А.В.Щекин-Кротова

 

Из бесед с В.Д.Дувакиным

 

Щекин-Кротова (далее — Щ.): Я сначала расскажу о Фальке как о человеке, немного о нашей жизни, потом уже будем говорить о его идеях в искусстве. Поразила меня в нем, прежде всего, какая-то удивительная неприхотливость, удивительная легкость жизни. Мне казалось, что я буду ему мешать, его творчеству, что творчество — это, знаете, какое-то священнодействие, поэтому как же это я, такая, в общем, обыкновенная девушка, буду присутствовать при этом. А оказалось, что ему ничто не мешает. Он спокойно мог, когда я заболела, чистить картошку, тут же что-то писать, с авоськой куда-то ходить. Ничем этим не тяготился, никогда не раздражался, что ему приходилось ухаживать и за мной. А потом сын1 заболел его, он и сына взял сюда же2, который жил с матерью, первой женой Роберта Рафаиловича3. Очень охотно всем помогал, был очень скуп для себя и очень щедр в помощи людям и в помощи своим близким. В одном из писем своей матери из Парижа он пишет: «Я был бы совершенно счастлив… хотя не могу сделать того, что мне хочется, обстоятельства жизни моей трудные, но, если б я мог иметь столько, чтоб я мог помогать всем моим близким, я был бы счастлив, потому что думы мои возле искусства»4.

Мы жили довольно-таки аскетично. К счастью, я была подготовлена к такой жизни, потому что у нас тоже была трудная жизнь5, приходилось и много работать, и очень малым довольствоваться. Я была не избалована. Но так, как жил Фальк, наверное редко кто жил: так скромно, так сдержанно, так мало обращая внимания на свои удобства и на свои потребности. Помню, когда я первый раз к нему пришла еще в мастерскую6, он меня угостил чаем. Это какой-то был чай своеобразный, матэ, мексиканский или, я не знаю, аргентинский. Он заварил чай в кастрюлечке и налил мне в чашку, а сам не пил. Оказывается, у него была только одна чашка. А в чае плавали капустные листочки. Оказывается, в этой же кастрюлечке он варил себе и суп вегетарианский. А когда я, уже когда мы поженились7, на первую свою зарплату при Фальке, купила несколько фаянсовых кружек, он сказал: «Зачем такая роскошь?» Я сказала: «Ну, будут же приходить гости». Он сказал: «Можно пить по очереди».

Так что ужасно ограничивал себя во всех своих таких житейских потребностях, потому что деньги лучше бы тратить на холсты, на краски, на бумагу или же помогать тем, кому это нужнее. Всегда он о ком-то заботился. Между прочим, приехав из-за границы, постоянно, значит, находившись под какой-то опасностью, что того и гляди схватят, ведь очень же часто… он все-таки, когда у кого-то из его знакомых арестовывали мужа или жену, и часто отшатывались от этих людей, он шел навещать, шел помогать.

Дувакин (далее — Д.): Его не тревожили?

Щ.: Нет, представьте себе. Все время я жила с таким чувством, что должна быть готова: потому что жил десять лет за границей, дружил с Михоэлсом, работал в театре и никогда не боялся навещать тех, у кого… И все равно он как-то уцелел8. Ну, бывает так…

Д.: А у нас все случайно.

Щ.: Да, дело в том, что у нас же нет, не было никогда такой методичности, как у немцев, понимаете, — все подчистую. Беспорядок. 

Я —  четвертая жена у Роберта Рафаиловича. Он очень увлекался, но никогда в нем не было, знаете, такого циничного отношения к женщинам. Он всегда очень страдал от всех своих сложных отношений. Он каялся так, как, знаете, самый христианский грешник, в своих грехах, но это не мешало ему…

Д.: …грешить снова.

Щ. (смеясь): …да, начинать снова. Но при том, что приходилось иногда, может быть, и запутываться в какой-то лжи, но, в общем, он был искренним человеком. И ужасно ему хотелось, чтобы все как-то было хорошо и чтобы все относились друг к другу по-доброму. В частности, он бы ничего не имел против, если бы у него был такой мирный гарем. (Оба смеются.)

В общем, наполовину так получалось, потому что я приняла, так сказать, под свою заботу всех его прежних жен и его детей. Сын был и дочь. Сын погиб на фронте. От самой первой жены был сын, от второй жены9 дочка, она сейчас жива, мы с ней очень дружны. Кирилла Романовна Фальк-Барановская10, как переводчица на французский язык она — Цирила Фальк.

Она переводит на французский язык русскую поэзию и делает это замечательно. Когда здесь был Сартр11, и Фальк ставил у Плучека12 пьесу вместе…

Д.: У Плучека?

Щ.: У Плучека, да, в Театре Сатиры. В переводе Савича–Эренбурга13 пьеса сначала называлась «Некрасов», потом — «Только правда, или Жорж де Валера»14 Приехал Сартр и смотрел эту постановку. Он поздравил Фалька с тем, что очень хорошие декорации, и спросил: «А, кстати, вы не родственник знаменитой Цирилы Фальк?» (Смеется.) Фальк был так немножко афраппирован15, знаете, потому что он привык к тому, что…

Д.: Он знаменитый.

Щ.: …он знаменитый, а тут вдруг…

Д.: Дочь.

Щ.: А с другой стороны, он очень гордился и при всяком удобном случае рассказывал, что Сартр спросил его: «Вы не родственник ли знаменитой Цирилы Фальк?», потому что Фальку было приятно, что его дочь так талантлива и известна во Франции как переводчица.

Д.: Она живет во Франции?

Щ.: Она жила долго во Франции с матерью и со Станиславским16 тоже. Она там окончила среднюю школу, во Франции.

Д.: Вы не упустите отношения с семьей Станиславских.

Щ.: Да. Роберт Рафаилович, по-моему, познакомился с Кирой Константиновной еще в 18-м году17. Она тогда занималась индусской философией18, а так как Фальк чтил философию, но ему как художнику скучно было читать эти теории, то он с большим уважением относился ко всем таким философским познаниям. Я помню, он слушал даже мои лекции о Канте и Гегеле. Представьте себе, какая я наглая была! И мы однажды с ним, это маленькое отступление в сторону, представьте, поссорились так, что ночью я оделась и ушла к маме19, потому что он обвинял меня в кантианстве, а я его в гегельянстве. (Смеется.)

Да, дело в том, что Фальку очень нравилось, что у Гегеля все предначертано как бы заранее. Следовательно, ничего нельзя сделать, это уже написано у тебя в судьбе. И, в сущности, все твои ошибки в жизни — это судьба уже. «А ты, — говорит, — со своим категорическим императивом, ты совершенный идеалист». Я говорю: «А что же ты, когда ты в своем творчестве, ты ведь не идешь же вот по тому, как предначертано, ты же все время борешься и ищешь, и у тебя есть какой-то нравственный критерий». Он говорит: «Да, в искусстве я могу точно сказать: это грех, а это не грех. В жизни это очень трудно». (Дувакин смеется.) <…>

В 43-м году, когда мы были в эвакуации (с 41 по 43 год) в Самарканде, Фальк маслом стал писать только в 43-м году летом и осенью. До этого он был очень занят работой, он там преподавал в художественном училище местном и в институте декоративно-прикладном. И красок не было, и холстов. А тут так повезло, что достали краски и холсты, и он стал с огромным увлечением писать среднеазиатские пейзажи, к которым он уже как-то себя подготовил, работая гуашью и акварелью, рисунками. И вот уже перед отъездом в маленькой нашей худжре20, мы жили это лето как раз в Регистане21, в одной из худжр, то есть в келье медресе, духовного училища старинного. Мы жили во дворе Улугбека22, в другом дворе жил Фаворский23, и Ульянов24, и еще целый ряд художников там был. И вот во дворе этого Улугбека уже после того, как солнце зашло за стены, и поэтому такой был ровный свет, Фальк устроил маленькую выставку. Он поставил к стенам медресе свои картины и позвал Матвеева25 и Фаворского.

Д.: И Матвеев там был? Он еще жив был?

Щ.: И Матвеев был. Он приехал в Москву, он в Москве умер уже в 40-х годах26, после войны. Так вот, Матвеев сидел и только все время восхищенно чертыхался: «Черт возьми! Черт знает, что такое!» И потом ушел, его позвали, вероятно, ужинать. А Фаворский остался. Фаворский остался, и чувствовалось, что он хочет что-то сказать. Но он был ведь очень скромный человек и застенчивый, и своего мнения не навязывал. Фальк его спросил: «Владимир Андреевич, вы, очевидно, хотите со мной спорить?» Владимир Андреевич сказал: «Да, кое-что мне просто не понятно. Вот, например…» — и показал вот на этой картине на эту тень в углу. Видите, она такая… лиловатая. Видите, тут на стене, на земле… такая прозрачная лиловая тень, и там — женщина идет — тоже в такой цветной тени27.

