Зинаида Курбатова

Сто три года барона Фальц-Фейна

В первом номере журнала «Наше наследие», вышедшем в 1988 году, был напечатан очерк о бароне Эдуарде Александровиче Фальц-Фейне, собрании русских реликвий в доме барона в Лихтенштейне, его архиве и, конечно, беспрецедентной меценатской деятельности барона на родине его предков. С тех пор журнал дружит с бароном и всегда рад предоставить свои страницы материалам о нем. Э.А.Фальц-Фейн — старейший член редакционного попечительского совета журнала, внимательно следящий за нашей работой и по мере возможности в ней участвующий.

Недавно, работая над телефильмом «Корона Российской империи», в Вадуце у Э.А.Фальц-Фейна побывала корреспондент российского телевидения З.Курбатова. Мы публикуем ее беседу с бароном Фальц-Фейном, подготовленную специально для «Нашего наследия».

Вилла «Аскания-Нова»

— Слушай внимательно. Я перехожу на «ты», это русский обычай. Чужому говорят «вы», а другу — «ты». У меня русский разговор, слова, которых в России больше не употребляют! Наверное, ты со мной говоришь и это приятно?

Сейчас и правда так никто не говорит — интонации, дворянская лексика дореволюционной России. Наша беседа с бароном Эдуардом Александровичем Фальц-Фейном длилась несколько часов в его доме в Вадуце, столице маленького центральноевропейского княжества Лихтенштейн. Здесь чистейший горный воздух, зеленые луга, очень мало людей. Таксисту мы назвали адрес. Оказывается, все знают, что недалеко от княжеского замка живет в своем доме барон Фальц-Фейн, которому 103 (!!!) года. Барон, который здесь, в Вадуце, открыл когда-то знаменитый на всю Европу магазин сувениров и многое в этом бизнесе первым придумал и усовершенствовал. Но далеко не все здесь знают, что барон — русский.

Мы подъехали к дому и сразу поняли — это и есть жилище Эдуарда Александровича. Ведь прямо у ворот растет старая мощная береза. На калитке табличка с надписью «Аскания-Нова». Название виллы навеяно ностальгией — огромное имение на юге России, где родился барон, как раз и называлось «Аскания-Нова». Позвонили в звонок. Через переговорное устройство старческий и в то же время высокий голос властно прокричал: «Входите в дом и поднимайтесь на первый этаж! Живее!»

Я совсем не так представляла его виллу. Показалось, что это очень простой, даже скромный дом. Комнаты небольшие, темноватые, лестница ведет на первый этаж (у нас, русских, это второй этаж). Всюду много картин и фотографий, портреты русских императоров, старинная карта Крыма, оружие. Кусочек России. Сам барон в дальней комнате сидит в кровати. Уже два года он не ходит, отказали ноги. Вокруг кровати милые сердцу вещицы. Игрушечный мишка. Ему столько же лет, сколько и барону. Это единственная игрушка, которую мама разрешила Эдуарду взять с собой. Они бежали из России в 1918-м буквально с одним чемоданом. На стенах портреты родителей, маленького Эдуарда с сестрой Таисией и, конечно, семья последнего русского императора.

— Тогда мальчиков одевали до пяти лет в юбочки. Как девочек. Я был одет так же, как моя сестра. И вот царь берет меня на руки, чтобы поцеловать. Спрашивает, как меня зовут. Я отвечаю: «Эдуард». Царь удивился: «Так ты мальчик?» — и поставил меня обратно.

Эдуарду Александровичу это рассказывала мама. Он сам не может это помнить, ведь, когда Николай II приезжал в имение Фальц-Фейнов «Аскания-Нова», Эдуарду было всего два года.

— Царь очень любил зверей. Он решил: «А давайте по пути в Крым посмотрим, на что похож настоящий зоопарк, а не зоосад, где звери сидят в клетках». Моя семья в имении «Аскания-Hова» устроила такой зоопарк, величиной с Лихтенштейн. Все звери мира там были, кроме львов и леопардов, и все были свободны. Вот император туда и приехал.

Барон показывает фотографию на своем столике — Николай II в «Аскания-Нова», рядом родной дядя Эдуарда Александровича, Фридрих. Она сделана 29 апреля 1914 года. Потом царь пригласил Александра Фальц-Фейна в Ливадию, тот приехал и два дня там пробыл. Но о чем говорили последний русский император и отец Эдуарда Александровича, никто не знает. Скорее всего, о приближающейся войне.

Фальц-Фейны — немцы. Работящие, честные. Из тех, кого пригласила в Россию Екатерина II. Эдуард Александрович этим гордится, но себя называет русским. Уже в эмиграции, после смерти отца, горничная взяла его с собой в русскую церковь. Ему очень понравилось — особенно хор. И в 1920 году он принял православие, при крещении ему дали имя Олег.

Род Епанчиных

— Мой дед Николай Епанчин был прекрасно знаком с императором, он был в его свите! Дедушка был генералом от инфантерии, директором Пажеского корпуса в Петербурге. Царь всегда приезжал в корпус в конце семестра и раздавал призы выпускникам.

— Эдуард Александрович, а вы держите связь с Пажеским корпусом?

— Я не только держу связь. Я им даю деньги. Стоит назвать, сколько я дал Пажескому корпусу, теперешнему Суворовскому училищу, — 120 тысяч долларов, чтобы они привели в порядок церковь, которую разрушили во время 80-летней диктатуры. Все иконы из Пажеского корпуса поместили в Русский музей. Я их нашел там и заказал очень хорошие копии. Я это устроил, и теперь все pico bello! Так что церковь стоит, по воскресеньям бывает служба в Мальтийской капелле, там еще и много концертов бывает. У меня масса документов — архив Епанчиных, все это на полу в коробках.

Нужно хотя бы вкратце рассказать о старинном роде Епанчиных, единственной семье в старой России, где было три адмирала. В Адмиралтействе в Петербурге висит картина Айвазовского, изображающая Наваринское сражение, в результате которого турецкий флот был уничтожен. Два брата, адмиралы Николай и Иван Епанчины, командовали в этой битве фрегатами «Елена» и «Проворный». Позже братья стали комендантами двух крупнейших военных портов — Ревеля и Кронштадта. Они оба похоронены в Александро-Невской лавре. Алексей Епанчин, адмирал, стоял во главе Морского корпуса, получил золотые эполеты от Александра III. А вот его сын Николай Алексеевич Епанчин не мог выходить в море из-за морской болезни. Он прославился как выдающийся полководец в сражении под Гумбинненом 7 августа 1914 года — тогда русские спасли французов от разгрома.

Эдуард Александрович выполнил завещание своего деда-генерала Н.А.Епанчина — издал в новой России большой том его мемуаров «На службе трех императоров». Вышла книга в издании журнала «Наше наследие». При большом стечении почитателей Эдуарда Александровича, его московских друзей — писателей, журналистов, военных деятелей, коллекционеров, историков, да всех и не перечислишь, воспоминания генерала Епанчина представляли в Итальянском дворике ГМИИ им. А.С.Пушкина. Звучали старинные военные марши, четко и красиво вышагивали суворовцы, выступающие говорили о замечательном роде, давшем России стольких выдающихся военачальников. Барон был по-настоящему счастлив.

Эдуард Александрович рассказывает о том, что мама завещала ему найти в Ленинграде могилы Епанчиных. Барону удалось приехать в СССР в 1980 году на Олимпиаду. Он попал на кладбище Александро-Невской лавры, где хоронят выдающихся сынов отечества, и пришел в ужас. Некрополь Епанчиных разрушен, могилы Николая и Ивана Епанчиных не сохранились. Но надо знать решительный характер Эдуарда Александровича. Он явился в Адмиралтейство и пристыдил в резкой форме руководство Ленинградской военно-морской базы за такое отношение к памяти великих соотечественников. Барон дал деньги на восстановление некрополя. В 1985 году его торжественно открыли под оружейные залпы. В память о братьях — адмиралах Николае и Иване Епанчиных установили мемориальную доску.

Сокровища императорской России

Эдуард Александрович просит нас обязательно сфотографировать несколько важных вещей. Прежде всего картину Неффа «Младенец цесаревич Николай». Барон говорит, что не хотел бы с ней расставаться, но если бы продавал, то только в Эрмитаж. Он долго был дружен с тогдашним директором Борисом Пиотровским. Потом обращает наше внимание на малахитовый ларец, который принадлежал Александру III.

— Я его купил на аукционе в Монако.

— Вы известный меценат. Много всего сделали для России. А что самое значимое?

— В Ливадийском дворце был чудный персидский ковер, подарок к 300-летию Дома Романовых. Во время революции его вывезли, и он исчез. А я его нашел на одном из аукционов и вернул в Ливадию. Он сейчас там должен висеть при входе. У меня был друг Юлиан Семенов, помните такого? Он был корреспондентом «Литературной газеты», жил в Бонне. Был удивительно умный писатель. Он связался со мной и сообщил, что завтра на аукционе будет выставлен этот ковер. А я не могу приехать, на мне ведь магазин. У меня сезон, толпы туристов. Семенов настаивает, говорит, что ковер хочет купить какой-то богатый китаец. Нельзя же допустить, чтобы китаец купил царский ковер? Тогда мы решили, что я по телефону буду участвовать. Цена на этот ковер дошла до 40 тысяч долларов. И китаец отступился, я победил! Потом мы с Юлианом думали вместе, как найти Янтарную комнату, которую немцы вывезли из Царского Села. Она сгорела — я теперь в этом уверен — в подвалах Кенигсберга, когда его бомбили англичане и американцы. Есть фанатики, которые до сих пор звонят мне и сообщают, что нашли Янтарную комнату.

Чай у Веры Николаевны

— Мой папа был умница. Когда была революция 1905 года, он сказал: «Первая революция не вышла. Так выйдет вторая. Давай купим домик». Он взял телефонную трубку, раньше это была редкость, и говорит: переведите туда-то три миллиона долларов. И купил в Ницце самый большой и красивый дом, сто метров в длину — виллу «Les Palmiers».

Из России, спасаясь от большевиков, семья Фальц-Фейнов выехала в Германию. Но случилась трагедия: бабушка Софья Богдановна, не пожелавшая уезжать, была убита. Чуть раньше Фальц-Фейны узнали о том, что расстреляна царская семья. Эти известия произвели жуткое впечатление на Александра Фальц-Фейна, и он вскоре умер от разрыва сердца. Эдуард Александрович рассказывает, что им, детям, говорили, что отец в командировке. Эди был удивлен, что папы не было 14 сентября на его дне рождения. Началась непростая жизнь русских эмигрантов. Мама, Вера Николаевна, продала виллу в Ницце. Были выручены деньги, гораздо меньшие, чем она в действительности стоила, потому что Фальц-Фейнов обманули. На эти деньги семья, оставшаяся без главы, и жила.

— Мы жили напротив моей школы. Мама завела русский обычай — приглашать всех друзей на чай. Все в Ницце знали, что у Веры Николаевны в среду чай. Я приходил из школы, а тут все сидят. Дягилев бывал. Рахманинов приходил и играл на рояле, Шаляпин пел. Конечно, я на концерты эти не оставался — у меня была одна мысль: взять велосипед и покататься с другом.

— А как вы относитесь к идее переноса праха Рахманинова в Россию?

— Слышал, что родственники против переноса. Но есть энтузиасты, которые хотят его перевезти. По-моему, это хорошая мысль — он заслужил. Вот говорят, что он стал американцем. И что с того? Получил бумажку, чтобы разъезжать по миру, потому что с русским паспортом никуда не поедешь, визу не дадут. А вы знаете, что в Швейцарии в доме, где он жил, остался его рояль? Вот его надо было бы выкупить и отправить в Россию. А вы знаете, что перенос праха Федора Шаляпина в Россию, в Москву, это же была моя идея. Моя и сына Шаляпина.

Далекая Родина

Эдуард Александрович хочет как можно больше знать о современной России, в которой давно не был. Возраст не располагает к путешествиям. Напротив его кровати огромный экран телевизора. Но новостей о России крайне мало. Барон придумал способ получать информацию о далекой Родине. Теперь он перепродал свой магазин сувениров. Но когда там появляются туристы из России, их просят позвонить из магазина барону. Он расспрашивает этих незнакомых ему людей, слушает русскую речь и радуется. Иногда зовет к себе. Эдуард Александрович входит в редакционный совет журнала «Наше наследие», его главный редактор Владимир Енишерлов передал барону последние номера. Барон буквально схватил их и сразу же стал перелистывать. Это будет интересное чтение на несколько дней, радовался Эдуард Александрович.

— Большевики убили бабушку, которая ничего плохого никому не сделала! У нее было чудное пароходство на юге России. Они забрали имение, сожгли. Какие там остатки имения! Все вырубили и испортили. Какие дураки революционеры, сжигали дворцы. Какая польза сжигать? Сгорело наше имение, а ведь там были картины Айвазовского — он же был другом моего отца.

— Вы родились на юге России, теперь это Украина. Ваше отношение к нынешним событиям, когда Россия и Украина стали по разные стороны баррикад?

— Очень хороший вопрос. Я родился в папином имении, которое было на юге России, в Херсонской губернии. Значит, я русский. Я хотел бы сказать, что меня все, что произошло между Россией и Украиной, страшно нервирует. Я страдаю. Раньше я часто приезжал в родные места, а теперь не могу. Почему не могут вместе жить Россия и Украина? Это для меня непонятно. Украинцы и русские — это один и тот же народ. Никакой разницы нет. Убито столько украинцев — какого черта они не хотят соединяться с Россией? Соединяйтесь, как раньше — и все будет хорошо.

Когда мы собирались в Вадуц, князь Никита Лобанов-Ростовский сказал мне, что барон очень любит украинский борщ. Чтобы я обязательно приготовила ему борщ. Я привезла из Москвы свеклу. Но барон не захотел, чтобы я хозяйничала на его кухне. При этом барон с пристрастием расспросил меня, как я готовлю, и вынес вердикт: неправильно, все витамины пропадают, когда свекла тушится. А борщ по его рецепту сделает домашняя помощница, которая приходит каждый вечер к Эдуарду Александровичу.

Спорт

Дверь в спальню украшена табличкой «Place de cyclistе». Рассказывая о бароне, тему спорта невозможно обойти. С детства он пристрастился к велосипеду. А в 1932-м стал чемпионом Парижа, выиграв велогонки среди студентов. Совершил беспрецедентный по тем временам бросок из Монте-Карло в Лугано на велосипеде. В 1930-х уже был тренером. Судьба русских эмигрантов: Набоков, с которым Эдуард Александрович в дальнем родстве, был тренером по теннису, Фальц-Фейн — по велосипеду. На стенах комнаты фотографии: Эдуард с велосипедом, его лучший друг князь Игорь Трубецкой, тоже велогонщик. Красивые, молодые — их фотографии помещали в газетах, девушки были от них без ума. Барон мечтательно говорит, что, когда был моложе, девчонки на него так и бросались. Что не он выбирал, а выбирали его. Что же, нет сомнения. В нем и сейчас невероятный шарм, интерес к жизни, несмотря ни на что — стремление к деятельности. Во многом он раньше был первым. В 22 года стал специальным корреспондентом в Германии популярной спортивной газеты «L’Auto». Барон рассказывает, как он работал, и я понимаю, что он намного опередил время. Ведь он не записывал свои статьи. Он передавал новости прямо по телефону, точно, без единой ошибки. Сейчас это называется «прямое включение». Он очень интересуется нашей техникой. Спрашивает строго: это «Кодак»? И сердится, что мы долго выставляем свет. Стремительный и нетерпеливый до сих пор.

Он говорит, что русские много болеют и рано умирают от того, что много едят. Сам барон всю жизнь утром пьет какао с печеньем. Днем не обедает. Вечером — супчик и ветчина или что-то легкое. Всегда в прекрасной форме. В одном весе. Я вспоминаю, как барон приезжал в Петербург в 1999 году. Тогда он посетил музей Достоевского и, конечно, Пажеский корпус, Мальтийскую капеллу. Барону в то время было 87 лет, но он не шел, а летел. За ним было не успеть.

Романовы

— Вы знаете, что недавно княгиня Мария Владимировна попросила, чтобы Россия дала ей особый статус как главе Русского императорского дома?

— Какого черта! Она и не Романова больше, она же вышла замуж за принца фон Гогенцоллерна! И сын ее Георгий тоже фон Гогенцоллерн. Они с мужем разошлись, и она взяла снова девичью фамилию. А для сына она как-то устроила, чтобы он получил русский паспорт — а там написано: Романов. Да какой он Романов? Она приезжает в Россию и представляется наследницей русского престола. И требует, чтобы ей говорили: «Ваше Величество». Так называться она не имеет права. Есть глава Дома Романовых. Мой друг Николай Романович возглавлял Дом Романовых. Он был уникальный человек. Мы устраивали приемы, рассказывали о царской семье. Но он умер. Теперь глава Дома Романовых его брат Дмитрий, он живет в Дании и не претендует ни на какой особый статус, не в пример «Кирилловичам».

До революции был великий князь Кирилл. Жил с женой в Петербурге. У них появился сыночек Владимир. Потом случилась революция. Но они успели удрать. Я этого великого князя Владимира прекрасно знал — он тоже приходил на чай к моей маме в Ницце.

Потом началась война. Немцы быстро забрали Францию. Они предложили Владимиру — а это точно, то, что я говорю! — предложили быть наследником русского трона, когда займут Россию. А затем американцы высадились во Франции. Уже в последние часы ему посоветовали: «Вы не можете оставаться во Франции. Американцы заберут вас и будут судить, потому что вы с немцами говорили о том, чтобы быть царем России, когда они победят». Он взял автомобиль и направился в нейтральный Лихтенштейн: «Поеду к барону, и он мне устроит право жительства».

Второго мая 1945 года мне рано утром звонят из нашего правительства. Велят быстро одеваться и ехать на границу. Потому что там стоит русский Романов, хочет получить убежище в Лихтенштейне, и надо переводить. Я поехал и переводил. А наши отказались дать ему asile (убежище). Ведь он коллаборировал с немцами, и французы будут его искать. Владимир приехал на своем старом «ситроене» (барон, который всю жизнь был гонщиком и любителем красивых авто, делает ударение на слове «старый»). Когда ему отказали, он развернулся и поехал в Австрию, в Инсбрук, там нашел частный аэродром, заплатил деньги и улетел в Испанию, где Франко его принял. Странно, что его над Германией не сбили. А с ним был еще Пьер Лаваль, он в оккупированной Франции был первым министром у Петэна. Ну вот они вместе бежали в Испанию, но испанцы потом выдали Лаваля, и французы Лаваля повесили.

Мы говорим с бароном о том, что вскоре в Петропавловской крепости Петербурга будут захоронены дети последнего русского императора — великая княжна Мария и наследник Алексей. Все это живо интересует Эдуарда Александровича.

Когда-то среди эмигрантов ходили слухи, что кто-то из детей императора спасся. В Ницце однажды появилась женщина, которая выдавала себя за великую княжну Анастасию. Она уверяла, что была серьезно ранена, и с тех пор ей стала отказывать память. Вера Николаевна Фальц-Фейн пригласила эту женщину к себе на чай. Пригласили и офицера, который когда-то состоял в охране царя. Великие княжны к нему очень хорошо относились и подарили красивый золотой портсигар. Этот офицер пришел на чай и сидел за столом, не выпуская из рук портсигар. Но «Анастасия» не узнала ни его, ни портсигара. Самозванку выпроводили из дома.

5 апреля 1990 года на аукционе «Сотбис» в Лондоне выставили уникальный архив, раскрывающий тайну гибели императора Николая II, его детей и близких. Это были бумаги Николая Соколова, следователя, направленного Колчаком в Екатеринбург для поиска следов царской семьи. Екатеринбург белые взяли через восемь дней после расстрела императора и его семьи, большевики убегали так быстро, что не успели уничтожить следы своего преступления. Соколов смог сделать фотографии подвала, где произошла казнь. На снимках видны следы пуль и надписи. Осталось много телеграмм — правда, они были зашифрованы. Соколов вывез этот архив за рубеж и в 1920 году нашел специалиста, который расшифровал телеграммы. Архив Соколова попал в руки князя Орлова, потом оказался в Канаде. И вот в 1990-х эти страшные документы выставили на аукционе, но их никто не купил. И тогда барон сумел объяснить князю Лихтенштейна Хансу-Адаму II, что архив Соколова надо купить. И князь купил его через год. А чуть позже архив Соколова обменяли на архив княжества Лихтенштейн, вывезенный советскими войсками в 1945 году из Вадуца в Москву. Вот такая сложная схема. Так что то, что бесценные бумаги Соколова, проливающие свет на гибель царской семьи, оказались в России, — заслуга Эдуарда Александровича!

Суворов

— В Лихтенштейне Суворов только одну ночь провел. Но я здесь, в Бальцерсе, установил мемориальную доску Суворову. В Швейцарии он две ночи ночевал. Уходил — у него было 20 тысяч солдат. А пришел сюда через горы — уже 12 тысяч. Многие погибли от холода. Отсюда он пошел на юг Германии и обратно в Россию.

Личность великого полководца Александра Суворова увлекала барона. И конечно, в первую очередь знаменитый переход Суворова через Альпы. Барон раньше водил туристов через перевал Кинциг. Там есть маленькая табличка в память о переходе русских войск во главе с генералиссимусом Суворовым осенью 1799 года. Барон дал деньги на реставрацию этой памятной доски. Помимо этого барон с шестью подвижниками-швейцарцами собрали деньги на конный памятник Суворову на перевале Сен-Готард (барон говорит — памятник личности на коне). Это было в 1999 году, когда отмечали юбилей перехода Суворова через Альпы.

Меценат

Для того чтобы рассказать обо всех меценатских историях Эдуарда Александровича, не хватит целой книги. Он увековечил память своей бабушки Софьи Богдановны Фальц-Фейн, основательницы порта Хорлы на Украине. Поставил мемориальный знак на месте разрушенной усыпальницы Фальц-Фейнов. Восстановил надгробие дочери Достоевского Любови в Италии и дочери Достоевского Софьи в Швейцарии. Это не случайно, Фальц-Фейны с Достоевскими состояли в родстве. Две дочери генерала Зугаловского вышли замуж — одна за сына Достоевского, Федора Федоровича, другая за Александра Эдуардовича Фальц-Фейна. Барон спрашивает меня, давно ли я видела Дмитрия Достоевского, правнука писателя, живущего в Петербурге. Когда-то они были дружны.

Первым даром России стали книги из библиотеки Сергея Дягилева и Сержа Лифаря. Барон купил их в 1975-м на аукционе «Сотбис» в Монте-Карло. Квартире-музею Шаляпина в Петербурге он подарил фамильные реликвии Шаляпиных. Когда был основан Советский фонд культуры, то дары от барона стали поступать в Россию — тогда в СССР — регулярно. Давал барон деньги и на воссоздание Янтарной комнаты. Эдуард Александрович активно участвовал и в создании музея Екатерины II на ее родине в Германии. Про помощь Суворовскому училищу — бывшему Пажескому корпусу — уже говорилось. Барон отреставрировал русскую церковь и Мальтийскую капеллу корпуса, подарил портрет своего деда кисти Бориса Кустодиева.

Мы говорили с бароном с 12 часов дня, и только в 18 часов, когда на вилле «Аскания-Нова» появилась домашняя помощница барона, мы покинули гостеприимный дом. Беседа с Эдуардом Александровичем оставила неизгладимое впечатление, до сих пор в ушах его голос и незабываемые интонации. Через несколько дней после нашего визита барону исполнилось 103 года.