Почтовая проза из архива Ю.Л.Оболенской

Письма 1916–1917 годов

1. Ю.Л.Оболенская — М.М.Нахман¹

<Начало июля 1916 г. Из Коктебеля в Москву>

Милая Магдочка, на твое 1-ое письмо я тебе немедленно ответила, но ответ завалялся и устарел. Почему ты отказываешься от Коктебеля, надо и о здоровье подумать. Ты же находишь возможность ехать к Наташе <Грековой>, а дорога туда не дешевле, чем сюда. Что до еды, то на нее и в Москве немало идет. А поменьше — чердак Пра² бесплатно бы верно отдала. Приезжала бы хоть не работать, подышать. Я совсем не работаю. Пишу по часу голову М.С. <Фельдштейна>³, вначале могло что-то выйти, а теперь он что-то затуманился и я потеряла найденное вначале. Сил нет совсем и я мечтаю о Москве и работе с К.В. <Кандауровым>⁴. Он удивительное существо, полное жизни, и рядом с ним невозможно терять дни, видя непрерывную энергию и вечный подъем. Приезжал сюда на два дня — посмотришь на него, весело делается. А молодежь вся в тумане. Вначале обормоты⁵ резвились с Борисяками⁶, поэты читали (М.А.<Волошин>, Ходасевич, Мандельштам), Борисяк покорял коктебельцев, как Орфей, а теперь все вянут. Ты спрашиваешь о Рае <Котович-Борисяк>. Она немного отошла, была как камень. Но и сейчас в ее горе мне непонятно многое и жаль Анд. Ал. <Борисякa>, готового отдать все и как будто чужого — настолько она кажется замкнутой в своем горе. Ведь горе это из прошлого, а Анд<рей> Ал<ексеевич> — настоящее и будущее, поэтому во мне что-то протестует при виде излишней связи с родом; все ее думы — с семьей, и в Анд<рее> Ал<ексеевиче> она, как кажется, ничего не ищет. Если даже он не может помочь в потере, то разве не чувствуется ужас положения любящего человека, принужденного видеть страдания безучастно. Я это видела в его маленьких движениях, обнаруживавших огромное чувство, и они натыкались на каменную стену. Мож<ет> б<ыть> он удивился бы моим мыслям, т.к. он может и не сознавать всего; я говорю о своих впечатлениях. Мне казалось, что присутствие близкого человека облегчает всякое горе — чем меньше остается близких, тем дороже оставшиеся — ведь они не вечны. Володя <Рогозинский>⁷ говорит, что их отношения уже не таковы, что это для них пройденная стадия, но мне кажется, что дело совсем не в том. Пишу как-то неясно, но думаю, что мысль моя понятна и без слов. На два дня приезжали Шибинские⁸, вчера уехали. Шервашидзе⁹ пристает к нам с Раисой писать декорации к Феодосийскому спектаклю, предложенные ему, обещаясь давать советы и указания. Рае хочется, а у меня сил нет. У Пра с М<аксом Волошиным> прежние безвыходные недоразумения¹⁰. Она очень раздражительна, болезненна, воюет, кричит. Расстраивает себя бесконечно и парализует его работу. Как-то Володя, К.В., я — говорили с ней об этом и все четверо чуть не заплакали, а толку не вышло. А лето дивное стоит, золотое, ясное. Никаких признаков насчет невозможности писать: никто не следит по-видимому¹¹. Но художников не видно, малюют по домам. Камней никто не берет и вчера я нечаянно нашла прямо рубин! Райка требует меня позировать — иду.

Целую тебя. Ю

1 Ед.хр. 1. Л. 118–119. Письмо без даты; написано незадолго до концертов в Феодосии 18 и 25 июля 1916 г. (см. в след. письме).

2 Пра (от «праматерь») — полушутливое прозвище Елены Оттобальдовны Кириенко-Волошиной (1850–1923), матери М.А.Волошина.

3 См. о нем примеч. 19 к вступ. ст.

4 См. вступ. ст. и примеч. 11, 12 к ней.

5 Обормоты — коктебельское прозвище группы друзей вокруг Марины Цветаевой, Сергея, Веры и Елизаветы (Лили) Эфрон, Михаила и Эвы Фельдштейн и еще нескольких человек. Подробнее см. вступ. ст. и примеч. 16, 19.

Квартира, которую сообща снимали несколько обормотов, получала название обормотника.

6 Раиса Ивановна Котович-Борисяк (1895–1923, Москва) — художница, училась в школе Званцевой с 1910 г. (у Петрова-Водкина). Дружила и переписывалась как с Оболенской, так и с Нахман. Об их отношениях см. также примеч. 26 к вступ. ст.

Андрей Алексеевич Борисяк (1885–1962, Москва) — виолончелист, ученик Пабло Казальса, педагог. Первый муж Раисы Котович-Борисяк.

Вторым мужем Р. Котович-Борисяк был художник-реставратор Николай Померанцев (1891–1986).

7 Владимир Александрович Рогозинский (1882–1951) — архитектор из Феодосии, близкий друг М.А.Волошина.

8 Андрей Андреевич Шибинский (1869–1951) — отчим Р.И.Котович-Борисяк. Военный инженер, геолог.

9 Александр Константинович Шервашидзе, князь (1867–1968, Монако) — художник, сценограф, искусствовед.

10 О сложности своих отношений с матерью Волошин писал, например, Оболенской

15 мая 1915 г.: «Я не хочу обвинять маму — не подумайте этого, но по отношению ко мне, в известн<ые> минуты, в ней подымается нечто совершенно вне сознания стоящее, что она ни выразить, ни вспомнить точно потом не может. Встает какое-то безумие. И я совсем, совсем не понимаю, что это. Потому что именно того разумного, ясного, открытого, решительного человека, которым она бывает всегда, в ней тогда нет. И это мучает безумно, все парализует внутри, готов бываешь на все, чтобы исправить, и тогда еще больше запутываешь…» (цит. по кн.: Воспоминания о Максимилиане Волошине: Сборник. М.: Советский писатель, 1990. С. 639–640. Примеч. 26 к воспоминаниям М.Сабашниковой).