И он спросил: «Что это такое?» Фальк сказал: «Это тень». — «Как тень? А почему же она цветная?» Фальк сказал: «Боже мой, а какие же тени бывают? Конечно, цветные!» Фаворский сказал: «Но ведь тут же так много солнца!» Фальк сказал: «Конечно, раз много солнца, то она же полна рефлексов, она тем более яркая — тень. В пасмурный день она может быть более приглушенная и темная. А если здесь много рефлексов, она вся пронизана солнцем». Фаворский сказал: «Роберт Рафаилович, я вижу здесь, на юге, при этом слепящем солнце, что тень отрезана, как ножом, от света… Тень черная, а свет белый». Фальк сказал: «Ну да, вы видите, как график». Фаворский сказал: «Нет, я думаю, что здесь дело глубже. Дело в том, что вы путаете добро и зло. Свет и тень были Богом разделены в начале мироздания, а у вас все смешано, понимаете, все смешано. Вы превращаете опять все в первозданный хаос».

Фальк говорит: «В жизни все смешано. В жизни так все смешано, что, в сущности говоря, очень трудно отличить добро от зла. Вот Ангелина Васильевна вчера убила здесь скорпиона. Это было добро для меня и для нее, но зло для скорпиона и, может быть, для его детей. И, кроме того, я вижу все единым. Наоборот, Владимир Андреевич, я протестую, когда вы в ваших великолепных рисунках, в дали, где вы, наверное, не видите, все предметы абсолютно точно вырисовываете». Фаворский сказал: «Но я же знаю, что там, и я должен нарисовать то, что я знаю». Фальк сказал: «А я знаю только то, что вижу. Я познаю глазами». Фаворский сказал: «А разум, Роберт Рафаилович?» — «Да, когда я перестаю работать, разум включается для того, чтобы проверить, что у меня получилось. Но для меня, как для живописца, вся жизнь соткана из единой материи». — «Материи», — как-то грустно, как эхо, повторил Фаворский. «Да-да, материи, цветовой материи, единой субстанции, которая организует для меня все, образует все. Она живет, дышит, колышется, она образует все эти предметы, и даль, и небо, и воздух. И мое все сознание, и мое чувство, очевидно, входят тоже в состав этой материи. Для меня мир абсолютно материален, но он материален этой вот единой субстанцией цвета, света».

Д.: Очень интересно. И Владимир Андреевич выступает очень…

Щ.: И Владимир Андреевич тоже очень… И когда была выставка графики Фаворского в музее краеведческом, в Самарканде, то Фальк выступал и говорил, как он ценит творчество Фаворского, который исходит совершенно из других, что ли, основ, с других позиций, предпосылок, чем в его творчестве. Но именно с Фаворским ему интересно спорить об искусстве.

<…> Я уже много раз сказала, что Фальк был очень скромным человеком, поэтому его воспоминания о «Бубновом валете» 28 были очень часто… вот тут-то, может быть, ему был присущ юмор. Он видел (ведь ему уже было за пятьдесят лет) свою молодость. Он рассказывал об этом как о своей молодости. Он не говорил мне (произносит с пафосом): «Вот знаешь, мы боролись против эстетизма…» Хотя как-то (когда, знаете, у китайцев начали перечислять «первое», «второе», «третье») он сказал: «Мы тоже боролись против трех “э”: эстетизм, эклектизм и эпигонство» 29. Вот так. Но, понимаете, Фальк познакомился со мной, когда я уже знала историю искусства, и ему было бы просто совестно мне все это рассказывать, то, что всем известно. Он мне рассказывал иногда именно то, что мне было не известно. Я знала о том, что такое «Бубновый валет», какую он роль сыграл и как это было тогда революционно по сравнению с тем, что делалось. Сейчас молодежь уже может путать… я думаю, она не верит в то, что «Голубая роза» и «Бубновый валет» были совершенно…

Д.: Противоположные.

Щ.: Да. Время сгладило разницу. Видно только, что они дали новое. Правда?

Д.: «Голубая роза» — это «э».

Щ.: Да, «Голубая роза» — это именно «э». (Смеются.) А «Бубновый валет»… Фальк как-то мне сказал: «Мы же были революционерами! Революционерами в искусстве, не то что мы… бомбы делали». А, например, жена Рождественского Наталия Ивановна30, которая была немногим моложе его… На ее похоронах вот этот человек, который хоронил всех в Доме писателей…

Д.: Арий Давидович31.

Щ.: Да, Арий Давидович. Он рассказывал, как она в шестнадцать лет, высокая, стройная, с голубыми глазами, с пышной русой косой приехала куда-то за город, и в сумочке своей, в ридикюле дамском таком, бомбу везла, чтобы ее испробовать. Она была террористкой. Значит, и Василий Васильевич Рождественский32 тоже был каким-то революционером. Все они… И Фальк тоже был, не таким, не участвовал в каких-то таких… но бунтовали. Мне как-то в нашем коридоре встретился Куприн33. Я говорю: «Александр Васильевич (уже после смерти Фалька), мне так хочется что-то узнать более интимное, более подробное о “Бубновом валете”, потому что я сейчас хочу привести в порядок все то, что относится к Фальку, записать все. Вы бы мне рассказали». Он сказал (произносит, заикаясь, имитируя Куприна): «П-п-пишу воспоминания. Оз-з-зорники мы были. Хулиганили». У него никогда нельзя было понять: он говорит и сам над этим иронизирует или серьезно говорит. Он был тоже человек настроений, очень сложный человек, Куприн. Я спрашиваю: «Как же хулиганили?» — «А так. Мы своих учителей третировали. Говорили: вот, надо так делать, а не так. Вот нас тогда и выгнать хотели». Вот я сейчас в ЦГАЛИ34 и буду разыскивать: окончил Фальк или выгнали его до того, как он окончил. А выгнали за приверженность французам новым35.

Д.: Некоторые за приверженность французам очень жестоко поплатились, еще более жестоко в наше время.

Щ.: Это в наше время, а это было же в 9-м, 10-м году.

Д.: Простите, я вас немножко отвлеку.

Щ.: Да?

Д.: Вы знали Шехтеля?

Щ.: Шехтеля? Веру?

Д.: Нет, не ее, а его. Его, бедного, выгнали из Союза писателей именно за приверженность французам.

Щ.: Нет, я его не знала. Я знала Веру Шехтель36.

Д.: Лев, Лев Шехтель — Жегин37.

Щ.: Ах, Жегин! Жегина я знала, конечно. Нет, не только за приверженность французам, а и за то, что у него была очень своя ведь философия искусства. И потом, поскольку он был очень дружен с Чекрыгиным38, конечно, у него были…

Д.: Его выгнали после войны, когда низкопоклонство перед Западом и прочее… А ведь выгнать из Союза в то время было и материально ужасно. Я его встретил совершенно нищим, и он предложил мне писать портрет. Я говорю: «Дорогой мой, меня, во-первых, незачем писать, а, во-вторых, если бы вы стали писать, я бы не смог вам его оплатить».

Щ.: А разве обязательно надо платить?

Д.: Ну, ему надо было. Он был голодный. Я понимал, что он ищет заработка.

Щ.: Нет. Вот это вот как раз совершенно неверное представление, когда художник хочет кого-то писать…  Вот так Чудновский39 отказался от того, чтобы Фальк его писал, потому что ему казалось, что надо будет непременно купить портрет. Вовсе нет! Вовсе нет! Его просто заинтересовало писать вас.

Д.: (раздумчиво, с недоверием) Заинтересовало?.. Но он был так худ, так обтрепан…

Щ.: Ах, Боже мой! Что значит?!.. Вы знаете, для художника, вероятно, важнее писать то, что он хочет, чем то, что у него нет, что есть. <…>

В 20-е годы Фальк не только как педагог, но и как художник получил уже большое признание. О нем писали, его покупали в музеи, он делал доклады, он участвовал во всевозможных жюри в разных организациях. И эта деятельность, общественная, которую он вел, как всё, что он делал, чрезвычайно добросовестно, тоже, безусловно, утомила его. Но главная причина отъезда его [во Францию] в том, что он понял, что в искусстве ему или нужно совсем изолировать себя здесь (но как же тогда жить), или же поехать туда, где его никто не ждет, никто не знает. Сосредоточиться в своем искусстве, а не растрачивать свои силы, все знания и весь свой талант на ежедневную общественную деятельность.

Я уже сказала, что выставка его получила какое-то признание, довольно даже большое. К его каталогу Вальдемар Жорж (а это имя!) написал очень хорошее предисловие, где подчеркнул большое своеобразие работ Фалька40. И даже в работах, сделанных во Франции, Вальдемар Жорж увидел большое своеобразие русского художника. Он даже сумел связать традиции Фалька с традициями русской старинной, и не только классической, но и древней живописи.

Но, надо сказать, что в 30-е годы, с 31-го года (32-й, 33-й и далее) разразился страшный художественный кризис. Об этом Фальк рассказывал в своих лекциях (в Самарканде он читал студентам об искусстве Франции и обычаях художников во Франции) 41, поэтому это я пропущу. Надеюсь, это будет напечатано в книге о Фальке на русском языке, которая запланирована выпуском в этом году. В то же время Фальк сумел там существовать безбедно. Иногда бывало трудно, но, во всяком случае, он имел много времени для своей живописи, и никто не вмешивался: как он пишет и что он пишет. Выставлялся он, кроме выставок персональных, которые он имел в 29-м году и потом перед отъездом в 37-м году, каждый год он выставлялся или в Осеннем салоне, или в Тюильри, или же в салоне Независимых. Один раз даже в салоне Сверхнезависимых.

