Светлана Светланова

Павел Федотов. «Комедия нравов» и драма жизни

Искусство автора всего лишь нескольких картин и множества рисунков по сей день вызывает неиссякаемый интерес и удивление. Творческое наследие Павла Федотова оказалось настолько многогранным и богатым, что каждое новое поколение ученых подвергает его исследованию и разного рода интерпретациям. И как это нередко бывает по отношению к ярким и многогранным талантам, многие критики видят в нем поборника и проводника тех убеждений, которыми проникнуты они сами или современная им эпоха. О художнике написаны монографии и статьи, его произведения стали хрестоматийными; мало кто не знает «Сватовство майора» или «Завтрак аристократа». Название его драматичной картины позаимствовал для своего фильма современный режиссер¹, а художники — представители так называемого «актуального искусства» пытались сделать «римейк» знаменитой картины². Но до сих пор не изданы полностью рукописи Федотова, а монография Я.Д.Лещинского с публикацией части рукописного наследия художника давно стала библиографической редкостью³. Да, его литературные сочинения — басни, стихи — уступают живописи. Но они составляли не менее сильную, чем рисование, душевную потребность Федотова, отражали его художественное кредо и нравственную позицию. Тетради, дневники и разрозненные записи, хранящиеся в отделе рукописей Русского музея, воссоздают хоть и обрывочные, но яркие черты человека душевно ранимого, размышляющего о светлых и трагических сторонах жизни, о месте художника в этом мире, о горечи несправедливой судьбы и смирении перед неизбежностью конца.

Ничто не обещало в судьбе мальчика (рожденного в семье чиновника Московской управы благочиния, офицера в отставке) художественного поприща. Наверное, не случайно склонный к самоиронии Павел Федотов создал юмористические рисунки на тему «Рождение гениального живописца», где представил появление на свет в обычном семействе, в самой заурядной обстановке младенца, у которого обнаруживают «бугор живописи»⁴. На листе под назанием «Система Галля» врач-немец измеряет лоб ребенка, а на следующем листе счастливый родитель восклицает: «Жена, молись! Нас слава ожидает!» В первой половине XIX века френология, созданная австрийским врачом и анатомом Францем Йозефом Галлем, была весьма популярна, хотя здравомыслящие люди над нею посмеивались. Галль считал, что психические свойства локализуются в разных участках мозга и те или иные задатки (в том числе творческие) можно определить по выпуклости («шишке») на соответствующем участке черепа. Обладал ли будущий автор «Сватовства майора» таким «физическим» признаком гениальности, мы не знаем, но судьба мальчика, рожденного и выросшего «у Харитонья в огороде», свидетельствует о том, что гений искусства его своим крылом коснулся.

