70 лет Великой Победы

Андрей Платонов

Начало пути

«Я приглашен как постоянный сотрудник в “Красную звезду” (это большая честь), затем в “Красный флот” и в журналы “Красноармеец” и “Краснофлотец”…» — с воодушевлением писал жене и сыну в конце августа 1942 года Андрей Платонов.

А.Кривицкий, вспоминая то время, воспроизвел записку Василия Гроссмана, с которой Платонов пришел в редакцию «Красной звезды»: «Дорогой Саша! Прими под свое покровительство этого хорошего писателя. Он беззащитен и неустроен». В мемуарах Кривицкого упоминается, что находившийся в редакции куда более тогда известный писатель Петр Павленко не упустил случая напомнить о скандальной повести Платонова «Впрок», из-за чего сотрудники газеты с трепетом ожидали, что Сталин может лично позвонить, разгневанный появлением в газете фамилии Платонова.

Первые два рассказа Платонова («Броня» и «Старик») были напечатаны в «Красной звезде» в сентябре 1942 года. Официально Платонов был оформлен позднее:в марте 1943 года ему было присвоено звание капитана административной службы, в апреле он был утвержден специальным корреспондентом газеты «Красная звезда». Но в самом начале 1943-го произошло событие, от которого писатель не смог оправиться до конца своей жизни. 4 января умер его двадцатилетний сын Платон. Умер, прожив всего два года после освобождения из лагеря, где безвинно просидел около двух лет.

Преодолевая горе, писатель в творчестве искал спасения. В 1943–1944 годах на страницах газеты регулярно печатались его материалы. Платонов писал для «Красной звезды» не только рассказы, но и документальные очерки о реальных людях — участниках войны.

Одним из героев Платонова стал талантливый артиллерийский офицер, профессиональный военный, окончивший Академию им. М.В.Фрунзе, Павел Петрович Зайцев. Платонов с ним тесно познакомился, не раз встречался и убедился, что это мужественный и надежный человек.

Очерк о Павле Зайцеве — «Начало пути» был напечатан «Красной звездой» в 1946 году (24–26 апр. №№ 98–100) и стал последней публикацией Платонова в газете.

Очерк не вошел в сборник публицистики А.П.Платонова «Чутье правды» (М., 1990) и в том военной прозы и публицистики «Смерти нет!» его собрания сочинений в 8 томах (М., 2009–2011).

В другой редакции под названием «Молодой майор. (Офицер Зайцев)» включался в сборники Платонова «Одухотворенные люди» (М.: Воениздат, 1963; М.: Правда, 1986) и «Взыскание погибших» (М., 2010).

В нашем журнале очерк представлен по прижизненной публикации.

В судьбе героя очерка А.Платонов сыграл большую роль. Писатель решил познакомить офицера с вдовой Платона — Тамарой. С мая 1941 года она была невесткой Андрея Платоновича и Марии Александровны, стала матерью их первого внука Саши.

Платонову удалось устроить судьбу Тамары Григорьевны: в декабре 1945 года она вышла замуж за полковника П.П.Зайцева и прожила с ним до старости.

Мы печатаем беседу с Т.Г.Зайцевой известного исследователя творчества А.П.Платонова Нины Малыгиной и ее рассказ о жизни и смерти Платона Платонова, сына писателя.

I.

Офицер Зайцев вошел в реку как был, в сапогах и в шинели, и направился вброд на противоположный берег. Река была неглубокая, посреди ее потока вода едва достигала по грудь, но илистое дно всасывало сапоги и можно было выйти из воды на сушу уже в одних портянках или вовсе босым.

Через реку шуршали в воздухе снаряды и разрывались вдали на востоке, на дорогах наших отходящих войск.

Зайцев остановился посреди реки. Мутная, равнодушная вода струилась возле его лица. Артиллерийская упряжка с хода миновала реку поперек, и один боец из расчета, очутившись на той стороне реки, сорвал подорожный лопух и на ходу отирал пушечный ствол. Сердце Зайцева тронулось любовью к этому безвестному для него бойцу, — он сам был артиллерист. Зайцев знал, что это отходили орудия последнего арьергардного дивизиона, сдерживавшего противника огневым заслоном; теперь у дивизиона осталось по одному снаряду на орудие, связи с тылом и командиром бригады не было, и дивизион отходил.

Подул ветер, и в воздухе потемнело. Зайцев поглядел на небо и подумал: «Свет, что ли, вовсе кончается», — так было горестно и пусто у него на сердце. Он ударил кулаком по воде и пошел обратно на тот берег, откуда только что ушел.

Навстречу ему ехала по луговой залежи артиллерийская повозка.

— Стой, чорт! — крикнул Зайцев повозочному и вынул пистолет. — Стой, я тебе говорю... Ты куда?

— Туда... Мы назад, в Россию!

— В Россию? А России деваться куда?..

Зайцев остался один. Мимо него прошел еще какой-то солдат, тоже направляясь через реку в Россию. Он волочил по земле винтовку, точно собираясь вот-вот бросить ее.

