Беата Боровка-Клаусберг, Ольга Славина

Взгляд Терезы фон Бахерахт

В конце 2017 года в гамбургском музее «Доме сенатора Йениша», по случаю юбилейной даты 60-летия побратимства Гамбурга и Санкт-Петербурга, открылась камерная выставка¹. Выставка выстроилась, по сути, вокруг одного, впервые представленного публике портрета Терезы фон Бахерахт (1804–1852)².

На портрете изображена светская красавица середины девятнадцатого столетия в русском придворном кокошнике и с раскрытой книгой в руке. Ее выразительный взгляд уводит в романический мир — загадочный мир этой необыкновенно артистичной женщины, блиставшей в высших культурных и аристократических кругах Петербурга и Гамбурга. «Прекрасной бабочкой» назвал Генрих Гейне эту некогда популярную немецкую писательницу, о которой сегодня в Германии почти ничего не знают. Некогда и в России ее вовсе не знали как писательницу; для многих и теперь имя Терезы фон Бахерахт лишь печально связано с предпоследней дуэлью Лермонтова³.

По воспоминаниям лучшей подруги Терезы, до сих почитаемой немецкой романистки Фанни Левальд (1811–1889), Гейне при знакомстве с Терезой воскликнул: «Боже! Что за прекрасный профиль у вас! Вы слишком красивы для писательницы!»⁴ — и тем самым как будто обозначил драматизм ее судьбы. Кто бы она ни была: femme fatale, втягивающая окружающих в собственную драматургию, как полагали одни, или жертвенная муза иного романтического драматурга, как считали другие, — гейневская «прекрасная бабочка» с поразительной легкостью преодолевала барьеры из правил — как драматургических, так и светских.

Во многом определил судьбу Терезы Петербург. Впервые она оказалась там семилетней девочкой (1811) как дочь дипломата, состоявшего на службе российского императора, Генриха Кристофа Готтфрида (Генриха Антоновича) фон Струве (1772–1851). Около трех лет провела она в одном из петербургских институтов благородных девиц, где выучилась русскому языку и полюбила русскую словесность.

По возвращении в Германию отец оставался тесно связан со столичной жизнью России. С 1814 года семья жила в Гамбурге, где фон Струве продолжил свою карьеру на дипломатическом поприще, на которое вступил в двадцать один год: был русским посланником в Гамбурге, Бремене и Любеке, в Ольденбурге⁵. Однако страстью его жизни сделалась минералогия, в занятиях которой он преуспел. Фон Струве стал сооснователем Музея естествознания в Гамбурге и почетным гражданином этого города (1843), а также членом Академии наук в Петербурге. Часть его коллекции минералов находится сегодня в старейшем русском Минералогическом музее имени А.Е.Ферсмана в Москве, а один из минералов, впервые обнаруженный при археологических раскопках в Гамбурге (1846), назван в честь него «струвитом».

Увлечение минералогией и желание дать дочери лучшее из возможных образование побудили отца Терезы познакомить ее с Гёте (с которым он сам советовался по минералогическим вопросам), и Гёте показывал ей свою коллекцию минералов. Около года (1820) она провела у своего дяди в Веймаре, где близко познакомилась с гётевским окружением и жизнью при дворе Марии Павловны (великой герцогини Саксен-Веймар-Эйзенахской). Жизнь восприимчивой, пылкой и начитанной Терезы все более подчинялась мечте о служении высоким искусствам.

Однако в двадцать один год (1825) Тереза по желанию родителей выходит замуж за состоятельного русского дипломата, служившего в Гамбурге, — Роберта (Романа Ивановича) фон Бахерахта (1797–1884). Этот брак связал ее с семьей, прибывшей в Россию из Голландии и укоренившейся в Петербурге с семнадцатого столетия. Известно, что и в вопросе брака российская столица сыграла свою роль: руки Терезы просил Жером, бывший король Вестфалии и брат Наполеона, но по настоятельной рекомендации императора ему было отказано⁶.

В Петербурге жила и сестра Терезы Хелена, супруга петербургского немца, действительного статского советника Фридриха Эрнста Людвига (Федора Богдановича) фон Фишера (1772–1854), почти полстолетия бывшего директором Императорских Ботанических садов — сначала в Москве (с 1806), а потом в Петербурге (с 1823)⁷.