11 Время — военное, а полоса — прибрежная!

2. Ю.Л.Оболенская — М.М.Нахман¹

2 августа <1916 г. Из Коктебеля в Москву>

Милая Магдочка, я выезжаю отсюда 20/VIII. Очень хочу тебя видеть, а также все филиальное отделение обормотника². Надеюсь на повторение новоселья. После отъезда обормотов в К<октебеле> сменилось несколько жизней. Одна — период 3-х поэтов и концертов; затем 9 дней пребывания К.В. <Кандаурова> с приездом на 2 дня Богаевского³ с Володей <Рогозинским>. Третья теперь, когда приехавший Ф<едор> К<онстантинович> <Радецкий>⁴ занял комнату Арцыбашева⁵, бывшую обормотскую.

Время концертов было презабавное. Получилась афиша, напоминавшая пароходное расписание, откуда мы узнали, что «инфернальницу» Макса зовут Anna Mundi Ardentis^5а, и что две крошечных Райкиных⁶ декорации написаны шестью лицами следующих чинов: 1) Декораторы Импер. Театров — кн. Шервашидзе и К.В.Кандауров; 2) Свободные декораторы художники Р.И.Котович, Ю.Л.Оболенская и Хрустачев⁷; 3) декоратор худож. Живов⁸. За кулисами нашелся и 7) — Мильман⁹. Он в 20 мин. и написал все, чего не было. У семи нянек...

Везли нас в Феодосию на катерах, автомобилях, а нам с М.А. <Волошиным> и Мандельштамом (Осипом) достался автобус, где мы на имперьялах¹⁰ тряслись в обществе урядника, сгибая головы под телеграфной проволокой. Макс<имилиан> Ал<ександрович> импровизировал:

        Так высоко поставлен,
        Что мигом обезглавлен
        Как крокодил
        Он проволокой был…

Каждую минуту останавливались и долго бессмысленно шипели. Наконец сломались, растеряв тормоза, и были подобраны переполненным артистами автомобилем. Макса поставили на подножку, а я сидела над рулем на одной ноге, да и той Мандельштамовой. По приезде «певица Сонечка» спросила М. с почтением: «с каким же автомобилем поехала княжна Оболенская?»¹¹ В Феодосии мы с Мандельштамом носились в поисках парикмахера. Он нанял извозчика и останавливал всех проходивших мужиков, спрашивая, где дамский зал. Наконец, измученную, меня провели через какой-то увешанный бельем дворик — по-моему, в прачечную, т.к. растрепанная баба схватила плойку вместо щипцов и принялась завивать меня перед мутным осколком зеркала мелким барашком. Гребень был в 5 зубов, Мандельштам пришел и ахнул; упал духом: «Теперь я знаю, кто “они”, перед кем читать придется». У Ж.Г.Богаевской¹² я долго расчесывала куафюру.

Мандельштама действительно освистали — 3 раза повторял одно место под хохот публики: «я с ними проходил 3 раза то, что им было непонятно», — говорил он.

Макс имел большой успех, а Ходасевичу и Массалитинову¹³, на бис читавшему Пушкина, кричали: «довольно этих Мандельштамов». После концерта был ужин в саду, и домой вернулись автомобилем на рассвете. Много было всяких курьезов.

Теперь Мандельштамы уехали, их вызвали: умерла их мать. Младшие братья славные мальчики, а О<сип> Э<мильевич> замечательный поэт. Его чтение — последняя степень искренности — это танец каждого слова, в каждом слове участвует он всем своим телом¹⁴. Это тело совсем хрупкая глиняная оболочка, существующая только для того, чтобы внутренний огонь был чем-нибудь сдержан — «в кувшинах спрятанный огонь»¹⁵.

Милый К<онстантин> Ф<едорович> приезжал совсем зелененький в защитном цвете, даже сапоги зеленые — прямо Никто, как в Шапке Невидимке; Кузнечик¹⁶.

К.В. <Кандауров> привез прелестные работы, второй период свежее, живописнее 1-го, где еще была вялость, затуманенность, усталость. Теперь точно прорвалась пленка, и все зазвучало бодро, звонко, молодо. Я так безоглядно счастлива была эти 9 дней, что-то невозможное. А до его приезда я почти с ума сходила, нервничала без меры. Теперь хочу поработать, т.к. у меня ничего...¹⁷

1 Ед.хр. 1. Л. 18–21, 23об. Письмо без конца; год не указ., опр. по упоминанию о смерти матери Мандельштама.

Это письмо было опубликовано Викторией Швейцер в ст. «Летним вечером в Феодосии» в «Новом Журнале», № 196, 1995. Письмо снабжено комментариями, в которых есть неточности. Швейцер целиком приводит афишу, упомянутую в письме Оболенской, и таким образом известен весь список участников «концерта трех поэтов». Швейцер также дает большую часть текста коктебельского гимна «Крокодила», который бесконечно пополнялся новыми куплетами (как это видно из письма) и был исполнен в заключение концерта. Этот (первый?) вечер-концерт в Феодосии состоялся 18 июля 1916 г.

2 См. примеч. 5 к письму № 1 (Оболенской). Обормотник оброс «попутчиками», отсюда — «филиальное отделение».

3 Константин Федорович Богаевский (1872–1943) — художник, родился и жил в Феодосии, ученик Айвазовского, близкий друг М.А.Волошина и К.В.Кандаурова. Погиб, неосторожно выйдя на улицу во время обстрела Феодосии.

4 Федор Константинович Радецкий (1873 — около 1943) — юрист, близкий человек матери Оболенской, Екатерины Ивановны. Жил в семье Оболенской. Его шуточные клички: «товарищ Федя» или просто «товарищ». См. о нем также примеч. 24 к вступ. ст.

5 Михаил Петрович Арцыбашев (1878–1927, Варшава) — писатель, драматург.

6 Т.е. Раисы Котович-Борисяк. Cм. примеч. 6 к письму № 1 (Оболенской).

7 Николай Иванович Хрустачев (1883–1961) — художник, член феодосийского союза художников, которым руководил Богаевский.