Зайцев не понимал ясно, что он делает, зачем вернулся на этот берег и стоит теперь мокрый в луговой траве. Он чувствовал только, что ему сейчас стало легче и более нет стыда и горести в сердце, потому что он не уходит от врага в даль южных русских степей.

Однако, что же нужно делать? Он долго думал и пришел к мысли, облегчившей его душу. Зайцев решил, что солдат должен уметь терпеть свое горе и спокойно переживать беду, как он умеет исполнять другие свои обязанности, потому что горе и беда — это тоже наука. А длинная дорога отступления, быть может, окажется всего лишь кружным путем наступления. Зайцев снова пошел вброд через реку и направился затем на восток, в глубь Родины, куда уходили войска.

Печаль располагает к воспоминаниям. Павел Зайцев заночевал на батарее, пришедшей сюда с правого фланга из дальней части. Свою часть Зайцев так и не успел сегодня догнать. Батарея заняла оборону в мелкой степной лощине и замаскировала орудия.

В одном откосе лощины была отрыта пещера; оттуда до войны брали песок крестьяне на нужды своего строительства. В этой пещере Зайцев устроился на ночлег вместе с командиром батареи и политруком.

Всю ночь, то засыпая, то пробуждаясь, Зайцев слушал скрип повозок в степи, тревожные голоса людей, кличущих друг друга, гул машин вдалеке, в стороне неприятеля, и видел на земле отсветы ракет, сгорающих в небе.

Он вспомнил шахтерский поселок Велистово в Восточной Сибири, свое детство и юность. Там он увидел свет и родителей; там отец, вернувшись вечером с работы, сажал его к себе на колени и рассказывал о работе под землей. Отец его был шахтером-забойщиком.

Павел Зайцев представил себе сейчас своего отца живым, со всеми чертами его лица, в рабочей одежде, с большими руками, которые ни разу не ударили его за шалость или провинность; и совестно стало сейчас офицеру Зайцеву перед образом отца, что он сидит здесь, в песчаной пещере, слушая гул машин приближающегося неприятеля.

Зайцеву казалось, что отец знает о его положении, и он сидит сейчас грустный в их доме в сибирском шахтерском поселке за деревянным столом, выскобленным матерью. Отец был полуграмотный человек, но по чуткости души и развитию ума, по деликатности отношения к людям он походил на человека высокого образования. Он любил книги, хотя и не всегда ясно понимал их, медленно читая слова в них по складам, и любил советскую власть, как власть образования и науки. Он верил, что воля рабочего класса, соединенная с наукой, образует другую землю, на которой будет жить мощный, прекрасный и кроткий труженик-человек, и сыновья его, Павел и Илья, дождутся той поры, а с него достаточно сознания, что он своей жизнью подготовил век рабочей советской, народной власти.

Отступая, гонимый превосходящим силой врагом, Павел Зайцев только теперь понял то, над чем он прежде никогда не думал. Он вспомнил, что ему всё удавалось в его жизни, чего он серьезно желал. В юности он захотел стать квалифицированным шахтером: он поступил в школу и стал забойщиком, а потом бурщиком. Позже отец пожелал, чтобы Павел пошел учиться в горный институт на инженера, и это было также осуществимо, и Павел мог бы стать ученым инженером, если бы страсть сердца не увела его в другую профессию, в военное дело... Значит, кто-то так позаботился о нем, что для него были открыты все пути жизни, куда он пожелает, и на всех путях его ожидал успех и даже слава, если он приложит усилия, чтобы достигнуть их, если он сохранит честь в сердце своем. Кто же так позаботился о его судьбе и открыл ему все дороги в будущее? До войны считалось, что так оно полагается быть само собой, таково естественное свойство его Родины. Теперь Павел Зайцев подумал об этом по-новому. Он не только почувствовал, чем был для него этот родной мир, но и понял, что если раньше, когда вся Родина была цела и невредима, ему всё удавалось в жизни, то теперь она сама — Родина — ждет от него спасения.

В предутреннем сумраке батарея снялась из степной лощины, чтобы переместиться далее на юго-восток. Павел Зайцев поехал с этой батареей и уже думал обратиться к командиру дивизиона или артполка, куда она входила, с просьбой о том, чтобы ему разрешили служить в новой части. Но в пути Зайцев разлучился с артиллеристами; он увидел одного младшего командира из своей части, шедшего по обочине дороги, и окликнул его. Младший командир знал последние сведения, куда направлен командованием их артиллерийский полк.

Это место было еще далеко отсюда. Батарея ушла другим направлением на северо-восток, а Зайцев и его спутник пошли на юго-восток по карте и компасу; они пошли полевыми заглохшими дорогами, чтобы сократить путь. Вскоре к ним присоединились еще четверо красноармейцев, и вся эта маленькая группа людей молча шла вдаль, в сухие степи юго-востока, где стояло над горизонтом туманное марево.