Семейные связи Терезы с рождения определили ее близость к столичному императорскому двору, к дипломатическим и научным кругам. А экзальтированная художественная натура влекла ее в петербургские артистические круги: к литературе и литераторам. Покинув Петербург, Тереза справедливо написала о себе, что принадлежала «большому петербургскому свету». Но не уточнила, что для литераторов она оставалась лишь светской дамой и салонной львицей.

Многочисленных русских знакомых встречала она по всей Европе: и в Гамбурге, где дом супругов фон Бахерахт был хорошо известен, и среди европейской знати, и среди пишущих русских путешественников. Живость и непосредственность ее ума привлекали интеллектуалов, а грация и несвойственная ганзейскому городу элегантность покоряли всех. Писатель Йозеф Мендельсон (1817–1856) писал о салоне Бахерахтов как об «одном из приятнейших и интереснейших кругов Гамбурга», жизненным центром которого была Тереза⁸. Журналист Феодор Вель отмечал «первоклассную красоту» Терезы и ее «искусство вести поистине увлекательную беседу»⁹. А, например, Николай Греч сообщал о своей давней симпатии к образованной, гостеприимной семье, которая ввела его в местные уважаемые дома¹⁰.

Внезапные изменения в жизнь Терезы внесла зима 1839–1840 годов, которую супруги проводили в Петербурге. Итог ее подвел своим сообщением старинный приятель Терезы и ее мужа Александр Иванович Тургенев: «Жаль бедной Бахерахтши! В Гамбурге она не уживется, а Петербург надолго не для нее»¹¹. О других последствиях он и подумать не мог...

В Петербурге Терезе покровительствовала ее старинная знакомая — графиня Александра Григорьевна Лаваль (урожденная Козицкая; 1772–1850), уже много лет знаменитая своими салонами: в ее не менее знаменитом особняке со львами на Английской набережной бывали художники, дипломаты и члены императорской семьи. Одна из самых богатых женщин России была путешественницей, талантливо коллекционировала искусство и людей. Среди ее европейских друзей Франсуа-Рене де Шатобриан, Анри-Бенжамен Констан, Жермена де Сталь. Супруг-француз, получивший титул графа и русское имя Иван Степанович, сделал блестящую и увлекательную карьеру: граф Лаваль управлял 3-й экспедицией особой канцелярии Министерства иностранных дел, в обязанности которой входило просматривать иностранную периодику и предоставлять императору сведения о положении дел в Европе¹². Вяземский называл разговоры на даче у Лавалей (введенной Пушкиным в литературный текст — незаконченную повесть «Гости съезжались на дачу...») «живой петербургской газетой». Говорили, что не было в Петербурге ни одной знаменитости, кто не побывал бы в гостях у Лавалей¹³.

Зимой 1839–1840 годов внимание ее салона привлекала остроумная и очаровательная гостья из Европы. Петр Андреевич Вяземский записывает: «Вчера провел я несколько часов вечером у Бахерахтши, которая была здесь на всех праздниках и с большим успехом... В самом деле она очень мила и нежна»¹³; «Сегодня по-экстраординарному обедаю у Лаваль pour les beaux yeux de m-me Бахерахт»¹⁴; «Бахерахтша здесь в большом ходу, и в самом деле она очень мила и имеет более ресурсов и сообщительности, нежели здешние барыни, которые себе на уме, а не другим»¹⁵.

Этой зимой салон Лавалей посещает Михаил Юрьевич Лермонтов. Страсть к литературе должна была сблизить Лермонтова со старшей его на десять лет новой дивой салона, а его поэтический талант, познания в немецкой поэзии и иронический характер не могли не восхищать Терезу. История последующей дуэли поэта и ее возможные причины подробно изложены в российском литературоведении. 16 февраля (здесь и далее даты приводятся по старому стилю) в одной из комнат особняка на Английской набережной происходит ссора Лермонтова с Эрнестом де Барантом — приятелем и одним из многочисленных поклонников Терезы. Формальный повод для ссоры предположительно обозначен современниками и историками литературы: Тереза передала де Баранту нелестные высказывания о нем Лермонтова.