Участвовал также в выставках обмена42. Это было, так сказать, порождение кризиса, очень забавное. Денег у людей не было, но картины покупать хотелось. Вот, предположим, какой-нибудь представитель фирмы парфюмерной предлагает художнице-даме: «Я хотел бы купить вашу акварель, но вместо денег я могу вас снабдить на целый год духами». Фальку один представитель фирмы ортопедических всяких снарядов предлагал ногу искусственную! Фальк говорит: «Зачем мне нога, у меня две ноги». — «Ну, а вдруг вы в нашем движении, диком таком, потеряете ногу, и очень вам пригодится». Но Фальк все-таки отверг этот обмен. Но получил как-то возможность вместе с сыном Валериком провести два месяца на курорте у хозяина этого курорта. Он купил у него один пейзаж, и Фальк там прожил… да, кажется, целое лето прожил. Так что в Париже Фальк писал очень много.

Д.: С Валериком? А с женой?

Щ.: Видите ли, сначала поехала с ним Раиса Вениаминовна43, его последняя жена. Но Раиса Вениаминовна довольно быстро, уже в 29-м году (она год там пробыла) уехала в Россию, потому что беспокоилась о своих родителях44. Мне она говорила, и, я думаю, искренне совершенно говорила, она была человек очень честный, что она уехала потому, что Фальк очень тосковал о своем сыне от первой жены, который остался здесь с матерью и болел. Сын был душевно немного болен, и ему нужны были хорошие врачи. Тогда у нас трудно было с медициной, и Раиса Вениаминовна надеялась отправить Валерика к Фальку. Елизавета Сергеевна, первая жена, ни за что не согласилась бы отпустить Валерика вместе с Раисой Вениаминовной, так что Раиса Вениаминовна пожертвовала собой. Но злые языки говорят, что там еще замешался какой-то роман, который у Фалька начинался. Возможно, это был роман с той художницей45, о которой пишет Каверин в своем романе «У зеркала» 46, где под именем Корна выступает Фальк47.

В том, что этот роман был, я уверена, потому что как-то, приводя в порядок папку акварелей Фалька, я обратила внимание на одну акварель48. Я спросила: «Роби, скажи, пожалуйста, это не твоя акварель?» Он говорит: «А откуда ты знаешь?» Я говорю: «Ну, потому что очень красиво по цвету и даже похоже на тебя, но ритм совсем другой: более поверхностный, более случайный». Он говорит: «Но красивая работа?» Я говорю: «Очень красивая». — «Да, эта работа подарена мне одной художницей». Потом он как-то помрачнел и сказал: «Я много сделал для нее, в сущности говоря, я ее учил. Она, правда, с этим не согласилась, она воображала, что всего сама достигла. Для ее выставки49 я сделал то, что не делал для своих выставок: пригласил Матисса и Пикассо и прессу замечательную. Она стала продавать свои вещи после этой выставки, вышла в люди. Но оказалась неблагодарной». Больше он ничего не сказал, не назвал эту художницу. И только после того, как я прочла роман Каверина… А Каверин был у меня, когда он задумал этот роман, когда ему принесли эти письма50, и расспрашивал меня об этой художнице. Я ничего не могла сказать. Я забыла вот тот наш разговор. И только прочтя роман Каверина и прочтя там строки из ее письма о том, что вот «добрый милый Корн созвал чуть ли не весь Париж на мою выставку и так мне много помогал…»51, я поняла, что это и есть та самая женщина, которая так нравилась Фальку.

Почему Фальк о ней не рассказывал? Фальк мне много рассказывал о своих «любвях», о своих увлечениях. Но Фальк так привык, что его любят, что, наверное, ему ужасно не хотелось вспоминать о том, как он не встретил взаимности. А тут, очевидно, так и было. Во всяком случае, если встретил, то ненадолго. Так вот, злые языки говорят, что и Раиса Вениаминовна уехала потому, что у Фалька начался роман и она решила отойти в сторону. Думаю, что все три причины были. И Валерика она хотела привезти. И, конечно, женщине легче оторваться от любимого человека, когда он глядит в сторону. И о родителях она беспокоилась.

Она, вообще, была человек чрезвычайно беспокойного сердца. Вы знаете, она очень талантлива была, очень умна, но вся ее энергия уходила на беспокойство о любимых людях. Так что она почти ничего не сделала из своей необыкновенной одаренности, потому что посвятила всю себя не столько служению своим близким (и служению, конечно, тоже), сколько бесконечному трепетному беспокойству о них. Я не помню ее в спокойных состояниях. Она постоянно горела, горела в волнении. Только иногда, когда она сосредоточивалась на картинах, смотрела, она становилась удивительно спокойной. Она так умела смотреть живопись, как редко кто может: она просто уходила в картину целиком, и тогда на ее лице можно было прочесть абсолютное блаженство, как у святых.

Д.: Так что у Фалька жены очень понимали его как художника?

Щ.: Думаю, что больше всех понимала Раиса Вениаминовна, а теперь я. Я говорю «а теперь», потому что, хотя мне близко было очень то, что делает Фальк, но понимания я достигла все-таки в течение многих лет работы над Фальком, уже после смерти его. А Раиса Вениаминовна была его ученицей, она познакомилась с ним как с учителем сначала.

Д.: А до нее он такого понимания не встречал?

Щ.: Такого понимания, как у Раисы Вениаминовны, думаю, не было, потому что первая его жена училась с ним вместе. Она была даже старше его. Ведь Раиса Вениаминовна начала с обожания учителя52. Это очень важно. Отношение к учителю — особое отношение. Я знаю, я сама преклонялась перед своими учителями, которых любила. Не влюблена была, но любила, даже бывала иногда какая-то доля влюбленности в учителя. И это особое чувство. Оно помогает, конечно, горячо также и полюбить человека. А Елизавета Сергеевна была его товарищем по классу. Он был в какой-то мере даже соперником ее, и она его критиковала и не очень, по-моему, вообще любила живопись. А Кира Константиновна, дочка Станиславского, уже тем, что она дочь Станиславского, такого, знаете, бога на земле… она очень благородная и хорошая женщина, но есть какое-то чувство, что вот она…

Д.: Аристократизма?

Щ.: Аристократизма такого, понимаете. И у нее есть преклонение перед кровью. Например, для нее какой-нибудь родственник, по-моему довольно ничтожное существо, гораздо важнее, чем человек не ее крови — для нее это чужой человек.

Когда была выставка Фалька53, я приезжала к Кире Константиновне, специально сговорившись с ней, на такси, чтобы отвезти ее посмотреть. Мне казалось: как это так — пропустить выставку Фалька! Тем более, она же была ему близким человеком. Приехала. «Кира Константиновна, я приехала. Такси стоит». — «Да? А я варю кашу». — «Какую кашу?» — «Кашу для Кости» 54. — «Ну, разве это такое…» — «Нет, будут комки, если я ее не буду мешать.» — «А кто-нибудь другой?» — «Другой так не умеет». Важнее было сварить для обожаемого внука, своей крови, кашу, чем посмотреть выставку Фалька. Понимаете? А Раиса Вениаминовна все забыла, когда я приехала за ней. Я тоже за ней приехала, привезла ее, водила ее… Толчея была страшная там, так трудно было смотреть, жарко было.

Д.: Выставка на Беговой?

Щ.: Выставка на Беговой. А Раиса Вениаминовна, останавливаясь перед картиной, выключала вокруг себя все, она там была, в этой картине. Я любовалась, как она умела смотреть, и была счастлива, что могу ей это счастье доставить. Между прочим, может быть даже после смерти Фалька, она как-то оценила выбор Фалька. Потому что казалось, что я так, какой-то случай в жизни Фалька.

Д.: И вы сблизились именно потому, что вы были преданы Фальку?

Щ.: Да, что я была предана Фальку, и она меня, так сказать, в свое сердце включила.

Значит, Фальк остался один. Конечно, один абсолютно он не бывал. Всегда у него было какое-то увлечение, какой-то роман. Но он пишет своей матери: «Ну, конечно, я здесь очень одинок. Встречи с другими людьми, чужими — это совсем не то, что иметь друга близкого возле себя» 55. <…>

Щ.: Хотите, расскажу вам о Шкловском?

Д.: Пожалуйста. Это будет очень весело, наверно.

Щ.: Не знаю. Со Шкловским56 мы познакомились у Хазина57, у художницы Фрадкиной58. Фальк был очарован совершенно его остроумием и блеском, тем более что Елена Михайловна Фрадкина — способная художница, но удивительно занудный человек, простите. Она так всегда жаловалась, таким голосом жалобным, а тут сидит человек — крепенький, знаете, с блестящей лысиной, и выдает прямо раз за разом какие-то…

Д.: Афоризмы?

Щ.: …афоризмы. Причем, слушает, как будто в себя вбирает, и говорит наоборот — парадокс такой. Потом Фальк еще где-то его встретил и пришел ко мне совершенно вдохновленный: «Знаешь, я опять встретился со Шкловским. Какой это интересный человек! Ты знаешь, какая у него наследственность? С одной стороны он потомок цадика Шкловского, с другой стороны — Иоанна Кронштадтского» 59.