Зайцев шел и не хотел итти. Он смотрел в землю и безмолвно прощался с подорожными былинками, с пахотными комьями чернозема, с подсолнечниками, с жуком, ползущим в тень домой или на отдых. Зайцев понимал, что всё это добро, вся эта земля, из которой творится жизнь его народа, через день или два будут уже недоступны ему, потому что сюда войдет неприятель; но в его душе, как и в груди всех русских, эта степная земля, хлебные нивы, лебеда на дороге, белые бабочки, желтые звезды и медленные облака на небе навсегда останутся живыми, своими и любимыми, как неразлучная собственность сердца, навеки сросшаяся с человеком.

Под вечер, когда люди остановились на ночлег в хлебном амбаре, один пожилой некадровый боец спросил у Зайцева:

— Товарищ командир. Трудное наше положение. Долго ли так будет?

Зайцев пристально посмотрел на горюющего солдата. Ему было лет около сорока. Сумрачное, серьезное лицо его обнаруживало искреннее и честное чувство. Это и рассердило Зайцева: разумный человек, а не понимает.

— За нас никто ничего не сделает, — сказал Зайцев. — Нас сюда не на свадьбу, не на праздник послали, а на войну. Мы и должны остановить беду, о какой ты говоришь. Зря болтаешь, друг!

— Чего зря? Я не зря, я правду...

— Так наша правда — это надо врага победить!.. А ты что?

— И я про то, я про то, товарищ командир. Не пускать его надо, а мы с вами отходим. Нынче шли и завтра пойдем. Надо бы и остановке быть.

— А ты бы не отходил! Умирал — и не отходил! На кого жалуешься...

В полночь, отдохнувши, Зайцев и его спутник, младший командир из артиллерийского полка, пошли дальше. На третьи сутки они пришли в расположение Пятьдесят первой армии Сталинградского фронта. Армия занимала степь южнее Сталинграда, безводное пустое пространство, изредка пересеченное заглохшими балками; вся прелесть этого места была в том, что спокойствием земли и бесконечным видом оно напоминало небо.

Павел Зайцев получил сначала назначение на должность старшего помощника начальника разведывательного отделения в управлении начальника артиллерии армии. До этого времени он не работал в артиллерийской разведке, хотя в тридцать втором году окончил отделение разведчиков КУКС’а в гор. Луга и позже, в тридцать девятом, учился в академии Фрунзе, где проходил курс артразведки. Но обыденно, практически ему не приходилось служить в разведке.

Пятьдесят первая тогда занимала оборону в степях, севернее города Элиста и южнее Сталинграда, на рубежах озер Цаца и Барманцак. Приняв должность, Зайцев поехал по линии фронта, чтобы ознакомиться с размещением боевых порядков артиллерии. Он еще не знал сейчас, за что ему нужно приняться. И, приглядываясь, он оценивал местность, посещал батареи и дивизионы, наблюдательные пункты, беседовал с артиллеристами.

Местность на нашей стороне была неудобной для обороны — обнаженная, ровная степь с редкими неглубокими лощинами. Она хорошо просматривалась противником с наблюдательных пунктов и с воздуха.

Рубеж немцев был более выгодным. Их передний край проходил по небольшим взгорьям и высотам и по берегам озер. Там были глубокие складки местности, немецкая артиллерия была надежно скрыта в этих впадинах земной поверхности, и ее было трудно обнаружить.

Всё это привело Зайцева к первоочередному, срочному решению. Сначала следовало надежно укрыть боевые порядки своей артиллерии от разведки противника. Местность изменить нельзя, но можно позаботиться о тщательной маскировке батарей, о перемещении некоторых батарей для более выгодного использования естественных укрытий, пусть эта выгода будет и невелика. Наконец, можно было договориться со штабными работниками артиллерии о таком порядке и времени ведения огня (если он не связан с отражением атаки противника), чтобы он давал наименьший материал для разведки неприятеля.

Зайцев начал свою работу в артиллерийской разведке как бы с обратного конца: он сперва позаботился о том, чтобы работа разведки противника была затруднена, чтобы наши пушки были защищены от поражения.

Это было нужно сделать немедленно и сразу. Но, как часто бывает в жизни, простое и очевидное трудно доказать людям. Кое-кто возражал против планов и предложений Зайцева. Тогда он обратился к начальству.

Помощник начальника штаба артиллерии, выслушав Зайцева, согласился с ним.

— Действуй так, как хочешь, — сказал он. — Ты новый здесь человек. У тебя глаза свежие. Четвертого дня противник огневой налет вот на этот участок сделал, — он показал на карте место, — довольно прицельно бил, мы двух человек из расчета потеряли и две пушки...

Командующий артиллерией армии оценил Зайцева, видя его способность к работе, и назначил его начальником разведотделения штаба артиллерии армии.

Вскоре, когда начались тяжелые бои за Сталинград, перед одним из соединений Пятьдесят первой армии была поставлена задача: провести частную операцию, чтобы сковать противника боем и не дать ему возможности направить часть своих сил отсюда, из степей, на усиление своих войск, штурмующих Сталинград.