Человек суровый, прошедший закалку в войнах екатерининских времен, Андрей Илларионович Федотов к художествам был равнодушен и признавал за достойное поприще только военную карьеру, в крайнем случае — чиновничью. Поэтому сына своего Павла он отдал в Московский кадетский корпус. Ни вольное домашнее детство Федотова, ни годы учебы не были богаты эстетическими впечатлениями. Но жизнь и повседневная дворовая суета родного дома, школьные занятия и даже скучные страницы учебников давали пищу его острой наблюдательности, редкой зрительной памяти и воображению. Всему тому, что станет зерном развития этой уникальной художественной личности. Он мог представить в виде живой картины рассказ преподавателя об историческом событии или какой-либо стране, запомнить наизусть страницу учебника или нарисовать для забавы что-нибудь интересное: «Мы еще не слыхали о Гранвиле, а Федотов уже чертил мелом лестницу постепенного физиономического сближения людей с зверями…» — вспоминал его соученик⁵. Как один из лучших выпускников, Павел Федотов в 1834 году поступает в лейб-гвардии Финляндский полк и отдает военной службе ровно десять лет⁶. Это были мирные годы для России, и участвовать в военных походах, снискать славу на полях сражений ему не довелось. Он напишет: «…Но славе пир / Дает война, а тут был мир. / С трубою, с крыльями кумир / Не принимает приношенья / От тех, кто знает лишь ученья, / Парады, лагерь, караул. / Кровавый любит он разгул... / Я ж десять лет моей рукой / Махал на вольном только шаге, / Другой ей не было отваги, / И мой смиренный кроткий меч / Не знал кровавых грозных сеч…»⁷. Служба офицеров проходила в караулах, учениях, смотрах и парадах. Рутину полковой жизни скрашивали игра на гитаре и флейте, домашние спектакли, беспорядочное чтение и рисование. «Гвардейские офицеры, из которых и сюда назначаются караульные, вообще люди образованные по-светски, жалуются на пустоту и ничтожество своей службы. Впрочем, они не страдают обилием идей: немножко больше свободы во фронте, немного меньше грубостей со стороны главных начальников и немного больше времени для танцев — вот все их понятия о лучшем», — писал цензор А.Никитенко⁸. Сохранившийся дневник Федотова 1835 года пестрит записями о мелких событиях и забавных ситуациях, о переписывании нот понравившихся песен и разучивании новых романсов, о рисовании портретов и каких-либо безделиц по просьбам товарищей. «Утром приготовлялся к караулу. Отправился. Чудесно дошел до самой Выборгской заставы; дожидался караула, коего нет. Отправился проселком в Ст[арую] Дерев[ню]. На дороге занимался осушением луж, сводя их в канаву. У Новой Дерев[ни] встретил караул и воротился (Бер, дожидаясь, на меня и Максимова хотел писать рапорт). Сменил Амура Насекина в Ѕ 2-го ладно. Залег спать. Флейта и ноты были с собою, разыгрывал. Ручеек, который тек у заставы, усилился нынешний год и углубился почти на сажень; с журчаньем его сливал я звуки своей немецкой флейты. Мечтал, пел, ел и опять спать»⁹. Он уже посещает классы Академии художеств, но весьма нерегулярно: «Утром выписывал из песенника, что по вкусу; выписывал ноты, рисовал академический рисунок. Пел, играл на гитаре. (Прачка-именинница принесла яблоков на поклон. Какова доброжелательность!) Дорисовав, понес рисунок в Академию на экзамен. Опоздал, классы уже кончились»¹⁰. В 1830-х годах билеты на посещение вечерних классов Академии художеств давали за небольшую плату, каждый желающий мог рисовать с оригиналов и пользоваться советами профессора наряду с учениками: «Тогда, более чем художников, было любителей искусства; насколько искренна была эта любовь, мудрено сказать, но между ними было много даровитых и считалось честью ходить в академию и получать нумера первого десятка за рисунок. Дилетантизм был тогда в моде, и много молодых людей высшего круга, блестящих гвардейских офицеров, с портфелями являлись в Академию»¹¹. Вскоре Федотов становится весьма знаменит в своем кругу как полковой рисовальщик. Веселый и легкий нрав, разнообразие талантов — он хорошо пел, играл на нескольких инструментах, увлекательно рассказывал забавные истории — снискали ему дружбу и уважение в офицерской среде. «Главными чертами кружка, в котором он обращался, были веселость и насмешливость, смягченные истинным, юношеским добродушием. Карикатуры Федотова, за которые ему, в другом, более себялюбивом кругу, пришлось бы, может быть, перенести тьму неприятностей, здесь не возбуждали ничьего негодования: эта одна черта говорит красноречивее всех других заметок... Само собой разумеется, за шутки платилось шутками, и “артист Федотов”, с его гитарой, фаготом, живописью, стихами, не всегда удачными, и нежным сердцем, сам служил обильным поводом для дружеских насмешек»¹². Не владея еще свободой построения многофигурных композиций, он сосредоточивался на безупречной точности каждой детали. Но, возможно, талант молодого офицера так и остался бы на уровне простого любительства, если бы не внимание к его художественным опытам со стороны «высочайших особ». Акварель, изображающая встречу в полку великого князя Михаила Павловича, которого любили за простоту в обращении вне службы и чувство юмора, очень понравилась самому главному герою, и ее автору был пожалован бриллиантовый перстень, а также отпуск домой на несколько месяцев. Этим перстнем, по собственному признанию Федотова, «окончательно припечаталось» в душе его художественное самолюбие.