8 C.М. (Соломон, Семен) Живов — театральный художник, живший в Феодосии.

9 Адольф Израилевич Мильман (1886–1930, Париж) — художник, участник художественного объединения «Бубновый валет».

10 Империал (имперьял) — двойная скамья на крыше автобуса или трамвайного вагона.

11 У Оболенской не было княжеского титула, как иногда ошибочно утверждается.

12 Жозефина Густавовна Богаевская (1877–1969) — жена К.Ф.Богаевского.

13 Николай Осипович Массалитинов (1880–1961) — артист Московского Художественного театра; русский, впоследствии болгарский театральный деятель.

14 Зачеркнуто: точно огонь его таланта бьется в совсем хрупкой оболочке.

15 Последняя строка стихотворения Мандельштама 1916 г. «О, этот воздух, смутой пьяный...».

16 К.Ф.Богаевский в 1914 г. был призван в армию, служил около Севастополя, демобилизован в 1918 г.

17 Конец письма утрачен

3. Н.П.Грекова — Ю.Л.Оболенской

24–<29> окт<ября 1916 г. Из Мишкиной Пристани в Москву>¹

Милая, дорогая моя Юлия!

Посылаю свои вещи теперь, пока не наступила распутица. Беспокоит меня, как они доедут — так ли мы их уложили. Пожалуйста, напиши мне, когда они получатся. И напиши свое мнение о двух новых вещах².

Погода у нас сейчас прекрасная — морозно, ясно. Солнце так и сияет на голубом небе. Кажется мне, что я соскучилась о людях. Что-то даже солнце не очень веселит.

Через месяц думаю ехать в Москву, в Петербург не поеду. А что Кузьму Сергеевича <Петрова-Водкина>³ еще не забрали на войну? Что-то о нем ни слуху, ни духу.

Я все еще вожусь с портретом Ник<олая> Ив<ановича Рихтера>⁴, но так, верно, и не сделаю его живого, — есть там в лице невыясненные места.

29 окт. Только что получила известие от брата, что Кузьма Сергеевич уже солдат — пока в Хвалынске. Марья Федоровна <Петрова-Водкина>⁵ хлопочет о его переводе в Петербург. Прислал мне брат также вырезку из Биржевки, где какой-то тип за подписью «Любитель» восхищается военной картиной П<етровa>-Водкина; картина не выставлена. Верно, это Брешко-Брешковский⁶, кот<орому> К<узьма> С<ергеевич> показывал весной картину. Только бы его (т.е. Кузьму Сергеевича, конечно) не убили и не искалечили, а то, может быть, «тем лучше» — «тем больше наберет он новых дум и чувств и нам их передаст»⁷. Скоро, верно, и Николая Ив. Рихтера заберут.

Как-то теперь Елизавета Николаевна <Званцева> со своей школой⁸.

Очень мне хочется с тобой повидаться, а писать как-то не о чем. За неимением людей наяву я часто вижу много людей во сне — и живых, и уже умерших. Дни проходят однообразно, впрочем, иногда разнообразие вносят болезни — то дети, то Зоя⁹, у кот<орой> от времени до времени повторяются приступы болей в печени. Я работаю — оканчиваю начатые вещи. Но хочу начать что-нибудь новое. А то только кончать надоело, тем более или потому что приходится кончать без натуры.

Ну, до свиданья пока!

Целую тебя крепко-накрепко, по-Зоиному.

Будь здорова и бодра. Надеюсь скоро увидеться.

Юлинька, так я значит к вам приеду? Воспользуюсь твоим предложением.

Если в это время — начало декабря — это будет почему-нибудь неудобно, ты напиши.

Твоя Нат. Г.

1 Ед.хр. 24. Л. 80–81. Имение Грековых, хутор Мишкина Пристань, находилось в Саратовской губернии рядом с Гусeвкой — селом в Ольховской волости Царицынского уезда. Ближайший город — Камышин. Наталья Грекова провела там большую часть 1916–1917 гг.: пока братья были на военной службе, мать и невестки с детьми нуждались в ее помощи.

2 Грекова посылает около десяти картин для отбора на выставку в Москве (не ясно, на какую именно выставку).

3 Об отношениях с ним корреспонденток см. вступ. ст. и примеч. 6 к ней. См. также их письма 1918–1919 гг. в следующем номере журнала.

4 Николай Иванович Рихтер (1879–1944, Ленинград) — пианист, частый гость в доме Грековых, впоследствии преподаватель Ленинградской консерватории.

5 Мария Федоровна (Мара) Петрова-Водкина (1885 или 1886–1960) — жена К.С.Петрова-Водкина.

6 Николай Николаевич Брешко-Брешковский (1874–1943, Берлин) — писатель, журналист, автор шпионских детективов. Эмигрировал в 1920 г.

7 Неточная цитата из стихотворения Пушкина «Ответ анониму» (1830).

8 О школе Званцевой см. вступ. ст. и примеч. 1, 2 к ней.

9 Жена Петра, старшего брата Грековой. О семье Грековых см. примеч. 2 к письму № 5 (Грековой).

4. Ю.Л.Оболенская — Н.П.Грековой

20 марта, 1917. <Из Москвы в Мишкину Пристань>

Дорогая Наталочка,

Почему не пишешь так долго? Моe обширное послание ты должна была получить, т.к. оно было послано задолго до Мартовских событий¹, если они могли задержать почту. Но что было курьезно, так это получение твоей посылки с сушеньем и кофе для К.В. <Кандаурова> в первый день революции, когда за окнами ликовала улица и ехала артиллерия с красными флагами. Было чувство вихря, урагана — а по отношению к собственной конуре — необитаемого острова, куда попав случайно, не можешь иметь сношений с людьми. И вдруг звонок и посылка с чёрной смородиной! Это чувство «острова», конечно, гипербола первого дня, когда всё ещё было неизвестно, а на самом деле даже телефон не переставал работать, запасы свеч, воды, сделанные некоторыми, были излишни, т.к. всё было в идеальном порядке.

Эти обстоятельства прибавили еще что-то к общей стройности, сказочности происходящего. Как ты живешь, дорогая, все ли благополучно, я очень беспокоюсь, почему ты не отвечаешь. Все ли здоровы? Большое спасибо за посылку, К<онстантин> В<асильевич> тоже очень и очень благодарит.

