создавал эти изящные издания, известны
теперь лишь немногим узким специалистам, да и знают они об этих художниках
очень уж мало…
Одному из таких недооцененных, на мой взгляд, мастеров
русской классической книги посвящена эта небольшая публикация, кажется, первая,
обращенная к нему персонально. Это Иоганн Кристоф Набгольц
(которого по-русски звали Иваном Христофоровичем или Иваном Ивановичем). Он
родился в 1752 году очень далеко от Петербурга, в Регенсбурге,
небольшом городе на юге Германии. Там же он, по-видимому, учился живописи и
писал портреты маслом и в миниатюрной технике (об этом сообщают справочники, но
ни одной его живописной работы мы не знаем). Неизвестно, почему ему не жилось в
Германии, но в 1784 году он приехал в Петербург, где работал до конца жизни.
Здесь и выполнены все его известные нам работы, и все они относятся к области
графики, преимущественно — книжной.
Это было тогда искусство коллективное: изображение
нередко придумывалось одним человеком — инвентором
(т.е. по-латыни — изобретателем), специалистом по аллегориям, рисовалось другим
и гравировалось для печати третьим. Набгольц был и
прекрасным рисовальщиком, в классическом очень строгом стиле, и гравером. Но
его композиции нередко гравировались другими мастерами, в частности его
соотечественником (и, по-видимому, спутником при переселении в Россию) Христианом Шёнбергом. Впрочем, и Набгольц
гравировал иногда с рисунков Шёнберга. Но был ли он также и сочинителем своих
аллегорий — неизвестно.
Аллегорический язык был в XVIII веке, можно сказать,
родным языком изобразительного искусства — от декорации фейерверка до скульптурной
группы в парке, от живописного плафона в дворцовом зале до иллюстрации к стихам
Державина или к уставу благотворительного учреждения — все говорило на этом
языке. Была специальная наука — иконология, занимавшаяся
толкованием символов и составлением аллегорических композиций, способных
выразить ту или иную отвлеченную идею посредством зримых образов. Издавались
соответствующие справочники и словари, иногда иллюстрированные. Из них можно
было узнать, что «жертвенник знак
Богослужения, моления, благодарения и незабвенной памяти»; «Колесо почитается знаком фортуны, счастья,
случая. Иногда означает публичные дороги, повелением Государя
исправленные для лучшей способности путешественников»; «Маска или Харя, знак
комедии, басни, лицемерства, театральных игр и прочих
публичных позорищ, кои для увеселения народа представляемы были»; «Пирамида стоящая есть знак славы и
памяти добрых государей; лежащая или
опрокинутая означает разрушение царств, начало и конец человеческой жизни»1.
По-видимому, бестелесная идея казалась тогда более
понятной и наглядной, если она могла опереться на такого рода условное ее воплощение в зримой форме каких-либо
фигур или предметов, а потому сочинение аллегорий считалось делом немаловажным.
Иоахим Винкельман, первый
теоретик классицизма, называл подобное творчество «высшей целью» живописи,
«достигнуть которой стремились также и греки»2.
Притом мысль, выраженная аллегорически, не только
предстает осязаемой, но и возвышается, окружается
поэтическим ореолом, переводится в план вечных понятий. Недаром основным
источником образов аллегорического искусства служила столь почитаемая классицистами
античная мифология.
Все сказанное прямо относится к графическому
творчеству Набгольца. Лучшие из его книжных работ,
без сомнения, принадлежат к высшим достижениям классицизма в России, а годы,
когда он работал в Петербурге, были временем завершенности и высокой чистоты
этого стиля. Характерно, что одна из его гравированных рамок, обрамлявшая
аллегорический фронтиспис в монументальном издании «Собрание разных известий Императорского
Воспитательного дома» (Т.II, СПб., 1791), была через сто с лишним лет
перерисована с некоторыми изменениями для обложки знаменитого журнала «Старые
годы». Это было историко-художественное издание, возрождавшее интерес к русской
культуре XVIII и начала XIX века, и стильная рамка, продержавшаяся на его
обложке все десять лет существования журнала (1907—1916), была не просто
изящным элементом оформления, но знаком и символом культурно-исторической эпохи
неоклассицизма.
В похожую, несколько более богатую раму заключен и текст гравированного титульного листа названной книги —
вероятно, самого капитального создания Набгольца.
Здесь очень точно найдено соединение величавой монументальности с нарядностью.
Обрамления гравюр — сродни архитектурным деталям строгого классицизма. Они четко
геометричны и конструктивны, нередко напоминают
обрамления окон, пьедесталы или надгробия, рельефные украшения фасадов. Тонкая
серебристая штриховка передает светотень, делает все эти формы предметными и
объемными. Гирлянды из листьев дуба и лавра обогащают пластику, а оплетающие
раму ветви смягчают суховатость конструкции, несут с
собой сдержанную живописность.
В свою очередь заключаемые в эти рамы аллегорические
фигуры и группы сродни классическим барельефам на фасадах зданий или памятниках.