Хронику переживаний Терезы можно реконструировать по эпистолярным сообщениям Вяземского. 14 марта: «Лермонтов имел здесь дуэль, впрочем, без кровопролитных последствий с молодым Барантом [...]. Причина тому бабьи сплетни и глупое ребяческое, а между тем довольно нахальное волокитство петербургское. Тут замешана моя приятельница или екс-приятельница Бахерахт»¹⁶. 19 марта: «Об истории дуэли много толков, но все не доберешься толку, не знаешь, что было причиной ссоры. Теперь многие утверждают, что Бахерахтша тут ни в чем не виновата. Она, говорят, очень печальна и в ужасном положении, зная, что имя ее у всех на языке. Кажется, они скоро едут обратно в Гамбург, не дожидаясь навигации. Петербург удивительно опасное и скользкое место»¹⁷. И, наконец, 27 марта: «Третьего дня на французском рауте все почести были для госпожи Бахерахт. Все подходили к ней comme avec une deputation d’honneur. Но она все-таки едет на днях, немного ошиканная и изувеченная, как лафонтеновский голубь»¹⁸.

В Петербурге еще долго продолжали обсуждать дуэль. Вероятно, кто-то предположил в Терезе — вскоре после гибели Пушкина — виновницу дуэли другого литературного гения. Сами дуэлянты, однако, имя Терезы ни разу не упомянули.

Тереза и Роберт фон Бахерахт вернулись в Гамбург, где даже имя поэта Лермонтова было мало известно, но «петербургскую историю» обсуждали. Одним из центров гамбургской светской жизни был дом сенатора Мартина Йениша. Его брат Готтлиб был женат на Каролине, урожденной Лютцов, овдовевшей графине Вестфальской, — кузине Терезы. Естественно, что обычно Тереза была постоянной гостьей Йенишей. Дочь сенатора Марианна Годеффрой с любопытством наблюдала за светской жизнью города и делилась наблюдениями со своими конфидентами в письмах. По ее словам, как и прежде, «мужчины ложились к ногам статской советницы Терезы». Но теперь, переработанная в «комедию», «петербургская история» была у всех на устах. Даже спустя год после возвращения Терезы из Петербурга в одном из писем Годеффрой сообщает, что некий доктор М. был «со времен той комедии достаточно сильно занят Бахерахт, которая этой зимой держится ото всех дам удаленно, но беззастенчиво кокетничает с мужчинами, появляясь всегда в самых красивых туалетах», и «Каролина на днях мне о ней сказала, что с тех пор как Тереза вернулась из России, между ними нет никакого взаимопонимания». И далее: некий Эренштейн за столом у Бахерахтов «довольно громко рассказал ее собственную историю в Петерб., и муж, Бахерахт, тут же выпроводил его из дома»¹⁹.

Так Тереза стала отверженной, что, в сущности, соответствовало правилам романтической пьесы о художнике. И она оказалась к этому готова: Тереза стала писателем.

Литературная стезя была ей предназначена уже именем: ее назвали в честь писательницы Терезы Хубер (1764–1829) — подруги матери графини Елизабеты Вильгельмины Сидонии фон Фриденберг (1780–1837).

Конечно, писала Тереза с детства – письма и дневники, никогда не предполагавшие читателя. Летом 1841 года Тереза опубликовала свою первую книгу «Письма с юга»²⁰. В ее основу также легли письма, написанные ею к «драгоценной матери» во время большого путешествия по Швейцарии, Италии, Сицилии, Турции и далее через Одессу до Петербурга. Тереза постаралась устранить все персональное — имена и даты. Из личного осталось только самое трагическое — последний день жизни и смерть трехлетнего сына Александра. Пытаясь развеять ее безутешность, муж уговорил Терезу отправиться в путешествие. Опубликованные письма стали не только дневником путевых впечатлений, но и историей женского восприятия и переживания искусства.

Вскоре появилась первая рецензия, ее написал давний знакомый Терезы — живший в Гамбурге редактор журнала «Telegraph fur Deutschland» Карл Гуцков (1811–1878), который в то время имел репутацию влиятельного и беспощадного критика. Рецензия была доброжелательной, Гуцков хвалил «идеи, представления, самонаблюдения» и, в первую очередь, «настоящую женственность автора». Его вывод: «Интереснее всего — сам автор»²¹.

