Владимир Енишерлов

 

Сельцо Михайловское Бородинской волости

 

Дуб Григория Данилевского

 

В 1873 году межевой инженер, преподаватель математики в Константиновском межевом институте капитан Н.И.Полянский купил у помещика Остафьева (Астафьева) небольшое имение (сельцо) Михайловское, находившееся в дальней части Бородинского поля, неподалеку от деревни Татариново. «1874 года января 4 дня, и.д. Судебного Пристава при Московском Окружном Суде, Губернский Секретарь Леонид Величков, живущий в городе Можайске, на основании Исполнительного листа Московского Окружного Суда, выданного 21 декабря 1873 года за № 12139 Коллежскому Советнику Николаю Ивановичу Полянскому, ввел его г. Полянского, во владение приобретенным им на публичном торге, произведенном 12 октября 1873 года в Окружном Суде <…> имением, принадлежавшим Губернскому Секретарю Николаю Александровичу Астафьеву, и состоящим Московской Губернии Можайского уезда, Бородинской волости в сельце Михайловском. Мерою в том сельце Михайловском земли состоит десять десятин (примерно 12 га. — В.Е.) с находящимися на них разного рода жилыми и не жилыми строениями, прудами и произрастающими деревьями. Земля эта граничит с одной стороны с Смоленскою дорогой, а с других сторон — лесом, лежащим при деревнях Татарниковой и Князьковой».

Эта выписка из официального «Вводного листа», выдававшегося при вступлении во владение приобретенным имением. Сколько их в России было, этих среднепоместных усадеб, продававшихся, переходивших из рук в руки от хозяина к новому владельцу. Об очень немногих из них осталась память в истории. Михайловское Полянских не забылось, хотя и исчезло физически с лица земли, слилось с окружающим лесом, покрылось густыми, едва проходимыми зарослями, между тем эти места сыграли свою роль в Бородинской битве, что само по себе дает им право на историческую память. «Вечером двадцать пятого августа, накануне Бородинского боя, главная квартира князя Кутузова находилась на Михайловской мызе, при деревушке Астафьевых, Татариновой, в четырех верстах от Бородина. Здесь, под ночлег старого фельдмаршала был отведен брошенный хозяевами небольшой, в один этаж, но весьма удобный господский дом. Ручей Стонец, впадавший в речку Колочу у Бородина, отделял Татариново и Михайловскую мызу от лесистых высот, на которых командир правого крыла армии Милорадовича расположил для предстоящей битвы свои отряды. Отсюда в сумерках, влево за ручьем, у деревни Горки, виднелись на холме огражденные завалами батареи, а невдали от них белели палатки пехоты, егерей и артиллерии Багговута. Далее, вправо, из-за березового леса, поднимались дымки с костров драгунов, гусаров и уланов Уварова, спрятанных в запасе у склонов к соседней Москве-реке. Прямо против Татаринова и Михайловской мызы, в полуверсте за ручьем, на пригорке, среди просеки, виднелись коновязи и слышался говор казачьих полков Платова». Эти строки предшествуют описанию Бородинского сражения в книге известного русского исторического писателя Г.П.Данилевского «Сожженная Москва». В те годы, когда писался роман, сельцо Михайловское принадлежало старинным друзьям и дальним родственникам писателя, семье Полянских.

Н.И.Полянский купил это имение по совету своего товарища и старшего коллеги по службе, инспектора Межевого института Н.А.Усова. Н.И.Полянский, хотя и принадлежал к старинному дворянскому роду, ведущему начало из Рязани, был обременен большой семьей и весьма не богат, так что деньги на покупку усадьбы дал ему взаймы тот же Усов, будущий можайский уездный предводитель дворянства. Усадьба Усовых Новое Сельцо находилась неподалеку от Михайловского, и он опасался, что богатый крестьянин из деревни Татариново Григорий Федотов, у которого прежний владелец Остафьев ходил в должниках, получив за долги Михайловское, сведет парк, уничтожит небольшой дом, распашет старое дворянское гнездо, не обращая внимания на его прошлое и красоту.

Полянские же, люди интеллигентные, близкие литературе, водившие знакомство с Достоевским, Г.Данилевским, Аксаковыми, въехав в Михайловское, полюбили его и берегли, как говорят, пуще глаза. Они ничего здесь не меняли, лишь немного расширили главный дом по сравнению с тем, каким был он во времена войны с Наполеоном. После смерти Н.И.Полянского, главы семьи, имение отошло к Николаю Николаевичу, выпускнику Московского университета в будущем крупному московскому чиновнику, непременному члену губернского присутствия, действительному статскому советнику, получившему это генеральское звание не по выслуге лет, а за достижения по службе. Хороший поэт фетовского склада Н.Н.Полянский был одним из первых земских начальников Московской губернии, именно того участка Можайского уезда, где находилось Михайловское. В 1892 году Николай Николаевич женился на дочери владельца имения Глазово того же уезда М.Л.Людоговского, Надежде Михайловне. Отец невесты занимал высокое положение в обществе, был действительным статским советником, чиновником по особым поручениям императорской канцелярии по делам царства Польского. В приданое невеста получила 127 десятин пустошной земли у деревни Тиунцово на дальней оконечности Бородинского поля, что более чем в десять раз превышало размер Михайловского. Венчались молодые в древнем, XVII века, храме Преображения Господня, построенном некогда в Глазове И.А.Мусиным-Пушкиным. Я хорошо знал Надежду Михайловну Полянскую в последние десятилетия ее жизни, высокую, статную, очень пожилую сереброседую даму с высокой прической, сохранившую, несмотря ни на что, величественную осанку, старинный стиль общения, дворянскую речь и все признаки былого воспитания. Она тогда была уже вдовой. Николай Николаевич и их дети, Нина и Миша, умерли еще до войны. Когда Полянских в середине 1920-х годов вышвырнули из Михайловского, мои дедушка и бабушка предоставили им комнату в нашей большой квартире в Чистом переулке, постепенно превращавшейся в советскую коммуналку. Прямо на противоположной стороне переулка была резиденция патриарха Алексия I, которого Надежда Михайловна помнила еще как Сергея Владимировича Симанского, студента московского университета и офицера 7-го гренадерского Самогитского полка. «Я танцевала со Светлейшим в молодости», — говорила Надежда Михайловна, которую Алексий I иногда приглашал в резиденцию на чай. После смерти Надежды Михайловны некоторые ее иконы, привезенные из Михайловского, наследники передали патриарху.