Этот давно минувший и обыкновенный бой, который, возможно, будет забыт или обойден вниманием даже в подробной истории Великой Отечественной войны, имел одно особое свойство. Он был одним из первых, а может — самым первым боем, задуманным в районе Сталинграда как бой наступательный, а не оборонительный. Соединение, которым командовал полковник Макарчук, должно было выполнить операцию по захвату пленных. Однако здравый разум рядового солдата понял этот бой, как важное и новое дело, в котором мы будем бить, а не отбиваться.

II.

Зайцев, как начальник артиллерийской разведки, должен был иметь все данные для артиллерийской подготовки боя. Он обошел свое хозяйство и проверил, как артиллерийские офицеры и разведчики знают в своих секторах цели, как умеют обнаруживать их, насколько достоверно и точно изучены огневые точки противника, где находятся его батареи пушек и минометов и как расположены траншеи. Он с тщательной точностью ставил задачи, чтобы люди правильно и осмысленно понимали свои действия; особенно усердно он занимался в артиллерийских группах, выделенных для поддержки пехоты.

Он рассказывал молодым артиллеристам, как может сложиться бой, когда пехота подымется в атаку.

— Перед вами оживут огневые точки, которые не были подавлены в период артподготовки. Противник пустит в работу новые точки, которые у него молчали, а мы их не сумели разведать. Он может бросить танки на нашу пехоту. Тогда всё дело в вас. Двигайтесь вперед, работайте по цели прямой наводкой, берите цель в упор на поражение, не оставляйте пехотинца, чтобы он не был сиротой против пулемета, пушки или танка врага... Понятно, как действовать?

— Пехота при пушке, как при матери идет, — сказал старшина Кутепов. — Боепитания лишь бы достаточно было.

— Будет достаточно, транспорт у нас есть, — сказал Зайцев, — а для ближней подноски у нас есть руки. А если с боепитанием неуправка случится — всё равно двигайте орудие смело вперед и чтобы пехота вас видела — вы с нею!

— А ну как противник пристреляется по такому орудию, — произнес Кутепов. — Заметит, что орудие идет немое без огня: чудно, скажет, — и как раз в вилку его, а потом на поражение!..

Зайцев молчал; он хотел, чтобы люди сами подумали, как тут быть.

Сержант-разведчик Чухнов возразил Кутепову:

— А зачем так двигать орудие, чтобы тебя так точно противник пристрелял? Ты его двигай по-различному! У тебя на плечах тоже прицельный прибор есть — голова, пусть она работает. Орудие, и то работает своим прибором перед огнем, а без головы какой боец бывает, он загодя покойник!

...До полуночи Зайцев работал в штабе. Начальник штаба сам затем проверил схему расположения огневых средств противника, его окопов, укрытий и ходов сообщения, которую Зайцев начертил на карте. Всё это был живой материал для обработки его огнем нашей артиллерии.

— Вы думаете, здесь всё есть? — спросил начальник штаба. — Вы уверены, что всю натуру удалось разведать

и нанести на карту?

— Нет, конечно, — ответил Зайцев.

— То-то, что нет. Хорошо, что вы это понимаете... А вот то, чего нет на карте, но что есть в натуре, как мы будем уничтожать те цели?.. Имейте в виду, нам задание жесткое и точное — подавить огнем все цели, чтобы пехота пошла свободно, чтоб ее не прижал противник к земле в направлении нашего движения. У вас есть какое предложение на этот счет, вы не подумали?

Зайцев подавил в себе тяжелое чувство раздраженного самолюбия. Его обидело, что начальник штаба задал ему такой вопрос.

Он ответил начальнику штаба, что необходимо усилить артиллерийские группы сопровождения пехоты, смелее применять прямую наводку по видимым и внезапно появившимся целям.

— А потери? Сколько будет потерь в орудиях и расчетах? — сказал начальник штаба.

— Меньше, чем если мы не решим задачу, товарищ полковник.

— Надо подумать и посчитать. Так, говоришь, гуще надо пушек в ряды пехоты?.. Ты бы вот сведений о противнике давал погуще... Ну, ладно, не обижайся, Павел Петрович!

Вечером в соединение полковника Макарчука прибыл артиллерийский полк майора Симоненко. Полк должен был поддерживать и сопровождать пехоту. Это обрадовало Зайцева. Он понял, что наверху, в штабе фронта, кто-то думает так же, как и он.

Утром наша артиллерия одновременно открыла огонь — каждая батарея по своей цели. Отдельная группа батарей повела отсечный огонь по ближним тыловым коммуникациям противника и по его флангам. Этот огонь как бы окаймлял группу противника, назначенную к уничтожению войсками и пушками Макарчука и Симоненко.

После артиллерийской подготовки бойцы Макарчука пошли вперед. Пушки сопровождения и противотанковые орудия Симоненко также двинулись в рядах пехоты.

Зайцев находился в это время на наблюдательном пункте начальника артиллерии дивизии. Бой, который он наблюдал, живым содрогающимся чувством проходил через его сердце и сознание, и это единственное чувство вытеснило из него прочь все обычные желания, страсти и помышления.

