М.А.Рашковская

«Минуты роковые» российской истории в дневниковых записях Сергея Дурылина

Этот текст, созданный в «роковые минуты» истории России, написан удивительным человеком, прожившим за свои 68 лет много жизней — археолога, этнографа, священника, религиозного писателя, мемуариста, педагога, литературоведа, театроведа…1

С.Н.Дурылин родился 14 сентября 1886 г. в Москве в семье купца Николая Зиновиевича Дурылина и его жены Анастасии Васильевны. Отец разорился и вскоре умер, оставив жену и двух сыновей-подростков без средств. Еще школьником С.Н.Дурылин начал подрабатывать репетиторством. Учился в Четвертой московской гимназии, ушел из нее в 1903 г., не окончив курса, увлекшись революционными идеями. С 1905 г. работал в толстовском издательстве «Посредник» у И.И.Горбунова-Посадова и в журнале «Свободное воспитание». В 1906 г. издал публицистическую книгу «В школьной тюрьме». В 1905 г. по делам издательства ездил в Ясную Поляну к Л.Н.Толстому, о знакомстве с которым позднее написал воспоминания2.

Уже с этих лет определилась многосторонность творческих и духовных интересов Дурылина: поэзия, театр, историко-литературные исследования, религиозно-философские искания. Дурылин пишет стихи, работает над исследованиями о жизни и творчестве Гаршина, Лескова, Лермонтова. В 1908 г. входит в молодежный литературный кружок «Сердарда», среди участников которого были Юлиан Анисимов, Сергей Бобров, Константин Локс, Борис Пастернак. Путь Дурылина в начале 1910-х гг. во многом схож с путями московской молодежи, ищущей свое место в литературе и искусстве того времени. Он занимается в молодежных кружках К.Ф.Крахта, Андрея Белого и Эллиса при символистском издательстве «Мусагет», публикуется в альманахе «Лирика» (1912) рядом с начинающими поэтами Б.Пастернаком, С.Бобровым, С.Рубановичем, А.Сидоровым и в мусагетских изданиях. С 1908 по 1914-й — студент Московского археологического института. Все эти годы Сергей Николаевич зарабатывает на жизнь (в том числе и на жизнь матери и тетки) работой домашнего учителя. Пройдя через юношеский атеизм, Дурылин вновь обретает веру и параллельно с чисто литературными занятиями и педагогикой все больше погружается в изучение русской народной религиозности. Он совершает этнографические и археологические поездки по Русскому Северу: в Архангельскую губернию, на Соловки и в Кандалакшу, в Олонецкий край. Результатом этого становятся публикации путевых очерков и статей «За полуночным солнцем. По Лапландии пешком и на лодке», «Кандалакшский “вавилон”», «Древнерусская иконопись и Олонецкий край», «Под северным небом» (1913–1915).

С 1912 г. Дурылин — секретарь Московского Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева. Он не только ведет протоколы заседаний, но и выступает с докладами. Там он знакомится с С.Н.Булгаковым, П.А.Флоренским, М.В.Нестеровым. Судьба христианской веры (а для Дурылина истинное христианство — русское православие) в современном русском обществе после революции 1905 г. и перед близящейся и уже предчувствуемой революцией 1917 г. воспринимается им как самый главный и больной вопрос современности. Об этом его книги «Церковь невидимого Града. Сказание о граде Китеже» (1914), «Град Софии. Царьград и Святая София в русском народном религиозном сознании» (1915), «Начальник тишины» (1916). С 1914 г. Дурылин регулярно ездит в Оптину пустынь, мечтает о монашеском пути. Но духовный руководитель Сергея Николаевича — старец Анатолий (Потапов) не благословляет его на это служение. В то же время Сергей Николаевич не оставляет своих литературных замыслов. Он работает над книгами о Лескове, Достоевском, Гаршине, задумывает книгу о Нестерове. Дурылин сближается с биографом Константина Леонтьева — священником Иосифом Фуделем. Дурылин испытал сильное влияние мировоззренческих и эстетических взглядов Константина Леонтьева, а через интерес к Леонтьеву он пришел к увлеченью личностью и творчеством Василия Розанова, с которым в 1914 г. вступил в переписку. Эта переписка, до сих пор не опубликованная, хранится в фонде С.Н.Дурылина в РГАЛИ (6 писем и записка В.В.Розанова за 1914–1917 гг. и 14 писем С.Н.Дурылина за 1914 г.). В первом своем письме к Розанову от 3 января 1914 г. Дурылин писал: «Вы были врач моей тайной боли, помощник прилежно таимой скорби, — и если в ответ на свою боль встречал розановскую боль, и в отзыв своему радованию — розановское радование, то было при боли — не больно, при радости — учетверялась радость» (РГАЛИ. Ф.2980. Оп.1. Ед.хр. 380. Л.1). Личное знакомство их произошло в 1917 г. после приезда Розанова с семьей в Сергиев Посад к о. Павлу Флоренскому. И до смерти Розанова в феврале 1919 г. Сергей Николаевич был для него очень близким человеком и собеседником. Розановское влияние очень заметно и в стилистике, и в самом строе мышления Сергея Николаевича. Особенно в книге «В своем углу», продолжающей традиции розановской философской прозы.