«Службою Павел Андреевич занимался старательно, хотя без особой горячности. Зоркий глаз — начало успехов в военном деле — был ему лучшей помощью, давая возможность не только держать свою роту в великом порядке, но даже находить артистическую приятность в занятиях довольно утомительных для будущего художника. С утренних служебных занятий Федотов почти всегда возвращался, подметив какую-нибудь оригинальную подробность или характеристическую сцену. Маневры, с дневками, живописными биваками, переправами вброд, дружескими беседами после утомительных переходов, были для Павла Андреевича золотым периодом, давая ему десятками планы серьозных или шутливых очерков. Еще молодым офицером, когда ему приходилось стоять на дальних караулах, он всегда возвращался с запасом самых разнообразных наблюдений. Если ему приходилось бывать с ротой на пожаре, он, посреди дыма и суматохи, подсматривал за один раз столько сцен, сколько иному не подметить во всю жизнь»¹³. Но желание быть настоящим художником, а не военным портретистом-репортером, заставляло серьезно задуматься о будущем. Допущенный к великому князю Михаилу Павловичу, Федотов получает благосклонный прием и обещание посодействовать его занятиям живописью с профессиональным педагогом, и не с кем-нибудь, а с самим Карлом Брюлловым. Однако с одним условием — не бросать службу. Федотов составляет подробную записку с прошением о помощи в художественных занятиях, и, когда она доходит до императора, тот распоряжается предоставить Федотову право добровольно оставить полк и посвятить себя живописи с содержанием по сто рублей ассигнациями в месяц. Неожиданная императорская милость давала свободу, но существенно уменьшала благосостояние просителя. Он пишет отцу, делясь с ним своей радостью и ожидая совета. Отказаться от службы не так-то было легко: при всех тяготах она приносила стабильное положение и материальный достаток, позволявший помогать родным, оставшимся в Москве. Испросив отсрочки в решении вопроса об отставке, Федотов остается на службе еще на несколько лет, продолжая заниматься рисованием. Он жил в казармах полка «в двух комнатах над адъютантской квартирой. Комнаты эти убраны были довольно мило какой-то мебелью из белого дерева, гипсовые головки, носы, ноги и руки висели на стенах; у дверей стояла черная доска, какие обыкновенно ставятся в училищах для черчения мелом. На диване лежала гитара с фаготом и еще какой-то раздвижной инструмент вроде флейты. На полу, на этажерке и возле стола разбросаны были книги: в изобилии валялись Винкельман, Пушкин и английские учебные книжечки. По книжной части в квартире Федотова всегда можно было найти что-нибудь необыкновенное: или том Кантетира (Кантемира. — С.С.), или какой-нибудь журнал екатерининских времен, или “Почту Духов”, или разрозненный том старых мемуаров на французском языке, или какую-нибудь рукописную поэму. Хозяйство Федотова находилось в ведении его служителя, Аркадия Коршунова…»¹⁴. И все же 3 января 1844 года Федотов покидает полк в чине штабс-капитана гвардии, оставив после себя добрую память, старую дружбу и песню, которую пели в строю — «То ли дело егеря»¹⁵, ведь солдату рекомендовалось пение, так как оно «сокращает приятным образом свободное время, облегчает тягость походов и нередко заменяет другие удовольствия жизни»¹⁶. С этого момента начинается жизнь Федотова как свободного художника, которая окажется короче его офицерской жизни. В первое время он раз или два раза в неделю заходил к кому-нибудь из прежних товарищей. Иногда и полковые знакомые приходили в его бедный, невзрачный дом, затерявшийся между пустырей у Невки. После безвременной кончины Федотова в полку будет создан музей художника¹⁷. А его рисунки в качестве иллюстраций используют в юбилейном издании «История лейб-гвардии Финляндского полка. 1806–1906 гг.».

Попробовав посещать классы батальной живописи Академии художеств, чтобы стать художником-баталистом, Федотов вскоре бросает эти занятия, чувствуя в себе стремление к искусству совсем другого рода. Свое обращение к жанру он объяснял «старой страстью к нравственно-критическим сценам из обыкновенной жизни». Притом что первые опыты освоения «физиологии» быта в литературе и печатной графике в 1840-е годы уже состоялись, избранное им направление искусства представлялось Федотову новшеством для русского общества. Пытаясь пристроить свою первую картину, он писал: «Когда она была кончена, я и не думал спускать ее с рук, мне один иностранец давал 500 целковых, но теперь, когда кому угодно, я отдам за тысячу целковых, никак не менее, потому что я знаю, что она может дать, если я ее выставлю в Лондоне. Там с этим родом живописи уже знакомы по картинам Гогарта и Уильки, а у нас еще надо объяснять, почему их нельзя ценить так, как другой род»¹⁸. Впервые к сюжету, обличающему одно из социальных зол — взяточничество, Федотов обратился в акварели «Передняя частного пристава накануне большого праздника», исполненной во время отпуска из полка домой в 1837 году. Теме подношения обывателями местному начальнику праздничных даров, обыгранной не только в «Ревизоре» Гоголя, но и в целом ряде других литературных сочинений эпохи, Федотов придает характер занимательной и смешной сцены с типичными, но нелепыми в своем рвении угодить чиновнику персонажами.