В темноватой, выходящей на север, в колодец двора, комнате Полянских иногда собирались обитавшие в Москве друзья и родственники — Людоговские, Дандре, Зверевы, Варженевские, Истомины, Можаевы, Усовы... Были среди них и те, чьи имения находились в Можайском уезде на Бородинском поле. Часто они вспоминали Михайловское, бородинские окрестности и жизнь под Можайском. Однажды Надежда Михайловна при мне (я очень любил слушать их беседы о былом) прочла друзьям стихотворение мужа «Невозвратное», которое она нашла в рукописном сборнике Николая Николаевича.

 

Я любил этот дом,
Тихий садик кругом
И террасу, где летом сидели…

Наверху — мезонин:
Там, бывало, один
Ночевал я зимою в метели…

Мебель старых годов…
В зале эхо шагов,
И большие портреты в гостиной…

В кабинете — камин,
Много ружей, картин —
И на всем отпечаток старинный.

Взору милый простор:
Огород, скотный двор…
За конюшней — сенные сараи…

Под ракитами — пруд…
Все тропинки бегут, —
И так пахнет сиренями в мае <…>

Думал: годы пройдут —
Неизменно всё тут
Будет в жизни спокойной и ясной.

Дни и годы, как сны,
Как мгновенья весны —
Проходили, и жизнь торопилась…

Возле Спаса-села,
Где усадьба была —
Всё прошло!.. Всё навек изменилось.

 

Надежда Михайловна прочла эти строки, которые сейчас я выписываю из той самой тетради, и заплакала. «Николай Николаевич закончил это стихотворение в 1922 году, — сказала она. — Здесь все правда. Это наше Михайловское. Трудно даже представить, что можно быть таким точным до мельчайших деталей и в то же время пронзительно-грустным в стихах. Действительно, все изменилось. Я обнаружила это стихотворение уже после смерти Николая Николаевича. Он не хотел, видимо, расстраивать меня грустными воспоминаниями. И так столько бед и горя обрушилось на нас после революции».

Помню, что мужчины на этих встречах иногда обращались к Бородинской битве. Видимо, это событие, связанное с их бывшими местами, подробности его их не оставляли и в советское время, хотя никто из них профессиональным историком, как я знаю, не был. Мне запомнился спор о том, почему в конце сражения Наполеон не ввел в действие находящуюся в резерве свою многотысячную гвардию, которая могла бы кардинально изменить результат битвы. Сошлись, по-моему, на том, что он опасался Московского ополчения, которое в наступающих сумерках казалось огромной армией, стоявшей за регулярными войсками. А так как предки многих из присутствующих были в этом ополчении, то они считали себя причастными к победе над Наполеоном.

Именно от Надежды Михайловны я узнал, что по устным воспоминаниям, бытовавшим в Михайловском, именно здесь «стоял» какое-то время светлейший князь М.И.Кутузов во время Бородинской баталии. В небольшом помещичьем доме с колоннами даже сохранялась в первозданном виде комната, где, по преданию, М.И.Кутузов провел ночь перед Бородинским боем. «Это был у нас как бы маленький музей, — вспоминала Надежда Михайловна, — чуть ли не первый мемориальный музей в тех местах. Были там иконы, которые хранились в Михайловском в 1812 году, и масса интересных реликвий, которые окрестные крестьяне постоянно приносили нам с поля, — старинные подковы, картечь, оружие и т.д., да скромная обстановка комнаты, как говорил Николай Александрович Астафьев, осталась почти неприкосновенной. Вот эта божница, — Надежда Михайловна указала на киот-угольник, в котором хранились старые иконы, стоявший в правом углу ее комнаты, — оттуда. Как жаль, что лишь немногое удалось нам забрать из покинутого Михайловского. Во всяком случае я помню эту комнату с моего переезда в Михайловское в 1890-х годах, т.е. задолго до открытия музея на станции Бородино. Я прекрасно помню, например, большую плетеную круглую корзину с ядрами и картечью 1812 года, которую, не взирая на тяжесть, взял с собой в Москву Николай Николаевич Полянский, когда нас изгнали из любимого Михайловского». На том самом «Вводном листе», который цитировался выше, есть надпись: «Подлинная копия Вводного листа представлена в Можайский Уездный Земельный Отдел 31 мая 1925 года к делу о выселении Николая Полянского из Михайловского по декрету 20 марта 1925 года». Надежда Михайловна Полянская вспоминала, что ее муж необычайно трепетно относился ко всему, что было связано с историей и событиями 1812 года. Будучи кандидатом можайского уезда и Можайским уездным гласным в 1908–1915 годах, он много сделал для достойной встречи 100-летия Бородинского сражения. 26 августа 1912 года на церемонии у Главного памятника на Бородинском поле помещик Можайского уезда, представитель Московского губернского присутствия Н.Н.Полянский находился в первом ряду приветствовавших императора и его семью. Кстати, тот приезд Николая II в 100-летнюю годовщину Бородина на поле русской славы был последним посещением этого святого для нашей истории места главой страны. Ни в советские, ни в постсоветские времена никто из генеральных секретарей, президентов СССР и России не нашел нужным побывать в Бородине, дав очень плохой пример реального отношения к отечественной истории, в том числе, что особенно печально и странно, к боевой истории. Посмотрим, может быть через век, в 200-летний юбилей Бородинского сражения, Президент России «доберется» наконец до Бородинского поля, следуя не столь давнему примеру Президента Франции, который был здесь и поклонился памяти французских солдат, погибших под Москвой два века тому назад.