Д.: Не Иоанна Кронштадтского, а одного из дьяконов Иоанна Кронштадтского.

Щ.: Ну, а Фальк так понял. Может быть, Шкловский этому не препятствовал, и Фальк решил, что от Иоанна Кронштадтского. Я говорю: «Какой странный брак: цадик Шкловский женился на Иоанне Кронштадтском». (Смеются.) Он говорит: «Вот ты вечно так!»

Д.: Его мать была дочерью чуть ли не племянника дьякона Иоанна Кронштадтского.

Щ.: Ах, вот так.

Д.: У меня это аккуратно записано60. Иоанн Кронштадтский ведь тоже очень талантливый…

Щ.: Ну, да. Фальк знал об этом и тоже слышал о цадике Шкловском, и Шкловский ему расписал. «Я буду непременно писать его портрет. Вот он к нам придет через два дня. Только, знаешь, надо приготовить для него место». Я говорю: «Как место?» — «Я хочу писать его на фоне городского пейзажа».

Д.: У окна?

Щ.: У окна. А у нас, вы видели, в мастерской, какие окна.

Д.: Высокие.

Щ.: Во-первых, они выше и наклонные, видно только небо, одно только маленькое окно на Кремль. Фальк задумчиво говорит: «Может, поговорить с домоуправлением, расширить бы это окно». Я говорю: «Робочка, представляешь себе, это же ломка». — «Ну что ж, ломка, скоро лето». — «Но для этого надо разрешение, а он придет через два дня. А, кроме того, нам, наверно, не разрешат». — «Боже, что же делать, я уже сказал. Боюсь откладывать, потом его не уловишь». Фальк так разогорчился, что нет пейзажа городского…  Мы пробовали и там, если поставить…

Д.: Перед большим окном я бы поставил стол, на него кресло и посадил бы…

Щ.: Так оно маленькое, там только голова может поместиться, голова и плечи. Кроме того, к нему никак нельзя приспособиться, это была бы темная голова на светлом небольшом фоне, совсем не то. Тогда я взяла подставку из-под тахты, на которой мы спали, это просто был пружинный матрац. Сделала из нее полку книжную, разломав некоторые подрамники, и поставила книги так, представив себе, что это как будто какой-то город, наполовину разрушенный. Фальк пришел. «Вот фон для Шкловского». — «Прекрасно!» Фальк все это переместил еще, поворошил, сделал полный беспорядок на этой полке, и на фоне этого шкафа мы усадили Шкловского. Это было, по-моему, воскресенье. Я не была на службе, я тогда была уже преподавателем в Институте автомеханическом61, но Фальк хотел, чтобы начало Шкловского было вместе со мной, потому что я помогать могла чем-то. Ну, усадили Шкловского, Фальк сказал: «Вот так расстегните ворот рубашки…», такая розоватая была рубашка, коричневый пиджак, эта блестящая голова. Но Шкловский ни одной минуты не сидел смирно, спокойно, все время прыгал. И Фальк сказал: «Возьмите эту книгу и держите ее вот так» — на колени, чтобы руки его занять. Шкловский все время ронял книгу, но Фальк сказал, что это чужая книга, ее можно испортить, и Шкловский должен был приковаться руками к этой книге, поэтому некоторое время…

Д. (смеясь): Он это запомнил.

Щ.: …он посидел спокойно. Но потом все равно он все время вскакивал, начинал делать гимнастику, делал стойку, выжимался на нашем грязном полу. Потом, оказалось, ему надо бежать куда-то. Тогда Фальк говорит: «При тебе, когда ты что-то болтаешь, он хоть слушает и отвечает. А я же не могу все время разговаривать и писать». И я попросила других преподавателей заменить меня на службе, на моих уроках, взяла специально неделю отпуска за свой счет, чтобы развлекать Шкловского. Я болтала, я чуть ли не танцевала перед ним, все время ему предлагала чай или еще что-нибудь, чтобы ему нужно было прорываться сквозь мою болтовню. Поэтому он сидел довольно напряженно, ждал, пока я перестану болтать, чтобы вставить свой какой-нибудь парадокс или изречение, которое, конечно, приводило в восторг Фалька. Например: «Толстой — самый обыкновенный гений». В то время Шкловский занимался Толстым, причем он, оказывается, занимается им ножницами: режет, режет и переклеивает наоборот62, и это дает очень много для понимания Толстого. <…> [Вскоре] он сказал, что перестает позировать, потому что ему уже надоело. Фальк взмолился, как же так!? «Да вы пишете-пишете-пишете, когда же, наконец, кончите? По-моему, все уже готово». Потом говорит: «Ну, хорошо, даю вам один день. Целый день буду позировать, но вы должны для этого приготовить еду, но не эту вегетарианскую, которой вы кормите Фалька». А Фальк, надо сказать, был вегетарианец не из убеждения. После операции перитонита, которая у него была еще до революции, он не мог переносить мяса, жирной рыбы, а под конец он вообще даже яиц не мог есть. Да, так вот: «Приготовьте мне хороший кусок мяса, не меньше килограмма, зажарьте его куском, купите бутылку красного вина, хорошего, сухого, я подкреплюсь и буду позировать целый день».

Я купила бутылку хорошего вина, как мне казалось хорошего, — кажется, он одобрил. Купила на рынке большой кусок мяса, но так как я для Фалька готовила все вегетарианское, то не умела делать мясо и в духовке его просто, знаете, превратила в какой-то янтарный кусок. Шкловский стал его грызть и сказал: «Это очень вкусно, но не съедобно». Потом выпил бутылку вина и улегся спать на мою кровать, повернувшись круглой спиной, круглым затылком и круглыми пятками к Фальку. И Фальк грустно делал наброски с этого дормёра63. Так закончился сеанс живописи.

Д.: Так он и не написал портрета?

Щ.: Написал, и я даже выставляла его в 58-м году, по желанию Фалька64. Вы знаете, многие, кто не любит Шкловского, считают, что очень здорово Фальк его написал. Те же, кто его очень чтят и считают мудрым, говорят, что Фальк не сумел его оценить и не сумел всей глубины мудрости и сложности его натуры выразить. Я считаю его не очень удачным портретом, потому что, вы знаете, для Фалька все-таки важно как-то проникнуть… как говорит Эренбург, другую сторону луны увидеть65. Но тут он не успел.

Шкловский вначале поражает своим фейерверком, потом становится довольно однообразным.

<…> Последние годы прошли довольно-таки изолированно. И очень уж много у него было человеческих близких связей. Даже близких женщин было много. Возьмите дни недели, разделите — если по одному разу всех посетить, сколько вечеров выпадает. У той мужа арестовали, выяснилось, что он там погиб. Ее арестовали, потом она вернулась, реабилитировали, тоже надо ее посетить. Ученица его бывшая, очень интересная художница, Ирма66 Розенгольц, потом кто-то болеет из его учениц — надо пойти. В общем, он очень как-то себя тратил на общение <…>

В последние годы, когда Фальк писал, мир для меня становился на место. И когда (во время моих каникул) я видела, что он пишет, я старалась так организовать жизнь, чтобы он мог беспрепятственно писать. А жизнь зимой проходила так, что у нас был проходной двор. После «оттепели» никто не боялся приходить, и приходили все, кому не лень. Картины посмотреть, или художник (не получается у него что-то): «Ах, черт возьми, сегодня не идет!», и пошел к Фальку. У некоторых было написано, как у Куприна, на дверях: «В такие-то часы я работаю. Прошу меня не беспокоить». А Фальк не мог написать такой вещи.

Я его как-то спросила: «Роби, ну почему ты не хочешь, чтобы тебе не мешали работать?» Он сказал: «Мне все время кажется, что я могу пропустить так свое счастье». — «Какое счастье?» — «Не знаю какое, но я жду, а вдруг что-нибудь замечательное случится. Вдруг придет счастье, которого у меня никогда не было». Ну, я, конечно, ревниво спросила: «Может быть, придет и какая-нибудь женщина?» Он говорит: «Может быть. Не та, которую я знаю, а какая-то еще новая, необыкновенная, самая последняя и самая нужная».

Д.: И до семидесяти лет все ждал ее пришествия?

Щ.: Ждал. И не закрывал дверей.

 

 

Приносим свою благодарность за помощь в подборе иллюстраций и консультации: Л.А.Алексеевой — зав. сектором изобразительных фондов Государственного литературного музея, М.Н.Бубновой — директору Музея МХАТ, Е.Б.Муриной, Ю.Л.Фрейдину, А.Е.Парнису, Н.И.Дубровиной и И.А.Золотухиной.

 

 

Примечания

1 Валерий Романович (Робертович) Фальк (1916–1943) — живописец и график-офортист, сын художника от первого брака с Е.С.Потехиной. После развода родителей в 1920 г. Валерик проживал с матерью по адресу: Москва, ул. Станкевича, д. 20, кв. 10. В 1933–1937 гг. он находился в Париже с отцом, где занимался гравюрой у местного художника и участвовал наряду с Р.Р.Фальком, который его высоко ценил как художника, в ряде выставок: в Салоне Тюильри (1936), групповой выставке русских художников в галерее Зак (1936, с М.Ф.Ларионовым, И.А.Пуни, М.З.Шагалом, Х.С.Сутиным и пр.) и других. Погиб на фронте, куда пошел добровольцем, утаив справку об освобождении по состоянию здоровья.