Такого рода виньетки годились в самые разные книги — в официальные издания,
вроде упомянутого «Собрания разных известий Воспитательного дома». И в ученые.
Наконец, в поэтические: работы Набгольца есть в
изданиях сочинений В.Капниста (1796) и Я.Княжнина (1787); он много работал для
изданий поэта-графомана, типографа и издателя собственных сочинений Николая Струйского. Гравировал Набгольц и
портреты — не только для книг, карты для атласа, фейерверки, архитектурные
памятники… Одним словом, был трудолюбивым
профессионалом и мастером на все руки3.
Уже в конце жизни, в феврале 1796 года, он был принят
на службу «в ведомство Медицинской коллегии для рисовального и гравированного
дела», и жалованье ему определено было 400 рублей в год. 10 июня 1797 года, в
доме Медицинской коллегии на Аптекарском острове он умер. Ему было,
следовательно, всего лишь 45 лет, но причина ранней смерти нам неизвестна. Нет
у нас и портрета Набгольца.
Но зато до нас дошел рабочий архив художника: оттиски
его гравюр и оригиналы, с которых они делались, наброски, записи, кое-какие
документы. Для конца XVIII века так полно сохранившаяся «кухня» гравера —
исключительная редкость. Приятель Набгольца — Федор
Васильевич Каржавин, человек необычный: ученый и авантюрист,
наблюдательный путешественник и язвительный вольнодумец — включил все бумаги
умершего друга в свою коллекцию, наклеил в альбом и снабдил, как у него
водилось, собственными пометками и записями. Альбом его, к счастью, уцелел и
хранится сейчас в Российской государственной библиотеке.
Эта коллекция, небольшую часть которой мы здесь
воспроизводим, чрезвычайно расширяет наше представление о художнике, приближает
его к нам и позволяет увидеть, можно сказать, без парадного кафтана и парика —
за работой. Мы видим его виньетки на разных стадиях осуществления: беглый
набросок, поиск композиции; тщательный, прозрачно тонированный разведенной
тушью готовый рисунок и, наконец, гравюру.
Интересен беглый эскиз титульного листа для журнала «Санктпетербургскiя врачебныя
ведомости», выходившего в 1792—1794 годах. На виньетке изображен в обрамленном
дубовыми и пальмовыми ветвями овале античный бог врачевания Эскулап (или,
по-гречески, Асклепий) с палицей, которую обвивает змея. Этот лист Набгольц с некоторыми изменениями награвировал, и он был
использован в журнале. Виньетка при этом перевернулась зеркально.
Есть в альбоме и любопытные работы, до печати по
каким-то причинам не доведенные, — эскизы иллюстраций к пародийной «Виргилиевой
Енейде, вывороченной наизнанку»
Николая Осипова, изданной в 1790-х годах без картинок: троянский конь, окруженный
толпой русских мужиков. В изящных набросках пером, изображающих различных
животных, также можно предположить не осуществленные Набгольцем
иллюстрации, быть может, к басням Эзопа (в одном рисунке угадывается известный
сюжет с лисицей и виноградом). По-видимому, у мастера строгих классических
аллегорий было некоторое тяготение и к повествовательному иллюстрированию.
Наряду с идеализированными возвышенно-классическими
образами аллегорических виньеток мы встречаем здесь рисунки совсем в ином роде
— чисто бытовые, может быть, сделанные с натуры: женщина за рукоделием,
крестьянские типы, старуха за прялкой, лошади, пейзаж с бревенчатыми избами. А
среди сюжетов явно сочиненных выделяются мотивы, которые хочется назвать
романтическими. Наконец, есть вещи вполне домашние, портретные наброски —
собственных детей: «Петинка, сынок
его, — поясняет Каржавин, — Dachinka, sa petite fille, morte depuis» (Дашенька, его маленькая дочь, позже умершая).
Все это любопытно: творческий мир такого типичного
мастера классицистической графики был, оказывается, сложнее его постоянного
амплуа. Строгость господствующего высокого стиля не давала проявиться вовне
многим тенденциям, возникавшим в тишине его мастерской.
Под одним из оригиналов художника,
изображающим путти, плачущего над гробовой урной, Каржавин написал:
«Прощай! бедный Набгольц!»
1 Емвлемы и символы избранные… ныне во граде св.Петра напечатанные и исправленные Нестором Максимовичем-Амбодиком. СПб., 1788. С. LI–LII.
2 Винкельман И. Мысли по поводу подражания
греческим произведениям в живописи и скульптуре // Винкельман
И.И. Избранные произведения и письма. М. ; Л.,
1935. С.128.
3 См.: Ровинский Д.А. Полный словарь русских
граверов. Т.2. СПб., 1895. С.686-687. Книжные работы Набгольца
(впрочем, не все, но лишь подписные) отмечены также в Сводном каталоге русской
книги XVIII века. М., 1962—1967; 1975 (см. по указателю имен).