Величественная симфония прекрасных памятников сформировалась на Бородинском поле к 100-летию сражения. Их возводили потомки тех полков, дивизий, корпусов, которые славно бились под Бородином с армией Наполеона в самом большом и кровавом однодневном сражении в мировой истории. Российский император Николай I выкупил часть Бородинского поля, лично следил за созданием здесь патриотического мемориала. Николай II продолжил дело своего венценосного пращура.

Какую же роль действительно отвела история скромному сельцу Михайловскому во время Бородинского сражения? В далеком 1979 году в журнале «Огонек» я напечатал небольшую заметку об обширной переписке автора романа «Сожженная Москва» Г.П.Данилевского с семьей Полянских, хранящейся ныне в РГАЛИ. Писатель-историк, создавший второй по значению после «Войны и мира» Л.Н.Толстого роман о войне с Наполеоном, Г.П.Данилевский, судя по его письмам, самым тщательным образом готовился к написанию своего романа, найдя в архивах и частных собраниях немало интереснейших документов. Именно он предположил, что Главная квартира Кутузова располагалась в Михайловском. В марте 1882 года он писал из Петербурга Н.И.Полянскому, вскоре скончавшемуся от тяжелой болезни, что работает над повестью о 1812 годе, которая позже переросла в роман «Сожженная Москва»: «Сообщи мне чертежик карандашом, где твой участок под Бородином. Я купил план Генерального штаба местности Бородина и не нашел твоей усадьбы. Не тут ли она, где я поставил красный крест? И откуда означенная дорога в Можайск (приведен небольшой план-схема окрестностей Бородина. — В.Е.). Очень одолжишь, если опишешь мне местность, виды от Можайска до Бородина (холмы, поля, лески, ручьи, просеки) — вообще вид с птичьего полета. Задумал повесть “12-й год” и летом побываю у тебя и в усадьбе Усовых (Новое Сельцо. — В.Е.)». Г.П.Данилевский приехал на Бородинское поле через три года, в 1885 году. Он остановился в Михайловском, объездил все поле, побывал у многих старожилов этих мест, его особенно интересовали преданья и воспоминания, которые еще жили в окрестных усадьбах и деревнях. «В результате этой поездки в романе появилась выразительная картина Бородинского боя, о чем автор писал Н.Н.Полянскому: «Очень буду рад, если ты и твои останутся довольны вставленною мною картинкой бородинского боя с уголком Михайловской мызы. Пусть любимое, дорогое место твоего отца станет через меня знакомым всей читающей публике. Тень твоего любимого мною отца да утешится этим».