Источником творчества для Федотова была сама жизнь, художественные же образцы прошлого давали примеры тех способов, которые позволяли превратить эпизоды жизни в произведения искусства. Еще во время службы, стоя в карауле у въезда в город и наблюдая движущийся мимо пестрый народ, он восклицал: «Бессмертный Гогарт, воскресни с твоей кистью! Вот тебе пища. Какая смесь одежд и лиц, наречий, сословий, что за костюмы!»¹⁹ То есть сама городская суматоха, смена персонажей и характеров «требует» Хогарта. В России гравюры великого моралиста и обличителя нравов (чаще всего — в перепечатанных воспроизведениях) знали уже с XVIII века, их печатали русские журналы, ревностным пропагандистом английской литературы и знатоком Хогарта был близкий друг Федотова — Александр Дружинин. В сознании русских литераторов первой половины XIX века английский художник утвердился как мастер острого и верного изображения жизненных ситуаций. Можно перечислить даже элементы хогартовских композиций, умно и уместно позаимствованные Федотовым. Но смысл интерпретаций даже близких тем у него иной. Задумывая серию сюжетов, исполненных в технике сепии, Федотов как бы следует за Хогартом. Только английский художник сначала писал картины, а затем по ним создавались гравированные сюиты. А у бывшего офицера, не получившего полноценного художественного образования, не было навыка работы в масляной технике, потому он создает сначала восемь графических листов, считая их эскизами будущих живописных полотен. Исключая сепии, посвященные смерти Фидельки и составляющие смысловую пару, все остальные сюжеты независимы друг от друга и представляют собой набор иллюстраций к тем или иным порокам, обличаемым художником. Театральность трактовки Хогартом композиций — наличие сценической коробки, срежиссированность мизансцен, разнообразие мимической палитры участников действия — вполне сопоставима с федотовскими приемами. Конечно, у Хогарта мы видим гораздо более широкий и развернутый спектр проблем социума. Федотову интересен не столько социально-политический, сколько личностный, этический аспект «человеческой комедии». В своем стремлении запечатлеть в искусстве те стороны будничной жизни, которые нуждаются в моральной оценке и исправлении, он выносил на суд зрителей не конкретного человека, несмотря на яркие индивидуальности и живость типажей, а слабости и страсти человеческие, искажающие нравственную природу личности. Если перечислить пороки, обличаемые художником, то среди них окажутся: чванство и хвастовство, лживость и лицемерие, мздоимство и воровство, лукавство и пьянство, мотовство и жизнь не по средствам. Федотов хотел, чтобы его идеи были предельно понятны зрителям, и потому он заполнял свои композиции массой говорящих деталей, а когда эти рисунки стали экспонироваться на выставках, сочинил к ним словесный комментарий.

В сепии «Утро чиновника, получившего накануне первый крестик» переизбыток житейского мусора: изломанных вещей, разорванных тканей и побитой посуды, наконец сам вид растрепанного, одетого в драный халат «свежего кавалера», хвастающего перед сожительницей-кухаркой своей наградой, — олицетворяют душевную нечистоплотность героя. Валяющийся в углу томик романа французского писателя Поль де Кока «Мусташ» намекает не только на популярность этого автора в среде столичных обывателей, но и на неприличность самой житейской ситуации, поскольку сочинения Поль де Кока считались фривольными. В стихотворении «Где завелась дурная связь...», продолжающем тему этого сюжета, Федотов разворачивает историю падения человека, который сначала подлаживается к морали безнравственных приятелей и начинает чуждаться людей порядочных, а затем принимает их принципы как должное и уже враждебно относится к прежним друзьям.

Обман и притворство — состояние, разлитое в обществе, ставшее для него привычным: «Коль любезен, коли франт, / Коли ловок в обращеньи, / Тороват на угощенье, / Так зачем другой талант — / Просят все о посещенье», — рифмует Федотов²⁰. Разоблачение невесты, оказавшейся и не молодой, и не столь невинной, и даже совсем не богатой, — тема сепии «Утро обманутого молодого». В «Офицерской передней» мы видим кредиторов, тщетно пытающихся получить свои деньги, в то время как офицеры, давно живущие в долг, беззаботно кутят с дамами и играют в карты. Вздорность и мелочность — проявления внутренней пустоты, заставляющей человека «делать из мухи слона», подобно героине сепий «Кончина Фидельки» и «Следствие кончины Фидельки». У барыни умерла любимая собачка, и она в истерике устраивает в доме сущий бедлам. Чтобы увековечить память о бедной Фидельке, приглашены и художник, пишущий ее портрет, и архитектор, проектирующий памятник. Группа врачей устраивает консилиум по случаю смерти собачонки, а подруги, пришедшие навестить занемогшую от горя хозяйку, затыкают носы, потому что несчастная Фиделька все еще лежит на столе.

Самым драматическим по смыслу сюжета оказался лист «Художник, женившийся без приданого в надежде на свой талант». Одинокая, неухоженная фигура художника, посреди житейского хаоса рисующего на продажу вывеску, выглядит и униженной, и виноватой: его пассивность разрушительна, ибо это пассивность натуры творческой и творящей. На заднем плане видна картина, по очертаниям фигур на которой узнается «Сикстинская мадонна». Причем орущая мать семейства с ребенком на руках оказывается живой карикатурой на священный образ, а мертвый ребенок на столе, которого никто не замечает, — самым острым и наглядным выражением постигшей семейство нравственной катастрофы. Так высокое и низкое, наполняющие единое жизненное пространство, получают у Федотова визуальную формулу, выражая мысль об утраченных иллюзиях и безнадежности существования.