Четыре огневые точки упорно жили в центре и на правом фланге противника. В центре были только два тяжелых пулемета, а на правом фланге действовали два орудия довольно большого калибра, судя по шлейфу пламени, исходившему из ствола после выстрела. Зайцев проверил: у него не было данных об этих огневых средствах противника. Либо противник создал их лишь сегодня в ночь, либо наша разведка не сумела обнаружить их признаков на местности.

Полевые пушки и противотанковые орудия били по этим действующим точкам, но они не переставали работать. Наша пехота шла безостановочно, и бойцы по большим кругам обходили их, чтобы двигаться далее вперед. Это было умное решение командиров и бойцов атакующих подразделений.

Зайцев нанес на карту на своем планшете точное положение четырех источников огня противника.

— У нас в вашем распоряжении есть дивизион тяжелых орудий, — обратился он к начальнику артиллерии дивизии.

— Я не забыл о нем, — ответил начальник артиллерии. — Вокруг этих точек, может быть, залегли наши пехотные цепи. Так оно, должно быть, и есть. Отсюда в трубу не разглядишь, а через живую связь не скоро узнаешь.

— Можно накрыть точным огнем.

— Точным? Дивизион позавчера только прибыл, в нем новая матчасть, новые люди... Они так накроют!.. Там же близко наши люди.

— Разрешите мне — я рассчитаю им данные... Дивизион от нас в двухстах метрах.

Начальник артиллерии позвонил по телефону командиру дивизиона и затем сказал Зайцеву:

— Действуйте! Я буду следить. Осторожней только!

Зайцев побежал на дивизион. Его мучило сейчас, что орудия в дивизионе новые, расчеты не сработались между собой, и едва ли молодым артиллеристам известна практическая поправка погрешности на молодость пушечных систем. «Может, одной батареи мне хватит? — решал Зайцев. — Нет, времени нет, бой идет, у меня четыре цели, погрешность будет — не попаду. Нельзя сейчас огня жалеть, сразу бить надо».

В дивизионе было девять пушек. Командир дивизиона сообщил Зайцеву, что две пулеметные точки противника подавлены огнем артиллерийского сопровождения, но две пушки еще действуют из прочных укрытий.

— Давайте дадим один пристрелочный снаряд, учтем погрешность, а потом ударим на поражение! — предложил Зайцев.

Командир дивизиона улыбнулся.

— У нас системы свежие, не постарели еще... Я стрелял из них, каждый раз всё разную погрешность дают, трудно вывести в поправку устойчивый коэффициент.

— Так зачем тогда вы здесь? — вскричал Зайцев. — Раз вы знаете, чту у вас за пушки, их надо заранее на тягу поставить и выкатить перед атакой на прямую наводку. Вы чем думаете, артиллерист? Теперь поздно, — давайте вашу последнюю поправку... Вот где орудия противника, — он указал на своей карте, — мы дадим залп всеми тремя батареями по одной огневой точке, учтем результат и затем по второй точке — также залп всего дивизиона. Понимаете меня? Тогда погрешности отдельных орудий уравновесятся взаимно, и хоть один снаряд мы положим в цель.

Так стрелять было невыгодно, но еще более было невыгодно терпеть огонь на поле боя по цепям нашей пехоты.

После четвертого залпа дивизиона живые пушки врага умолкли, и наблюдатели подтвердили поражение целей. Зайцев почувствовал жажду, будто вся внутренность его выгорела огнем. Он попросил напиться. Ему принесли ковшик солончаковой воды, другой не было, ее не привезли из дальнего пресного колодца; Зайцев попробовал пить эту воду, но не смог и смочил ею лицо.

— Соленая вода, — сказал командир дивизиона и улыбнулся. — Пить нельзя!

— А что у вас можно? — рассерчал Зайцев. — Пушки у вас с погрешностью, вода с солью.

— Точно, — улыбаясь, согласился артиллерист.

«Вот чорт», — подумал Зайцев.

Начальник артиллерии дивизии поблагодарил Зайцева за работу.

Вдалеке, уже на новых рубежах, звучали редкие винтовочные выстрелы, как последние капли дождя, что падают с листьев деревьев после грозы и ливня.

— Слушай, Зайцев, а ведь мы сегодня били противника в общем нормально. В первый раз, а ничего получилось!

Начальник артиллерии устало, но довольно улыбнулся и расправил спину, как рабочий человек, у которого зашлось тело после работы.

— Ничего, — равнодушно сказал Зайцев. — А можно и лучше воевать.

— Можно-то можно, да сразу нельзя. А как по-твоему лучше?

— Лучше искать всегда ближний бой, терзать противника в упор. А мы привыкли к обороне, биться дальним перекидным огнем... У нас и сегодня артподготовка велась не очень прицельно. Вели огонь издали, с закрытых позиций, как будто это был заградительный, арьергардный огонь. Били, правда, ничего. Но что это? У нас ищут какой-то безопасности, берегутся, а надо искать врага.

— Это ты, Зайцев, прав, но ты не горюй, мы научимся. Тебя немцы-то били?

— Били.