В память о посещении Михайловского Г.П.Данилевским, которого очень любили и чтили Полянские неподалеку от крыльца посадили молодой, пятилетний, примерно, дубок. Он так и звался в Михайловском — «дуб Данилевского» и по нему можно точно определить, где стоял давно уничтоженный дом. Ведь дубы живут очень долго. Если, конечно, никто не извел дуб за эти страшные годы. Написанная Данилевским картина Бородинского сражения, а точнее — ее заключительные строки, которые я привел в той давней статье, неожиданно породили много сомнений и натолкнули специалистов из Государственного Бородинского Военно-исторического музея-заповедника «Бородинское поле» на целые исследования, в том числе об усадьбе Михайловское… Вот что пишет Данилевский в «Сожженной Москве»: «Стемнело. Кутузов к ночи переехал в дом Михайловской мызы. Окна этого дома были снова ярко освещены. В них виднелись денщики, разносившие чай, и лица адъютантов… Взвод кавалергардов охранял двор и усадьбу. Адъютанты и ординарцы фельдмаршала, беседуя с подъезжающими офицерами, толпились у крыльца. Расположенный на площадке перед домом костер освещал старые липы и березы вокруг дома, ягодный сад, пруд невдалеке от дома, готовую фельдъегерскую тройку за двором и невысокое крылечко с входившими и сходившими по нем». Эта картина и породила вопросы, связанные с местом расположения Главной квартиры Кутузова на Бородинском поле. Действительно, художественный ли это вымысел о месте Главной квартиры Кутузова или точное следование историческим фактам, черта, присущая, заметим, творчеству Г.Данилевского? Результаты исследования научного сотрудника Бородинского военно-исторического музея-заповедника О.В.Федоровой, как пишет заместитель директора музея по научной работе А.В.Горбунов в статье «Место расположения Главной квартиры М.И.Кутузова на Бородинском поле» (Сб. «Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы». М., 1997. С. 3-9), не позволили коллективу музея придти к единому мнению по этому вопросу. В указанной статье А.Горбунов пытается разобраться с несколькими главными квартирами главнокомандующих на Бородинском поле. Оказывается: «На Бородинском поле располагались три Главных квартиры: 1-й и 2-й Западных армий и Главная квартира Кутузова. В документах военного делопроизводства все они, как правило, называются одинаково, без указания принадлежности, что затрудняет определение местонахождения каждой из них. В этих же документах все трое главнокомандующих упоминаются без фамилий. Установить, о ком идет речь в том или ином распоряжении, можно, порой, только благодаря различиям в титулах: его светлость — М.И.Кутузов, его сиятельство — П.И.Багратион, главнокомандующий (без титула) — М.Б.Барклай де Толли». А.В.Горбунов нашел лишь два приказа с пометами — «Главная квартира село Михайловское» (22 августа) и «Главная квартира двор Михайловский» (24 августа). Но относит он их к Главной квартире 1-й армии, а не к Главной квартире Кутузова. Кстати, некоторые исследователи предполагают, что место, помеченное словом «двор» на схеме Бородинского сражения, набросанной на листочке бумаги в Бородине Л.Н.Толстым, относится именно к Главной квартире Кутузова в Михайловском. Однако, доверимся специалистам из Бородинского музея, не только знающим каждую пядь Бородинского поля, но и внимательнейшим образом проштудировавшим штабные документы, связанные с битвой. «Главная квартира Кутузова, — делает вывод на основании всех изученных им материалов А.В.Горбунов, — <…> с 22 до раннего утра 27 августа располагалась в господском доме сельца Татариново. Возможно, что сам Кутузов 22 и 23 августа размещался в господском доме села Бородино. В сельце Михайловском и его окрестностях располагалась гораздо более многочисленная Главная квартира 1-й Западной армии (генерала М.Б.Барклая де Толли). Крестьянские избы в деревне Горки использовались для размещения офицеров квартирмейстерской части. В одном из этих не сохранившихся домов провел ночь перед сражением Главнокомандующий всеми российскими армиями светлейший князь М.И.Голинищев-Кутузов». Наверное, так оно и было. Только в моих ушах до сих пор звучат слова Н.М.Полянской о том, что она слышала от мужа, как радовался Г.П.Данилевский, найдя якобы достоверные сведения о том, что Михаил Илларионович «стоял» в их доме и даже подписывал здесь какие-то диспозиции, влиявшие на ход сражения. Почему-то, может следуя легенде, она связывала давно канувшее в Лету Михайловское именно с именем Кутузова. Да и исторические писатели в XIX веке были не чета нашим современникам-сочинителям, с историей обращались бережно и скрупулезно, был исключительно точными. А Михайловское находилось действительно удивительно удобно для расположения Главного штаба: совсем рядом проходила Большая Смоленская дорога, связывающая сельцо с деревнями Бородино и Горки. Оно было отделено от Смоленской дороги оврагом с протекающим по нему ручьем Стонец, через который мог быть устроен контролируемый солдатами мост; на усадьбе находилось много хозяйственных построек, удобных для разного рода штабных нужд, а само Михайловское как бы затаилось в небольшом лесочке, в некотором удалении от военных действий. «Не являясь местом активных боевых действий, — пишет А.В.Горбунов в статье “Главный критерий — мемориальность” (“Мир музея”. № 5 (170). 1999. С.17), — эта территория непосредственно связана с основными событиями Бородинского сражения как место расположения резервов, обозов, артиллерийских парков, перевязочных пунктов и иных служб, обеспечивавших боевые действия русской армии». Не случайно, конечно, Г.П.Данилевский, тщательно работавший над «Сожженной Москвой», привлекший много исторических, в том числе архивных материалов и мемуаров, хранившихся в семьях участников и свидетелей сражения, уделил в картине битвы внимание Михайловскому. Вряд ли лишь дружеские отношения с Полянскими были тому причиной. Он писал Николаю Николаевичу: «Под Бородином тоже перемена; я нашел более верные преданья, что сожжено было не Ратово, принадлежавшее тоже родным Усовых, а прямо усадьба Нового Села, или Новоселки Усовых, и у меня является не псевдоним, а прямо Митя Усов, умерший в доме этого села, сожженном вслед за его похоронами. Явится теперь и дом вашего Михайловского с квартирующими в нем кавалергардами Лаврова и прибавится страница боя самого, клочок колоссальной картины, которую я было совсем обошел». Такова предыстория выразительной сцены романа «Сожженная Москва», где описывается возвращение в Новое Село раненого Мити Усова, его смерть и уничтожение усадьбы Усовых русскими войсками перед приходом французов. Словом, действительно, «как прихотливо тасуется колода», — Михайловское, как мы знаем, купленное по совету товарища и сослуживца Н.И.Полянского Н.А.Усова, его предок Дмитрий Усов, погибший при Бородине и ставший героем «Сожженной Москвы», Н.Н.Полянский, бородинский помещик, владелец Михайловского, крупный московский чиновник и поэт, герои Бородина — главнокомандующие, офицеры, солдаты, писатель Г.П.Данилевский, написавший о Михайловском в «Сожженной Москве», — все это как-то сконцентрировалось во времени и объединилось в месте неподалеку от Большой Смоленской дороги, куда мы направлялись, и где до революции существовала усадьба, к которой мы стремились.