Мир сепий переполнен персонажами и предметами, здесь все движется и шумит, создавая ощущение суеты и беспорядка, затягивая зрителя в этот водоворот комичных и нелепых житейских ситуаций. Действие разворачивается внутри сценического пространства, словно на подмостках театра, где герои активно жестикулируют, принимают эффектные позы, бурно реагируют на происходящее или замирают в оцепенении, разыгрывая «комедию нравов». Только лист «Бедной девушке краса — смертная коса» («Мышеловка») решен иначе, не столько в сатирическом, сколько в жанровом ключе. Фигуры здесь даны крупнее, интерьер больше похож на реальное жилище, чем на театральную выгородку. В печальном раздумье девушка-швея что-то чертит на столе ножницами, разряженная сводня нашептывает ей на ухо свои уговоры, соблазняя нарядами от ухажера-офицера, которому дворник в дверях показывает дорогу. В глубине убогого жилища видна фигура больной старухи-матери, зашедшейся в надсадном кашле. А к мышеловке, готовой захлопнуться, бежит мышь. Так Федотов открывает в русском изобразительном искусстве тему драматизма женской судьбы, подхватив ее в литературе. «В особенности женские образы явились в той грации, которая одна может успокоить взгляд, несмотря на выражение злой насмешки или ужасающей действительности», — писал его современник²¹. В пластическом очаровании, присущем женским персонажам его портретов и рисунков, сказалось еще одно свойство федотовского таланта — лирическое начало, проявившееся и в его поэтических опытах, сочинении стихов и романсов.

Федотовскому художественному мышлению оказался близок развлекательно-наставительный характер не только хогартовских произведений, но и французских рисовальщиков Гранвиля и Гаварни. В его рисунках-диалогах, которые стали появляться под впечатлением от французских рисовальщиков и русских иллюстрированных изданий, представала своего рода энциклопедия смешных житейских ситуаций, мелких страстей и обывательских пороков, героем которых становился и сам художник. Обаяние федотовским рисункам придают поразительная естественность мизансцен, умение художника подметить индивидуальные особенности и характер персонажа в выражении его лица, мимике, жестах. Можно сказать, что многие из них нисколько не уступают французским образцам, особенно по изяществу и тонкости передачи женского кокетства и лукавства, самолюбования и простодушного жеманства юных существ.

Несмотря на долгую жизнь в Петербурге, Федотов осознавал свою «неуглаженность» светом. Он видел, что столичные нравы способны лишать людей простоты и искренности в дружбе и любви, поэтому глубоко ценил тот круг близких знакомых, среди которых чувствовал себя легко и свободно, чьи образы запечатлел в многочисленных портретах. Живя в бедности, он понимал, что деньги — их наличие или отсутствие — оказываются самым сильным фактором влияния на человеческий характер и взаимоотношения не только в служебных, но и в семейных делах: «…Так вот любовь! / Ей тоже денег подготовь, / Не то готовь и скорбь и слезы. / Где ж тут поэзия? Где ж розы? / Те розы вечные, о коих так твердят? / Любовь без денег — просто яд»²². Острые строки федотовской поэмы «Поправка обстоятельств, или Женитьба майора» задевают и корыстных церковных служителей, выполняющих требы с той степенью усердия, которую определяет денежная сумма: «Всюду деньги! Даже в рай / Хочешь — денежки подай, / Хоть умри без покаянья. / Но когда есть состоянье, / Лишь пожертвуй в церковь вклад, / Да побольше — что тут ад! / Нипочем! Весь век молиться / Будет пастырь за тебя. / А без денег за себя / Сам молись. <…> Над богатым к небесам / Из кадила фимиам / Вьется пышною, густою / Ароматною волной. / Бедным фимиам иной. / Им, посмотришь, и кадило / Только-только бы чадило. / Деньги, деньги — счастья ключ!»²³ Вокруг этой проблемы закручиваются многие сюжеты драматургии 1840-х годов. Но сам художник с достоинством претерпевал материальные лишения, не обременяя друзей нравственными переживаниями на этот счет.

Карл Брюллов, увидев первые картины Федотова, сказал «У Хогарта карикатура, а у вас натура». Думается, его к этой мысли побудили композиция и характеры персонажей «Разборчивой невесты», а не «Свежего кавалера». Здесь предметный ряд не мельтешит перед зрителем, подбор вещей более строгий и продуманный. Правда, в отдельных деталях еще присутствуют отзвуки хогартовских гравюр: в безделушках на каминной полке, в собачке, тянущейся к карману жениха. И если в «Модном браке» Хогарта (лист «Будуар графини») на стенах висят картины «сладострастных сюжетов», то на полотне Федотова — копии картин модных живописцев: Ф.Моллера «Невеста, задумавшаяся над обручальным кольцом» и А.Тыранова «Девушка с тамбурином». Эти образы — беспечной танцующей девушки и грустящей невесты — вплетаются в канву повествования о героине, напоминая о моральной сентенции, вполне подходящей к «разборчивой невесте»: «Лето красное пропела, оглянуться не успела...» Но кроме того, эти картины воплощали современный художественный вкус, жаждущий эффекта, красоты и чувствительности (да и сама героиня в своем жеманстве кажется пародией на модную романтичность). Но несмотря на то, что персонажи «Разборчивой невесты» олицетворяют определенные душевные пороки — лицемерие и фальшь, они обретают человечные черты даже в проявлениях своих неискренних чувств.