— Как следует били?.. Меня они лупили здорово, всё наукой и техникой лупили! — И начальник артиллерии захохотал, словно довольный тем, что его били как следует, не пустяком, но всей матчастью немецкой техники, а он все равно уцелел.

— Пусть они били нас! — злобно сказал Зайцев. — Били, да не убили, а не убили, мы их убьем...

Начальник артиллерии внимательно посмотрел на худощавого офицера разведки и на его жестокое в эту минуту лицо и не мог составить о нем ясного представления. «Трудный, наверное, и неприятный человек, но в деле будет хорош», — предположил полковник.

* * *

В ноябре 1942 года Пятьдесят первая армия, еще свежая и не истощенная в больших боях, начала пополняться мощными средствами усиления. Прибывали артиллерийские и минометные части с новой техникой, причем и бойцы были снаряжены как следует, одеты в новые шинели, у всех были, кроме шинелей, еще и ватники или зимние полушубки и обуты они были в прочные кожаные сапоги. Одновременно с войсками и орудиями в армию шли потоки машин с боеприпасами, а в середине ноября прибыли на новых боевых машинах два танковых полка.

Зайцеву и всей службе артиллерийской разведки была поставлена задача — сделать точное начертание переднего края обороны противника, выяснить расположение его огневых точек и группировку артиллерийско-минометных средств.

Никому ничего не было известно. Даже старшие командиры не получили еще никаких указаний и не знали точно — останутся ли средства усиления в Пятьдесят первой, чтобы обеспечить успех большой операции, или они прибыли на время и уйдут дальше, или же вся армия будет перемещена на другой участок. Но рядовой красноармеец уже имел свое мнение об этих вещах.

— Никуда далее новые пушки не двинут, — говорили в расчетах на старых батареях. — Пушки не игрушки и не автобусы — на них ерзать без дела нельзя. Тут, значит, и бой будем держать!..

III.

Бой предстоял большой. Ночью Зайцев выехал в батареи. Он должен был видеть исполнение боевой задачи и руководить доразведкой противника в бою, чтобы подготовить материал для будущих сражений. Зайцев взял с собой, как связных, двух бойцов — Пожидаева и Салтанова.

К утру, как начало светать, погода стала вовсе плохая. Осенние облака, гонимые сырым ветром, ползли почти по земле. Зайцев в это время стоял в старой траншее на водоразделе, откуда хорошо просматривалась сторона противника; немцы расположились на противоположном водоразделе и на пологом скате его, обращенном в нашу сторону. Немного поодаль от Зайцева, в той же старой траншее, находился командир дивизиона капитан Ознобкин.

Зайцев много раз жил в боях. Но сегодня предстоял бой в помощь Сталинграду, где решалась судьба народа, жизнь его и смерть, — и сердце офицера встревоженно билось, надеясь в нетерпении, что сегодня, быть может, оно освободится от гнетущей постоянной боли, которая мучает его все долгие месяцы отступления и обороны.

В тишине засветились на мгновение жерла орудий по фронту, и крошки земли в траншейном откосе вздрогнули от первого удара. Началась артиллерийская подготовка боя. Мощь огня сразу была взята очень большой, однако с каждой минутой она всё более наращивалась и уплотнялась: в дело вводились всё новые и новые батареи. На стороне противника черная земля тьмою поднялась в воздух и не могла уже осесть, потому что взрывные волны следующих, всё более учащающихся разрывов рвали ее в клочья.

Немцы начали отвечать из дальнобойных орудий контрбатарейным огнем. Но их полевые пушки молчали; иные из них уже были накрыты нашим огнем, иные не обнаруживали себя в ожидании нашей атаки. Дзоты противника также еще молчали до времени.

Затем Зайцев увидел в бинокль, как затрепетал пулеметный огонь сразу из пяти дзотов противника. Наша артподготовка еще не кончилась; снарядов было достаточно, и приказано было вести подготовку на сокрушение целей с перестраховкой, с запасом на верность поражения.

Вскоре ожили уцелевшие полевые орудия противника, встречая нашу пехоту осколочными снарядами. Зайцев рассмотрел в дыму открытого степного пространства движущиеся цепи нашей пехоты. Красноармейцы, накрываемые огнем врага, перебегали вперед лишь после долгих пауз и лишь в точности рассмотрев ближнюю местность перед собой, чтобы найти в ней очередное укрытие.

Салтанов, Пожидаев, ординарцы и связные капитана Ознобкина, наблюдая бой, произносили возгласы ярости, радости и сожаления, переживая все действия артиллерии и пехоты.

Зайцев знал, что на этом именно участке, который он наблюдает, и должен быть совершен прорыв обороны противника. Но он сейчас уже не мог разглядеть ни одного нашего пехотинца, движущегося вперед по степи. Наши пехотные цепи теперь вовсе залегли. Дивизион Ознобкина бил по дзотам врага, однако пока лишь один из них удалось подавить, а остальные четыре действовали. Зайцев заметил, что орудия непосредственного сопровождения пехоты стреляли редко и двигались, далеко отставая от атакующей пехоты.