 

В глуши Бородинских полей

 

Конечно, без помощи наших добрых гидов из Бородинского военно-исторического музея, — заместителя директора по науке А.В.Горбунова и заведующего отделом изучения, сохранения и музеефикации Бородинского поля А.А.Суханова — мы долго бы искали Михайловское. Но они, конечно, прекрасно знали, где оно находилось, так как несколько лет тому назад точно определили границы усадьбы, вскрыли фундамент дома Полянских, провели археологические исследования, ботанические и прочие необходимые изыскания. По Можайскому шоссе, бывшей Смоленской дороге, мы проехали деревню Бородино, где восстанавливается Императорский дворец, прекрасно запечатленный в цветных фотографиях известным русским фотографом Прокудиным-Горским, сделавшим в 10-х годах XX века целую сюиту снимков Бородинского поля. Затем миновали деревню Горки, где был командный пункт Кутузова и где на высоком холме, защищенный редутом, стоит знаменитый, увенчанный орлом памятник полководцу. «Скоро и Михайловское, — сказал один из наших спутников. — Здесь уже не было активных боев. Даже ландшафт поля тут сохранился лучше, чем где бы то ни было. А вот многие деревни исчезли или оказались, развиваясь, на новой территории, как, например, Татариново, с которой раньше граничило Михайловское». Все-таки странное и какое-то нереальное чувство всегда охватывает меня, когда оказываюсь я в местах больших сражений. Помню, как бродил я по полю Аустерлица. Был дождливый, мрачный, неспокойный день, и казалось, что сквозь шум дождя и порывы ветра слышны звуки боя, крики, стоны, возгласы, выстрелы и взрывы. А в ветреную погоду на поле Куликовом явственно ощущаешь лёт по стелющемся по земле серебряным ковылем стремительной монгольской конницы и мелодичный посвист стрел, даже спокойная Непрядва в лучах заходящего солнца кажется кровавой. Смутная тревога и печаль охватывает меня на этих, некогда покрытых телами павших воинов пространствах. Что-то похожее чувствуешь и на Бородинском поле. В летящих облаках будто угадывались конные полки, из-за ближайшего перелеска, кажется, вот-вот поднимется пехота, а дальние раскаты весеннего грома представлялись орудийными залпами. Нет, не может практически одномоментная (а в историческом времени сражение под Бородином длилось кратчайший миг) гибель стольких людей пройти совершенно бесследно. Во всяком случае, меня преследовало какое-то странное психоэнергетическое напряжение в течение всей поездки по полю. А каково же здесь жить постоянно? Уже подъезжая к Михайловскому, вспомнил я, как однажды Надежда Михайловна Полянская, рассказывая мне о жизни в Михайловском, вдруг задумалась, погрустнела и сказала то, что я поначалу совершенно не понял: «Не часто, но они к нам регулярно приходили. И это бывало тревожно». — «Кто приходил?» — удивился я. — Нам казалось, что это два молодых офицера. Я даже не могу сказать, почему мы так считали. Но чувствовала их присутствие по вечерам, когда разжигали камин в кабинете, не одна я. Ведь вокруг Михайловского было много солдатских и офицерских захоронений. Может быть, чьи-то юные души не успокоились. Однажды, в страшную грозу, у нас вдруг треснул большой древний каменный образ Спасителя — родовая икона Полянских. Трещина прошла через плечо Спасителя. Было это в сентябре 1912 года. Только что на поле отшумели юбилейные торжества, прошли молебны, парады, рауты и визиты. Вновь покой и тишина установились над бородинской глушью. И вдруг эта страшная, не обычная для сентября гроза. И, хочешь верь, хочешь нет, но больше к нам в Михайловское никто из них не приходил».

Жаль, что я записывал не все были небылицы, которые слышал от Надежды Михайловны, но отлично помню, что она много говорила о друге Полянских Г.П.Данилевском, беспокоилась о его письмах к мужу и его отцу, архивах самого Н.Н.Полянского, бывшего не только успешным чиновником при московском генерал-губернаторе Джунковском, но и интересным поэтом и мемуаристом. Однажды Надежда Михайловна вернулась домой в Чистый переулок с любимой Николиной Горы спокойная и даже веселая. Кто-то из никологорцев-литераторов посоветовал и помог ей передать бумаги мужа, включая письма Данилевского, в Центральный государственный архив литературы и искусства. Там они ныне и хранятся в целости и сохранности (РГАЛИ. Ф.387. Оп.1. 1882–1912 гг. Полянский Н.Н. . Себе она оставила только собрание сочинений Данилевского с его теплой дарственной надписью, где писатель вспоминал поездку в Михайловское и отчеркнул в «Сожженной Москве» все места в тексте, связанные с имением своих друзей. «А вот и Михайловское», — сказал наш спутник, — и мы остановили машину у просеки, ведущей от Можайского шоссе перпендикулярно в лес. По полуразрушенному мостику перешли ручей Стонец, о котором я столько слышал в юности, и сразу вышли к месту, где было Михайловское. От Смоленской дороги его отделяло каких-то 200–300 метров. И первое, что я увидел, — был большой, стройный дуб, вырывающийся из густых зарослей, а рядом цветущие кусты старой, дворянской сирени — верный признак бывшего здесь жилья. Лишь затем взгляд упал на скромный памятный деревянный крест, которым предусмотрительно отметили сотрудники музея бывшую усадьбу. Но, конечно, больше всего обрадовался я дубу, мощному, стройному, красивому хранителю этих мест. Ему сейчас лет, наверное, лет 150, он был посажен примерно пятилетним в 1885 году и живописно простирает ветви над местом, где был дом Полянских. Мне вспомнилось блоковское Шахматово, такая же как и в Михайловском, среднепоместная подмосковная усадьба, тоже разрушенная и спаленная, слившаяся, до восстановления, с окружающим лесом. Там, в Шахматове, тоже было дерево, охранявшее это место, — старый, весь в шрамах и дуплах серебристый гигант тополь. «Огромный тополь серебристый склонял над домом свой шатер», — писал Блок. Из той же семьи деревьев-символов и могучий Листвень из распутинского «Прощания с Матёрой» — вековой символ жизни и свидетель гибели сибирской деревни. Возрождение дома Блока и Соловьиного сада поэта началось и с того, что серебристый тополь освободили от окружающей молоди, поставили вокруг него легкую ограду, написали, что здесь была усадьба Шахматово и это чудо-дерево все время верой и правдой берегло землю Блока, привели те самые строки из «Возмездия».