Вокруг Дурылина собирается небольшой кружок молодежи из его учеников и младших друзей: сын о. Иосифа Фуделя — Сергей Фудель, Сергей Сидоров — младший брат Алексея Сидорова, будущий священник и исповедник веры, Николай, Иван и Александр Чернышевы, крестник их матери — будущий артист Игорь Ильинский и др.

В июле 1917 г. вместе с Николаем Чернышевым Сергей Николаевич Дурылин, как бывало и раньше, начиная с 1906 г., отправился в путешествие на Север, на сей раз в Олонецкую губернию. Это была обычная для него этнографическая экспедиция. Еще в 1913 г. его избрали действительным членом Общества изучения Олонецкого края3. Он наблюдал жизнь, беседовал с людьми, собирал их рассказы, песни, частушки, сказки, заговоры, зарисовывал особенности декора церковных зданий и изб. Все это он вносил в путевой дневник, озаглавленный им «Олонецкие записки». Треть листов в ней еще оставалась чистыми, когда 12 августа он вернулся в Москву. После возвращения он предполагал прожить остаток лета в Абрамцеве учителем детей зятя С.И.Мамонтова, А.Д.Самарина. На чистом листе дневника он записал тему предполагаемых занятий: «Записки по археологии и этнографии. Абрамцево. 1917».

Но грозные события 1917 г., естественно, заняли ум и душу, и последняя треть «Олонецких записок» вместо «журнала» археологических и этнографических записей стала для Дурылина личным дневником, включившим в себя летопись жизни автора, событий в Москве, а попутно и во всей России с 12 августа 1917 г. по 21 апреля 1918 г.: Государственное Московское совещание, открытие Поместного Собора Православной Российской Церкви 15 августа, бессудные расправы с офицерами на Балтийском флоте, беседы с М.В.Нестеровым, П.А.Флоренским, В.В.Розановым. Содержание этих записей в основном касается следующих важных и больных тем в жизни страны: Русская церковь и место в ней интеллигенции, революция и судьба России, история и судьбы русской культуры. Все эти темы — свои и насущные для Дурылина, и все они тесно переплетены между собой. В Абрамцеве Сергей Николаевич совмещал самые разные занятия: историко-искусствоведческие, историко-литературные, педагогику.

После Февральской революции Дурылин погрузился в работу по обновлению церковной жизни, участвовал в организации церковных братств, написал устав одного из них — Кремлевского братства. Его избрали делегатом Поместного Собора Православной Российской Церкви. Отражение этой деятельности — в «Олонецких записках».

К драматическим событиям времен Собора Дурылин был подготовлен рядом внутренних потрясений и разочарований. В канун Первой мировой войны он разделил модное среди тогдашней интеллигенции увлечение вагнеровским «мифомышлением» как возможным фактором омоложения и оздоровления русской культуры4, фактором возвращения России к «правде возрожденного мифа»5. Однако эта скороспелая утопия не выдержала испытания мировой войной, в развязывании которой особую роль сыграл вдохновленный вагнерианством германский империализм. Война ознаменовалась для Сергея Николаевича, как и для многих интеллектуалов его круга, новыми иллюзиями. Он мечтал о том, чтобы придать ей более серьезные религиозные обертоны, положить в основу военных усилий России идею православного реванша в отношении ислама ради «одоления знамения бусурманского» и отвоевания Константинополя и храма Св. Софии6.