2 Все годы совместной жизни (1939–1958) Фальк и Щекин-Кротова прожили в необычном доме — памятнике неорусского модерна, известном как Дом Перцова, который находится на углу Курсового пер. и Соймоновского проезда (по адресу: Курсовой пер., д. 1) и одним из фасадов обращен к Москве-реке. См.: Щекин-Кротова А.В. Становление художника // Новый мир. 1983. № 10. С. 207-227; Она же. Пристань «тихих бубновых валетов» в Доме Перцова / Публ. Ю.Диденко // Русское искусство. 2005. № 2. С. 128-137.

3 Елизавета Сергеевна Потехина (1883–1963) – художница, первая жена Фалька (1909–1920), мать Валерия Фалька. Происходила из старой дворянской семьи. В 1903–1910 гг. училась в МУЖВЗ одновременно с художником. Перед венчанием с ней, в 1909 г., Фальк был крещен и получил имя Роман, которое фигурирует в его официальных документах. Лиза стала музой Фалька 1910-х годов и моделью 15-ти живописных портретов, созданных им на протяжении десятилетия (1907–1918). Подробнее о ней см.: Щекин-Кротова А.В. Мой Фальк. М., 2005. С. 157-173.

4 Неточная цитата из письма Фалька из Парижа в Москву не к матери, а к третьей жене, Р.В. Идельсон, датированного 18 февраля 1931 г. А.В. пересказывает это письмо по памяти. Подлинный текст см.: РГАЛИ. Ф.3018. Оп.1. Ед.хр. 143. Л.7.

5 А.В. имеет в виду своих родителей, происходивших из дворянских семей: дважды репрессированного в 1930-х гг. отца Василия Николаевича Щекин-Кротова (1886–1979), юриста и агронома, и мать Елену Ивановну (о ней см. примеч. 19).

6 Об обстановке фальковской мастерской, располагавшейся под самой крышей Дома Перцова, А.В. рассказывала: «Для жизни он [чердак. — Ю.Д., А.Л.] был очень не удобен: водопровод, канализация ниже — по лестнице спускаться, весной текло со всех углов, осенью тоже. Зимой стены промерзали до инея, летом было невероятно жарко. Но зато был чудесный вид из окна. Зато был простор. Зато были такие углы, стены, что не надо было никакой мебели. Самая убогая мебель: поломанные кресла, тюфяк, поставленный на кирпичи. Там вольно было. Это казалось такой парижской мансардой. Когда к нам приходили, такие, даже снобы, знаете, у которых было красное дерево и карельская береза: “Ах, настоящий Париж! Ах, как хорошо!” И глиняные крынки, и глиняные миски, которые там на полках деревянных стояли — просто доска, прибитая к стене, все это выглядело очень поэтично. Конечно, сейчас у меня квартира гораздо удобнее, но тот аромат исчез» (цит. по фонозаписи беседы с А.В.Щекин-Кротовой. 1981, частный архив, Москва).

7 Официально брак Щекин-Кротовой и Фалька был зарегистрирован 13 декабря 1940 г., свидетельство о браке под № 2341 выдано Фрунзенским районным бюро ЗАГС г. Москвы (частный архив, Москва).

8 Фальк вместе с сыном вернулся в Советский Союз в самом конце 1937 г. «Когда я позже спросила Фалька, почему он вернулся в такое страшное время, разве он не знал, что у нас происходит, он ответил: “Приблизительно знал, и даже думал, что меня могут посадить, но я хотел привезти свои работы на родину и надеялся, что они найдут свое место в музеях”. К счастью, Фальк остался на свободе, возможно, тут сыграла свою роль дружба [начавшаяся в 1936 г. в Париже. — Ю.Д., А.Л.] с одним из первых Героев Советского Союза летчиком А.Б.Юмашевым, ибо своим “соколом” гордился Иосиф Виссарионович» (цит. по: Щекин-Кротова А.В. Лирические комментарии к картинам Р.Р.Фалька. 1989–1990. Машинопись, частный архив, Москва).

Ср. с воспоминаниями дочери С.М.Михоэлса: «Первое, что сказал папа, услышав, что из Парижа приехал Фальк, было: “Нашел время возвращаться!” Но по закону “антилогики”, господствующей тогда во всем, кривая Архипелага обошла его» (цит. по: Вовси-Михоэлс Н. Мой отец Соломон Михоэлс: Воспоминания о жизни и гибели. М., 1997. С.39).

Весной 1938 г. по приглашению Юмашева Фальк отправился с ним в длительное путешествие по Крыму (у Андрея Борисовича была дача в Алупке) и вслед за тем по Средней Азии, где Юмашев выступал с сообщением о своем беспересадочном перелете в Америку. По некоторым устным свидетельствам, эти совместные с Фальком поездки были продуманным ходом Юмашева — попыткой помочь только что вернувшемуся

с Запада художнику, «формалисту и космополиту», исчезнуть из поля зрения столичных властей и тем самым уберечь его от почти неминуемого ареста.

9 Второй женой Фалька (1920–1922) была дочь К.С.Станиславского и М.П. Лилиной — Кира Константиновна Алексеева (в замуж. Фальк; 1891–1977) — художница, музейный деятель, мать К.Р.Фальк-Барановской. Училась в Москве: в школе-студии венгерского художника К.Киша (1910), художественной школе К.Ф.Юона, затем в студии И.И.Машкова и во Вхутемасе-Вхутеине (до 1929). С Фальком познакомилась в 1916 г. на этюдах в Крыму, куда ездила с подругой, художницей Н.И.Штуцер. Была участницей нескольких выставок,

в том числе «Бубнового валета» (М., 1916). С 1937-го занималась в Оперно-драматической студии Станиславского, с 1941-го преподавала там же. Директор (с 1943) и главный хранитель (с 1947) Дома-музея К.С.Станиславского в Москве (Леонтьевский пер., д. 6).

10 Кирилла Романовна Фальк (в замуж. Барановская; 1921–2006) — поэт-переводчик, педагог, член Союза писателей СССР (1952), дочь Р.Р.Фалька и К.К.Алексеевой, любимая внучка К.С.Станиславского. Училась: в ИФЛИ (1940–1941), в Литературном институте им. А.М.Горького в Москве (1942–1945) на отделении поэзии, в семинаре у Н.Н.Асеева и И.Л.Сельвинского. Преподавала: в Московском институте иностранных языков (1948–1951), мастерство перевода в Литинституте (1994–2006), заведовала французской редакцией журнала «Культура и жизнь» (1956–1957). Цирила Фальк — транскрипция ее творческого имени (Cyrilla Falk), под которым она стала признанной во Франции переводчицей классической и современной русской поэзии, а также множества русских романсов и песен.

11 Жан-Поль Сартр (1905–1980) — знаменитый французский писатель, драматург и философ. Приезжал в СССР в декабре 1954 г. в качестве гостя II съезда советских писателей. Вскоре после визита в московских театрах были поставлены две его пьесы: «Только правда, или Жорж де Валера» (см. примеч. 14) и «Почтительная проститутка» (1955 г., Театр Моссовета. Спектакль шел под названием «Лиззи Мак-Кей», режиссер И.Л.Анисимова-Вульф).

12 Валентин Николаевич Плучек (1909–2002) — режиссер, ученик и актер Театра Вс. Мейерхольда, главный режиссер Московского театра Сатиры (с 1957).

13 Овадий Герцович Савич (1896–1967) — писатель и переводчик, близкий друг И.Г.Эренбурга. Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) — писатель, журналист, общественный деятель. В своей книге мемуаров «Люди, годы, жизнь», изданной в 1961–1966 гг., Эренбург посвятил Фальку отдельную 13-ю гл. 4-й книги (Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. Воспоминания: В 3 т. М., 1990. Т. 2. С. 63-67) и немало строк в других разделах 3-го тома.

14 В 1955–1956 гг. по пьесе Ж.-П.Сартра в Московском театре Сатиры был поставлен спектакль под названием «Только правда, или Жорж де Валера» (режиссер В.Н.Плучек). Работа над ним Фалька стала его последней театральной работой. Он «ежедневно бывал в мастерских, лично наблюдал за всем процессом изготовления декораций, входил во все мельчайшие детали» (цит. по: Коган А.М. Уроки Фалька // Р.Р.Фальк. Беседы об искусстве. С.178). Во французской прессе появились положительные отклики о постановке: «Сочетание трех “старых парижан” — переводчиков Савича и Ильи Эренбурга, художника Фалька — с режиссером Плучеком, композитором Волконским и актерами, как бы перенесенными на сцену с набережных и бульваров Парижа, оказалось чрезвычайно удачным» (заметка Пьера Энтжеса «Некрасов» в «L’Humanitй» от 26 марта 1956 г., цит. по: Сарабьянов Д.В., Диденко Ю.В. Живопись Роберта Фалька. Полный каталог произведений. М., 2006. С.29).

15 Афраппирован (правильно: фраппирован, от фр. frapper – поражать, ударять) — поражен, удивлен.