Природа федотовского дара ближе к жанру, чем к сатире, требующей карикатурности и утрирования форм. Даже в сепиях, несмотря на сатирический тон излагаемых в них историй, заметно сильное жанровое начало, которое сказывается в развернутой повествовательности сюжетов. Но федотовский жанр особого рода. Наблюдая в реальности каждую деталь, привносимую в ту или иную композицию, находя в самой жизни прототипы придуманных им персонажей, он не копирует житейские эпизоды, а создает особый «театр живописи и графики», где узнаваемые в своей типичности актеры абсолютно точно и убедительно разыгрывают сцены по заданным сценариям. В том, как тщательно Федотов выстраивал композиции своих картин, сообразуясь с классическими правилами равновесия и логикой линейных ритмов, очевидно стремление к гармоничности и законченности художественной формы. Вульгарность изображаемых ситуаций не влияет на саму живопись, ее красота преобразует банальные житейские эпизоды в факты искусства. А бытовая достоверность юмористического сюжета оборачивается метафорически окрашенной картиной нравственного несовершенства человеческой природы, которую невыгодно оттеняют и чистая красота предметного мира, и красота самого живописного исполнения. Казалось бы, эстетизм художественного исполнения может умалить этический смысл изображаемого. Но этого не происходит, поскольку Федотов ориентируется не на модную салонную живопись, а на любимых «малых голландцев» с их любовью к точному воспроизведению деталей, тонкостью отделки и фактурностью предметов. Выразительность и точность характеров, занимательность происходящего, самоценность предметного ряда, наконец — красота живописной работы в картинах значили для него не меньше, чем фабула и ее нравоучительный смысл. Сливая реальность с вымыслом, поэтическое восприятие действительности — с нравственной сутью сюжета, он избегает общих мест и ходульности моральных сентенций. И в этом — удивительная тайна и высота федотовского искусства.

Человек своего времени, Федотов творил в эпоху популярности иллюстрированных альманахов, литературных фельетонов и водевилей. Как известно, он пытался сотрудничать с литературными изданиями тех лет, но его приобщение к иллюстрационной культуре 1840-х годов все же было крайне эпизодическим. Отказ от стези иллюстратора (и, полагаем, не только по причине цензурного запрета на «Иллюстрированный альманах», где были напечатаны его рисунки) объяснялся тем, что тяготение к изобразительному языку преобладало у него над интересом к литературным формам высказывания, хотя он и обращался к ним в своем любительском сочинительстве. Авторские литературные описания должны были дополнять визуальные образы, а не наоборот — именно так задумывалось издание «Вечерний пустозвон» с гравером Бернардским. Вопросы о состоятельности «натуральной школы» как формы отражения действительности уже с середины 1840-х годов освещались в публицистике с точки зрения не только литературно-стилистической, но и художественно-этической проблематики. Опасность скатиться в анекдот, всегда таящаяся в бытовом жанре, заставляла высказывать критические замечания и в адрес Федотова²⁴. Его творчество угрожало «величию чистоты стиля» (И.Н.Крамской) и было чревато смешением прежде строго разграниченных целей, обусловленных различием жанров и видов искусства. Казалось бы, художник разрушал эстетические нормы, переводя в форму станковой живописной картины «ничтожные» сюжеты. Юмор, тем более сатира (как и перипетии бытовых человеческих отношений) — материал для журнальной графики или печатных картинок, в лучшем случае — для акварельных композиций. Живопись как форма искусства предназначена для более высоких и «долговечных» задач. Сознание, воспитанное на практическом отсутствии в русском искусстве бытового жанра, с трудом примирялось с заимствованием содержания у низших видов изобразительного искусства. Но талант Федотова преодолевал это внутреннее противоречие. Его произведения, отражающие общественную «комедию нравов» и содержащие характеристику определенного исторического времени, все же лежат не в плоскости сатирической иллюстрации к неким социальным явлениям, а в сфере художественной эстетики, сфере искусства как такового.