Он хворает, и потому работа наша опять встала. Сижу за него на выставке (Борисова-Мусатова) и ублажаю опять покупателей и любопытствующих. Пишу тебе в секретариате галереи Лемерсье², где помещается выставка. Поэтому и бумага несоответствующая. Конст<антина> Вас<ильевича> нет никакой силы удержать дома — едва ему получше, он скачет на службу, на собрания, всем проникается, всё переживает и, конечно, опять нервностью ухудшает положение — и ничего с этим не поделаешь. Поэтому мне довольно тяжело живeтся, как всегда, когда он нездоров. Иногда я (спокойно) чувствую, что мне больше совсем нельзя и не следует существовать, и одновременно сознаю, что лучшего применения именно моей жизни, чем последние 2 года, не могло бы и не может быть. Если б можно было у кого-то просить — я бы просила только здоровья К<онстантину> В<асильевичу> — других перемен я бы не хотела. Колесников³ уехал на фронт. В последних числах февраля он рисовал по просьбе КВ <Кандаурова> мой портрет. Курьезно он истолковал мое лицо. Кажется, не похоже, судя по общим отзывам; совсем не современно он видит вещи! Кончить ему не удалось.

На днях был большой митинг Московских художников и деятелей искусства, прошeл снотворно и бестолково — совестно за нашего брата. В Питере на таком же собрании все перегрызлись⁴. И спорят все о каких-то мелочах, сводят личные счеты. У нас припасено кое-что к сведению художников, но пока идет у них эта каша, не стоит выступать с проектами, они все провалят по бестолковости и какой-то озлобленности. Разрабатывает этот проект Макс <Волошин> и потом подкинет Конст<антину> Вас<ильевичу>, Грабарю⁵ и др. Это касается общей организации художников. Макс по-прежнему носится из дома в дом и кипит и бурлит известиями, планами, проектами⁶. Магду редко вижу, хотя в первый или во второй день революции они явились с Верой <Эфрон>⁷. Что пережили Верины «старые» кости — ведь пешком, т.к. трамваи стояли! Это был первый визит Веры ко мне за все московское моe житьe8. Магда ещe была после того один раз с ночевкой — она всe носилась по улицам в первые дни и, кажется, кончила простудой.

Ну, целую тебя, привет всем. Юлия.

1 Ед.хр. 5. Л. 1–2. Письмо написано вскоре после Февральской революции. В Москве основные события развертывались в марте, поэтому для Оболенской это «Мартовские события». Николай II отрeкся от престола

2 (15) марта 1917 г.

2 История этой галереи несколько запутана. В 1917 г. ею владела и руководила Клара Федоровна Лемерсье.

3 Сергей Михайлович Колесников (1889, Китай — 1952, Германия) — график, живописец, учился в школе Е.Н.Званцевой.

4 Основной конфликт и разногласия на этих митингах возникли между двумя большими группировками. С одной стороны, Максим Горький и Александр Бенуа предлагали создать Министерство изящных искусств с целью охраны художественного наследия, с другой — многие художники и литераторы восприняли это предложение как новую форму ограничения творческой свободы.

5 Игорь Эммануилович Грабарь (1871–1960, Москва) — живописец, искусствовед, реставратор. С 1913 до 1925 г. был попечителем Третьяковской галереи.

6 М.А.Волошин приехал в Москву из Коктебеля в конце декабря 1916 г. и поселился вместе с матерью в квартире Рогозинских, близких знакомых по Феодосии. В течение нескольких месяцев он принимает активное участие в дискуссиях и собраниях, читает лекции, подписывает письмо об охране памятников искусства, которое было напечатано в «Утре России» (1917. 8 марта). В конце апреля он возвращается обратно в Коктебель.

7 В это время Магда Нахман и Вера Эфрон снимают вместе квартиру в Сивцевом Вражке. См. вступ. ст.

8 Оболенская переехала из Петрограда в Москву зимой 1916 г., т.е. больше года тому назад.

5. Н.П.Грекова — Ю.Л.Оболенской¹

30 мая <1917 г. Из Мишкиной Пристани в Москву>

Наконец-то я получила от тебя письмо, дорогая моя, милая Юленька!

Я уж нарочно старалась не ждать почты и не торопилась пересматривать письма, — нет ли от тебя, нарочно, — чтобы не разочаровываться. Столько раз все ничего не было. И вот тогда-то именно и пришло оно. Я была очень рада, как будто поговорила с тобой. А хотелось бы повидаться, и кто знает, когда теперь можно нам будет встретиться. Скорее бы все устраивалось, чтобы знать что-нибудь определенно, а не висеть где-то в пространстве, не зная куда опустишься.

У нас пока все ничего себе. Хорошие отношения с мамой крестьян служат все же свою службу. Да ведь и земли у нас, к нашему счастью, осталось немного — клочок. А остальное продано давно крестьянам.

Но какой удивительный человек К<онстантин> В<асильевич> — и во время болезни работал, вот это по-настоящему хорошо.

Я давно уже совсем не работаю — занялась посторонним делом. Вожусь с курами и главное с цыплятами. Время проходит быстро и незаметно. Дело, от которого не останется следа, но надо же кому-нибудь этим заниматься. А работать в промежутках свою работу, живопись, я не могу. Да и устаю изрядно. Иногда, когда я долго ни от кого из вас не получаю писем, мне начинает казаться, что и живопись моя прошла, и что я так же талантлива в куроводстве, как и в живописи. Можешь по этому судить, хороши ли цыплята у меня. Не заняться ли специально. Выгоднее, пожалуй, чем живопись.

Ты спрашиваешь, кто у нас будет летом, — ничего неизвестно. Верно, скоро приедет Петр наш в отпуск, а теперь у нас папа². Я, конечно, посадила кое-какие цветы и гелиотроп, между прочим, при взгляде на который я вспоминаю всегда тебя. Начали цвести розы. Бывают периоды, когда мы думаем, что и нам самим мож<ет> быть придется сделаться беженцами, вернее, эта мысль есть все время, только иногда ярче вспыхивает. <…>

От Калмыкова недавно имела письмо; пишет, что его на 3 месяца освободили³; у него болит рука, какие-то свищи в руке и он ходит в госпиталь на перевязку. Не работает, не из-за руки, а так, а усиленно предлагает мне это делать. Переписывает свои собственные письма, кот<орые> я ему отправила, пишет пьесы. Обещает прислать по окончании мне.