16 Константин Сергеевич Станиславский (наст. фам. Алексеев; 1863–1938) — режиссер-реформатор, актер, педагог, теоретик театра, основатель (вместе с В.И.Немировичем-Данченко) Московского Художественного театра (1889), тесть Фалька во втором браке (см. примеч. 9). В 1926 г., уже после развода с Кирой Константиновной, Фальк написал «Портрет К.С.Станиславского» (холст, масло, ГТГ). Подробнее см.: Щекин-Кротова А.В. Фальк и Станиславский // Художник и зрелище. М., 1990. С. 288-294.

17 Здесь А.В. неточно указывает год знакомства Алексеевой и Фалька. Ср. у нее же: «Фальк говорил мне, что его привлекли к ней уже в 1916 г. необычные для девушки интересы: к индусской философии, к серьезному чтению» (цит. по: Щекин-Кротова А.В. Лирические комментарии к выставке Р.Р.Фалька. Машинопись. Частный архив, Москва).

18 Интерес к религиозно-философским воззрениям Индии, Китая, Тибета в конце XIX — начале XX в. приобрел широкое распространение в российской науке и в среде интеллигенции. Увлечение Киры Константиновны философией, скорее всего, носило дилетантский характер.

19 Елена Ивановна Щекин-Кротова (урожд. Серафима Вержбицкая; 1890–1988), мать А.В.; начиная с 1920-х гг., проживала с семьей в двух комнатах густонаселенной коммунальной квартиры по адресу: ул. Метростроевская (ныне Остоженка), д. 42, кв. 1, которая находилась недалеко от мастерской Фалька.

20 Худжра (араб.) — небольшая жилая комната-келья для учащихся, а иногда и преподавателей, в мусульманском высшем духовном учреждении — медресе. Прямоугольное в плане медресе Улугбека, о котором идет речь, имело квадратный внутренний двор, по его периметру были расположены глубокие ниши, ведущие в двухъярусные худжры (кельи). Первоначально их насчитывалось пятьдесят.

21 Площадь Регистан находится в историческом центре г. Самарканда и является старинным ремесленным базаром. Виды этой площади Фальк запечатлел еще в 1938–1939 гг., во время первой поездки в Узбекистан, на своих полотнах: «Регистан зимой. Самарканд» (1938, частное собрание, СПб.), «Самарканд. Площадь Регистан» (1938, частное собрание, Москва). Позже, в годы эвакуации, он написал там «Пейзаж с минаретами. Регистан» (1943, холст, масло, ГРМ) и «На площади в Самарканде» (1943, холст, масло, Музей искусств Каракалпакии, Нукус).

22 В западной части площади Регистан расположен архитектурный ансамбль старейшего медресе, духовного учебного заведения, основанного в 1417–1420 гг. Улугбеком — внуком полководца Амира Тимура (Тамерлана), правителем государства Тимуридов и великим ученым-астрономом.

23 Владимир Андреевич Фаворский (1886–1964) — график, иллюстратор, педагог, теоретик искусства. В 1941–1943 гг. тоже жил в Самарканде. Преподавал в эвакуированном туда Московском художественном институте. Исполнил серию линолеумов с видами Самарканда. Выставка графики В.А.Фаворского в Самаркандском краеведческом музее проходила в 1943 г. Отношения Фаворского и Фалька с Самаркандским музеем выразились не только в организованных персональных выставках обоих художников летом 1943 г., но и в том, что художницей Е.Л.Каравай, заведовавшей в музее отделом дарвинизма, оба мастера были приглашены для исполнения фресок-панно. Фрески впоследствии были уничтожены. (Подготовительные рисунки Фалька к панно «Куры» — зарисовки кур и петухов из каталога куроводства, два варианта эскиза фрески, выполненные акварелью и карандашом, — хранятся в РГАЛИ: Ф.3018. Оп.1. Ед.хр. 83.) Личные отношения Фаворского и Фалька были непростыми и неоднозначными. А.В. говорила, что они, «если сходились, спорили часами» (Фаворский В.А. Воспоминания современников. Письма художника. Стенограммы выступлений. М., 1991. С.171). Самаркандские этюды Фалька Фаворский критиковал, но восхищался его поздними пейзажами Подмосковья (Фаворский В.А. Воспоминания о художнике. М., 1990. С.87).

24 Николай Павлович Ульянов (1875–1949) — живописец, портретист, ученик В.А.Серова. Находился в эвакуации в Самарканде до зимы 1944 г.

25 Александр Терентьевич Матвеев (1878–1960) — скульптор, педагог, доктор искусствоведения (1939). В 1942–1944 гг. жил и работал в Самарканде в эвакуированном Московском художественном институте. С 1944 г. (январь–июль) жил в подмосковном Загорске, где временно находилась Всероссийская Академия художеств.

26 Ошибка памяти рассказчицы: Матвеев умер в 1960 г.

27 Очевидно, А.В. обращает внимание Дувакина на висящую на стене комнаты одну из самаркандских картин Фалька, тогда еще хранившихся в семье художника, напр.: «Встреча», «Улочка в старом городе. Самарканд» (обе 1943, частное собрание, Москва), «Дерево у рынка» (1943, Музей-заповедник «Петергоф»), «У хауса. Самарканд» (1943, Музей искусства народов Востока, Москва).

28 Имеются в виду устные воспоминания Фалька о художественном обществе «Бубновый валет» (1911–1917), одним из основателей и экспонентов которого он был (наряду с П.П.Кончаловским, И.И.Машковым, А.В.Лентуловым, А.В.Куприным и В.В.Рождественским). Недавно был опубликован интересный материал, хранящийся в фонде Фалька в РГАЛИ, — «Карта планетной системы “Бубнового валета”: шуточная характеристика членов “Бубнового валета”» (Ф.3018. Оп.2. Ед.хр. 74). Она снабжена комментарием А.В., основанным именно на рассказах Фалька: «Эту “Карту планетной системы “Б<убнового> В<алета>” Фальк принес от Куприна, чтобы показать мне, да так она и осталась у него: то ли забыл отдать, то ли Куприн подарил ему эту карту. Кое-что мне Фальк пояснил» (цит. по: «Бубновый валет» в русском авангарде. СПб., 2005. С. 32-33).

29 В 1950-е гг. политическое руководство Китая сформулировало свое кредо борьбы против трех явлений, обозначенных тремя иероглифами: против «казнокрадства», «расточительства» и «бюрократизма». По аналогии Фальк формулирует художественное кредо участников «Бубнового валета» как борьбу против трех «э»: эстетизма, эклектики и эпигонства.

30 Наталия Ивановна Рождественская (1899–1975) — фольклорист, критик, член Союза писателей СССР, жена художника В.В.Рождественского, племянница художника В.К.Бялыницкого-Бируля. Автор книги «Народный художник А.Е.Архипов» (М., 1930). В своей мемуарной книге в разделе «Далекие памятные встречи» В.В.Рождественский вспоминает события революции 1905 г. в Москве и родном ему городе Туле. Рассказывает о встрече с Л.Н.Толстым в Ясной Поляне и повествует о членах тульского подпольного кружка, о встрече с подпольщицей, имеющей кличку «племянница Наташа». Она была также «химиком Наташей», изготовившей бомбу для террористического акта. Художник очень краток, что наводит на мысль об участии его и жены в эсеровской террористической организации. Он отмечает: «Поплатившись за свое свободолюбие лишением свободы, отсидев за тюремной решеткой, я снова обратился к любимому искусству, продолжая занятия в Училище живописи» (цит. по: Рождественский В.В. Записки художника. М., 1963. С. 23, 28).

31 Арий Давидович Ротницкий (1885–1982) — педагог, работник Литфонда, штатный организатор похорон советских писателей. В январе, феврале и ноябре 1975 г. состоялось восемь бесед Дувакина с Ротницким. 13 записанных им кассет (№ 429-432, 436-440, 443, 446, 447, 508) хранятся в отделе устной истории Научной библиотеки МГУ.

32 Василий Васильевич Рождественский (1884–1963) — художник, путешественник, природовед, автор воспоминаний «Записки художника» (М., 1963). Соратник Фалька по «Бубновому валету» и сосед по Дому Перцова (см. об этом: Щекин-Кротова А.В. Пристань «тихих бубновых валетов» в Доме Перцова. С. 133, 135). А.В. вспоминала, что Рождественский «почти никогда» не заходил по-соседски в мастерскую и «всегда поучал Фалька. Когда я однажды, помню, сказала ему: “Вы же не видели этой работы Фалька, которую критикуете”, он стукнул кулаком по столу и сказал: “Я тридцать лет простоял за мольбертом и буду говорить Роберту свое мнение. А тут какая-то пигалица вылетела…”» (цит. по: Щекин-Кротова А.В. Мой Фальк. М., 2005. С.222).

33 Александр Васильевич Куприн (1880–1960) — художник, с которым Фалька связывала близкая дружба со времен учебы в МУЖВЗ, соратник Фалька по «Бубновому валету» и сосед по Дому Перцова (с 1939). «Фальк был очень дружен с Куприным и его первой женой Анастасией Трофимовной. До революции Фальк и его первая жена Е.С.Потехина часто снимали [с ними] одну квартиру в Москве» (там же. С. 132-133). В 1945–1946 гг. Фальк написал «Портрет А.В.Куприна» (холст, масло, Волгоградский музей изобразительных искусств). См.: Щекин-Кротова А.В. Мой Фальк. М., 2005. С. 218-222.

