Светлана Волкова

Поэтика изображенного

Екатерина Бабина родилась в семье художников.

Отец, Валерий Бабин, стал для нее (в самом начале) мастером, которому она поверила, а он все охватил.

Екатерина закончила художественный факультет Московского государственного университета печати имени Ивана Федорова. Ее учителя — Владимир Кортович, Владимир Косынкин. О ней говорят как о художнике «большой живописной культуры»¹. А вот что говорит она сама: «Хочу, чтобы какой-нибудь стрелочник-сказочник, звездочет, соглядатай — если уж не Иван-царевич и не Емеля-дурак, так зверь лесной, чудо морское (точно!) — взял меня за руку, рассказал, зачем я сейчас беру в свои руки кисть»².

Попробуем? Редко встречаются люди, которые не часто, а всегда улыбаются. Улыбка рта, подогретая серьезно-озорным блеском глаз, обычное выражение лица Кати Бабиной — и в буквальном, и в переносном смысле. Она ребенок, несмотря на всю зрелость дарования уверенной в себе художницы. Ее оригинальный вкус в соцветиях — не верный ли инстинкт игры? А искусство, конечно, игра.

Она пишет портреты в технике пастели. Тонкая, хрупкая субстанция цвета при сильно и верно очерченном силуэте высвечивает, по сути, один портретный образ в разных вариациях: «…А чуть насмешливый и вместе томный взгляд, / Лицо и грудь ее в кисейном обрамленье… / В ней все возвышенно, но сколько остроты / Девичья грация величью сообщает!»³

Сценический антураж: ширма, стул, перо павлина, маска маскарада. Сама модель, словно персонаж комедии дель арте, твердо профильно застыла в венецианской маске с длинным носом — птичьим клювом, маске Доктора чумы (?). Когда же ее настиг трехчетвертной поворот — твердость ушла, пластика смягчилась, линии поплыли. Пришла грусть. «Мы все больны простудой грусти», — сказала ее пятилетняя (!) дочка Полина.

Пастели Екатерины завораживают глубиной цвета и внутренним свечением. Это генетическое качество. Им наделены все Бабины-художники. Природу свечения невозможно понять через пластический язык, профессионально отвечая на вопрос «каким образом?». Это явление другого порядка.

«Я раньше думал — / книги делаются так: / пришел поэт, / легко разжал уста, / и сразу запел вдохновенный простак — / пожалуйста! / А оказывается — / прежде чем начнет петься, / долго ходят, размозолев от брожения, / и тихо барахтается в тине сердца / глупая вобла воображения»⁴ (Владимир Маяковский).

Пластика света может иметь бесконечно разнообразное звучание: от безмолвного и умиротворенного до напряженно-драматичного. Что же до «глупой воблы воображения» — она живет в «тине сердца». Здесь, мнится, и следует искать объяснение необъяснимого.

«В бумажной хижине японца / Висит сушеный запах солнца. / Здесь чистота и пустота, / Здесь ни одной ненужной вещи — / Одни улыбки человечьи / Да детских глазок пестрота»⁵. Екатерина знает и любит пространство мастерской отца.

Она писала его много раз и много раз сочиняла пейзаж за окном («Аптекарский садик»). Но, пожалуй, любимый мотив — это окно мастерской. Именно с ним связаны ее «белые» полотна, в которых живет тишина. Есть в этом что-то восточное. Кстати, в мастерской за «сакральной» розовой занавеской хранится гравюра Утагавы Кунисады «Сцена с женскими фигурами, расстилающими кимоно». И Бабины относятся к этой гравюре, как подобает художникам (Востока): обладая ей, созерцают — в уединении.

Когда в живописи Екатерины обнаруживаешь «цитаты» из работ Валерия Бабина, не думаешь о заимствовании. Думаешь об упорстве художницы в поисках своего стиля.

То, что в качестве опоры она выбирает живописную пластику отца, — объяснимо: «упражнения для пяти пальцев»⁶. Лаконичны и просты ее композиционные решения. Изображены предметы, взаимодействующие с пространством. Исходя из замысла, Екатерина то создает, то уничтожает объемы, то вылепливает форму, то сводит ее к плоскости, то прибавляет, то убавляет цвет, то углубляет, то уплощает пространство. Впадает в невероятие оттенков белого и сразу же переключается на столкновение контрастных цветов. Она пока приближается к поэтике тайны, предложенной Бабиными-старшими. И счастливая «родовая черта» — отовсюду «вытягивать» жизнь — помогает ей не унывать.

Это же качество незаменимо и в работе над книжными иллюстрациями. Широким штрихом линогравюры, съедая подробности, обобщая форму, делая ее пластичнее, укрупняя внутренний масштаб изображения, Катя иллюстрирует книгу Бодлера «Цветы зла». Она не сбивается на язык стилизации, напротив, современность вводит в образную трактовку этой парадоксальной и насквозь лиричной книги. «О демон-женщина, о чистая богиня! / Смогу ль я обожать твой снег и колкий иней? / Есть радость острая, когда придет зима, / Смотреть на белый дым, на белые дома»⁷.

В жизни Катя активна и смешлива. Но зачарованное брожение по выставке Моранди (из круга в круг, из раза в раз) выдает в ней глубоко задумчивого человека. И смелого, и — человека труда. Она работала над иллюстрациями к сказкам Андерсена, Гофмана, Салтыкова-Щедрина. Резала контрастные, черные с белым гравюры на линолеуме.

Листы выходили экспрессивные, с упругими линиями и четкими очертаниями цветовых (черных) пятен. Слушала и слышала ритм литературных произведений, выражала его через динамику, насыщенность и пластику штриха, а также через соотношение белого и черного.

Катя изобретательна и свободна в композициях гравюр. Ей очень помогает чувство юмора. К примеру, Гофман: злой и гримасничает, а у нее он — острый и смешной. «Нету в море апельсинов, / и любви в Севилье нет. / Слишком ярок этот свет. / Дай твой зонтик, я остыну. // А под зонтиком зеленым / сам я выгляжу лимоном, / и за мною — тут как тут — / рыбки слов твоих плывут»⁸. Это уже Лорка, любимый поэт художницы, ее «самая печальная радость». Угадывается в этих строках Матисс? Неожиданно далеко, пронзительно…

У нее все получится. Она же знает, что художник при помощи своих пигментов, формотворчества и чувства пространства может вызвать (на наших глазах) образ того мира, который интересен именно ему. Важен личный взгляд на предметы, все остальное не имеет значения.

Примечания.

1 Александр Аневский. Из экспликации выставки Е.Бабиной «Белые тени» в выставочном зале журнала «Наше наследие» в феврале 2017 г.

2 Екатерина Бабина. Там же.

3 Бодлер Ш. Цветы зла. М., 1970. С. 38.

4 Маяковский В. Облако в штанах // Избранная лирика. М., 1998. С. 96–97.

5 Сельвинский И. Сверчок // Избранная лирика. М., 1980. С. 85.

6 Джорджо Моранди: «Первые произведения каждого художника — это почти всегда упражнения для пяти пальцев, нацеленные на усвоение принципов стиля предыдущего поколения, пока художник не достигнет достаточной степени зрелости, чтобы выработать свою собственную манеру…» (Джорджо Моранди. 1890–1964. Работы из собраний Италии и России. М., 2017. С. 157).

7 Бодлер Ш. Цветы зла. С. 352.

8 Гарсиа Лорка Ф. Аделина на прогулке. Пер. с исп. Е.Кассировой // Избранное. М., 1986. С. 84.