Осенью того же года в Гамбургском городском театре безнадежно провалилась премьера пьесы Гуцкова «Школа богатых». Супругам фон Бахерахт пьеса, наоборот, понравилась, и они пригласили освистанного драматурга к себе домой. Позже Гуцков написал в своих воспоминаниях, что именно это приглашение впервые ввело его в гамбургское общество дипломатов, сенаторов, бургомистра, государственных чиновников и знаменитых ученых. А Тереза нашла в поддержавшем ее критике литературный талант, достойный ее служения. (Теперь она была не только героиней светской жизни, она была автором.) Когда в следующем, 1842 году Ференц Лист, посвятивший Терезе в ту самую петербургскую зиму музыкальную пьесу «Barcarole venitienne», заехал по пути из Петербурга в Гамбург, чтобы дать концерт «для русских друзей», к которым он относил фон Бахерахтов, Терезы на концерте не было. Она в это время путешествовала с Гуцковом по Швейцарии²².

Так на немецком литературном небосклоне — пусть всего лишь на десятилетие — засияла звезда по имени Тереза²³. Ее литературные амбиции первое время активно поддерживал Гуцков. В основном под псевдонимом Тереза (Therese) выходило два произведения в год — сборник путевых и литературно-критических заметок и повесть или роман. Издатели были довольны, книги раскупались, книгопродавцы зарабатывали. Уже в конце века видный австрийский писатель и литературовед Карл-Эмиль Францоз (1848–1904) написал, что «в сороковые годы не было ни одного образованного человека, который бы не прочитал “Письма с юга” или роман “Фалькенберг”»²⁴.

Между тем Тереза писала не только романы и путевые заметки, но и очерки для парижских газет, а также стала успешной издательницей собрания писем Вильгельма фон Гумбольдта к его приятельнице Шарлотте Диде, которое выдержало двенадцать изданий.

Писательство принесло Терезе и финансовый успех, что в то время для женщины было большой редкостью. Из прощального письма Терезы мужу перед разводом (1849) становится известно, что с 1842 года, впервые задумавшись о разводе, она стала рассматривать писательство как средство независимого существования вне брака²⁵. И не без оснований: ее доход вскоре составил около 1000 талеров в год²⁶, что можно было сравнить с годовым окладом чиновником высокого ранга.

Сюжеты своих путешествий и не своих историй Тереза излагала особенным меланхолическим тоном, вплетая в них собственные лирические мотивы. Холодное дуновение петербургской зимы 1840 года ощущалось уже во второй ее книге — сборнике рассказов под названием «Дневник» (1842)²⁷, один из персонажей которого, князь Феликс, поэт и офицер, воспринимается перифразой лермонтовского романа — версией Печорина.

В книге «За чайным столом» (1844)²⁸ Тереза открыто обращается к теме Петербурга. В этом сборнике путевых очерков один из них так и называется — «Взгляд на Петербург». Могло показаться, что Тереза решила вернуться к «петербургской истории» и переработать ее в литературный текст. Но подзаголовок «Императорский двор, государственные деятели, высшее общество» определял другое направление ее взгляда. Это должна была быть портретная галерея замечательных лиц Петербурга, которых она знала.

И галерейный посетитель сразу потрясен великолепием. Центральное пространство петербургского текста Терезы занимает Зимний дворец: «возрожденный из пепла [после пожара 1837 года], как феникс в новом образе, он совершенно не сравним с другими дворцами». «Это роскошь, вкус и величие, до которого прославленному Тюильри далеко […]». На фоне этого величия, открывая галерею, расположены портреты членов императорской семьи, выполненные в парадном стиле. В императоре ее восхищает «античный героический образ» и «проницательный взгляд», в императрице она находит сказочное по красоте отражение ее матушки — прусской королевы Фредерики Луизы Шарлотты Вильгельмины. И особенно отличается «неземной красотой» великая княжна Ольга.

Далее следуют портреты ближайших к императору чиновников: красавец министр князь Ч., сердечный и выглядящий чистым немцем граф Б., любимец императора граф О. В их образы, также достаточно парадные, Тереза вносит воодушевляющие ее саму бытовые сентиментальные детали. Так, например, представлен близкий друг ее семьи граф Н. [граф Карл Роберт фон Нессельроде]. Отметив его замечательные деловые качества, Тереза добавляет, что отдохновение от трудов находит он в ботанике, часами наслаждаясь разглядыванием распустившегося цветка. А его жена — одна из самых одухотворенных женщин России с характером древней римлянки. При этом графиня вяжет с утра до вечера, ведя крайне оригинальные диалоги о литературе и политике.