То же самое надо сделать и в Михайловском. Дуб Данилевского очень красив, и его мемориальная ценность неоспорима. А затем надо расчистить парк, привести в порядок пруд, обсаженный липами и сохранивший свою прямоугольную форму, неподалеку от дома, несмотря на минувший век и т.д.

Теперь настает время поговорить о поэзии Н.Н.Полянского, его стихах как не о факте поэзии, а как о неоценимых и точных источниках сведений о Михайловском.

В цикле Н.Н.Полянского «Песни о деревне» документально точно описан дом, парк, пруд — словом, вся усадьба Михайловское. Внимательный читатель этих милых песен получит полное представление о деревьях, кустах, о цветах и травах, произраставших в Михайловском, птицах, которые пели в саду. Когда погружаешься в бесхитростные, искренние строки цикла «Песен о деревне» следует помнить, что приезжали сюда именно в деревню, а не на дачу, жили в гармонии с природой, и текла в усадьбе обычная для срединной России помещичья жизнь с прогулками по саду и окрестностям Бородинского поля, многочисленными гостями и родственниками из соседних имений, Можайска, Рязани и Москвы, чтением вслух, музицированием, шарадами и т.д. и т.д. С той лишь разницей, что обитатели Михайловского всегда помнили о почти мистической роли тех среднерусских просторов, в которых затерялась их крохотная усадьба, искали и находили вокруг отзвуки далекого прошлого. Описание Михайловского в стихах Н.Полянского абсолютно конкретно. Вот, например, общий вид усадьбы уже в первом, открывающем сохранившийся рукописный сборник стихотворении: «Я пою: лесов тенистых / Ароматы и прохладу. / Даль полей — кругом волнистых / И тропинку прямо к саду… // Всю в акациях беседку, / Да кусты сирени пышной, / Что пахучую мне ветку / Протянули так неслышно… / За оградой домик бедный — / Под большой тесовой крышей, / И под ней — балкон заветный…»

Это было написано в 1908 году. Мы будто гуляем по михайловскому саду. А дом-то под тесовой (Sic!) крышей, и как это важно знать будущим реставраторам.

Далее — картина весны в усадьбе: «Цвели черёмуха и пахло тополями / В большом, запущенном, чуть сумрачном саду. / С дорожками аллей…с беседкой…, с соловьями, / С концертом радостным лягушек на пруду».Так в стихотворении «Была весна» поэт будто дает будущим реставраторам-экологам точные указания. Беседка, видимо, была существенной частью михайловского быта. О ней, как и о сирени, поэт говорит в целом ряде стихотворений, например в «Грёзе»: «Ты — в саду… беседка… / Зелень… солнце… тучки… / И сирени ветка…» Те же реалии и в более позднем стихотворении: « <…> Старая ограда / Маленького сада — / Рву с кустов сирень я… // О, как пахнут ветки… / Как они красивы! / И в сквозной беседке, / Как в зеленой клетке, / Тень какая — диво».

Это строки из стихотворения, в котором в 1926 году поэт уже в Москве вспоминает, стараясь ничего не пропустить, любимые места в своей усадьбе. Он пишет о заросших дорожках сада, упоминает куртины маргариток и пионов, рябины и елочки, росшие в саду. «Давних лет посадки», — замечает автор. Заканчивается стихотворение грустно: «Только мыслью тёмной / Я порой встревожен: / Чтобы садик скромный — / Жизнию огромной / Не был уничтожен …»

Садик, конечно же, уничтожили, но память об «усадьбе, в старом парке — в царстве липовых аллей» — сохранилась в очень конкретных, точных строках и образах «Песен о деревне».

Читая стихи Н.Н.Полянского, мы узнаем, что в Михайловском были березовые, липовые и еловые аллеи, пруд был обсажен вербами (ракитами) и липами, сад граничил с небольшим березовым леском, в саду росли левкои, пионы, маргаритки, фиалки, колокольчики, сирень, черемуха, жимолость (типично подмосковная усадебная флора), в одной из аллей стояла мраморная обнаженная нимфа, перешедшая к Полянским от старых владельцев: «…Но сейчас будут сад разорять, / И прекрасную эту статýю / Поскорей собираются снять, / Чтоб устроить судьбу ей иную. / (Говорят, что в какой-то музей увезут.) — / И мне стало так жалко, / Что уходит она из аллей, / Из затишья, где пахла фиалка».

Конечно, подходить к лирическим, тем более талантливым стихам лишь с мерой фактической достоверности не совсем верно, но в данном случае автор так точен в деталях, рисует такие реалистические картины, что те, кто начнет выпалывать траву забвения в Михайловском, вполне могут использовать «Песни о деревне» как достоверный исторический документ, который содержит много интереснейших сведений, позволящих в будущем вдохнуть жизнь в этот примечательный уголок Бородинского поля, связанный с именами Кутузова, Барклая де Толли, генералов, офицеров и солдат, участвовавших в Бородинском сражении. Тем более что с момента битвы и до того времени, когда Полянские поселились в Михайловском, прошло всего около пятидесяти лет, что для XIX века во глубине России, где время текло патриархально медленно, совсем не долгий срок. Словом, Полянские застали Михайловское и окрестности примерно такими, какими они были в 1812 году.