Из писем составляется по-видимому тоже книга с надписью на первой странице:

«С.Калмыков. Письма (1913–1917)

А на второй: куда?
        «В Сарат. губ.
        в Цариц. уезд
        в почт. ст. Ольховку
        — от куда? (я сохраняю орфографию)
        — из Оренбурга.

(копия с писем, написанных мною, Сергеем Калмыковым учеником живописца К.С.Петрова-Водкина, его ученице Н.П.Грековой. Человеческий документ — нашей эпохи — начала ХХ века, эпохи Великой Европейской войны)». Перед каждым годом вклеено по листу с акварелью, сделанными в кругу разными разноцветными розетками, построенными циркулем. Получилась книга стр<аниц> в 500. — А? Каково? Остальное письмо в большей части посвящено восторженному описанию какой<-то> девочки-девушки, кот<орую> он встретил в госпитале. Вот уж правда человеческий документ. Относительно Кузьмы Сергеевича <Петрова-Водкина> думаю, что чем большему количеству людей успеет он внушить свои взгляды на живопись, тем лучше. Вернее, чем большее количество людей он научит грамотно писать. И замыкаться ему непременно в одной школе Ел<изаветы> Н<иколаевны> <Званцевой>⁴ нет надобности. Пусть попьют живой водицы и ученики Ционглинского⁵. Ты спрашиваешь, не знаю ли я, что за человек Грифцов⁶, вот уж не знаю. Знакомство самое шапочное было. Жаль мне Магду. Кошке игрушки, — мышке слезки.

Передай Константину Васильевичу мой искренний привет и пожелание скорейшего и полнейшего выздоровления. Если бы ты знала, как мне жаль, что не состоялась ваша поездка к нам. Пиши мне, если сможешь, чтобы я окончательно не превратилась в птичницу, а то я на выставку пришлю вместо картин — кур, хоть это теперь, пожалуй, и нужнее будет, по крайней мере съесть можно. Еду завтра в Камышин⁷ и оттуда отправлю это письмо. Предлог ехать — починка зуба, а хочется оторваться немножко от повседневной жизни. Посмотрю едучи на степь и на Волгу в Камышине. Посылаю тебе себя с Шуркой⁸.

Целую тебя крепко.

Привет Екатерине Ивановне⁹ и Федору Константиновичу <Радецкому>¹⁰.

Н.Г.

1 Ед.хр. 24. Л. 83–87. Ответ на письмо № 4 (Оболенской) от 20 марта 1917 г.

2 Члены семьи Натальи Грековой:

Отец — Петр Петрович (1857–?), генерал-майор казачьих войск (в отставке), участник русско-турецкой войны.

Мать — Ольга Петровна (Ляшенко; 1857-1923).

Петр (1879–?) — старший брат Грековой, инженер-путеец.

Зоя — его жена (упом. в письме № 3).

Александр (Санят) (1889–?) и Владимир (Цапа) (1893–?) — младшие братья Грековой, выпускники Новочеркасского юнкерского казачьего училища, в 1915 г. были произведены в офицеры.

Рита — жена Александра.

Шурка — старший племянник Грековой.

3 Об С.И.Калмыкове см. примеч. 30 к вступ. ст. В это время он находился в Оренбурге, в училище прапорщиков.

4 См. вступ. ст. и примеч. 1, 2 и 6 к ней.

5 Ян (Иван) Францевич Ционглинский (1858–1913) — начиная с конца XIX в. руководил наиболее уважаемой частной художественной школой-студией в Петербурге. Некоторые приятели и коллеги «званцевцев» учились у Ционглинского.

6 См. вступ. ст. и примеч. 18 к ней.

7 Камышин — ближайший крупный город и ж/д станция. В письме Оболенской от 16 июня 1915 г. Нахман пишет о том, что Грекова встретила ее в Камышине и они «протряслись 9 часов на телеге» до Мишкиной Пристани.

8 В письмо вложена маленькая обесцвеченная фотография. Шурке, племяннику Грековой, на вид от 6 до 8 лет.

9 Е.И.Оболенская (18??–1935) — мать Юлии.

10 См. примеч. 4 к письму № 2 (Оболенской).

6.М.М.Нахман — Ю.Л.Оболенской¹

<Начало июня 1917 г. Из Бахчисарая в Москву>

Милая Юленька, вот я опять в Бахчисарае точно во сне и опять вдыхаю несравненный запах чесноку, пыли и роз. Живу в татарской комнате, окна выходят на балкон, балкон в сад, в саду цветут птицы и медленно зреют плоды. Еще нигде, кроме города, не была, т.к. еле двигаюсь от какой-то непонятной усталости, физической и душевной.

Здесь мало что изменилось, только много лавок закрыто и дачников больше, чем прежде. Все так тихо и мирно, точно революция произошла где-то в тридесятом царстве, и бахчисарайские буржуа относятся к ней с недоверием. Когда какие-то ораторы говорили им о свободе и что каждый может делать, что хочет, то они сильно усумнились в пользе такого нововведения, и старики покачивают головами. Газет почти не читают, только дороже все стало. Яйца не дешевле, чем в Москве, зато хлеба сколько угодно и самого белого. Вообще все есть, можно иметь обед из 2-х блюд за 1.30, но керосина дают очень мало и по карточкам, сахару всего 11/2 ф<унта> в месяц. Тепло, небо синее, дороги ослепительные. В саду знакомый запах: виноград цветет и растет буксус. Странно я воспринимаю все это — точно я тень из Аида, напоенная кровью, и ненадолго могу вспомнить вещи из другого мира. Все это такое прошедшее, несмотря на реальность. Должно быть, все мои тела², кроме физического, остались в Москве и там живут и мучаются, а физическое видит и слышит не видя и не слыша, а то разве можно ли было бы оставаться таким мертвенно равнодушным, когда все так прекрасно. Постараюсь что-нибудь делать, хотя ничто не задевает, ведь надо же заполнить жизнь. Забыла взять у тебя адрес Богаевского³, так что не скоро смогу ему написать.