Но главные портреты галереи Терезы — это портреты женщин, и в первую очередь, женщин на русском балу, куда «входным билетом служит красота». По обыкновению, шестого декабря, в день святого Николая, «большим балом» открывался бальный сезон, продолжавшийся вплоть до Великого поста. Петербургская зима началась для Терезы, видимо, с такого большого императорского бала в Зимнем дворце, на который было приглашено 1500 человек. «Ослепительная феерия» показала «русский двор во всем его великолепии».

При Николае I ношение придворного костюма с кокошником регламентировалось правилами специального указа «Описание дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору» (1834) и соблюдалось строже, чем ранее при Александре I. Тереза отмечает, однако, изощренность и разнообразие нарядов, ничуть не нарушающих регламент. Проявлению индивидуальности служили украшения и, конечно, кокошник, который был своего рода манифестом вкуса и состоятельности. В Германии кокошник как часть придворной праздничной униформы был хорошо известен благодаря портрету русской императрицы работы Франца Крюгера (около 1838), сделавшему Александру Федоровну образцом стиля того времени²⁹. Этот портрет Александры Федоровны положил начало своего рода жанру «портрета в кокошнике» и породил многочисленные подражания, к каковым относится и портрет Терезы.

Описание придворного наряда в книге Терезы читается как комментарий к ее собственному портрету. Ценящая элегантность, она превращается на балу в корреспондентку дамского журнала: костюм «состоит из нижнего платья белого шелка, которое спереди, по-видимому, застегивается брильянтами, и цветной верхней накидки, открытой спереди и переходящей в длинный шлейф. Длинные рукава сзади свисают вниз, как и в польском костюме, так что рука остается голой. Накидка сделана или из бархата, или серебряных и золотых тканей. На голове красуется русский головной убор, который окружает голову подобно святому нимбу, и русские дамы усыпают его своими великолепными драгоценностями. Представьте себе к тому же женские орденские знаки и прекрасно выполненные фрейлинские шифры […] и 800 дам в таких нарядах, собравшихся в одном месте, и вы согласитесь с тем, что ни немецкие дворы, ни Тюильри не блещут такой роскошью».

Для галереи женских портретов Тереза находит произведения с «необычными персонажами». К таковым, в первую очередь, относится баронесса фон К., «которая, как Галатея, будто изваяна из белоснежного мрамора». Тереза уверена, что еще никогда не видела столь величественный и совершенный образ. Безупречная баронесса немецкого происхождения в обществе дам, перегруженных миллионом драгоценностей, служит образцом элегантной сдержанности. «Баронесса часто появляется в черном бархате, оттененном ее светлыми шелковыми волосами, которые обильными локонами льются вокруг шеи». В своей героине Тереза ценит не только красоту, но интуитивно чувствует ее незаурядную судьбу. Для этого она выбирает своеобразную деталь, превращая ее в аллегорию: «Эта баронесса фон К., женственная во всех своих движениях и помыслах, наслаждается настоящей охотой всех родов, и даже на волков [...]. Ее пальцы должны быть омыты зарей, но никак не кровью».

Баронесса, о которой идет речь, действительно яркая личность, вошедшая в историю русской литературы как адресат одного из лучших посланий русской лирики, — Амалия фон Крюденер (1808–1888), незаконнорожденная дочь герцогини Терезы Мекленбургской, принцессы фон Турн-и-Таксис, сестры королевы Пруссии Луизы, и графа Максимилиана-Эмануэля Лерхенфельда. В то время ее портрет, исполненный по заказу короля Людвига I художником Йозефом-Карлом Штилером (1828), уже висел в галерее Красоты в Нимфенбурге. И она уже стала тайной музой Федора Ивановича Тютчева.

В ту петербургскую зиму Тереза была неустанно в пути, в поисках впечатлений, интеллектуалов и творческих натур: «Я посещаю в день пять, шесть домов, совершаю утренние и вечерние визиты, выезжаю на soireves и avant-soireves, прислушиваюсь ко всему тут и там [...]». Истинное «высшее общество» для Терезы — это салон: интеллектуальный, литературный, музыкальный. «Высочайший» салон находит Тереза в Михайловском дворце — семейном доме великой княгини Елены Павловны (Фредерики Шарлотты Марии, принцессы Вюртембергской; 1807–1873). Супруга великого князя Михаила Павловича «собирала изо дня в день узкий круг блистательных государственных чиновников, ученых и поэтов. Она столь многосторонне образованна, ее стремления проявить себя в мужских сферах столь впечатляющи […], и нет такой высоты и глубины, которой бы она не достигла в полете мысли».

