Александр Рюмин

Остров напротив Храма

Напротив воссозданного храма Христа Спасителя, между Крымским мостом и Большим Каменным, на той островной части столицы, что омывается Москвой-рекой и Водоотводным каналом, между двух сооружений-колоссов — Домом правительства Б.Иофана и памятником Петру I З.Церетели, каждый из которых в сознании горожан неумолимо отождествлен с идеологией советской и постсоветской государственности, так вот, на этом месте, бывшем маргинальным в градостроительных затеях и потому еще сохранившем в своем пространстве черты былой архитектурной московской многоголосицы, может быть создан новый музейный и историко-культурный центр.

Замоскворечье как некая художественно-организованная вымышленность, вобравшая в себя черты русского уклада и нравов, была уже однажды воплощена. Правда, сделано это было не средствами архитектурного проектирования, а с помощью живописи и графики. Борис Кустодиев дал нам любовно обжитую и подробно прописанную во всех деталях такую заповедную картину купеческого мира, в которую, как по лекалам, вписывается быт московского замоскворечья — причудливый, колоритный, сдобренный курьезом и самоиронией. Это о нем сказано Е.Замятиным: «Не Петровским аршином отмеренные проспекты — нет: то Петербург, Россия. А тут — Русь, узкие улички, — вверх да вниз, чтоб было где зимой ребятам с гиком кататься на ледяшках, — переулки, тупики, палисадники, заборы, заборы. Замоскворечье с старинными, из дуба резными названьями: с Зацепой, Ордынкою, Балчугом…».

Стоит вспомнить, что в те же двадцатые годы рядом с кустодиевским, поэтическим и фольклорным мировидением, вписывающемся в национальные ориентиры русского модерна, уже в другом эстетическом векторе — авангардном, конструктивистском — возникали новые идеи преображения Замоскворечья.

Дом-мечта, дом-остров, дом-дворец, дом-крепость, дом-город, дом-муравейник, дом-машина, дом-коммуна, дом-идеология, дом-власть, дом-тюрьма, дом-метафора, дом-памятник — таковы социальные, художественные, культурные, исторические и биографические ипостаси одного и того же архитектурного объема, прозванного вслед за трифоновской прозой в городском просторечье «Домом на набережной». Своей почти абстрагированной абсолютной мощью и всепоглощающей энергией черных поверхностей дом этот в общем контексте староукладной застройки не только Замоскворечья, а и, пожалуй, всего города в большей степени напоминал доведенную до обесчувственности образ-формулу, вроде «Черного квадрата» К.Малевича, чем изящные и пластичные, несмотря на геометризм форм, конструкции и сооружения сотоварищей по цеху.

В оставшейся от усадьбы А.В.Алябьева городском особняке (как раз напротив «Дома на набережной», на стыке Большого Каменного моста с Кремлевской набережной), претерпевшем на протяжении XVII-XIX веков многократные реконструкции и стилевые поновления и до сих пор пленяющего строгостью пропорций и старомодным декором, недавний выученик римского Высшего института изящных искусств Б.Иофан проектировал свое самое знаменитое здание, которое своим монументальным масштабом вступало в перекличку-состязание и с Большим Кремлевским Дворцом К.Тома, и с Музеем изящных искусств Р.Клейна.

Еще не наступил 1931 год, когда был взорван храм Христа Спасителя, низверженная громада которого, как тогда казалось, навсегда погребет и народное религиозное чувство, и народную историческую память о событиях 1812 года, — ведь новое летосчисление датировалось октябрем семнадцатого. И до сих пор остается неясным был ли нарастающий к Москве-реке ритм объемов здания Б.Иофана преклонением перед сакральным смыслом храма. Или это было почтением профессионала, исповедовавшего идеи авангардной архитектуры, традиционной эстетике классицизма, — сказывалось римское воспитание. Или это было уже предрешенное, ангажированное продвижение в сторону самого грандиозного идеологизированного проекта — неосуществленного Дворца Советов.

Как бы там ни было, но на месте печально известной купели-бассейна вновь высится храм, и его доминирующее положение и значение обязывает раскрывающуюся перед ним панораму города обрести художественную завершенность и осмысленность. Западная часть острова, лежащая в низине Москвы-реки, в непосредственной обозримости перед храмом, нуждается в этом прежде всего.

