Анна Чудецкая
Любовь, она же Роза
Автопортрет Любови Козинцовой
В 2001 году голландская любительница искусства приобрела картину неизвестного художника: портрет темноволосой женщины в красной одежде на голубом фоне привлек внимание темпераментной живописью и внутренней силой, исходящей от изображенной. На полотне в правом нижнем углу стояла хорошо читаемая надпись черным: «L.KOSINZOVA», однако была ли это подпись, или имя портретируемой, или и то другое вместе, было неизвестно. Пролить свет на авторство и историю картины помогло знакомство собирательницы в 2008 году с Басом ван Лиром, автором книги «Карел ван Лир: арт-дилер, первопроходец», которую он написал о жизни и деятельности своего деда1. В книге обнаружились многочисленные упоминания о художнице Любови Козинцовой: оказалось, что в 1929 году в галерее Карела ван Лира в Амстердаме состоялась выставка ее работ.
Имя Карела ван Лира не упоминается в литературе об искусстве и художественной жизни на русском языке. Деятельность этого человека осталась в тени его более удачливых коллег — арт-дилеров, что представляется не слишком справедливым. Он был одним из тех, кто увлеченно «вспахивал» поле для авангардного искусства в Голландии; его жизнь закончилась трагически: Карел ван Лир погиб в 1945 году в немецком концлагере. Он родился в 1897 году и был четвертым ребенком в еврейской семье, проживавшей в Гааге. Его отец занимался антикварным бизнесом и в 1905 году смог открыть небольшой магазин в Бюссюме, южном пригороде Амстердама. После смерти отца в 1908 году двенадцатилетний Карел вместе с матерью практически вели всю торговлю. В 1921 году он открыл «свое дело»: небольшая галерея в Бюссюме возвестила о начале своей деятельности выставкой «старого искусства Азии, маленькой коллекцией африканской скульптуры и других предметов подлинной красоты».
Ван Лир был первым в Амстердаме, кто стал коллекционировать и показывать этнографическое искусство Африки и Азии. Дела его пошли весьма успешно, и в 1924 году он перебрался в Ларен, который был в то время известным арт-центром. Здесь Карел открыл галерею своего имени: Kunstzaal Van Lier («Кюнстзал ван Лир»), быстро ставшую популярной, отчасти благодаря тому, что в ней выставлялись полотна современных художников вместе с этнографической скульптурой. Карел много путешествовал — в Лондон, Антверпен, Брюссель и Париж, где пополнял свою коллекцию. Бас ван Лир цитирует в книге письмо от мая 1926 года о сделке с антверпенским дилером Генри Парейном (Henry Pareyn) и об участии в продаже «одного Пикассо» в Париже2. Об авторитете ван Лира в художественных кругах говорит и тот факт, что в 1927 году его коллекция из 150 предметов экспонировалась в стенах Стеделик Музея в Амстердаме.
Автор приносит глубокую благодарность Агате Бейкер, Карлейн Уббенс и Борису Фрезинскому за предоставленные материалы и помощь в написании статьи.
Спустя несколько месяцев после этой выставки ван Лир перемещается в Амстердам: в сентябре 1927 года галерея Kunstzaal Van Lier открывается по адресу: улица Рокин, 126. С этого времени и до 1942 года каждый месяц там появлялась новая экспозиция. Ван Лир выставлял работы современных художников из разных стран Европы. Назовем лишь некоторые имена: Карел Виллинк, Вим Шумахер, Дик Кет, Анри ван де Вельде; французские: Моисей Кислинг, Фужита, Жюль Паскин; немецкие: Георг Гросс, Макс Бекман, и многие другие. Ван Лир экспонировал и работы выходцев из России: Якова Шапшала, Марка Шагала и Любови Козинцовой. Выставка Козинцовой прошла на рубеже 1929–1930 годов, с 21 декабря по 10 января.