Зайцев ясно видел ход боя, но он сейчас более всего хотел увидеть или понять, когда наступит перелом сражения в нашу пользу; он искал признака этого перелома и не видел его, но он уже понимал, что если этот перелом не наступит в ближайшее время, то наша атака захлебнется, пехота, залегшая под огнем противника, изойдет кровью, и задача прорыва не будет решена. Зайцев знал, что параллельно видимому бою и одновременно с ним происходит невидимое соревнование духа двух борющихся сторон. И обычно бывает, что сторона, ослабевающая в этом соревновании, дает дрожание, являет признак гибели еще прежде окончания сражения. Дело военачальника уловить вовремя этот признак и использовать его для ускорения поражения противника.

Но не было еще этого духовного содрогания противника и ни в чем не являлся признак его поражения. Мощь нашей артиллерии не использовалась целиком пехотой, время уходило...

Зайцев посмотрел через стереотрубу на серое поле; оно было в огнях стрельбы, в дымной наволочи, медленно уносимой ветром. Зайцев сосчитал, что противник сейчас сопротивляется нашей пехоте лишь огнем легких полевых пушек и легких пулеметов; следовательно, его тяжелые огневые средства и постоянные огневые точки подавлены. Зайцев почувствовал удовлетворение: значит, его служба разведки работала довольно точно.

В бою сейчас недоставало какого-то малого дела, но решающего. Без этого дела и та главная работа, что уже была совершена артиллерией, не приводила оперативную задачу к решению. Зайцев судил, конечно, только об одном небольшом участке боя, который он непосредственно наблюдал.

— Что говорит командующий артиллерией об обстановке? — спросил Зайцев у капитана Ознобкина.

— А что он говорит?.. Он ругается, пехоту на нашем участке ругает. Везде, говорит, на других участках пехота хорошо пошла после огня, а у нас плохо.

Ознобкин позвонил в дивизию.

— Что вы думаете делать? — спросил Зайцев у капитана, когда тот окончил разговор по телефону.

— А что нам делать? Это не наше дело!

— Наше дело! — резко возразил Зайцев. — Артиллерия служит пехоте, а не самой себе.

— А что можно сделать, когда пехота желает, чтобы на поле ни одного огонька навстречу ей не осталось, чтобы ей можно гулять было, как в парке культуры и отдыха, тогда она подымется и пойдет...

— Вон как вы рассуждаете... Ну, нет! — не согласился Зайцев. — Ты видишь, люди не справляются, тогда бери их задачу на себя.

— У меня своя есть, — удивился Ознобкин.

— Да кто вы здесь, офицер или чиновник? — крикнул Зайцев.

Он позвонил в штаб артиллерии дивизии и попросил обратить внимание на плохую работу орудий сопровождения пехоты на своем участке. Ему ответили, что там ранен командир батареи и есть потери в расчетах. Тогда Зайцев заявил, что он пошлет в батарею сопровождения своего помощника лейтенанта Лебеду или сам станет командовать батареей на время операции. Командующий артиллерией согласился:

— Соскучился, что ль, без пушки жить?.. Ну, что ж, ступай, раз сам хочешь. Лебеду я твоего не знаю, ты сам иди. Только расчеты пополнить сейчас не могу, обойдись с теми людьми, кто там остался.

— Я своих людей возьму, — сказал Зайцев.

Он взял с собой Салтанова и Пожидаева и позвонил Лебеде, сказав ему, что пойдет на разведку вперед и пусть вслед ему Лебеда пошлет шестерых своих людей из тех, что раньше служили в огневых взводах.

Зайцев поспешил вперед, Пожидаев и Салтанов побежали за ним по тревожному холодному полю.

В батарее осталось три годных орудия, четвертое было повреждено, а из расчетов выбыло по ранению пять человек.

Назначив на усиление расчетов Салтанова, Пожидаева и прибывших вслед людей из взвода Лебеды, Зайцев приказал катить вручную орудия вперед. Огонь противника был жесток и плотен, но и источники его менялись на местности. Наша пехота, отрыв ячейки, таилась в них. Ее беспокоил более всего огонь пулеметов противника, которые часто перемещались, чтобы затруднить пристрелку по ним, а взамен пулеметов с расчетами, уничтоженных нашим огнем, выдвигались новые из резерва.

Зайцев с командиром взвода управления засекал действующие пулеметные точки и, останавливая пушки, давал по ним огонь залпом; затем опять приказывал двигать орудия вперед — мимо внимательных глаз своей залегшей пехоты. При этом Зайцев велел двигаться каждому орудию по ломаной линии, не считаясь с удобством и легкостью пути, с тем, чтобы помешать врагу пристреляться.

Всего Зайцев приказал дать с хода четыре очереди по пулеметам противника, которые секли своими очередями землю, где залегла наша пехота. Два пулемета были накрыты. Затем командир взвода управления батареи младший лейтенант Лукашин доложил Зайцеву, что далее, стало быть, двигаться нельзя — нашей пехоты нет и начинается пустая земля, за которой находится противник.

Зайцев посмотрел в спокойное, разумное лицо Лукашина и пришел в ожесточение.