Военные авантюры разрешились, в конце концов, Февральской революцией, на самый короткий период открывшей перед Православной церковью России перспективы неподвластного мирской власти развития. Озабоченный проблемой канонического устройства Церкви в новых, свободных от гнета синодальной системы условиях, Дурылин, еще не принявший сана, но принадлежавший к активной части православных мирян, включился в предсоборные дискуссии. Результатом этого были, в частности, две его брошюры: «Церковный Собор и русская Церковь» (М.: Универсальная библиотека, 1917) и «Приход. Его задачи и организация» (М.: Универсальная библиотека, 1917). В первой из них очерчивалась общая проблематика будущего Собора, не завершившего свою работу и разогнанного большевистской властью в 1918 г. Содержание же второй брошюры представляется актуальным и поныне. С.Н.Дурылин видел в приходе основу канонического строения Православной церкви, школу христианской любви, молитвенной и жизненной солидарности, школу взаимопонимания и тонкости чувств, благотворного и непринудительного влияния верующих людей на социальную среду и на институты гражданского общества. По его мнению, приходское строительство — необходимое условие достойной жизни людей в условиях неизбежной секуляризации государственности, общественных отношений и образовательных систем. К сожалению, русская история пошла по иному руслу. Задача соотнесения веры, культуры и правосознания оказалась отброшенной. Дурылинские дневниковые записи повествуют, в том числе, и об этом процессе.

Русская культура для Дурылина — это в первую очередь православная культура. Собственные этнографические занятия, влияние леонтьевского эстетического православия в полной мере отразились на страницах дневника в описании торжественных служб в Кремлевском Успенском храме и крестного хода в честь открытия Собора. Сергей Николаевич — зоркий искушенный наблюдатель, точный свидетель. Картины выхода архиереев, передача их движений, лиц, жестов настолько выразительны, что перед читателем возникает ясная картина происходившего. Дурылин не сдерживал восхищения обликом иерархов церкви; в них он не видел ничего современного, суетного, он сравнивал их лица с лицами умных бояр XVII в. На церемонии открытия Собора Дурылин чувствовал тоску и раздражение от длинных речей чиновников, в том числе чиновников, представлявших Церковь, он не видел в них Собора и противопоставил им молчаливых, неподвижных архиереев; в их «великом чине и строе» он и ощутил Собор. Такая погруженность в историю, эстетику и образы канувшей в прошлое допетровской православной Руси не удивительна для человека, который, пожалуй, самую свою прекрасную по точности описания и при этом поэтичную книгу посвятил легенде об ушедшем под воду граде Китеже и о современном бытовании этой легенды7.

Но Дурылин не только оплакивал прошлое. Зоркость ученого заставляла его и при описании открытия Собора сделать ремарку о том, что среди его членов нет крестьян. «Жуть нашей революции в том, что главного лица не видно. Где же мужик?» — вопрошал автор8. В речи Карташева он выделил тезис, что не царь, а Временное правительство допустило Собор, и привел замечание одного из священников, соседа по хорам: «Ну чего боялись созвать Собор! Может быть, ничего бы и не было, что теперь происходит, соберись он десять лет назад»9. Записи в дневнике о Соборе не касаются существа его работы и участия в нем самого Сергея Николаевича. Неизвестно, принимал ли он уже тогда какое-либо участие в обсуждении или составлении службы Всем святым, в земле Российской просиявшим, первоначальный текст которой был составлен знаменитым историком-востоковедом Б.А.Тураевым и иеромонахом Афанасием (Сахаровым), будущим епископом Ковровским. Осенью 1922 г. во Владимирской тюрьме этот текст был переработан заключенными в ней епископами и священниками, в числе которых был и Сергей Николаевич. Именно священником Сергием Дурылиным были написаны два тропаря и один светилен к тексту службы10.

Конечно, как и любой человек, обладающий умом и душой, в эти страшные дни слома старого строя Сергей Николаевич был растерян. Короткое, но, тем не менее, значительное для формирования характера революционное прошлое и, очевидно, влияние толстовских идей не позволили Дурылину стать только безоглядным отрицателем революционного настоящего. Он понимал вину старого мира и сознавал необходимость перемен. Он пытался анализировать происходящее, предвидеть будущее и приходил к выводу о невозможности четкого предвидения. Он был слишком честен, чтобы не ощущать закономерность наступивших испытаний, и с ужасом всматривался в реальность. Особенно ярко это проявляется в описании встречи со школьным товарищем, матросом Балтийского флота, участником революционного переворота на флоте и расправ с офицерами — Константином Толстовым. Задушевный друг детства, но в тот момент упоенный жестокостью и властью, он вызвал у Дурылина страх и отвращение. С облегчением расставшись с ним, Сергей Николаевич пытался понять, какие силы стоят за этим человеком, кто призвал его, толком не усвоившего даже эсеровских брошюр, на историческую арену. И горько читать строки провидения Дурылина о том, что только «медный всадник» — государство — железной рукой сможет обуздать «центробежные силы русской истории»11. Но сам Дурылин не хочет от этих сил ничего — даже свободы для христианства12. Он нащупывает основной трагический узел российской истории 1917 г. и шире — российской истории как таковой: пропасть между духовностью и свободой, пропасть между Церковью и интеллигенцией, церковной иерархией и народом.

На фоне революционных и общественно-политических событий проходила частная жизнь Дурылина. Прогулки и беседы с Нестеровым о прошлом Абрамцева, о С.И.Мамонтове, В.А.Серове, М.А.Врубеле, чтение книги графа П.С.Шереметева о И.Ф.Горбунове, поездки в Троице-Сергиеву лавру к о. Павлу Флоренскому и к Розанову. Впечатления и размышления тех драматических дней предопределили многие будущие труды Сергея Николаевича, в том числе и книгу о Нестерове. И в центре всего постоянные думы о человеческой судьбе и душе, о стоянии человека перед Христом. «Чту все современные события, так называемые мировые события, в сравнении с тем событием-вопросом: погибнет или спасется эта отдельная человеческая душа — навеки погибнет или навеки спасется?»13 — это не столько вопрос, сколько утверждение примата личности над историческими событиями. Эти высказывания, как кажется, тесно связаны с его мыслями о воспитании из письма к И.И.Горбунову-Посадову, в котором он определил основную задачу педагогики: «<…> бороться в ребенке, как и во взрослом, со всем, что является в человеческой природе прямым следствием рабства греху, и бережно хранить и помогать росту того, что в человеческой природе свидетельствует о бессмертных истинах и корнях человека, что являет нетленные отблески Божества в строе человеческого духа, души и тела»14. Дурылин остался сторонником свободного воспитания, за которое ратовал и в начале XX в. Для него воспитание, в первую очередь, процесс взаимодействия двоих — воспитателя и ученика, и здесь роль педагога огромна, так же как и его ответственность.

Социальные перемены и гнет новой страшной действительности усиливали стремление Дурылина предпочесть одиночество, частную жизнь. По-прежнему велик интерес к Розанову, многие страницы дневника содержат записи, вызванные чтением его книг: «Частное, четырехстенное, уединенное, своеугольное — оно, кажется, единственное, к чему идет слово все: оно — все. <…> Люблю лицо больше, чем народы, личное больше общего, отдельную жизнь, чем жизни»15.

Душевный кризис разрешился тяжелой болезнью, вызвавшей необходимость срочной операции в марте 1918 г. С этого времени записи в дневнике становятся короче, в них почти нет описаний внешних событий, только беседы с близкими, воспоминания о матери.

Впереди у Сергея Николаевича были еще 36 лет жизни, которые вместили в себя и несколько лет священнического служения, в том числе в сослужении со знаменитым московским священником Алексием Мечёвым, и два ареста, и многолетние ссылки, возвращение в Москву в 1933 г. и плодотворную научную деятельность по истории русской литературы, театра, изобразительного искусства. Но для этого, казалось бы, успешного и вполне советского ученого, доктора наук, профессора — остаются важны темы, которые волновали его с юности; он предан памяти своих друзей, памяти Москвы своего детства и молодости. Среди его творческого наследия множество мемуарных текстов. Он работал над ними многие годы.