Сообщая перед выставкой ван Лиру биографические данные о себе, в письме от 7 декабря 1929 года Любовь Козинцова пишет: «…Я родилась в Киеве в 1900 году. Здесь я начала свои занятия живописью, которые продолжила в Москве в 1920–1921 годах. В 1921 году у меня была персональная выставка в Берлине, в «Штурм». В 1922 и 1923 годах я выставлялась в разных салонах в Берлине (Yuri Frei, Novembergruppe), затем в Париже, в Салоне Независимых, в Осеннем салоне и салоне Тюильри, и в нескольких группах. 1929 год, февраль, моя персональная выставка у Зборовского. Март 29 года — в Берлине Wasservogel. И в мае — в Праге «Umмlеcka beseda». Если Вас это заинтересует, я смогла бы Вам направить публикации, (отзывы, критику), которые я получила…»3
Тут следует прояснить фамилию нашей героини: Козинцова или Козинцева? В 1930-х годах младший брат Любови Михайловны Григорий Козинцов сделался известным советским кинорежиссером, его имя оказалось на слуху, а произносилось часто с ошибкой. И по совету своего друга писателя Юрия Тынянова он изменил «о» на «е» — «Козинцев». Через какое-то время его примеру последовала и Любовь Михайловна. Однако в письмах того периода, о котором у нас пойдет речь, присутствует первоначальное написание фамилии — и мы его будем придерживаться. Что касается ее отчества, то неясно, когда оно было изменено: во всяком случае, во французском паспорте Козинцевой, выданном в 1939 году, уже указано имя отца — Михаил4.
Дата и место рождения тоже требуют комментария. В одном из документов Любови Козинцовой указана дата 30 декабря 1899 года (т.е. 12 января 1900 года по новому стилю), а во французском паспорте (вероятно, с ее слов) записано 30 июня 1900 года. Эта последняя дата встречается во многих справочных изданиях — и отмечали день рождения Любови Михайловны летом, 1 июля. Возможно, 30 июня она назвала по той причине, что было приятнее быть на полгода моложе и отмечать день рождения летом. Что касается места рождения, то, скорее всего, это городок на юго-западе Брянской области — Новозыбков. В Киеве жила семья матери, Анны Григорьевны Лурье, а отец художницы — врач-терапевт и педиатр Моисей Козинцов происходил из городка Стародуб, где один из его братьев владел типографией. После завершения медицинского образования Моисей Козинцов переехал в Новозыбков и продолжал там жить и работать, обзаведясь женой и детьми. Вероятно, Козинцовой казалось уместнее указывать Киев как место своего рождения — ведь этот город все-таки известен в Европе.
Детские годы Л.М.Козинцова провела в Новозыбкове, затем училась в гимназии в Киеве. В ее аттестате сообщается, что она поступила в 4-й класс киевской женской гимназии Е.А.Крюгер, сдав экзамены в июне 1911 года, и окончила ее досрочно в августе 1915 года с золотой медалью5. В Киеве Козинцова начала и свои занятия живописью: она стала посещать мастерскую Александры Экстер.
Неизвестно, сколько времени посещала Люба студию — год или всего несколько месяцев. Но, несомненно, здесь она узнала о существовании европейского современного искусства. У Экстер занимались Александр Тышлер, Ниссон Шифрин, Исаак Рабинович, Надежда Хазина, впоследствии жена Осипа Мандельштама.
Осенью 1918 года в Киеве появился Илья Эренбург — дальний родственник Козинцовых, в глазах юной девушки — герой и поэт. Жизнь Ильи Эренбурга в те времена можно было уподобить приключенческому роману: он успел принять участие в революционном движении, побывал в политэмиграции, более 10 лет прожил в Париже, где занимался литературной деятельностью, входил в круг художников-модернистов, был знаком со многими художниками, в том числе и с Пабло Пикассо. Много лет спустя Эренбург написал с иронией в своих воспоминаниях: «В школе училась дюжина молоденьких девушек и несколько юношей. Среди учениц А.А.Экстер была восемнадцатилетняя девушка Люба Козинцева. Она заинтересовалась мною, узнав, что я знаком с Пикассо. Что касается меня, то я заинтересовался ею, хотя она была знакома только с Александрой Александровной. Я начал ходить на Мариинско-Благовещенскую, где жил доктор Козинцев...»6 Эренбург произвел на Любу неизгладимое впечатление. Даже тот факт, что у Ильи Эренбурга уже была во Франции дочь Ирина, не повлиял на ее решение связать свою жизнь с этим человеком. Предчувствовала ли она, что ее избраннику впредь суждено оказываться «в гуще событий», которые станут знаковыми для ХХ столетия? 13 августа 1919 года состоялось бракосочетание Любови Козинцовой и Ильи Эренбурга, а осень уже застала молодоженов в Крыму, в Коктебеле, у Макса Волошина — там Эренбурги пробыли почти год, до конца лета 1920 года, а в середине октября перебрались в Москву.
Здесь начинающая художница стала посещать занятия на подготовительном отделении ВХУТЕМАСа, где преподавал Александр Родченко. Впоследствии именно Экстер и Родченко назовет Любовь Козинцова как своих учителей. Прививка основ формального искусства прошла успешно — она была талантливой ученицей. Но вновь для учебы выпало слишком мало времени. Уже в марте 1921 года Козинцова и Эренбург покидают Советскую Россию.
На этом жизненном этапе Илья Эренбург стремился стать своего рода соединяющим звеном, осуществляющим связь культур Советской России и Запада. Этот план вполне мог реализоваться, так как в начале 1920-х годов во внешней политике РСФСР еще существовала тенденция к сотрудничеству на европейском культурном поле. Родной сферой Эренбурга была литература: ему удалось наладить отношения с русскими издательствами в Берлине и способствовать тому, чтобы были напечатаны произведения Б.Пастернака, М.Цветаевой, Е.Замятина и многих других русских авторов, а с художником Эль Лисицким Эренбург смог осуществить издание журнала «Вещь», который должен был стать международным обозрением современного искусства — журнал выходил на трех языках.
Что касается Любови Козинцовой, само ее пребывание в эпицентре русской культурной жизни на Западе было весьма плодотворным. Так, под влиянием Эль Лисицкого, в 1923 году ею была выполнена обложка к книге И.Эренбурга «13 трубок» для издательства «Геликон». (В следующем, 1924 году она в том же стиле оформила обложку этой же книги Эренбурга для издательства «Новые вехи» в России.) Особого упоминания требует помощь Козинцовой в организации«Первой художественной выставки» в галерее ван Димена осенью 1922 года.
В грандиозной экспозиции были представлены как творчество художников из Советской России, так и работы эмигрантов. Козинцова выставила здесь свою конструктивистскую графику, о характере которой можно судить по беспредметной композиции, выполненной в гуаши, из фонда Областного художественного музея им. А.М. и В.М. Васнецовых в Вятке.
В одном из частных архивов сохранилось приглашение7 на выставку двух художников — Курта Швиттерса и Л.Козинцовой в знаменитую берлинскую галерею Герварта Вальдена «Штурм» («Der Sturm») в мае 1922 года — с перечнем представленных работ. Благодаря этому документу мы можем судить о ее составе. Курт Швиттерс показывал 89 произведений, в том числе абстракции и композиции в его собственном стиле — «Merz». Козинцова выставила 15 — из них пять рисунков, шесть композиций под буквенными индексами и всего четыре картины, среди которых портрет поэта В.Парнаха. В перечне также указываются восемнадцать имен участников итогового показа, параллельно проходившего в той же галерее, и среди них: Александр Архипенко, Альберт Глейз, Пауль Клее, Оскар Кокошка, Франц Марк, Фернан Леже, Арнольд Топп. Можно с уверенностью утверждать, что участие в такой выставке двадцатидвухлетней художницы, только что приехавшей из России и совершенно неизвестной в Германии, состоялось благодаря активности и связям Ильи Эренбурга.