34 ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства, Москва (ныне РГАЛИ).

35 Речь идет об инциденте в портретном классе Московского училища живописи, ваяния и зодчества в январе 1910 г., когда в результате конфликта с руководством Фальк вместе с группой студентов был отчислен из училища. Когда болевшего Коровина замещал Пастернак, «ученики все как один встали, сложили мольберты и покинули аудиторию. Всю группу в количестве 35 человек исключили <…> Затем все-таки предложили им написать прошение, нечто вроде извинения в совет преподавателей, и закончить курс со свидетельствами на право преподавания рисования в школе» (цит. по: Щекин-Кротова А.В. Воспоминания о Р.Р.Фальке. [Конец 1970-х] // РГАЛИ. Ф.3018. Оп.2. Ед.хр.100. Л. 21, 22). В нескольких анкетах сам художник так формулирует причины исключения: «В 1909 г. за несколько дней до окончания был исключен совместно с Машковым, Ларионовым, Куприным, Рождественским. Причина — следование принципам французских импрессионистов, а не принципам своих руководителей» (Анкета для художников, участвующих на венецианской выставке 1924 г. № 84 // РГАЛИ. Ф.2701. Оп.1. Ед.хр.147. Л. 9-10). В более поздней анкете читаем: «Окончил школу в 1910 г., но перед выпускными зачетами был исключен вследствие противоположности своего подхода к искусству художественной тенденции этой школы» (Анкета Р.Р.Фалька // РГАЛИ. Ф.1938. Оп.1. Ед.хр.62. Л. 1-2). Вскоре Фальк, как и многие из числа изгнанных, был восстановлен в Училище, где проучился, судя по документам, до 1912 г. (см.: Личное дело № 31 Романа Рафаиловича Фалька. 29 сентября 1904 – 16 марта 1912 // РГАЛИ. Ф.680. Оп.2. Ед.хр. 1950). Подробнее об инциденте см.: Крусанов А.В. Русский авангард: 1907–1932. (Исторический обзор): В 3 т. М., 2010. Т.1 (Кн.1). С. 195-198.

36 Вера Федоровна Шехтель (во втором браке Тонкова; 1896–1958) — художница, дочь архитектора Ф.О.Шехтеля и сестра художника Л.Ф.Жегина (Шехтеля), возлюбленная В.В.Маяковского, автор дневника и воспоминаний о встречах с В.В.Маяковским (см.: «Был у нас Маяковский…»: Воспоминания и дневник 1913 года В.Ф.Шехтель // Литературное обозрение. 1993. № 6. С. 33-43). Посвятила Маяковскому альбом своих стихов (1914, ГММ).

37 Лев Федорович Жегин (фамилия матери, наст. фам. Шехтель; 1892–1969) — график и живописец, теоретик искусства, ближайший друг и соратник В.Н.Чекрыгина, автор воспоминаний о нем (см.: Панорама искусств. М., 1987. Вып. 10. С. 195-232) и о В.В.Маяковском (1935, см.: Маяковский в воспоминаниях современников. М., 1963. С. 99-102; рукопись 1941, ГММ), сын архитектора Ф.О.Шехтеля. Вместе с В.Н.Чекрыгиным исполнил иллюстрации к первой книге стихов В.В.Маяковского «Я!» (1913). О факте исключения Жегина из Союза художников СССР (у Дувакина оговорка — «Союза писателей») за приверженность западному искусству в биографических публикациях не сообщается. Когда А.В. говорит о философии искусства, она имеет в виду работы Жегина по теории искусства и перспективе живописи. Он — автор статей: «Иконные горки». Пространственно-временное единство живописного произведения // Труды по знаковым системам. II. Тарту, 1965; Пространственно-временное единство живописного произведения // Симпозиум по структурному изучению знаковых систем. М., 1962; Некоторые пространственные формы в древнерусской живописи // Древнерусское искусство. XVII век. М., 1962. Важное место в ряду теоретических работ Жегина занимает его посмертная книга: Язык живописного произведения (Условность древнего искусства) / Вступ. ст. и коммент. Б.А.Успенского. М., 1970.

38 Василий Николаевич Чекрыгин (1897–1922) — живописец, график, организатор и теоретик художественного общества «Искусство — жизнь», впоследствии называвшегося «Маковец». См. монографию: Мурина Е., Ракитин В. Василий Николаевич Чекрыгин. М.: Издательство «RA», 2005.

39 Абрам Филиппович Чудновский (1910–1985) — ученый, доктор физико-математических наук, заведующий сектором Агрофизического института ВАСХНИЛ, профессор, коллекционер произведений искусства. Жил в Ленинграде. Одним из первых стал приобретать работы Фалька, в его собрании был ряд значительных произведений Фалька бубнововалетского периода. Исследование Чудновского «Ученые-коллекционеры произведений изобразительного искусства» (1960-е гг.) хранится в РГАЛИ в фонде Фалька (Ф.3018. Оп.1. Ед.хр. 223).

40 Вальдемар Жорж (Waldemar George, наст. имя Ежи Яросинский, 1893–1970) — влиятельный французский художественный критик, автор вступительной статьи к каталогу первой персональной выставки Фалька в Париже, проходившей в галерее Зак с 15 по 31 марта 1929 г. Со слов А.В. известно, что Фальк критически оценивал некоторые положения этой статьи. «Вальдемар Жорж написал хорошую статью о нем. Он [Фальк] говорит: “Ну, что он там пишет? Что “эти варварские гармонии напоминают нам гармонии древнерусского искусства”. Да я не знаю древнерусского искусства и не люблю его, люблю только Рублева”. Между прочим, тут у нас были всегда споры с ним. Я очень люблю иконопись и одно время страшно ею увлекалась, а Фальк говорил... для него вот это чересчур канонизировано. Он не любил каноны. А вот Рублев — он поверх всех канонов стоит. <…> Всегда, когда мы были в Третьяковке, мы ходили на поклонение к “Троице” и к этому полуразрушенному “Спасу” тоже» (цит. по фонозаписи, 1981, частный архив, Москва).

41 Впечатления о художественной жизни Парижа, состоянии искусства в условиях кризиса 1930-х гг., которыми Фальк делился со студентами в период эвакуации в Самарканде (1941–1943), изложены в текстах его лекций, записанных А.В. См.: «Сумерки искусства Парижа (Искусство XX века)» и «Быт художников довоенного Парижа» (Р.Р.Фальк. Беседы об искусстве. С. 50-74). См. также: Роберт Фальк в Париже (Лекция Р.Р.Фалька 1943 года «Влияние современного искусства Парижа на художественную промышленность Франции») / Публ. М.В.Золотовой // Встречи с прошлым. Вып. 9. М., 2000. С. 340-357.

42 Как отмечала А.В., сведения об участии Фалька в парижских выставках не полны, т.к. «к сожалению, Фальк не хранил документов ни о своем творчестве, ни о выставках». Известно об участии Фалька в первой выставке союза художников «Сверхнезависимые» (1929), Салоне Независимых (1929), 41-й выставке Общества независимых художников (1930), выставке «1940» (1931), Осенних Салонах (1930, 1931, 1934, 1935), VIII, ХII и XIII Салонах Тюильри (1930, 1934, 1935), 4-й выставке обмена (1935).

43 Раиса Вениаминовна Идельсон (1894–1972) — художница, ученица и третья жена Фалька (1922–1929). Автор мемуаров о Фальке (см. примеч. 52). Училась: в Школе рисования и живописи Ю.М.Пэна в Витебске (1916), в школе поощрения художников при Академии художеств (1916–1918) в Петрограде, в школе Я.С.Гольдблата (1918), во Вхутемасе в Москве (1920–1925). В 1928–1929 гг. была с Фальком в Париже. В 1931 г., спустя два года после ее отъезда из Парижа, ее брак с Фальком распался. Идельсон вышла замуж за художника А.А.Лабаса, в браке с которым имела сына Юлия (1933–2008). Подробнее о ней в: Щекин-Кротова А.В. Мой Фальк. С. 179-187, а также в воспоминаниях сына: Лабас Ю.А. Когда я был большой… М., 2008. Идельсон послужила моделью для многих полотен Фалька 1920-х гг., среди которых несколько шедевров: «Женщина в красном лифе» (1922), «Женщина в белой повязке» (1922/1923, обе — ГТГ) и др.

44 Родители Р.В.Идельсон жили в Витебске: Вениамин Иванович Идельсон (1850?–1933) — популярный земский врач, потомственный почетный гражданин г. Витебска, был в то время тяжело болен; мать — Жанетта Моисеевна Баркан (1864?–1940) происходила из богатой немецко-еврейской семьи льноторговцев. В письме к матери, М.Б.Фальк, отправленном из Парижа 13 мая 1929 г., художник поясняет состояние жены накануне ее отъезда: «Я считаю, что больше ей здесь оставаться не следует. Она так волнуется каждому перерыву писем из Витебска, что на самом деле это очень вредно отражается на ее здоровье. Правда, ведь отцу ее почти 80 лет, и всегда имеются основания быть за него беспокойным» (РГАЛИ. Ф.3018. Оп.1. Ед.хр. 143. Л. 35).