Академическая выставка 1849 года, на которой публика стремилась увидеть живописные полотна никому не известного художника, бывшего офицера, стала первым публичным успехом Федотова. С восторгом его принимали и в Москве весной 1850 года, когда он оказался здесь по семейным обстоятельствам. Но фурор был недолгим. Слава, известность были небезразличны художнику. Для него, не имевшего наследственных капиталов, достоинство честного труда и общественное признание составляли главную нравственную опору. Зная цену каждой минуте, торопясь наверстать упущенное в профессиональном образовании, Федотов не без гордости рифмовал: «В успехе я моем / Тому лишь только и обязан, / Что я со светом не был связан. / Запаса божеских даров / Не растерял там средь пиров / Иль мелочной визитной гонки — / Итоги этих дел не звонки. / Я ж время, как алмаз, берег / И звонче вышел мой итог...»²⁵. Но для того, чтобы поддерживать интерес к себе и находить покупателей картин, нужно было показывать новые произведения на выставках. А работал Федотов медленно, кропотливо. «Вдовушку», задуманную под впечатлением судьбы своей любимой овдовевшей сестры²⁶, он пишет, создавая один вариант за другим, стремясь приблизиться к какой-то недостижимой идеальной живописи. Для продажи пробует написать повторение «Сватовства майора», но из картины уходят пленительное очарование изящной, тонкой живописной работы, теплота и привлекательность образа главной героини, мягкость юмора, которым было пронизано это удивительное произведение. Последние работы Федотова свидетельствуют о кардинальном повороте от сюжета-действия к сюжету-состоянию, от занимательной фабульности — к метафоричности и потаенности смысла; они заставляют зрителя не только всматриваться, но и вдумываться, вчувствоваться в живописный текст. Насмешник над людскими слабостями и пороками становился философом. В поздних натурных рисунках, таких как «Женщина, вяжущая чулок», «Художник, пишущий портрет», «Портрет старушки», перед нами уже не действующие лица «комедии нравов», а просто люди, погруженные в свои обычные занятия, в поток неспешно текущего времени, окруженные атмосферой тишины. Но этот мир хрупок и неустойчив, как неустойчивы и зыбки сами фигуры, лишенные четких контуров, созданные однообразным штрихом, лишь фиксирующим свет и тень, и оттого словно тронутые порывом ветра. Общественно-политические события эпохи — революционная ситуация конца 1840-х годов и ужесточение цензуры — болезненно ударили по частной творческой жизни. Слава обернулась мимолетным всплеском увлечения равнодушной к искусству публики. «Мой оплеванный судьбой фурор, который я произвел выставкой своих произведений, оказался не громом, а жужжанием комара, потому что в это время самым сильным действительно был гром на Западе <…> Все, рождением приобретшие богатства, прижали, как зайцы уши, мешки свои со страха разлития идей коммунизма. Я, бросивший десять лет гвардейской службы и счастливой, увидел себя в страшной безнадежности, потерялся, чувствовал какой-то бред ежеминутный об обиде моей…»²⁷. Федотов часто изображал среди действующих лиц и себя, словно «примеривая» на своего двойника различные роли и ситуации, в том числе в сепии «Художник, женившийся без приданого в надежде на свой талант». Тогда, в середине 1840-х годов, едва ступив на путь «свободного плавания», он словно просчитывал возможные последствия такого брака для самого себя, подобно дальновидному командиру-стратегу. Ведь на тот момент его будущее было неясным и неопределенным. Теперь, после блистательного триумфа академической выставки и успеха в Москве, словно завершался виток его судьбы — от творческого «небытия» к небытию реальному. Чувство неумолимой быстротечности времени приобретает у него все более драматичный характер: «Как часто слышишь — я провел время, — записывает он. — Нет, господа, его не проведешь, оно скорей нас проведет»²⁸. Нарастающее психическое расстройство сказывалось и на творческом даре художника, неожиданно открывая новые способы самовыражения. Заметно меняются характер линии и штриха в рисунках, роль светотени и цвета в живописи: упрощаются контуры, лаконичнее становятся формы, лихорадочнее — штриховка и работа кистью, предметы утрачивают бытовой характер. Зрителя захватывает не изображаемое событие, а некое состояние, атмосфера. Так, банальный сюжет: картежники, с трудом встающие из-за игрального стола под утро, — оборачивается в картине «Игроки» жутковатой фантасмагорией, драмой проигранной жизни, катастрофой потерянного времени. Содержанием полотна «Анкор, еще анкор!» становится не сюжет — офицер, от скуки деревенского постоя заставляющий пуделя снова и снова прыгать через длинную трость, — а страсть и мука художника, его душевные переживания, ищущие выхода в горячечной игре красных тонов, заливающих полотно. В слабеющее сознание Федотова проникает предчувствие близкого конца: «Все план за планом в голове, / Но жребий душит эти планы… / О, не одна нам жизнь, а две / И суждены, и даны»²⁹.

Свеча жизни художника догорела осенью 1852 года в лечебнице Всех скорбящих, но плоды его короткой жизни остались в ряду лучших свершений человеческого духа.

Примечания

1 Фильм «Анкор, еще анкор!» режиссера П.Ф.Тодоровского (1992).