Мои спутники милы⁴, но мнительны сверхмерно, меня же обвиняют в легкомыслии, хотя я сейчас действительно легкомысленна, ибо равнодушна. Они боятся войти в татарскую кофейню, ибо там чудятся им люди с проваленными носами, боятся съесть необмытую ягоду, вечером идти куда-нибудь, ибо может быть холодно, зато они хозяйственнее меня.

Никогда не прощу себе того, что в этом году вообще заговорила об отъезде из Москвы, надо было остаться. И хотя я уверена в том, что со всем этим надо расстаться совсем, потому что я этому человеку не нужна, все-таки невыносимо, что между мной и Москвой полторы тысячи верст и надо жить.

Если услышишь о Грифцове, напиши мне, хотя тебе неоткуда слышать.

Максуд⁵ по-прежнему любезен и по-прежнему терзает русский язык, предлагает мне для позирования свою внучку, что я и постараюсь использовать.

Наши 3 комнаты стоят 25 р. в месяц. Так что моя комната обойдется не больше 9. Меня томит неопределенность будущей зимы. Где я буду?

Пока целую, всем привет, хану⁶ низкий поклон.

М

1 Ед.хр. 45. Л. 196–197. Первое письмо после разрыва с Борисом Грифцовым в мае 1917 г. и отъезда Нахман в Крым. См. также вступ. ст. и примеч. к ней. Письмо без даты; датируется по контексту.

2 Согласно многим оккультным и религиозным системам, у человека имеются, кроме физического, «тонкие тела» нескольких уровней, вмещающие душу и сознание.

3 См. примеч. 3 к письму № 2 (Оболенской).

4 Спутниками Магды были Маня и Леня Гордон, близкие друзья Е.Я. и В.Я. Эфрон.

5 Максуд — крымский татарин, давний знакомый Нахман по прежним годам, проведенным в Бахчисарае.

6 Ханом в шутку называли К.В.Кандаурова («Хан Даур»).

7. Ю.Л.Оболенская — М.М.Нахман¹

<Июль 1917 г. Из Москвы в Бахчисарай>

Милая Магдочка,

Получила твой ответ на мое заказное письмо. Рада, что ты работаешь т.к. это главное, если вдуматься. Жить вообще стало грустно от того, что видишь и слышишь. Я не хочу по-прежнему вдаваться в охи и все молчу; когда-то и для России настанет нечаянная радость². Пока что Максуд недалек от истины в своих взглядах на совершившееся. Я писала тебе о своей поездке на юг, но это, видимо, не вышло, т.к. вчера из театра получила известие, что отпуск К<андаурова> кончается не 15-го, а 1-го августа³. Не знаю, как он будет на это реагировать, вероятно приедет к 1-му. Мне не своей поездки жаль, а его неоконченного лета. В былое время я бы из себя выходила, а теперь только зубы стиснешь. Относительно Сережи <Эфрона>⁴ постараюсь узнать и относительно подписки устрою. У нас все неожиданные гости. Я все забываю написать тебе, какой успех имеет на лестнице твой плакат — жильцы напротив и гости их любуются и рассказывают своим знакомым. Как-то К.В. услышал о нем от кого-то из Поляковых, которым рассказывали: «Знаете, настоящая прекрасная картинка» и т.д. Так вот, она все еще в действии и я думаю даже заплатит тебе вместо того звонаря, коему полагается чинить звонки. И сидя раз в столовой, слышим, как некто, презрев твою картинку, пищит пуговкой звонка. Открыв, увидели обтрепанного солдата, узнали Ибрагима⁵ из Алупки, ты его знаешь. Большой, грустный, похожий на больную птицу. Нашел нас и явился. Он все-таки очень интеллигентный, не то что М<аксуд>. Много рассказывал, своеобразно. А еще в другой раз явились два юноши, ища Магду Максимилиановну! Оказался Шмидт⁶ — твой племянник, с товарищем. Они ехали без денег в Питер, вызванные матерью, т.к. твоего зятя, по их словам, отправляют на фронт. Они ехали на 16 р., бывших у товарища, местами в 4-м классе зайцами, укрытые под скамейку солдатами. Голодные и без денег на дальнейший путь. Мама их вымыла, напоила-накормила и дала им денег на проезд, трамваи и хлеба в дорогу. Они были очень рады шоколаду! Потом твой племянник вернулся, т.к. им чего-то не хватило (повысили тариф); не знаю, как они доехали. Они так испугались, не найдя тебя, что маме их стало жалко.

Сегодня у нас новый солдат в гостях, но это тебе уже не интересно, так как ты его кажется не знаешь, а я хорошо знаю <имя зачеркнуто>.

Макс <Волошин> разразился письмом на машинке и с мануйловской орфографией⁷, конечно благодаря машинке. О К.Ф. <Богаевском> ничего не знаю, удалось ли ему выбраться. Он тебя нашел бы, он мне обещал. Спасибо за листик. Листья моих тыкв уже с мою ладонь, вот сила жизни, ежедневно прибывают вершка на два кверху.

Рая <Котович-Борисяк>⁸ не пишет, вероятно, от скверного расположения духа: на ней кухня, а на даче это неслыханный подвиг, т.к. там форменный голод. Кроме того, она думает о нашей выставке и мучает себя сомнениями в работе. Много пишет, но недовольна. Я ее с той поры не видела, а к ним не собралась как-то.

Целую тебя, рада, что скоро увижу. Наташа вновь звала меня к себе9, но неохота среди лета забираться так далеко — у меня уже отжила весенняя тяга к земле, и я основалась прочно дома.

Будь здорова, моя милая. Юлия.

1 Ед.хр. 1. Л. 92–94об. Письмо без даты; датируется по контексту.

