Галерея
журнала «Наше наследие»
Мастер
живописных чудес
Наталия
Егоршина была художник контрастов. В этой хрупкой женщине непонятным образом
уживались две стихии: стихия разрушения и стихия созидания. Она рушила все
каноны, все общепризнанные правила поведения, все авторитеты. Но она же — автор
творческих фантазий, за которыми (я уверен!) в будущем станут охотиться как за
самыми дорогими произведениями. В этом смысле Егоршина — художник XXI
века.
Я
увидел ее картины сразу после выставки рисунков и акварелей ее мужа Николая
Ивановича Андронова, состоявшейся в Ферапонтове в августе 1999 года. Меня
поразила абсолютная самостоятельность — стиль, видение мира, понимание вещей,
предметов, людей, ситуаций. Остается загадкой, каким образом два во всем
несхожих характера, Андронов и Егоршина, не только уживались один с другим, но
и находили возможность для совместной работы.
В
мастерской Егоршиной есть удивительный автопортрет Наталии Алексеевны под
названием «Полосатая шубка». Лицо героини на холсте лишь обозначено, выписана
только красивая шуба. Нелегко в мировой живописи найти другое самоизображение,
где как будто отсутствует сама личность художника. Она присутствует здесь своей
феноменальной, соблазнительно-чарующей живописью, и «Полосатая шубка»,
написанная в 1974 году, является программной вещью автора.
Если
бы понадобилось однозначно определить характерную черту произведений Егоршиной,
я бы не нашел другого определения как «светоносная живопись» (или, если угодно,
«цветоносная»). Ее личность лишена всякой вялости, всякого любования светом и
цветом, казалось бы — всякого разумного объяснения. Она Богом дарованная,
произрастающая, как цветы и трава. Но с одной очень существенной поправкой:
Егоршина — художник с хорошей профессиональной школой, твердой рукой и
несгибаемой волей, дисциплиной ежедневного творческого труда. В сочетании этих
качеств и выявляется творческая личность Егоршиной.
Наталия
Алексеевна — чудесный колорист. У нее интуитивное чувство цвета, которое не
прививается никакими наставниками, а рождается самопроизвольно и соответствует
психофизическому складу художника. Глядя на ее картины, невозможно отделаться
от впечатления, что их содержание определяется не столько сюжетом, сколько
формой: окрашенными поверхностями холста, соотнесенностью одного цвета с
другим, общей гармонизацией колорита, нередко прихотливой и даже загадочной
разработкой мотива. Неискушенные зрители уходят с ее выставок в недоумении и с
досадой, а искушенные, прозорливые люди испытывают волнение при встрече с редким
и таинственным даром. Ее искусство подобно бормотанию стихов, когда сталкивание
слов и строчек неожиданно рождает смысл и отливается в единственно возможную и
нужную рифму и строфу. Это как некая зыбкая нематериальная среда, где идет
невидимая нам жизнь, воплощающаяся затем в стихотворение, пейзаж, портрет.
Тихая жизнь вещей приобретает вдруг вселенское значение, портрет становится
знаком, картина — олицетворением живописи. Исследователю, взявшемуся за очерк
об Егоршиной, надо забыть о классических способах, приемах и методах изучения
творчества художника. Он вступает в торжественный и прекрасный лес, где дерево
может обернуться цветком, бабочка — птицей, а трава разгореться волшебным
райским ковром. Тут надо вооружиться справочником по стихосложению и поэтике,
знать что-то об относительности и невесомости и еще немного — о
головокружительном воображении художника. Быть может, здесь вспоминается и
такой своеобразный, «не от мира сего поэт», каким была Ксения Немирова.
Однажды
я имел неосторожность заметить Наталии Алексеевне, что один из ее
замечательнейших пейзажей, «Озеро в Ускове» (1991), не закончен и в таком виде
почему-то экспонируется на выставках и даже воспроизводится в каталогах. Она
неподдельно удивилась: «Как так не закончен?» Речь шла о картине, где одна из
банек на берегу озера дана в графическом, а не живописном изображении. «Так она
же тогда только строилась», — пояснила Егоршина. Мне и теперь неясно: лукавила
она или подобно детям сохранила ту, нами взрослыми, давно утраченную
непосредственность восприятия, которая свойственна «необученному» детскому
сознанию.
В
отличие от Николая Ивановича Андронова Егоршина не слишком очевидно привязана к
местности, в частности — к Ферапонтову и Ускову. С одинаковой страстью она
изображает город и деревни, Одессу и Архангельск, Калугу и Москву, арбуз и
розу, детей и взрослых, Италию и самарскую глубинку, бесконечную российскую
дорогу, деревенские горшки и тяжеловато-торжественное, как дворцовые платья XVIII
века, елизаветинское стекло. Она еще и мастер монументального портрета,
продолжая в этом жанре традиционный подход к сложнейшей и ответственейшей
задаче художника. Ее портреты всегда значительны и в очень скором будущем
войдут в вереницу шедевров отечественного искусства. Удивителен, в частности,
один из последних портретов работы Егоршиной: портрет Николая Ивановича
Андронова (1995). К нему приложимо, может быть, банальное, но точное
определение: жизнеутверждающий образ. Вопреки мрачноватым и даже страшноватым
автопортретам самого Андронова (припомним его автопортрет в гробу) портрет
Егоршиной, где Николай Иванович изображен в красной рубашке, вызывает в памяти
образ иного Андронова, умевшего да и любившего быть душою общества.