Но более всего Тереза старалась проводить время в «приюте литераторов», как она его называет, — в доме Карамзина, самом изысканном петербургском салоне того времени. Еще до отъезда в Петербург Тереза просила Вяземского представить ее Е.А.Карамзиной, чтобы войти в дом, о котором ей «так много говорили»³⁰. Хозяйкой салона, продолжая дело Николая Михайловича Карамзина, была его вдова Екатерина Андреевна (1780–1851), которая вела салон вместе с дочерьми Софьей (1802–1856) и Екатериной (1806–1867). Тереза отмечает ее любезность и выдающийся ум. В салоне побывал весь цвет русской поэзии. В ту зиму там часто бывал Лермонтов, центральная фигура петербургской драмы Терезы.

Но единственный портрет поэта в галерее Терезы — это портрет Петра Андреевича Вяземского: «Среди всех русских поэтов князь В. представляется мне если и не самым талантливым, то бесспорно самым приятным. У него мягкая любвеобильная душа, которая не может никого обидеть, которая излучает лишь кротость».

Для портрета «самого талантливого» поэта места в галерее Терезы не было. И во всем петербургском тексте нет ни одного намека на драматические обстоятельства 1840 года. Тереза описывает петербургское общество, уверенная, что оно в «стадии становления», сравнивает его с «истинным алмазом, требующим шлифовки». Она пишет порой патетично, порой сентиментально, порой восхищенно, но всегда светлыми яркими красками. И так уводит галерейного посетителя от своей печали, погружая ее в еще большую темноту.

Эпоху писательства описал ее современник Христерн: «Тереза чувствует себя несчастливо в этом материальном гамбургском мире, с которым она связана через отца и еще более — через супруга. Она знает, что ее натуре надобна более свободная, блистательная и могущественная жизнь […]. Ее существование — это глубокая боль, ее чувства сродни современной французской романтике»³¹.

В это время контакты Терезы с Петербургом продолжались, но носили уже дипломатически-придворный характер. Так, по свидетельству Фанни Левальд³², она по поручению императорского двора посетила Карлсруэ с целью знакомства с претендентами на руку дочери «одной русской великой княгини».

Отношения с Гуцковом, человеком прагматичным и совсем другого происхождения, стали крайне напряженными. Развод с неизменно великодушным Робертом (1849) ради Гуцкова, который в этом не нуждался, неожиданно привел к браку с человеком, в которого она была влюблена когда-то в юности. Ее кузен Генрих фон Лютцов появился, как в театральной пьесе, в кульминационный момент. Кроме руки и сердца он предложил Терезе срочный отъезд с ним на Яву, где служил в нидерландской колониальной армии в чине полковника.

Будущий муж настоятельно рекомендовал Терезе покончить с писательством. Она отважно согласилась и написала прощальное письмо (1849) своему издателю о том, что начинает новую жизнь, которая исключает литературный труд, она уже не писатель, ее можно считать умершей. Но, прибыв на Яву, Тереза горько пожелела об этом. У Лютцова не оказалось значительного состояния, которое всеми предполагалось, а были большие долги и маленькие дети, прижитые с туземкой.

Поздняя беременность принесла Терезе дочь. И Тереза снова решила писать — очерк о Яве. В июне 1852 года она сообщила своему гамбургскому приятелю Феодору Велю, что возвращается в Гамбург, и с гордостью добавила, что везет с собой толстую рукопись о Яве — «богатую добычу для печати». Но незадолго до запланированного возвращения в Германию, во время последнего путешествия по Яве Тереза умерла в возрасте 48 лет. Записки о Яве будут опубликованы лишь 150 лет спустя³³.

Тереза фон Бахерахт оставила пять романов, сборники повестей и путевых записок, множество статей; остались и ее портреты, написанные известными и неизвестными художниками. По семейной легенде, которую рассказывают венские потомки Терезы, ее портрет в русском кокошнике-нимбе и голубом, как у Девы Марии, одеянии, стал для солдат, освободивших Вену в 1945-м, знаком близкого мира.

Примечания

1 Выставка была организована гамбургским «Домом Генриха Гейне» в сотрудничестве со Всероссийским музеем А.С.Пушкина и Литературным музеем ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН. Особую благодарность кураторы выставки приносят директору Всероссийского музея А.С.Пушкина С.М.Некрасову.

2 Владельцы передали семейную реликвию в музей «Дом сенатора Йениша» на длительное хранение.

3 Тема «Тереза фон Бахерахт и дуэль Лермонтова» замечательно раскрыта в монографии Эммы Герштейн «Судьба Лермонтова» (2-е изд., испр. и доп. М., 1986).

4 Lewald F. Erinnerungen an Heinrich Heine. 1886 // Lewald F. Zwцlf Bilder nach dem Leben. Berlin, 1888. S. 218 f.

6 Wьrzburger Journal. 1849, 7/11.

7 До сих пор своей богатейшей коллекцией экзотических растений Ботанический институт им. В.Л.Комарова РАН обязан фон Фишеру.

8 Mendelssohn J. Therese von Bacheracht // lllustrierte Zeitung: Leipzig, Berlin, Wien, Budapest, New York. 1844. Bd. 2. (№ 47). S. 334.

9 Wehl F. Zeit und Menschen. Bd. II. Altona, 1899. S. 42.

10 Gretsch N. Briefe ьber Hamburg / Hrsg. von Clemens Heithus. Hamburg, 1992. S. 57.

11 Письмо А.И.Тургенева к П.А.Вяземскому от 28.03.1840 // Остафьевский архив князей Вяземских. Т. IV. СПб., 1899. С. 104.

12 См.: Вайнштейн А.Л., Павлова В.П. К истории повести Пушкина «Гости съезжались на дачу...» // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 66. Л., 1969. С. 40–41.

13 Цит. по: Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. М., 1986. С. 18.

14 Там же.

15 Там же. С. 17.

16 Там же. С. 11.

17 Там же. С. 11–12.

18 Там же. С. 12.

19 Staatsarchiv HH, Brief vom 15. Feb. 1841.

20 Theresens Briefe aus dem Sьden / Hrsg. von einem Freunde der Verfasserin. Braunschweig, 1841.

21 Gutzkow K. Vermischte Schriften. Bd. 2. Leipzig, 1842. S. 270–278.

22 Frankfurter Konversationsblatt. 1842. 25. Juni (№ 173).

23 Подробнее о писательской карьере Терезы фон Бахерахт см.: Sternagel R. «Aus Zufall entstanden, dem Zufall geweiht». Uber die Schriftstellerin Therese // Therese von Bacheracht. Eine Hamburgerin in St. Petersburg: 4 Essay. Hamburg, 2017.

24 Franzos K.E. Gutzkows «Therese» // Deutsche Dichtung. 1894. Bd. 15. H. 9–10. S. 222. Роман «Фалькенберг» был написан Терезой в 1843 г.

25 Staatsarchiv Hamburg. 211-5B_1167.

26 Ein Leben auf dem Papier: Fanny Lewald und Adolf Stahr. Der Briefwechsel, 1846–1852 / Hrsg. von G.Schneider und R. Sternagel. Вd. 1–3. Bielefeld, 2015–2017. Bd. 2. S. 200.

27 Therese (Verfasserin der «Briefe aus dem Sьden»). Ein Tagebuch. Braunschweig, 1842.

28 Am Theetisch. Braunschweig, 1844. Далее цитируется это издание в переводе с немецкого.

29 Подробнее о вариантах портрета Александры Федоровны в кокошнике и Франце Крюгере: Pachomova-Geres W. «Er ist der Unsere!»: Franz Kruger und Rusland // Der Maler Franz Kruger, 1797–1857. Preubisch korrekt, berlinisch gewitzt. Ausstellungskatalog. Munchen, 2007.

30 Цит. по: Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. С. 16.

31 Christern J.W. Hamburg und die Hamburger: Portrait’s Zustande und Skizzen aus der Gegenwart. Leipzig, 1847. S. 138 f.

32 Ein Leben auf dem Papier: Fanny Lewald und Adolf Stahr. Der Briefwechsel, 1846–1852. Bd. 2. S. 289.

33 «Heute werde ich Absonderliches sehen»: Briefe aus Java, 1850–1852 / Therese von Bacheracht; hrsg. von R.Sternagel. Kцnigstein, 2006.