А в 1926 году Николай Николаевич Полянский навсегда прощался с Михайловским, старым домом, садом, прощался с прошлым, прощался со своей Россией:

 

Вчера разорили наш старый балкон.
…Упали большие колонны,
И с грохотом рухнул высокий фронтон,
И дом весь стоит обнаженный.

 

Потоптаны клумбы последних цветов,
И прячутся жалко от взора…
Помята, поломана зелень кустов;
Разбита решетка забора.

 

И груда развалин печально лежит -
Как-будто их чудятся стоны…
А солнечный луч чуть заметно дрожит
На остове белой колонны.

 

Лишь дуб одинокий, былое тая,
Расти будет здесь, коль не спилят.
Укроется память в столетних ветвях
Хранителя сказок и былей.

 

Стонец перейдя, всяк заметит его,
Могучего, верного стража
Того, что здесь было
Давным так давно,
Что имя забудется даже.

 

Слава Богу, имя не забылось.

Не только в стихах Н.Н.Полянского остались романтические картины Михайловского и его окрестностей. Более двух десятков скрупулезных рисунков усадьбы, видов Бородинского поля, близлежащих имений и деревень выполнил в 80-х годах XIX века В.Н.Полянский, младший брат Н.Н.Полянского, художник-любитель, рисовальщик точный и внимательный. На дошедших до нас разброшюрованных листах его альбома изображен не только дом в Михайловском, запечатленный в разных ракурсах и состояниях, но и усадебные постройки — амбар, сарай, баня, флигель, сад и т.д. Это совершенно бесценный материал для тех, кто будет возрождать усадьбу Полянских.

Кроме Михайловского, на рисунках Владимира Полянского, выполненных еще до 100-летней годовщины битвы, до мемориализации Бородинского поля, до создания на нем симфонии памятников, мы видим деревню Татариново, Горки, усадьбу Усовых Новое Сельцо, Спасо-Бородинский монастырь, Смоленскую дорогу и т.д. Под каждым рисунком подпись автора, название, точная дата, когда рисунок был исполнен, например: «с. Михайловское. Амбар. (1882 г. июля 23-го. птн.)» или «с. Михайловское. (1882 г. июля 30-го. птн.)», «Большая Смоленская дорога. (1883 г. Июля 4-го пнд.)», «Село Бородино. (1882 г. авг. 7-13-го, суб., пятн.) и т.д. Дошел до наших дней 21 рисунок, которые мы публикуем впервые.

Когда я писал этот очерк, то в один из майских дней оказался на старейшем московском Ваганьковском кладбище. Там, вблизи храма Воскресения Словущего находится почти забытый некрополь Людоговских и Полянских, где упокоились многие из тех, кто жил и бывал в Михайловском. Густой травой поросли их могилы, покосились мраморные памятники XIX в., прогнили и упали кресты; видимо, давно никто не приходит сюда. Так исчезла с лица земли целая ветвь рода русского, оставившего свой след в нашей истории. И когда Михайловское будет восстановлено, там обязательно должно быть рассказано о его последних хозяевах, семье Полянских, бережно хранивших в своей уютной усадьбе, затерявшейся в бородинских полях, память о былом.

 

Стихи и проза Н.Н.Полянского свидетельствуют о безусловном литературном даровании, не громком, но проникновенном. Он писал много, печатался мало. В его большом рукописном сборнике «Стихотворения» наряду с циклами: «Песни о деревне», «Московский альбом», «В наши годы» есть три произведения, посвященные 1812 году, что, конечно, естественно для поэта, живущего на Бородинском поле. В авторской редакции мы публикуем балладу «Мария Тучкова», напечатанную отдельным изданием к 100-летию великой битвы, стихотворения «Великий пожар» и «Партизаны». Пусть они и не обладают прелестной, наивной непосредственностью «Стихов о деревне» или добрым юмором «Московского альбома», которые мы раньше печатали в «Нашем наследии», но стихи эти интересны как романтические новеллы о великой войне, написанные «в глуши бородинских полей», там, где происходили многие события, в них отраженные. В этих строках чувствуется трепетное отношение к былому, к истории, что было так органично тем, кто жил век и более тому назад в сельце Михайловское Бородинской волости.

 

 

Н.Н.Полянский

 

Стихи о великой войне

 

Мария Тучкова

 

Бородинское сказание

 

В превратностях света большого,
Средь шумных балов и утех
Была Маргарита Тучкова
Милей и сердечнее всех.

 

И был — Государю известный
Заслугой своей боевой —
Супруг ее, храбрый и честный
Тучков¹ — генерал молодой.

 

В те дальние, смутные годы
Гремела в Европе война:
Мужья уходили в походы —
И жизнь была бури полна.

 

Комета в пространстве бродила…²
На Русь Бонапарт наступал:
Несметная двигалась сила,
Гром пушек вдали грохотал…

 

Был август. Береза желтела…
Тянулись на юг журавли…
Здесь горькая весть прилетела:
Французы к Москве подошли!

 

И бой Бородинский кровавый
В те дни загремел… застонал, —
И пал за Отчизну со славой
Из первых — Тучков генерал.

 

Сам царь горячо прослезился,
Узнав о кончине его,
И, доблестный сердцем, гордился
Примером слуги своего.

 

…Не тихие струйки журчали,
Не песни лилися слова:
Исполнена скорбной печали,
Рыдала Тучкова — вдова…

 

Сквозь дым панихиды церковной
При трепетном блеске свечей, —
Не виделся лик ей безмолвный
В гробу, под покровом парчи…

 

В тревоге, в тоске безутешной,
Вдали от тоски и друзей,
Направила путь свой поспешно
На кровь бородинских полей.