2 Проект под названием «Сватовство майора» экспонировался на Международной художественной ярмарке «Арт-Манеж» в 1997 г. 30 художников впервые в практике отечественной истории искусств создали свои римейки на тему картины Павла Федотова «Сватовство майора», в частности — И.Л.Лубенников.

3 Лещинский Я.Д. Павел Андреевич Федотов: художник и поэт. М.; Л., 1946 (далее — Лещинский).

4 Бугор живописи. Бумага, графитный карандаш. Внизу авторская надпись: Система Галля (зачеркнуто) бугоръ живописи развитъ чрезвычайно / какая непомърная ширина лба... О! О! ГРМ. Инв. Р-7219.

5 Лебедев П.С. [Несколько слов о русском художнике Павле Андреевиче Федотове]. Цит. по: Лещинский. С.203.

6 Интересно, что полк укомплектовывался невысокими стройными людьми, каким был и Павел Федотов.

7 Федотов П.А. К моим читателям, стихов моих строгим разбирателям. Цит. по: Лещинский. С. 145-146.

8 Никитенко А.В. Записки и дневник. В 3-х т. Т.1 С. 350-351. М.: Захаров, 2005.

9 Дневник Федотова. 15 апреля 1835. Текст уточнен по рукописи: ОР ГРМ. Ф.9. Ед. хр. 28. Л.12.

10 Дневник Федотова. 1 марта 1835. Цит. по: Лещинский. С.102.

11 Общество поощрения художников в 1850–1862 гг. Из воспоминаний Ф.Ф.Львова // Русская старина. 1881. Т.XXXI. Вып. 5-8. С.634.

12 Дружинин А. Воспоминания о художнике Павле Федотове. Цит. по: Булгаков Ф.И. П.А.Федотов и его произведения художественные и литературные. СПб., 1893. С.11 (далее — Булгаков).

13 Там же. С. 10-11.

14 Там же. С.10.

15 Текст «Солдатской песни» опубликован в сочинении «Краткий очерк истории Л.-Гв. Финляндского полка, или Материалы в воспоминаних и рассказах для полной истории полка, с портретами и планами Бородинского и Лейпцигского сражений. Составлено служившим в батальоне и полку с 1808 по 1820 год, А.Мариным» (СПб.: В тип. Имп. Ак. Наук, 1846. С. 92-94).

16 Цит. по: История лейб-гвардии Финляндского полка. 1806–1906 гг. Составил лейб-гвардии Финляндского полка капитан С.Гулевич. (Ч. 2. 1825–1855 гг.). СПб., 1906. С.196.

17 Очевидно, это был не музей, а раздел, посвященный художнику, в полковом музее. Большая часть архива художника и его рисунков из собрания полка поступила после революции в ГРМ.

18 Цит. по: Лещинский. С. 126-127.

19 Там же. С.111. Возможно, художник припомнил при этом одну из гравюр Хогарта — «Городские ворота в Кале», которая была опубликована в седьмом томе «Живописного обозрения» (1841–1842).

20 ОР ГРМ. Ф.9. Ед. хр. 31. Л.2.

21 Лебедев П.С. [Несколько слов о русском художнике Павле Андреевиче Федотове]. Цит. по: Лещинский. С.204.

22 http://az.lib.ru/f/fedotow_p_a/font_0010.shtml

23 Цит. по: Лещинский. С. 151-152.

24 См. статью П.М.Леонтьева «Эстетическое кое-что по поводу картин и эскизов господина Федотова» (Москвитянин. 1850. №10. Май. Кн.2. Отд. 6. С. 21-31) и анализ данной ситуации в кн.: Степанова С.С. Московское училище живописи и ваяния. Годы становления. СПб., 2005. (Гл.V).

25 Лещинский. С. 164-165.

26 Сестра художника Любовь вышла замуж в 1844 г. за В.И.Вишневского, «заставного писаря» Московского сиротского суда, и овдовела в 1850 г. Муж разорил семью, бедная женщина в 1845 г. потеряла 3-месячного сына Николая, а в 1849-м — младенца Владимира. 20 мая 1850 г. она родила дочь. См.: Ацаркина Э.Н. П.А.Федотов и его родные в Москве. М., 1953.

27 П.А.Федотов — Ю.В.Тарновской // Лещинский. С.132. Это горькое письмо (черновик) написано юной племяннице богача Г.С.Тарновского — Юлии. Блестящая светская барышня, она увлеклась на какое-то время художником и его славой. Но поглощенный искусством Федотов отказался от возможности обзавестись семейными узами: «Меня не станет на две жизни, на две задачи, на две любви — к женщине и искусству…» — признавался он А.В.Дружинину после разрыва с Юлией.

28 Цит. по: Леонтьева Г.К. Павел Андреевич Федотов. М., 1961. С.102.

29 Цит. по: Харджиев Н.И. Судьба художника. М., 1954. С.201.