Велика заслуга Дурылина в сохранении многих собраний по истории культуры ушедшей России. Он и сам тщательно хранил свой многолетний архив и библиотеку (а во время его вынужденных скитаний хранили преданные друзья) и содействовал передаче архивов в государственные собрания, выплачивал небольшие пособия и единовременные вознаграждения держателям собраний, влачившим нищенское существование в разорившем их советском государстве, побуждал их писать воспоминания о виденном и пережитом.

Умер С.Н.Дурылин 14 декабря 1954 г.

«Олонецкие записки» хранятся в фонде С.Н.Дурылина в Российском государственном архиве литературы и искусства (Ф.2980. Оп.1. Ед.хр. 293). Как и большинство рукописей С.Н.Дурылина, особенно дневниковых, эти записи носят черновой, беглый характер и нелегко поддаются прочтению. В них много сокращений, зачеркиваний. Сокращения раскрываются в угловых скобках, точно так же даются редакторские конъектуры; в тех случаях, когда текст разобрать не удалось, число неразобранных слов оговаривается. Сокращения имен собственных раскрываются, как правило, лишь в первый раз, затем сохраняется авторское написание. Даты в публикации указываются по старому стилю и после 26 января 1918 г., когда был осуществлен переход на григорианский календарь, как в авторском тексте. В комментарии, который дается после текста, использование нового стиля оговаривается в каждом конкретном случае. Подчеркивания в тексте дневника передаются курсивом.

Имена, упоминаемые в дневнике, вынесены из комментария и соединены в словарь, или указатель имен, с краткими биографическими данными.

Примечания

1 За последние годы вышло много текстов самого С.Н.Дурылина и посвященных ему работ. Самые основательные среди последних изданий: Дурылин С.Н. В своем углу / Сост. и примеч. В.Н.Тороповой; предисловие Г.Е.Померанцевой. М.: Мол. гвардия, 2006. 879 с.: ил.; Сергей Дурылин и его время: Исследования. Тексты. Библиография. Книга I. Исследования. М.: Модест Колеров, 2010. 512 с.; Я никому так не пишу, как Вам…: Переписка С.Н.Дурылина и Е.В.Гениевой. М.: Центр книги Рудомино, 2010. 544 с.

2 Опубл.: Прометей: Историко-биографический альманах. Т.12. М.: Молодая гвардия, 1980.

3 См. об этом письмо правления Общества Дурылину от 28 сентября 1913 г. (РГАЛИ. Ф.2980. Оп.1. Ед.хр. 951. Л.1).

4 См.: Дурылин С.Н. (С.Раевский). Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях русского искусства. М.: Мусагет, 1913. С. 7-15.

5 Там же. С.65.

6 См.: Дурылин С.Н. Град Св. Софии. Царьград и Святая Русь в русском народном религиозном сознании. М., 1915. С.53. Примечательно, что иллюзии по части христианского новообретения храма Св. Софии вновь возникли у него после Второй мировой войны. Это новообретение он, по всей видимости, связывал с возможностью введения в Стамбул англо-американских союзнических войск. См. стихотворение Дурылина «Неужели вы близки, к исполнению близки…» (Мемориальный дом С.Н.Дурылина в Болшеве. Инскрипты // Исследования по истории русской мысли. Ежегодник 2006–2007. [8]. М.: Модест Колеров, 2009. С. 535-536.

7 Дурылин С.Н. Церковь Невидимого града. М.: Путь, 1914.

8 Запись от 21 августа 1917 г.

9 Там же.

10 Балашов Н., прот. На пути к литургическому возрождению. М., 2001. С. 427-429.

11 Запись от 18 августа 1917 г.

12 14 июля 1917 г. Временным правительством был принят закон «О свободе совести».

13 Запись от 27 августа 1917 г.

14 Запись от 28 августа 1917 г.

15 Запись от 22 января 1918 г.