 

В час ночи — луна не светила —
Отринув таинственный страх,
Она по полям проходила,
И с ней — престарелый монах.

 

Им факелы тускло мерцали,
И груды кровавые тел
На грудах кровавых лежали…,
Да ветер осенний шумел…

 

Но милое тело напрасно
Старалась она отыскать;
И памятник мужу — прекрасный
Вдова положила создать.

 

Где павших героев Спаситель
К бессмертию жизни призвал, —
Воздвигла святую обитель —
И крест на крови воссиял.

 

Ей было одно утешенье —
Дала она Богу обет:
Священный обряд постриженья
Владыка свершил Филарет³.

 

Прославилось имя Марии
В глуши Бородинских полей:
И духом, и телом больные, —
Все шли с упованием к ней.

 

В обители Спаса святого
Есть храм вдохновенно-простой;
В том храме — Мария Тучкова
Лежит под могильной плитой.

 

Ей сестры поют панихиды,
Ей вечную память поют…
Кругом — деревенские виды:
Отрадный и тихий приют.

 

…И только что полночь приходит,
При свете безмолвной луны
Чудесная стража обходит
Вокруг монастырской стены…

 

Бесшумной идет вереницей
Таинственных всадников строй,
И всех впереди — бледнолицый
Тучков, генерал молодой…

 

Август 1908

 

 

Великий пожар

 

Стоит Бонапарт на Поклонной горе,
Роскошная осень — сентябрь на дворе.
Герой Бородинских кровавых полей,
под грохот орудий и топот коней,
Под шум непрестанный победных знамен
К Москве подошел — поражен, изумлен:
Столица державы Российской — пуста!
Невольное шепчут проклятье уста:
— Куда же девались бояре, народ?..
Зачем не встречают гостей у ворот?
И где сам хозяин Москвы — Ростопчин?
Какое во всем сочетанье причин?

 

Досадно он внемлет ответу: — «Увы!
Народ весь и войско — ушли из Москвы.
Поспешно на тысячах тысяч подвод
Казну и добро увезли наперед;
Сокрыты запасы, жилища пусты, —
И только на храмах блистают кресты».
…Задумчив стоит Бонапарт под Москвой;
Как быть?.. Не вернуться ли лучше домой?..
— Вдруг подал он знак мановеньем руки,
И двинулись с музыкой стройно полки;
В столицу повел авангардный отряд —
Весь в золоте, в перьях, блестящий Мюрат.

 

…И вот — император французов в Кремле.
Осенняя ночь потекла по земле…
Над городом встала в тумане луна.
Вдали за рекой панорама видна:
Видны силуэты поблекших садов,
Церковные главы и крыши домов…
Печальные тени повсюду легли…
Все тихо, безмолвно в неясной дали,
Где старый Кутузов с полками стоит…
Глубокую тайну столица хранит.
А вражьи отряды французских солдат,
Раскинувшись станом, по улицам спят.

 

Один — Император на Красном крыльце…
Застыла улыбка на строгом лице;
Он руки привычно скрестил на груди
И ночи внимает… Но что впереди
Он видит? — Блеснул огонек за рекой;
Как свечка горит… Засветился другой…
Кровавое зарево вспыхнуло вдруг,
Зловеще весь Кремль осветился вокруг:
Соборы и башни, и царский дворец,
И древней иконы разбитый венец…
Тревогу забил у ворот барабан —
Весь полон смятения вражеский стан.

 

Зовет Бонапарт генералов своих.
«Что значит пожар», — вопрошает он их.
Но свита его изумленья полна:
Причины пожара не знает она.
В ответ лишь таинственный шепот идет…
Вдруг маршал Даву выступает вперед.
И молвит: «Беда! Император, беда!
На верную гибель пришли мы сюда;
Здесь славе твоей уготован конец:
Могилой нам станет Кремлевский дворец!
Ужасен пожар!.. О, нет боле причин:
Москву зажигает злодей Ростопчин!»

 

Да будет ли слава, позор ли кому:
Москва догорает в огне и в дыму…
Гремят барабаны, знамена шумят —
Обратно в поход собираться велят.
Теперь — мановеньем дрожащей руки
Уводит назад Император полки.
Он телом ослаб и душой изнемог;
Дорожный готов ему быстрый возок —
Навстречу в полях забелели снега…
Ударил мороз — добивает врага.
«Беда, Император — нет сил нам идти!..»
И зимняя вьюга шумит на пути.

 

1910

 

 

Партизаны

 

Ночь. Лесистые поляны…
По тропинке стройно, в ряд
Идут наши партизаны —
Тихо сабли их звенят.

 

Впереди — отвагой славен,
Хитро споря со врагом, —
Едет сам лихой Сеславин,
Смотрит пристально кругом.

 

…Чу! Не шум ли в вражьем стане?
Там, за лесом, у реки,
В набегающем тумане
Замелькали огоньки…

 

Стойте, братцы!.. Будет дело!..
— Ну, мусью, — теперь держись!..
…Вот они подкрались смело —
И марш-маршем понеслись…

 

Клики… вопли…звон оружья…
Топот… ржание коней…
Залпы частые из ружей,
Блеск слепительных огней.

 

Вмиг бежит француз толпою…
Брать добычу нам пора, —
И несется над рекою
Громкозвучное ура…

 

1911 г.

 

 

Примечания

¹ Маргарита Михайловна Нарышкина была замужем за Александром Алексеевичем Тучковым; в монашестве — Мария (авт.).

² Грандиозная комета 1811 года изумила народы Европы (авт.).

³ Знаменитый митрополит Московский († 19 ноября 1867 г.).