— Приказываю по-прежнему двигаться вперед на ручной тяге!

— Впереди пехоты с пушками, товарищ майор?

— Точно. Впереди пехоты с пушками пойдем.

— Есть!

— Стрелять каждому орудию по одному слева направо — по пулемету на высотке водораздела у голого куста. Вы видите?

— Ясно вижу! — подтвердил Лукашин.

— По пулемету. Наводить по горизонту водораздела. Гранатой огонь!

Пушки сработали одна за другой.

— Вперед! Быстрее двигаться! — приказывал Зайцев.

И пушки на руках расчетов пошли далее вперед по пустой земле. Пулеметные очереди струями били в щиты орудий; тогда люди, тянущие и толкающие шершавыми терпеливыми руками спицы колес, залегали на мгновение к земле и, вставши, опять напрягались в работе.

Во время движения Лукашин, подбежав к Зайцеву, доложил, что наводчик Сергиенко ранен в голову, а младший сержант Пожидаев убит.

— Заплачет теперь Клавдия Захаровна Пустовалова, колхоз «Рассвет» Завьяловского сельсовета, — вслух подумал Зайцев, — он хорошо знал жизнь своих бойцов и даже адрес невесты Пожидаева.

— Я не понял, товарищ майор, — сказал Лукашин.

— Ничего, товарищ Лукашин... Это кто?

Лукашин поглядел направо и налево. Мимо орудий Зайцева, уже опередив их, бежали вперед пехотинцы с автоматами и винтовками.

— Наша пехота поднялась! — сказал Лукашин и в волнении снял шапку. — Это мы их подняли, что пушками вперед пошли, товарищ майор. Они всё видели, и их совесть подняла.

— Не знаю, — произнес Зайцев, скрывая свою радость. — Наши бойцы и сами могут ходить, приучить надо было.

— С пушками всегда лучше.

— Стать пока на месте! — скомандовал Зайцев. — Рассчитать цели на поражение прямой наводкой!.. Вызвать ездовых с лошадьми!

Зайцев загляделся вперед на цепи нашей пехоты, атакующей водораздел, идущей с огнем и штыком. Переднее, штурмовое подразделение уже миновало водораздел и ушло по ту сторону высотки. Зайцев проследил взором путь одного бойца. Большого роста красноармеец бежал неторопливо вперед; иногда он припадал на колено и стрелял из винтовки, изредка с размаху бросался к земле и, без спешки поднявшись, опять мчался вперед, не суетясь, осторожно избирая себе дорогу, держа оружие в спокойных руках. Действуя в бою как будто бы не спеша, красноармеец, однако, уходил вперед, на северо-запад, сноровисто и скоро, и легко несла его мощная душевная сила. Зайцев подумал, что этот большой солдат далеко пойдет, он дойдет до самого конца войны и назад домой вернется после победы.

Когда он скрылся за водоразделом и стало вдруг тихо на окрестном поле, где до того шел бой, Зайцеву показалось, будто окончилась вся война. Но он, конечно, понимал, что это только началось, должно быть, наше главное наступление. Но пусть война будет еще долгой, решение ее уже стало видным в далеком тумане времени, потому что мы научились бить врага смертным огнем и ходить вперед.

Позже, сдав командование батареей прибывшему старшему лейтенанту, Зайцев проехал на машине далеко вперед вместе с начальником штаба артиллерии дивизии. Он увидел разбитые батареи пушек и минометов противника, сотни трупов чужеземцев и встретил колонны пленных, шедших на восток в безлюдную степь с опущенными головами.

Начальник штаба сказал Зайцеву, что фронт противника прорван, враг беспорядочно отходит на запад и наша армия за сегодня выполнила задачу двух дней, то есть за нынешний и завтрашний день.

Зайцев уверенно чувствовал и он думал — так же чувствовали и другие, что главное дело войны — начало победы уже свершилось сегодня в течение нескольких часов. Это случилось, когда наш точный и мощный огонь артиллерии накрыл врага и подорвал его силу, когда наша пехота пошла впервые от Волги на запад, и пошла рабочим рассчитанным шагом, пошла упрямо и неумолимо, и когда, наконец, он, Зайцев, обычный красноармейский офицер, испытал свое мужество и уменье, и они оказались достаточными для поражения противника.

* * *

С тех пор прошло время, и окончилась война. Но высшие главные дни боевой жизни Зайцева были те, о которых здесь рассказано; в эти минувшие дни, несчастные и счастливые, Павел Зайцев почувствовал себя воином на весь свой век; тогда он в донской и волжской степи перешел через первую вершину своей жизни. Это была, вероятно, не самая большая высота: он еще молод, ему, быть может, предстоит пройти через более высокие перевалы своей судьбы, кровно связанной с участью своего народа. Этого не знает гвардии полковник Павел Зайцев, но он готов принять и мирное счастье жизни, и новый смертный подвиг во имя ее. Сейчас он внимательно всматривается в будущее мира, ради которого он и его сверстники и друзья воевали с врагом.

Публикация А.М.Мартыненко

Подготовка текста Н.М.Малыгиной