Сама Козинцова скучала о своих близких и о друзьях, оставленных в России. Вот что пишет Любовь Михайловна из Берлина в Петроград Марии Шкапской, писательнице и хорошей приятельнице И.Эренбурга: «Очень благодарна Вам и ужасно была тронута тем, что Вы меня не забыли и немного написали мне о Грише (Козинцеве. — А.Ч.), который — гадкий мальчишка, так как он меня забыл и совершенно не пишет, а у меня, по-видимому от старости, прилив родственных чувств и мне было бы любопытно знать, какой он вырос, я его оставила совсем младенцем и никак в его взрослость не могу уверовать… Немцы тоже не по душе с их “модернизмом”, экспрессионизмом, мистицизмом и прочим хламом… Очень хорошо, что Вы написали И.Г. (И.Эренбургу. — А.Ч.), чтобы он возвращался. Я все время хочу, он — как-то неопределенен…»8
В начале весны 1924 года Эренбурги приезжают в Россию. Возможно, Илья Григорьевич уже знает, что Франция дала разрешение на выдачу ему долгожданной визы. И уже в марте, на обратном пути из Москвы в Берлин через Ригу, Козинцова пишет другу своей молодости, соученику по студии Экстер Ниссону Шифрину: «…Здесь за день в Риге уже чувствую “гниль Запада” и пр. чепуху. Кроме того, получила уже полное удовольствие от чтения эмигрантских газет. Вот кретины! Жить, конечно, нужно только в России, и Вы совершенно во всем правы, Вы вообще во всем правы. Верьте мне… Если Вы подумаете, что я в чем-нибудь (кроме возраста) изменилась с Киева, я ужасно обижусь и расстроюсь надолго… На вокзале было три человека, которых я люблю — Вы, Пастернак и Савич. В Берлине будет много народа, кот. я не люблю. У меня такое чувство, как будто бы я всю жизнь очень весело делаю то, чего не хочется. Об этом я Вам писала в 19 году из Харькова в Киев…»9
В июне 1924-го в Берлин приезжает двенадцатилетняя дочь Эренбурга — Ирина. У Козинцовой нет своих детей, она воспитывает дочь мужа — их отношения всю жизнь будут приятельскими и уважительными. И уже осенью вся семья Эренбургов переезжает во Францию. Париж для Эренбурга был родным городом — здесь были его друзья, круг людей, объединенных литературными интересами, кафе, в которых он привык проводить много времени, наконец, здесь жила его двоюродная сестра Наталья, художница, открывшая в 1920 году собственную школу-ателье. В Париже 1920-х годов Любовь Козинцова выглядит как настоящая светская дама — всегда элегантная, в изысканных туалетах и обязательной шляпке.
Вот ее словесный портрет, оставленный современницей Людмилой Миклашевской, встречавшейся с ней в парижской «Ротонде»: «Эренбург сидел за столиком в распахнутом пальто, растрепанный и весь какой-то неряшливый, а рядом светилась чистотой, белизной, холеностью его жена Люба. Фамильное сходство с Гришей сразу замечалось, но Люба была куда красивее. По моде стриженные черные густые волосы отливали синевой и были зачесаны назад с особой тщательностью, все в этом лице было как бы выточенным, все было изящно, законченно и безупречно, это был образ семитской красоты библейских времен, но выражение было холодным и даже немного надменным».
В Париже 1927 год был ознаменован для Л.Козинцовой по крайней мере тремя интересными выставочными проектами. Во второй половине мая была организована экспозиция, посвященная «Весне священной». В ней принимали участие девять художников в основном русского происхождения — Фотинский, Глущенко, Анненков, Федорович, Инденбаум, Стерлинг, Гончарова и Ларионов. Еще одна групповая выставка графики проходила с 1 июля по 1 августа в галерее «Clartй» в Париже; среди участников: Анненков, Барт, Экстер, Фотинский, Глущенко, Якулов, Минчин, Певзнер, Терешкович. А в августе того же года выставлялись художницы-женщины в Остенде — в известном курортном городе в Бельгии. Среди участниц назовем Андре Фой, Мариетту Лидис, Тамару Лемпински. К сожалению, не сохранилось даже перечня работ, представленных на этих выставках. Только на приглашении в Остенде есть скромный каталожный список: у Козинцовой здесь всего две работы — портрет и натюрморт10.
Летом 1927 года Эренбурги провели два летних месяца в Бретани. Компанию им составляли близкие друзья Савичи и приехавший из России писатель Владимир Германович Лидин, с которым Эренбург познакомился и подружился в Москве еще в 1917 году. Лидин был необыкновенно остроумным и веселым человеком, да и вся компания поддерживала веселое настроение: шуткам не было конца. 1 июля праздновали день рождения Любови Козинцовой — она получила имя Роза. Все участники тоже обрели забавные прозвища, которые прижились на долгие годы — и могут привести в недоумение исследователя, читающего в архиве письмо Любови Козинцовой Владимиру Лидину: Роза пишет Рюрику…
Этот месяц в Бретани был творчески насыщен для Козинцовой — именно здесь она сделала зарисовки и гуаши, которые уже в декабре демонстрировала на зимней выставке рисунков, гравюр, акварелей и гуашей русских художников. Удивительно, как поменялся стиль работы художницы: теперь сложно увидеть в ее композициях влияние конструктивизма. Козинцова уверенно работает в собственной, плоскостно-декоративной манере: ее работы сюжетны, подробны, можно сказать этнографичны. На следующий год Эренбурги отправляются в Чехословакию, где материалом для Козинцовой становится быт и жизнь словацких цыган.
Серии «Бретань» и «Словакия» оказались достойными выставки в галерее Леопольда Зборовского, которая была проведена в начале 1929 года. Сохранился выставочный каталог — небольшой, в ладонь величиной, с перечнем работ и одной черно-белой репродукцией. Предисловие к нему написал Пьер Мак-Орлан — популярный писатель, автор авантюрной прозы, много работавший в прессе, на радио и в кино, хороший знакомый Эренбурга. Мак-Орлан был влиятельным критиком «новых» искусств — кино и фотографии, им написаны важные очерки о работе известных фотографов того времени.
Мак-Орлан, хотя и признался в том, что не является искусствоведом, высоко оценил гуаши Козинцовой, особенно ее бретонский цикл. Он называет художницу «одним из самых чувствительных интерпретаторов Берега, там, где кончается европейская земля». Он увидел в работах Козинцевой отражение некоего начала, «которое легко заметить, но трудно понять», «то, что есть и у персонажей миниатюр XV века, и в старинных иконах». Он даже писал: «Будь я деревенским священником в Бретани, которую называют святой землей, я бы попросил у м-м Козинцовой 12 листов, чтобы украсить мою церковь…»11 Вероятно, его восторженный тон был вызван не только тем, что Мак-Орлан был давним знакомым Эренбурга, но и тем, что он развивал собственную концепцию «социального фантастического», в которой соединялись элементы эстетики романтизма и экспрессионизма. В этом контексте работы Козинцовой оказались созвучны его собственным идеям.
Высокая оценка известного писателя вдохновила Козинцову: свою радость, амбиции и надежды она выразила в полушуточном-полусерьезном письме Лидину, написанном через месяц после открытия выставки, в начале января 1929 года: «Дорогой Рюрик, как ты видишь по каталогу, я теперь знаменитая и вполне достойна тебя. Единственно, чего мне недостает, — это славы в СССР. Надеюсь, ты мне это устроишь, принимая во внимание данные, как то мою красоту и ум, живописный талант и предисловие Мак-Орлана. Имей в виду, что я пишу тебе на ручной бумаге и у меня осталось только 2 листа, т.ч. не для каждого я так стараюсь. Потому прошу устроить мне статью Мака в переводе (Лина) и фотографии в какой-нибудь приличной прессе (и скорей. Очень хочу чтоб было напечатано по-русски). За это будешь вознагражден сторицей при свидании и вообще.
Эту выставку я везу в марте в Берлин и в апреле в Прагу, так что европейское имя.
Жажду видеть тебя. Твоя картинка повышается в цене и ждет твоей стенки. Обожающая тебя Роза»12.
21 декабря 1929 года в Амстердаме, в Kunstzaal Van Lier, открылась еще одна выставка Любови Козинцовой. В письме от 7 декабря 1929 года Козинцова писала Ван Лиру:
«Я бы с большим удовольствием приехала в Амстердам, но у меня до сих пор нет визы. Не могли бы Вы меня отрекомендовать перед лицом Министерства иностранных дел? Я была бы Вам очень за это признательна…»13
Мы не знаем точно, дали ли визу Козинцовой, но билет в Амстердам на ее имя был приобретен. Сохранился и пригласительный билет на выставку с черно-белым воспроизведением одной работы художницы. На нем мы видим жанровую сцену: на первом плане изображены фигуры двух мужчин — вероятно, рыбаков, за ними — барная стойка, где женщина беседует с посетителем. Пространство картины словно делится на две части: в правой — берег моря с парусником и женская фигурка, сопровождаемая целым выводком ребятишек. Эта картина — из «бретонского цикла» Любови Козинцевой. К сожалению, на пригласительном билете нет перечня работ, экспонируемых на выставке. Однако мы можем попытаться составить представление о выставке благодаря публикации небольшой рецензии в газете «Nieuwe Rotterdamsche Courant» от 28 декабря 1929 года. Там воспроизведена одна ее работа — «Подружки невесты у часовни». На этой выставке было экспонировано несколько картин, несколько рисунков, в основном — работы гуашью (или непрозрачной акварелью, как написано в рецензии). Вероятно, экспозиция с небольшими изменениями повторяла экспозицию в галерее Зборовского. Рецензия выдержана в весьма хвалебном тоне: высоко оцениваются живописные качества работ Козинцовой, ее романтический настрой, интерес к традициям и своеобразию людей, жизнь которых еще не затронута единым цивилизационным стандартом. Бесспорно, рецензент был знаком с текстом Мак-Орлана.
Удивительным образом оказалось, что эта выставка завершила самый плодотворный период активности художницы — 1920-е годы. Надеждам Козинцовой, возникшим во время выставки у Зборовского и выплеснувшимся так бурно в письме к Лидину, не суждено было осуществиться.
Однако след от выставки в Амстердаме остался. Одним из условий ее проведения для художника было оставить в дар галерее свой автопортрет. Таким образом, у ван Лира была собрана уникальная подборка автопортретов. С этой же просьбой ван Лир обратился и к Козинцовой, на что она охотно откликнулась в сентябре 1929 года: «...Благодарю за Ваше любезное письмо. Я охотно напишу свой портрет для Вашей коллекции…»14 Так что мы можем с большой точностью датировать автопортрет: он был написан в сентябре-октябре 1929 года.
Надо сказать, что Любовь Козинцова обладала неординарной, запоминающейся внешностью: вытянутый овал лица, тонкий нос, миндалевидные глаза с припухлыми веками. В нее влюблялись и находились под ее обаянием многие мужчины; среди ее многолетних поклонников были и друзья ее юности: художники Александр Тышлер и Ниссон Шифрин, писатель Владимир Лидин и парижский издатель Иосиф Путерман. Она часто была моделью — в московском доме Эренбургов в 1960-х годах можно было видеть ее портреты, выполненные Тышлером, Альтманом, Фальком. В Государственном Русском музее хранится портрет Козинцовой работы Кузьмы Петрова-Водкина. Благодаря публикации писем художника, осуществленной искусствоведом В.Э.Пондиной, мы можем узнать историю его создания15.
Кузьма Петров-Водкин в 1924 году приехал в Париж. Эренбурги тогда чувствовали себя настолько состоятельными, что заказали портрет Любови Михайловны этому художнику. Кузьма Сергеевич нуждался в деньгах — был озабочен поиском средств для лечения жены, оплаты квартиры и мастерской, а также помощи матери, которой художник регулярно отправлял деньги на родину, в Хвалынск. Все эти заботы нисколько не сказались на серьезности подхода живописца к созданию портрета. В декабре Кузьма Сергеевич сообщал Ф.Нотгафту: «Видел (и вижу) здесь Бенуа, Кончаловского, Сомова, Анненкова, Серебрякову, Эренбурга и прочую массу людей». В этом же письме художник перечисляет работы, уже созданные им во Франции, под шестым номером он называет «Портрет m-me Эренбург (голова)» и делает приписку: «Написаны в моей перспективе. Размеры маленькие (для меня), парижские, для квартирок»16. Кузьма Петров-Водкин открыл в Козинцовой нечто, не сразу бросавшееся в глаза: почти библейскую монументальность, строгость, величие, осознание своей значимости. Почти иконописный лик едва вмещается в рамки полотна, рама словно тесна для изображения.
Долгое время портрет оставался в семье Петрова-Водкина; работа пришла в Государственный Русский музей из частного собрания, к Эренбургам отношения не имеющего. Почему же Эренбурги не купили этот великолепный портрет Петрова-Водкина? Вероятно, причиной было несовпадение видения двух художников. И теперь, когда мы смотрим на автопортрет Козинцовой 1929 года, можно понять, что художница видела себя совершенно иначе: значительно моложе, миловиднее, чувственней, может быть, даже более страстной… Ярко-красная одежда, ярко-голубой фон, пастозные мазки краски создают вполне ощутимое напряжение. Немного кукольное лицо с огромными внимательными черными глазами, взгляд которых направлен куда-то вправо, в пространство, закрытое от зрителя рамой картины.
Имя Любови Михайловны Козинцовой оказалось в тени знаменитых брата и мужа: известного кинорежиссера Григория Михайловича Козинцева и писателя Ильи Григорьевича Эренбурга. Автопортрет, обнаруженный недавно в частной коллекции в Голландии, позволил осветить в ее судьбе яркие годы начала прекрасного и яростного XX века.
Примечания:
1 Lier Bas C. van. Carel van Lier. Kunsthandelaar, wegbereider. 1897–1945. Bussum, 2003.
2 Ibid. P. 21.
3 Письмо Л.Козинцовой К. ван Лиру от 7 декабря 1929 г. (Государственное Бюро для Искусствоведческой документации: Rijks bureau voor Kunsthistorische Documentatie, далее — RKD). Ф. 0108. П. 153. В RKD (Гаага) находятся подлинники семи писем Л.Козинцовой, написанных по-французски и адресованных ван Лиру. Благодаря Агате Бейкер я обладаю копиями писем. Перевод с французского сделан К.Лейфером.
4 Копия паспорта Л.М.Козинцовой находится в архиве Б.Я.Фрезинского, Санкт-Петербург.
5 Подлинник аттестата Л.М.Козинцовой находится в архиве Б.Я.Фрезинского, Санкт-Петербург.
6 Эренбург И. Люди, годы, жизнь. М., 1990. Т. I. С. 264.
7 Приглашение на выставку, Берлин, 1922. Частное собрание.
8 Письмо Л.Козинцовой М.Шкапской от 31 декабря [1923] (РГАЛИ. Ф. 2182. Оп. 1. Ед. хр. 544).
9 Письмо Л.Козинцовой Н.Шифрину от 24 марта [1924] (РГАЛИ. Ф. 2422 (Фонд Н.А.Шифрина). Оп. 1. Ед. хр. 283).
10 Приглашения на три групповых выставки 1929 г. находятся в частном архиве, Санкт-Петербург.
11 Mac Orlan P. Lubov Kosinzova, Gouaches. Cat. de l,exposition.(Leopold Zborowski gallery). Paris, 1929. P. 1–4.
12 Письмо Л.Козинцевой В.Лидину от 2 января [1929] (РГАЛИ. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 601. Л. 2).
13 Письмо Л.Козинцовой К. ван Лиру от 7 декабря 1929 г. (RKD. Ф. 0108. П. 153).
14 Письмо Л.Козинцовой К. ван Лиру от 14 сентября 1929 г. (RKD. Ф. 0108. П. 150).
15 Пондина Е.С. К.С.Петров-Водкин и его парижские модели. Публикация на сайте: http://www.museum.ru/N22774.
16 Письмо К.Петрова-Водкина Ф.Нотгафту от 28 декабря 1924 г. Цит. по: Пондина Е.С. Указ. соч.