2 Слова «и для России настанет нечаянная радость» позднее были вычеркнуты. Нечаянная Радость — название одной из икон Богородицы. В переписке Нахман и Оболенской этот оборот повторяется как символ общей надежды на лучшее (особенно когда кажется, что надежды мало). Впервые возникает в письме Нахман 1909 г. А.И.Чулкова-Ходасевич вспоминает: «Вообще в те времена многие писатели и поэты посещали церковь. В страстную субботу в Кремле в церкви Нечаянной Радости можно было встретить и Бунина, и Андрея Белого, и Бориса Грифцова, и многих других писателей и художников того времени» (Цит. по: Ходасевич В.Ф. Собрание стихов / Сост. А.Дорофеев. М.: Центурион; Интерпракс, 1992. (Серебряный век). С. 417).

3 Кандауров служил в Малом театре в Москве.

4 Об Эфронах см. вступ. ст. В это время С.Эфрон заканчивал школу прапорщиков и находился в Петрограде. До его отъезда они часто виделись с Нахман в Москвe (в 1916 г. осенью он позировал ей для портрета), и в письме она, возможно, просила Оболенскую сообщить о нем последние новости. Кроме того, если до нее дошли сведения о нападениях на юнкеров во время демонстраций в Петрограде, то были причины волноваться.

B начале августа и Эфрон, и Нахман вернулись в Москву.

5 Ибрагим — местный житель, знакомый Нахман и Оболенской по летним поездкам в Мисхор, посредник, у которого они приобретали вышивки и другие изделия народного промысла.

6 Джеми Шмидт (1903–1920) — сын старшей сестры Нахман Элеоноры (1876–1942, Ленинград) и Джемса Шмидта (1876–1933, Ленинград; с 1906 до 1930 г. хранитель Картинной галереи Эрмитажа). На фронт отправляли старшего Шмидта. Джеми умер от возвратного тифа в начале 1920 г.

7 Мануйловская орфография: реформа русского правописания, проведенная после Октябрьской революции, на самом деле была объявлена еще в мае 1917 г. A.A.Мануйлов был в это время министром народного просвещения Временного правительства.

8 См. примеч. 6 к письму № 1 (Оболенской).

9 Н.Грекова зовет Оболенскую в свое имение в Мишкиной Пристани.

8. М.М.Нахман — Ю.Л.Оболенской¹

<Июль 1917 г. Из Бахчисарая в Москву>

Милая Юленька, спасибо вам обеим за моего племянника². Хотела бы я знать, откуда его принесло, и глубоко жалею, что меня никто из родных не известил о том, что его отправляют на фронт. Я бы поехала с ним попрощаться. Впрочем, они мне не пишут и на письма не отвечают.

Думаю с тревогой о том, как отсюда уезжать будем — пишут о новой волне беженцев из Галиции — значит на южных дорогах.

Все-таки рада, очень рада, что пребывание мое здесь приходит к концу, почему-то перемены приносят какую-то странную надежду, хотя я отлично знаю, что в Москве ничего не будет кроме новой тоски, или вернее все той же, и томительная боль и беспокойство при мысли о возможности встречи³.

Комната оказалась у Аси Ж<уковской> в квартире.

Я ее знаю — она очень большая и светлая за 80 р.

Я этим довольна и прихожу к выводу, что предусмотрительность добродетель лишняя — ибо это сейчас, пожалуй, лучшее что можно придумать, ибо не иметь на своем попечении квартиры и прислуги с бесчисленными новыми правами все-таки хорошо. Впрочем, это сдавание комнаты держится в тайне — также Верина операция аппендицита — она хочет скрыть ее от сестры и брата⁴. Кв<артира> на Мерзляковском переулке⁵ — он выходит одним концом на Б. Никитскую, другим близ Арбатской площади — так что ты можешь ездить на № 13 до Никитских Ворот. Впрочем, если судить по обещаниям газетных статей, жизнь к тому времени вся остановится и мы скончаемся или еще раньше покачаемся на фонариках, впрочем я наперекор всему в гибель и подлость России не верю. И все-таки тайно я больше люблю химерическую славянофильскую мечту о Царьграде, о великой России, больше чем эти сомнительные воплощения социалистических символов веры⁶. Знаешь, я все-таки с горестной нежностью вспоминаю квартиру на Сивцевом Вражке. Моя тень там останется и будет смотреть на осенний сад и на зимние сугробы перед окнами. Все в памяти такое милое, не городское: лай собак, стук калитки, скрип снега, дребезжащий звонок. А надо откуда-то набраться храбрости и жить. По приезде в Москву предстоит скучная ликвидация квартиры. Хочу передать ее родственникам и не могу придумать, куда мебель деть. Надо сперва еще наших большевиков выселить.

Знаешь, кого я здесь видела? Альтмана⁷! Я сидела и рисовала, вдруг он торжественно прокатил мимо. Потом я встретилась с ним в кофейне. Он, кажется, ждал приглашения, но я его не позвала, не хотелось напряжения знакомства. Здесь пребывает знаменитость, а именно Тихон Чурилин⁸ со своей горбатой женой. Явление жалкое. Он целыми днями красуется в местных кофейнях и из презрения к миру закуривает папиросу у глухого полуидиота, ходящего, о превратность судьбы! в форме городового с нашивками.

Не думай, что уже не стоит писать. Последнее письмо можно отправить 31 июля. Без писем очень печально. Сейчас облачные и ветреные дни. Деревья днем и ночью шелестят и гудят. В такие дни особенно чувствую движение времени.

Целую тебя и маму. Товарищу Феде привет⁹.

Напиши, сколько вы дали Джеми. Я напишу это его матери.

1 Ед.хр. 45. Л. 154–155об. Ответ на письмо № 7 (Оболенской) за июль 1917 г. Письмо без даты, датируется по контексту (см. «закрытку» Нахман Оболенской от 28 июля 1917 г. (л. 195) о выезде из Бахчисарая в Москву).

2 Cм. примеч. 6 к предыдущему письму.

3 Речь идет о Борисе Грифцове.

4 Верина операция… от сестры и брата. — Имеются в виду Вера, Елизавета (Лиля) и Сергей Эфроны.

5 «Девичник» на Мерзляковском — см. примеч. 23 к вступ. ст.

6 Слова «больше чем эти сомнительные воплощения социалистических символов веры» зачеркнуты впоследствии.

