Сергей Сафонов

Александр Алымов: «Пахнет палуба клевером»

В отличие от семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века, искусство офорта сегодня — не самое притягательное для массовой аудитории, и не только из-за катастрофически редеющих рядов в арт-критическом нашем цехе. Лет тридцать назад и раньше, когда издаваемые при помощи глубокой печати — а именно к такой технологии, только ручной работы, офорт и относится — черно-белые искусствоведческие сборники нередко иллюстрировались именно графикой.

В недрах творческого союза прежде существовала строгая иерархия: кому — цветную обложку поверх серенькой книжечки, кому — еще и цветной разворот. Хороший автор-живописец вполне мог удостоиться и полностью черно-белого издания. А вот книжки про графику издавались не то чтобы охотно, но все-таки они неизбежно оказывались зрительно ближе к воспроизводимым в них оригиналам…

Новое время — новые песни. Бум под лозунгом «Эстамп — в каждый дом!», на какое-то время повлиявшим на популярность офорта и вообще печатной графики, давно миновал. У книгоиздателей на смену высокой и глубокой печати пришли офсет и печать цифровая. Линейка предложений из стана современного искусства расширилась от внешне эффектной инсталляции до саунд-арта, вообще не предполагающего какого-либо репродукционного воспроизведения. На таком фоне зыбкая офортная «тихая графика», все эти процарапывания и монохромные недосказанности, замешенные на технологической усложненности, выглядят чем-то сродни виниловым дискам, затесавшимся в шеренгу новейших аудионосителей. Или — книжке в добротном переплете, по случайности оказавшейся в ряду всевозможных электронных «читалок».

Однако же существуют еще чудаки, знающие толк в этих внешне не всегда эффектных, но чрезвычайно наполненных пластическим и эмоциональным содержанием — нужно только уметь его распознать — изображениях. Один из них — московский художник Юрий Шибанов. Сам скрупулезный офортист, десятилетиями он хранит заметную часть творческого наследия своего соратника по офортному цеху, обидно рано ушедшего из жизни Александра Алымова (1942–1989). Это ведь чрезвычайно ценное для собирателя качество: способность воспринимать творческие удачи ценимого им автора не только зрением, но и, что называется, через руки, благодаря пониманию уровня владения ремеслом. Притом что специального образования у Алымова не было, если только не считать его занятия в школьные годы чудесные в Доме пионеров и в изостудии при Клубе имени Чкалова, а позднее — увиденные им и переосмысленные многочисленные выставки и музейные экспозиции, а также глубоко личный интерес к истории искусств. Тем не менее Алымов в середине 1960-х уже профессионально работал для столичных издательств «Молодая гвардия», «Физкультура и спорт». Много рисовал на улицах и в метро, начал участвовать в выставках как художник-станковист, вступил в творческий союз…

Художник, чью выставку Шибанов представил в зале редакции «Нашего наследия», не был избалован потоком публикаций, — но при подготовке этих заметок удалось разыскать каталог давней групповой выставки с авторскими «оправданиями» этого углубленного в творческий процесс мастера: «Я предпочитаю тонкий рисунок, но больше всего белый лист бумаги, диалог с бумагой, беседа тихая, а иногда крик, но это не заметно зрителю. Я никогда не пробивал бумагу карандашом. Черное бывает у меня очень редко, собственно, почти не бывает. Черное в религии — ничто, пустота, белое, желтое, золотое — это свет с различными оттенками. Вибрация светлого — жизнь». И дальше: «Мои офорты — опосредованное отношение белого, серого к другому серому, плюс линия рисунка. Меня мало интересуют направления, главное — музыка белого».

Даже если читатель не сразу вспомнит его имя, но все же бывал на больших графических выставках, он наверняка обращал внимание на крупноформатные алымовские листы, где сквозь офортную вязь, складывающуюся в почти утраченную сегодня прежнюю российскую городскую архитектуру, проступают и фигуры давних обитателей изображенных художником мест. Над серией «Памятные места декабристов в России» Алымов работал в последние два года своей жизни. Дом Лунина, дом Трубецкого, набережная Фонтанки… Да и прежде художника интересовала связь времен, бытование архитектуры прошлого в современном культурном контексте — привлекали интерьеры музея Останкино, анфилады Эрмитажа. Но не всегда речь о дистанции длиною в столетие: серия «Московское метро», где наши современники тенями скользят то вдоль арочного павильона станции «Кропоткинская», то минуют «Маяковскую» или «Новослободскую», не менее выразительна.

А еще у него есть серия офортов «Речной вокзал», где на волнах, как-то неуверенно, боком, покачивается кораблик, точь-в-точь персонаж «оттепельного» стихотворения Дмитрия Сухарева: «Кричит случайный пароходик — надрывный, жалостный такой». Или вот еще строчка из другого поэта-шестидесятника, Геннадия Шпаликова: «Пахнет палуба клевером, / Хорошо, как в лесу»… Голоса обоих, знаковых для своего времени, поэтов звучат сегодня негромко — но, как знать, может быть, именно они, как и художник-офортист Александр Алымов, станут со временем знаковыми выразителями чувств своего поколения.