Понятно, что у проектировщиков, привлеченных к участию в конкурсе на обустройство этой территории, возникало сразу несколько искушений.

Первое — ориентироваться на социальный вкус заказчика и, может быть, использовать сложившуюся практику сотворчества архитектора и чиновника, породившую, как известно, не только в Москве, а и по всей России, увы, не один псевдозначительный ансамбль.

Второе — воспользоваться «островным» художественным и архитектурным «архивом». Ведь помимо упомянутого и явно «неархитектурного» Б.Кустодиева есть огромный пласт изобразительного наследия: Ф.Алексеев, Ж.Делабарт, П.Лоран, Ф.Кампорези, П.Пикард, О.Кадоль, Д.Индейцев и конечно же фантастичные по своей архитектурной наполненности листы А.Зубова и схожих с ним неизвестных граверов первой половины XVIII века. На запечатленные ими картины старой Москвы смотришь, как на экзотические острова некоего археологического градостроительного архипелага, возникающего из исторического далека, как будто выплывающего из неведомых глубин памяти, воспринимаешь их как застывший невероятный архитектурный театр, в немых персонажах которого уже никогда не забьется вновь пульс времени и который озвучить может даже не музыка, нет, а только колокольный перезвон.

И третье, может быть, самое непростое искушение — не предаваться пьянящему влечению художественных иллюзий, а профессионально честно прочитать эту московскую землю как современную реалию, докопаться до только ей присущей топографической сути и на каркасе старой создать новую образную структуру, которая не была бы оскорбительной для коренной топонимики места, ибо оно наделено своей особенной, порой трагической памятью.

Перипетии, предшествующие конкурсу, и обстоятельства, сопутствовавшие его прохождению, уже достаточно были освещены в прессе. Здесь важно отметить, что впервые за последние годы критерии признания были отданы профессиональному экспертному совету, а не градоначальникам. И поэтому предпочтение проекта Андрея Бокова перед десятью другими — решение корректное.

Реконструкция территорий, непосредственно затрагивающая историко-культурные памятники, не первый опыт архитектора Андрея Бокова. Его внимательное проникновение в другое историческое время, его способность к любованию чужой памятной вещью, как своей, его умение распознавать формообразующие механизмы многомерного культурного пространства и его раскрепощенность в адаптировании к достижениям мировой архитектурной практики уже сделали осуществленные им проекты событиями. Так было, например, в свое время с обновлением архитектурной структуры Музея В.Маяковского на Лубянке, где А.Боков использовал широкий спектр возможностей, предоставляемых культурой русского авангарда. Так стало и с недавно завершенным проектом по созданию новых помещений на территории, присоединенной к музею А.С.Пушкина на Пречистенке. Здесь архитектор словно вылепил из скрытых ресурсов реликтовой городской застройки и воздуха внятно артикулированную систему пространственных объемов, в которых тем не менее реминисцируются контуры пушкинской эпохи.

В проектах А.Бокова, в целом, последовательно прослеживается одна и та же цель — достигать эффекта минимальными средствами. И в этом смысле проект застройки островной территории перед храмом Христа Спасителя — новый этап в осуществлении этой концепции.

Что же предлагает архитектор?

Прежде всего интерпретировать городскую среду перед храмом как перекресток бытового пространства с соборным.

Соборное пространство представлено выразительной сквозной протяженной трапециевидной площадью-улицей, неким симбиозом площадей Святого Петра в Риме и Сан-Марко в Венеции, удлиненная конфигурация которой, зауженная со стороны замоскворецкой Якиманки, позволяет по мере приближения к храму, словно в геометрической прогрессии, раскрывать видовой обзор, что значительно усиливает эмоциональное восприятие его объема. В центре этой площади возводится церковь-часовня, от которой начинается многоступенчатое восхождение на мост, напрямую соединяющий островную площадь с террасами храма.

В противоположность соборному, «лучевому» пространству, бытовое нанизано на серпантинный маршрут, начинающийся со стороны Большого Каменного моста, сквозь проем ворот «Дома на набережной». Пересекая запланированный регулярный сад — между церковью Николая Чудотворца с одной стороны и Центральной электрической подстанцией с другой — эта тропа выводит на соборную площадь и превращается далее в эффектный остекленный проход-галерею, иглой пронизывающую второй ярус всего комплекса зданий кондитерской фабрики «Красный Октябрь» (бывшей «Эйнем»).

Путешествие заканчивается на острие стрелки острова, у стен бывшего Императорского Яхт-клуба, возле которого формируется круглая площадь с амфитеатром лестниц, соединенная с нижним ярусом набережной — совершенно новый для Москвы тип площади-арены.

Проект оставляет на острове все основные производственные здания. Но, благодаря их открытому взаимодействию с композиционно продуманной пешеходной зоной, они превращаются в своеобразные живые музеи, подобно тому, как это сделано, например, в Париже, Лондоне и Кельне.

Другая существенная составляющая проекта А.Бокова — восстановление московской садово-парковой культуры XIX века, привнеся в нее богатый европейский опыт.

Известно, что в столице было большое разнообразие садов, парков, оранжерей, бульваров и скверов, о которых на острове напоминает целый веер названий: Садовническая набережная, Садовническая улица, Садовнический переулок, Садовнический проезд, — доставшихся в наследство от древней слободы Нижние Садовники. Да и уникальный по сохранности памятник московского барокко — палаты Аверкия Кириллова — принадлежали «государеву садовнику».

Нетрудно представить, какую элегическую ноту внесут возрожденные на острове сады и скверы, какую гармонию могут составить они вместе с фонтанами и прудами, пешеходными мостами, причалами, вторым низким ярусом Берсеневской набережной и близко ощутимым плеском самой Москвы-реки. Легко вообразить, какой комфорт создадут укрытые аркадами вымощенные пешеходные пути и как ниспадающий свет будет естественно играть тенями в сводчатых проемах аркад, ритмически орнаментируя заключенное в них пространство.

И еще одно перспективное направление проекта А.Бокова — создание в этой зоне острова целой вереницы музеев: Музей быта XV-XVII веков в палатах Аверкия Кириллова, Музей 37-го года в хозблоке «Дома на набережной», Музей шоколада в здании фабрики Эйнем, а также вдоль галереи, ведущей на стрелку, Музей спорта в здании Яхт-клуба и так далее. Система музеев, конечно же, дополняется всем комплексом сооружений, необходимых для полноценного функционирования нового историко-культурного и музейного центра, который становится важным фрагментом предполагаемого «Золотого кольца Москвы», связующим звеном между музеями Кремля и Парком искусств в ЦПКиО.

И, наконец, еще одно обстоятельство, принципиальное для проектного мышления архитектора. Он способен оценить историческую значимость маргинальных сооружений, ибо каждое из них отмечено печатью большого стиля, линии которого формируют градостроительные черты архитектуры своего времени. Вот почему этот проект А.Бокова может стать еще и музеем архитектурных движений. Здания фабрики Эйнем и электрической подстанции были построены в один и тот же 1906 год разными архитекторами и оба эти здания, безусловно, окраинные сооружения русского модерна. Но даже в них просматривается связующая роль в преемственности архитектурных идей. Декоративная кирпичная кладка и шатровые кровли первого рефлексируют мотивами древнерусской теремной архитектуры, а в остекленных поверхностях фасада другого уже отражается грядущая эстетика архитектуры конструктивизма.

Интеграционный подход в оберегании малых архитектурных памятников, которые непосредственно связаны с живой и очень чувствительной тканью общественного самочувствия, — может быть убедительнее любых декларативных заявлений, предлагающих снос старых зданий и возведение на их месте новоделов с умертвленной в них энергией подлинного историзма.

В том, как сложилось воссоздание храма Христа Спасителя, приуроченное к началу третьего тысячелетия, нет-нет, да и проскользнет интонация не сокровенного, а предъявленного искупления. Видимо, сопережить ту трагедию, которая закопана в его фундаменте, дано не каждому. И поэтому с этой монументальной радостью и с этим бронзовым фасадным оптимизмом, что запечатлены в его декоративном убранстве, еще предстоит сжиться.

«Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметричном порядке <…> нет! У нее есть своя душа, своя жизнь <…> каждый ее камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись <…> богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением…» В этом лермонтовском наблюдении обновленной после пожарищ 1812 года Москвы пророчески предсказана и будущая биография города.

И, может быть, этому острову, распластанному перед храмом, суждено стать новой опорой в возрождении сокровенных деяний по восстановлению подлинной исторической памяти.

И, может быть, этому острову, зачатому двумя берегами Москвы-реки, реки Времени, суждено объединить в своем архитектурном облике генеалогические черты своих прародителей — противостоящих друг другу культур быта и уклада одного необыкновенного города.

И, может быть, этому острову, символически протянутому между полярными ориентирами восток-запад, суждено быть той частью земли, где извечная наша русская, российская, евразийская разъятость, разноречивость, смятенность, маркированная в мире как «загадочная русская душа», обретет архитектурную выраженность в формах, достойных наступающего тысячелетия.

Может быть…

А пока остров перед храмом живет своей привычной сегодняшней городской сумятицей.

На острие куба, на самой верхней площадке крыши бывшего Дома правительства (примерно на уровне кремлевских звезд) высится эмблема фирмы «Адидас», похожая на союз пирамид египетских фараонов с фрагментом беговых дорожек, — как будто в адидасовской обуви можно взобраться и на самую вершину знаменитой гробницы.

В одной подворотне «Дома на набережной» примостился мемориальный музей, организованный жильцами в память о жертвах сталинских репрессий. В другой — развернулся магазин с хлестким названием «Правительство звука — Дискорама».

Решетчатый забор, окаймляющий электрическую подстанцию, окутан сверху прозрачной спиралью колючей проволоки, сквозь которую видна руина обезглавленной колокольни, затерявшейся между зданиями станции и кинотеатра «Ударник», отчего архитектура известного культурно-просветительного учреждения, напоминающая кожух мощного двигателя искусства «кино в массы», похожа на гигантский, упавший с небес колокол, наполовину вросший своим боком в землю.

Распаренные спортивной «трусцой» самохваловско-дейнековского вида девушки и юноши пробегают мимо лежащих на берегу Болотной набережной перевернутых байдарок с трафаретной надписью на всех — «Красный Октябрь», — сложенных аккуратно, как конфеты в праздничной коробке. Однако каждая лодка имеет еще и свое имя — Колибри, Атаман, Кентавр, Гомер и тому подобное, — что говорит о широте взглядов и разнообразии вкусов гребцов с известной шоколадной фабрики.

Вот стильный, на голландский манер, домик Яхт-клуба, дававший приют членам императорской семьи в их занятиях греблей и лаун-теннисом. Слегка накренившись, лежат на мысе островной стрелки прикрытые чехлами яхты-ботики. А за ними — гладь воды, кажущаяся невероятно нескончаемой. И ощущение такое, что стоишь не в центре города-громады, а в тихом провинциальном Переславле-Залесском на берегу Плещеева озера, там, где царь-реформатор из корабельной сосны и начинал строить флот, о чем в музее «Ботик Петра I» напоминает сооруженная им лодка и бюст работы Карло Растрелли.

За спиной гигантского памятника Петру I, вздыбленного из вод Москвы-реки, на главном фасаде «Красного Октября», обращенного к Крымскому мосту, изображен другой всенародный символ. Огромный нарисованный Мишка обнимает столь же огромную конфету «Мишка-косолапый», упакованную в шедевр графического дизайна, парафраз картины Шишкина-Савицкого, — столетний юбилей этой конфеты фабрика отметит в 2002 году.

В магазине при кондитерской фабрике стерильно, как в бюрократичных канцтоварах. Только витрины выложены шоколадно-кондитерским ассортиментом. И захотелось не конфет, а кустодиевского самоварного тепла и трактирного смака.

За палатами Аверкия Кириллова (вглубь от Берсеневской набережной) сонм каких-то складских и производственных сооружений, выкрашенных ржаво-красной охрой. Видимо, это фирменная «островная» цветовая гамма. Фасады фабрики и палат, кажется, выкрашены из одной малярной бочки.

На территории церкви Николая Чудотворца вовсю идут ремонтные и реставрационные работы. На ослепительно свежем и ярком ее наряде, уже увенчанном золотом куполов, как бесценные прабабушкины украшения, выглядят, хотя и поблекшие, но такие родные — эмалевые вставки, декоративная резьба капителей, центрального сандрика и памятной плиты.

Вспомнилось пастернаковское:

«Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй

И уверь меня, что я с тобой — одно».

И проект Андрея Бокова по преображению этого острова перед храмом вдруг показался архитектурным тождеством словам, озвученным поэтом за всех нас, — бывших, настоящих и будущих.