Егоршина
одинаково профессионально владела живописью, рисунком, акварелью, тушью,
пастелью и даже «ферапонтовскими землями» и металлом. Архитектор-дизайнер по
своей первой профессии, она совместно с Н.И.Андроновым немало работала с
витражами в Москве, Вашингтоне, Ростове-на-Дону, Вологде, Сочи. Увлеченно
экспериментировала с керамикой, создав ряд уникальных по форме и окраске вещей:
от мелких мисок, чашек и бус до монументальных ваз, чье совершенство и
индивидуальные черты напоминают искусство древнегреческого или римского
гончара. Егоршина постоянно колдовала с красками, холстами и вещами, добиваясь
все новых и новых художественных решений и эффектов.
По
привычке Наталию Егоршину зачисляют в поколение «шестидесятников»,
существование и творчество которых прошли под знаком печально-знаменитого
посещения Н.С.Хрущевым выставки в Манеже и последовавших затем репрессий в
отношении «левых». Возможно, это и так, но искусство Егоршиной никак не
укладывается в общественно-бытовое понятие шестидесятничества. Многие из ее
работ именно шестидесятых годов, например «Семейный портрет» (1967), «Концерт
М.В.Юдиной» (1968), «Портрет в Одессе» (1966), представляются ныне куда более
«левыми», чем картины, взъярившие Хрущева, да и в последующее время она как-то
не оглядывалась на «начальство» в Российской академии художеств. Не удивительно
поэтому, что она, выдающийся художник, только в последние годы жизни была
избрана членом-корреспондентом Академии, а ее творчество удостоено большой
академической золотой медали.
Редко
какой художник ценится в профессиональной среде так, как Егоршина. Она
принимала участие в десятках выставок, ее работы охотно приобретались
Третьяковской галереей и Русском музеем, а также русскими провинциальными
музеями. Она представлена, часто лучшими работами, в Лондоне, Праге, Аахене и
Кельне, в российских и зарубежных частных собраниях. Она охотно бралась за
государственные заказы, дававшие ей возможность проявить себя в монументальных
архитектурно-декоративных композициях, осуществление которых было бы не под
силу частному лицу. О ней написаны десятки статей, изданы каталоги и альбомы. Она
знала всю полноту жизни, а если и роптала, то чаще всего на недостаток холстов,
подрамников и красок.
Есть
у Наталии Алексеевны Егоршиной шедевр из шедевров: «Луна», написанная в 1983
году. Мотив луны в ферапонтовских пейзажах Егоршиной и Андронова могут оценить
только те, кому приходилось бывать в Ферапонтове и самим наблюдать
торжественный восход луны. Это ни с чем не сравнимое зрелище, поднимающее в
наших душах какие-то доисторические чувства, подобные шестому чувству Гумилева.
По этой, конечно, причине Андронов сознательно драматизировал лунный пейзаж,
выбирал луну ущербную, тупо-серповидную, даже луну «черную». У Егоршиной же она
представлена во всей роскошной полноте и девственности. Взят вид из окна
андроновского дома в Ускове, когда луна повисает над Цыпиной горой и отражается
в узком проливе Бородаевского озера. Пейзаж и ночь освещены луною, но ночного
светила на холсте нет. Есть только сияние в ночи и отражение в озере,
рассеченное на три отрезка набегающей волной. И они вызолочены Егоршиной натуральным
золотом! Здесь вся Наталия Алексеевна — хитроумнейший мастер живописных чудес
ХХ века.
Ферапонтово
и Усково прославлены громкими именами: Андроновым, Егоршиной, Ахмадулиной.
Когда-то Белла Ахмадулина и Борис Мессерер провели немало лет по соседству с
андроновским домом, и Белла Ахатовна тоже была заворожена ферапонтовской луной
— «самой большой и властительной луной из всех мною виданных, удвоенной
озером». В «Нечаянии», опубликованном впервые осенью 1999 года, Ахмадулина как
бы невзначай заметила: «Я вдохновенно и торжественно ничего не писала…» Но не
тоска ли по луне и по столетней старухе из Ускова заставили ее написать этот
удивительный, уже тогда, конечно, зародившийся очерк.
И
мне был рай: в небес востоке
Начавшись,
медленно плыла,
Удвоясь
в озере, светелке
Принадлежавшая
луна.
Здесь
нет ее, она – в деревне.
Я
не бедна, я – при луне.
Светло
Наталии даренье
Луны,
преподнесенной мне.
Искусство
Наталии Алексеевны Егоршиной (1926–2010) — дарение всем нам, и без такого
искусства поубавилось бы не только нашего личного счастья, но и всей российской
художественности.