7 Натан Исаевич Альтман (1889–1970, Ленинград) — художник-авангардист, сценограф. Оболенская и Нахман выставлялись вместе с ним на выставках «Мира искусства».

8 Тихон Васильевич Чурилин (1885–1946) — поэт, страдавший душевными расстройствами. Одно время входил в круг Цветаевой, видевшей в нем гениального поэта; часть их переписки сохранилась. С 1916 г. был женат на художнице Б.И.Корвин-Каменской.

9 Ф.К.Радецкий, см. примеч. 4 к письму № 2 (Оболенской).

9. Н.П.Грекова — Ю.Л.Оболенской¹

14/XII.<1917 г. Из Мишкиной Пристани в Москву>

Милая, дорогая! Пользуюсь случаем отправить это письмо в Москву не по почте, а «с оказией». Цапа² едет от нас и бросит это письмо в Москве. Мож. быть вернее дойдет. Цапа приехал сюда месяц тому назад, думая, что нас уже выселили, и собирался нас куда-нибудь увозить. Но мы все еще уцелели. Только описали все наши постройки и инвентарь сельскохозяйственный, но пока мы всем пользуемся, только продавать не имеем права³. Получили ли вы посылки, кот<орые> мы вам отправили 1) пшена 10 ф. и 2) 2 деревянных голубя для К.В. Должно быть эти посылки попали в самую большевистскую кашу. Так хочется послать чего-нибудь вам, — но теперь верно не дойдет. Как только восстановится некоторый порядок (если это будет когда-нибудь), так вышлем гороху — удалось достать⁴.

Цапа мечтает о эмиграции и далеко собирается — в Новую Зеландию. По описанию там очень хорошо. Только уж очень далеко, — почти все равно, что на тот свет. От Магды я не получала письма — не знаю, не писала она или письмо пропало. Как-то вы там? Цапа говорит, что мы и представить не можем, что за жизнь теперь в городах, что сравнительно у нас спокойно. Временами тревожно, а потом опять ничего.

И пока все с избытком имеем, т.е. для еды. Относительно одежды и обуви и здесь трудно.

Я все продолжаю не работать, теперь занялась забавой — устраиваю маленький театр, сцена в 1 кв. арш. Шурка⁵ по рисункам выпиливает из доски фигуры, раскрашиваю их, пишу декорации и т. под. Очень забавно выходит. — Мож. быть, я еще и не совсем постарела? (Мне вдруг пришло это в голову).

Цапа привез сборник стихов, рецензию о кот<ором> Макса Волошина он читал, Софии Парнок⁶. Есть там хорошие стихи. Знаешь ли ты их? Я вспомнила о них потому, что там есть стихотворение, кот<орое> начинается так:

        «В этот вечер нам было лет по сто.
        Темно и не видно, что плачу.
        Нас везли по Кузнецкому мосту
        И чмокал извозчик на клячу».
        Мне очень нравится там вот это:
        «Эолийской лиры лишь песнь заслышу,
        Загораюсь я, не иду — танцую,
        Переимчив голос, рука проворна, —
        Музыка в жилах».

Это только первая строфа.

Мне все кажется теперь, что вся эта каша скоро должна кончиться, хоть и скверно для России, конечно.

Ну, до свиданья пока! Думаю, что перед отъездом в Нов. Зеландию увидимся⁷.

Наша Анисья (портрет кот<орой> я писала, помнишь?) умерла. Уже месяц прошел и все больше не верится, что она умерла. Странно как-то. Очень нам ее жаль.

Целую тебя крепко. Привет Екатерине Ивановне и Фед. Конст. <Радецкому.> Работает ли Конст. Вас. <Кандауров>?

1 Ед.хр. 24. Л. 89–90.

2 Цапа — прозвище Владимира, младшего брата Грековой, см. примеч. 2 к письму № 5 (Грековой). В первые месяцы после Октябрьской революции казачество было расколото, а атаман Каледин, объявив большевистскую власть незаконной, тем не менее еще не присоединился к Белому движению, которое, в свою очередь, тоже находилось в зачаточном состоянии. Этим может объясняться, что Владимир, офицер казачьих войск, в декабре 1917 г. получил возможность приехать домой.

3 В письме, написанном спустя 2 месяца (см. в след. номере), Грекова сообщает подробности о том, как происходило их выселение.

4 Интересно сравнить интонацию и настроение этого письма с июльским письмом Грековой, не включенным в подборку:

«Сенокос прошел довольно мирно. Нам предоставили почти весь наш луг. Уборка хлеба начинается, по-видимому не будет недоразумений и неприятностей. <...> Послушай, приезжай сюда. А? Ведь досадно очень, если тебе можно ехать, а из-за беспорядков, кот<орых,> вероятно, мы теперь надеемся, пока по крайней мере не будет, нам не видеться. <...> Сейчас у нас Петр наш в отпуску. Он говорит тоже, что все обойдется, раз острый вопрос о покосе прошел. А мне-то бы как надо тебя. Мне все время было страшно жаль, что страшно тебя звать. Как нарочно и революция для того сделалась, чтобы помешать тебе приехать. Приезжай теперь — Июль – Август. О приезде извести заранее» (Ед.хр. 24. Л. 91–92).

5 См. примеч. 2 к письму № 5 (Грековой).

6 София Яковлевна Парнок (1885–1933, с. Каринское, Моск. обл.) — поэт, адресат лирики Цветаевой 1914–1916 гг. Ее первый сборник «Стихотворения» вышел в 1916 г. в Петрограде. Далее в тексте приводятся первые строфы двух стихотворений из сборника; второе имеет загл. «Сафические строфы».

7 Стоит упомянуть, что Цапа, собиравшийся в Новую Зеландию, в итоге поселился в Калифорнии (ср. со сведениями на сайте «Погибшие. Военные архивы и списки погибших солдат». — URL: http://погибшие.рф/arhiv/uchastniki-grazhdanskoj-vojny/uchastniki-belogo-dvizheniya-v-rossii/uchastniki-belogo-dvizheniya-v-rossii-gp-gr.html).

Публикация и примечания Лины Бернштейн, Елены Неклюдовой

        (Продолжение следует)