45 Речь идет о Лидии Андреевне Никаноровой (в замуж. Артемовой) (1895–1938) — художнице, жене (с 1927) скульптора-анималиста Жоржа (Георгия Калистратовича) Артемова (1892–1965). Эта семейная пара выведена в романе Каверина «Перед зеркалом» под именами Лизы Тураевой и Георгия Гордеева. Подробнее см.: Попова Б.Б. Подняться над этим счастьем. Страница истории русского зарубежья // Русское искусство. 2009. № 4. С. 152-159; Она же. Художник Лидия Никанорова (1895–1938) // Ю.Н.Рейтлингер (сестра Иоанна) и о. Сергий Булгаков. Диалог художника и богослова. М., 2011. С. 289-311.

46 Вениамин Александрович Каверин (наст. фам. Зильбер; 1902–1989) — писатель, один из активных членов группы «Серапионовы братья», ученик и друг Ю.Н.Тынянова. Здесь А.В. допускает неточность: правильное название романа «Перед зеркалом»». Впервые он был напечатан в журнале «Звезда» (1971. № 1. С. 93-156; № 2. С. 9-109). Роман построен на письмах героини, Лизы Тураевой, к ее другу, сначала студенту, потом ученому-математику Карновскому. О прототипах главных героев романа и их реальной переписке см. прим. 50.

47 Об этом Каверин сообщает в письме к А.В.: «Вы благодарите меня за роман. Это признание того, что не напрасно я четыре года со всей энергией, на которую только способен, вглядывался, искал, вычитывал в восьмистах женских письмах историю жизни моей Лизы Тураевой, ее терзаний, ее поисков и напрасных надежд. Но Вы забыли, что и Вы участвовали в этой работе. Я был у Вас, Вы показывали мне записи учеников Роберта Рафаиловича, показывали его корсиканскую работу (таверна). Конечно, весь роман проникнут его творчеством, которое я так люблю. Все, что касается художественного строя моей Лизы, написано под знаком Ф<алька> (курсив наш. — Ю.Д., А.Л.). Я старательно вел ее от передвижников, через мирискусников — через те параллели, о которых Вы пишете. Венеция — Италия, Корсика — Бретань — к некому подобию образа Ф<алька> в искусстве. Теперь о подлинности. Конечно, Корн — это Ф<альк (курсив наш. — Ю.Д., А.Л.). Но я ничего не знаю о его романе с моей героиней (ее подлинное имя Лидия Артемова). Более чем вероятно, что они могли встретиться в Париже — совпадают годы, обстановка. Без сомнения, он был на выставке Лизы — выставка не выдумана, я видел ее фотографию» (цит. по: Письмо В.А.Каверина к А.В.Щекин-Кротовой от 1 февраля 1972 г. // РГАЛИ. Ф.3018. Оп.2. Ед.хр. 274. Л. 1-2).

48 Акварель, о которой идет речь, хранится как работа неизвестной художницы, учившейся у Фалька, в Государственном литературном музее в Москве: «Пейзаж» (1934, бумага, акварель, гуашь. Инв. КП-48690. Поступило в 1975 г. от А.В.). «Я подарила эту акварель в Центральный Литературный музей в архив Вениамина Александровича вместе с другими его записками и черновиком моего письма. Об этом эпизоде я вспомнила после того, как прочла роман. Каверин о выставке живописи Тураевой и о хлопотах Фалька-Корна об этом узнал из ее писем» (Комментарии А.В. к письму Каверина // РГАЛИ. Ф.3018. Оп.2. Ед.хр. 274. Л. 3).

49 Не установлено, о какой выставке Артемовой-Никаноровой идет речь. Одна из ее выставок (совместная с мужем Г.Артемовым) состоялась в 1930 г. в парижской галерее R.Zivy, где экспонировались корсиканские акварели художницы, написанные в 1924–1928 годах (Лейкинд О.Л., Махров К.В., Северюхин Д.Я. Художники Русского Зарубежья: Биографический словарь. СПб., 1999. С.441).

50 Об истории романа и о прототипах его главных героев сам автор рассказал в интервью: «Это было лет пять тому назад. Мне позвонил по телефону один знакомый, который спросил, не хочу ли я познакомиться с многолетней перепиской между ним и одной женщиной, художницей. Он сказал, что эти письма он получал приблизительно двадцать пять лет. Я ответил, что, конечно, буду очень рад. И он принес мне три переплетенных тома писем. Они начинаются с 1910 года, когда героине шестнадцать лет, а ее корреспонденту примерно лет двадцать. <…> И мой роман, и эти письма не только о любви <…>, а о живописи, о задаче художника, о времени, о судьбах народа. В известной мере это философские письма. Что мне было делать с этими пятьюстами письмами? Я решил, что буду одновременно и историком этой жизни, и ее художником» (цит. по: Каверин В.А. Идея призвания / Беседу вел Л.Антопольский // Вопросы литературы. 1969. № 6. С.128). Письма русской эмигрантки настолько тронули Каверина, что первоначально он хотел их опубликовать в оригинале, снабдив комментариями, но в итоге решил написать на их основе роман, над которым работал четыре года (1965–1970). Эта переписка (в машинописных копиях) хранится в фонде Каверина в РГАЛИ (см.: Письма Л.А.Никаноровой к П.А.Безсонову. 29 января 1910 – 19 ноября 1935 // РГАЛИ. Ф.1501. Оп.2. Ед.хр. 467; Письма П.А.Безсонова к Л.А.Никаноровой. 10 февраля 1921 – 23 апреля 1928 // РГАЛИ. Ф.1501. Оп.2. Ед.хр. 464).

51 Ср. слова героини романа: «Выставка прошла превосходно, продано много, успех неожиданный. <…> Мне казалось, что я и выставку не вытяну <…>, и если бы не милый, добрый Корн (который бешено ругался с маршаном, а потом притащил на выставку чуть ли не весь художественный Париж), меня бы как раз и вынесли с выставки вперед ногами» (цит. по: Каверин В.А. Перед зеркалом. М., 1972. С.342).

52 О начале знакомства Идельсон с Фальком и о годах учебы в его мастерской во Вхутемасе см. опубликованный фрагмент ее мемуаров: Идельсон Р.В. Из дневника ученицы Вхутемаса // Р.Р.Фальк. Беседы об искусстве. С. 167-175. Полный текст мемуаров см.: Идельсон Р.В. Дневниковые записи о Фальке. Машинопись. 1920–1925 (РГАЛИ. Ф.3018. Оп.1. Ед.хр. 212).

53 Речь идет о посмертной ретроспективной выставке Фалька, проходившей в 1966 г. в выставочном зале МОСХа РСФСР (ул. Беговая, 7/9). На ней экспонировалось около 200 живописных и графических работ художника, и был издан каталог: Р.Фальк. Выставка произведений / Кат. составлен А.В.Щекин-Кротовой при участии Е.В.Членовой; Вступ. статьи: М.С.Сарьяна («К выставке работ Р.Р.Фалька»), С.А.Чуйкова («О Фальке-педагоге») и Д.В.Сарабьянова («Творческий путь Р.Р.Фалька»). М., 1966. По свидетельствам очевидцев, на выставке в зимние морозные дни «было настоящее столпотворение. Очереди перед зданием выставочных залов МОСХа на Беговой, 7/9 выстраивались чуть ли не с ночи» (А.В.), и «дело не обошлось без костров на улицах, у которых грелись люди, стоявшие в этой очереди» (Д.В.Сарабьянов).

54 Константин Юрьевич Барановский (1955–2006) — историк, кандидат исторических наук (2003), научный сотрудник Института Америки и Канады (ИСКРАН), сын К.Р.Барановской-Фальк, внук Р.Р.Фалька.

55 Неточная цитата из парижского письма Фалька к матери [не позднее 21 октября 1929]: «Мне здесь одному иногда довольно тоскливо. Правда, у меня здесь много друзей. Но все-таки многие друзья не заменяют одного близкого человека» (цит. по: Р.Р.Фальк. Беседы об искусстве. С.97).

56 Виктор Борисович Шкловский (1893–1984) — известный литературовед, писатель, критик, теоретик литературы и кино, киносценарист. Член ОПОЯЗа. Создатель произведений автобиографической прозы, историко-художественных повестей, мемуаров, эссеистики.

57 Евгений Яковлевич Хазин (1893–1974) — литератор, автор изданных за рубежом  в 1970-е гг. книг: «Этюды о русской драматургии» и «Всё позволено: Размышления о творчестве Достоевского», старший брат Н.Я.Мандельштам, муж художницы Е.М.Фрадкиной.

58 Елена Михайловна Фрадкина (1901–1981) — театральная художница, знакомая Фалька, жена Е.Я.Хазина.

59 Фамилия В.Б.Шкловского указывает, несомненно, на происхождение его родственников из белорусского города Шклова. Известно, что выходцы из Шклова были основателями еврейской общины в Петербурге. Из Шклова происходили известные хасидские наставники, цадики. В автобиографии он упоминает об отце: «Отец мой, