Дополнение к примечаниям
Письмо А.Б.Стерлигова
Е.В.Сперанскому
Глубокоуважаемый
Евгений Вениаминович!
Я
рад, что наконец ко мне попали Ваши «Воспоминания о В.В.Стерлигове», о которых я слышал так много хорошего.
Прочел залпом, не только с интересом, но и с волнением — ведь речь идет о
дорогих мне людях. «Воспоминания» прекрасно написаны, они сердечны и, мне
кажется, психологически верны. Однако я заметил в них несколько фактических
неточностей, вполне объяснимых — в чем-то могла изменить память, каких-то
подробностей семейной истории Стерлиговых Вы просто
не знали. Поскольку, к счастью, появился шанс опубликовать «Воспоминания»,
попробую сделать ряд уточнений или пояснений — может быть, они Вам помогут
подготовить текст к изданию.
«Пришел
он в нашу школу поздно, может быть уже после революции» — В.В. начал
учиться в другой гимназии, называвшейся сначала «гимназия Е.А.Кирпичниковой»,
перед самой революцией — «П.Н.Поповой». Она занимала один из известнейших
московских особняков на Знаменке — Знаменский оперный дом, где сейчас
располагается музыкальная школа. В ней действительно было совместное обучение
«на швейцарский манер». Учились главным образом дети либеральной интеллигенции.
К ней принадлежал и отец В.В. — Василий Николаевич Стерлигов.
По профессии историк-античник. Один из авторов
известной хрестоматии «Древний мир в памятниках письменности». Он вел в
гимназии историю Древнего мира и Средних веков. А Елизавета Владимировна,
ставшая его второй женой, была его ученицей и выпускницей гимназии. Естественно,
в гимназии учились и дети Стерлиговы, в порядке
старшинства: Борис, Ирина, Владимир и Галина. Борис, мой отец, закончил гимназию много раньше, чем Владимир, в 1917 году.
После революции гимназию переделали в опытную трудовую школу, а часть учителей
и учеников, в том числе и Стерлиговы, с 1919 года
перешли к М.Х.Свентицкой, на Сивцев Вражек.
Впоследствии Василию Николаевичу из-за дворянского происхождения преподавать
историю запретили. И он до своей смерти в 1934 году вел
русский язык и литературу, которые, впрочем, он тоже неплохо знал.
О
появлении Володи у Вадима Кускова — семьи Стерлиговых
и Кусковых были очень близки еще с дореволюционных времен, и именно Володя
познакомил с ними своего друга Краевского.
В.В.
«учится в летной школе… поступил в эту школу не
без помощи своих братьев, родного и двоюродного, Владимира Пебарта…
К тому времени они были уже без пяти минут летчиками». Здесь требуется
много уточнений. В.В. учился в авиационном училище. Но — картографическому
делу, куда его рекомендовал Борис Васильевич из-за увлечения Володи рисованием
— ведь он посещал студию Мешкова. Двоюродный
брат — не Владимир, а Дмитрий Бернгардович Пебарт, по матери Стерлигов, сын
тетки Володи Веры Николаевны, и латыша Пебарта, врача
московского Императорского лицея. Ни Володя, ни Митя Пебарт
никогда летчиками стать не собирались, Пебарт стал
авиационным инженером-изобретателем и до конца работал в научно-сследовательском
институте в Чкаловской. Но в какой-то форме авиация,
небо могли увлекать В.В., как и многих уже состоявшихся и будущих художников
того времени. Итак, «страшная колдунья» — сестра Василия Николаевича, «тетя
Вера».
«Для
меня до сих пор загадка: почему Стерлигов жил в Гранатном, у тетки, а не в своей семье?» Отгадка проста:
в квартире Василия Николаевича в
Ваганьковском переулке (ныне ул. Маркса-Энгельса у Ленинской библиотеки) Стерлиговы были «уплотнены» до одной комнаты, где ютились
сам Василий Николаевич, его две дочери, причем Ирина скоро вышла замуж и
привела мужа, Елизавета Владимировна и ее с Василием Николаевичем несчастный
маленький слабоумный сынишка Слава. Поэтому сыновьям — Борису и Владимиру —
места там совсем не оставалось. Пебарты неоднократно
и в эти годы, и позже предоставляли кров Володе.
«Жена
его начинающая певица, живут они на Крестовском острове, по вечерам у них
бывает нечто вроде “салона”». Требует пояснений, так как боюсь, что
получается превратное впечатление «светской жизни». Первая жена В.В. — Лидия
Ивановна Мейснер (в первом браке — Эренберг), с которой В.В. был дружен с раннего детства. Мейснеры — соседи Стерлиговых по
имению в Рязанской губернии, и каждое лето младшие Мейснеры
и Стерлиговы проводили вместе. Поэтому в переезде
В.В. в Ленинград возобновленное знакомство с Мейснерами
и завязавшийся роман с Лидой сыграли важную роль. Хозяйкой «дома» —
деревянного, очень скромного, на Крестовском была мать Лиды, педагог и даже
директор школы Ольга Степановна Мейснер, одна из
самых образованных женщин дореволюционной России, из знаменитой «ученой» семьи
профессоров Куторга. Об этой семье
рассказано в книге брата Лиды — Д.И. Мейснера (Миражи
и действительность. Записки эмигранта. М., 1966).
Так что «салон» в конце 20-х – начале 30-х годов никакой «светской» окраски не
имел, хотя они и играли с обэриутами и
друзьями-артистами в пинг-понг. Попавшая после ареста В.В. в лагерь Лида
исчезла без следа.
«Эпидемией
страха был заражен и Борис Стерлигов. Тем более что к
тому времени он был в большом чине, может быть уже генералом». Этот раздел мне
комментировать нелегко, но все-таки ряд сомнений не могу не привести. Во-первых, мы — семья Б.В. — до конца 1940 года жили не в Москве, а
в военном городке в Чкаловской, где располагался научно-исследовательский
институт, в котором работал мой отец, попавший в глухую опалу в то особенно
грозное для военных время, так что московской квартиры просто не было.
Во-вторых, дядя Володя все-таки у нас в эти довоенные годы нередко бывал. И я
прекрасно помню, как он за нашим чайным столом делает мне те самые «жукуськи». Не могу сказать наверняка, но скорее всего, дядя
Володя просил отца походатайствовать за него, и отказ отца приобрел
«художественную форму» (как это нередко у В.В. бывало) в виде «разговора через
цепочку». Ходатайство же тогда могло иметь лишь обратный результат — отец не
избежал тяжелых контактов с «органами». Существенной поправкой к дальнейшему
изложению должно послужить и то, что и другие родственники В.В. от него не
отвернулись: он часто ночевал, а иногда и просто жил у Пебартов
и у своей сестры Ирины, остававшейся в «родовом гнезде» в Ваганьковском
переулке.
«Живописец-дилетант,
правоверный традиционалист, бывший летчик, генерал в отставке Юмашев… к тому
времени был глубоким стариком, во все разуверившимся ипохондриком». Андрей
Борисович Юмашев был старше В.В. всего на год. До того, как стал летчиком,
учился в Училище живописи, ваяния и зодчества, был последователем
импрессионистов и фовистов. Конечно, масштаб его
скромного дарования не сопоставим с В.В., но все же состоялось несколько
персональных выставок его живописи. И не из-за «геройства» или «генеральства».
Стариком и ипохондриком он не был, а был тяжелым сердечником, много лет
балансирующим на грани жизни и смерти. Важно, что дача его была в Крыму, в
Алупке, где В.В. и написал свою замечательную серию «Морей».
«Сафонова…
жила, если не ошибаюсь, одиноко» — нет, у нее была семья, с которой и
В.В., и сестры Глебовы поддерживали и потом дружеские отношения.
«Автор
“Вруна” уже несколько лет как погиб…» — речь идет о предвоенных годах,
тогда как Д.И.Хармс погиб, как известно, в начале войны.
«В
лагере он встретил профессора К.» — это ошибка. Речь идет об известном
астрономе
и физике-теоретике Козыреве, родственнике сестер Глебовых. Козырев тоже был в
лагерях, но не в Карлаге, и позже, чем В.В. Их
знакомство и дружба относятся уже к послевоенному времени в Ленинграде, где
Козырев и рассказал В.В. о девочке и вспышке на Луне.
«Сюжет
— “Стерлигов-с-иголочки”» — может быть,
стоит прибавить, что кроме украшения витрин В.В. подрабатывал и на готовящейся к открытию ВСХВ?
«Уехал
ли он, в конце концов… в Ленинград и там скитался. Жил
за чертой города?» Да, какое-то время он жил «минус сто» — в Луге.
«Актер
Эраст Гарин»
— с Гариным, родом тоже из рязанских помещиков, В.В. был знаком с детства, и
это не питерская, а московская дружба.
«У
генерала большие связи, начиная с отделения милиции и кончал
высшими сферами» — трудно даже представить что-либо более
далекое от подлинного Бориса Васильевича и его образа жизни, но в милицию он,
конечно напуганный этой тревогой, позвонил и, кажется, в первый и последний раз
в жизни сказал: «С вами говорит генерал…». Получается же что-то совсем иное.
«Помню
маленькую экспозицию в Москве…» — может быть, стоит сказать о двух
коротких выставках — в Музее архитектуры на Воздвиженке и в Гравюрном кабинете
ГМИИ им. Пушкина? Алла Повелихина не из Русского
музея, а из Музея города Ленинграда.
Надеюсь,
Евгений Вениаминович, Вы не обиделись за это крохоборчество?
Я им занялся из-за предстоящей публикации Ваших «Воспоминаний» — ведь это будет
практически единственное публичное упоминание сейчас всех этих людей и
обстоятельств, и жаль, если эти немногие ошибки таким
образом публично «узаконятся». Если Вам понадобится какая-нибудь помощь в
доработке присланных из Петергофа гранок1 —
я к Вашим услугам. Но мне кажется, что исправления внести нетрудно, а львиная
доля текста — и замечательного! — остается без изменений.
Кланяйтесь
Наталье Павловне,
искренне
Ваш А.Стерлигов
23.11. 1991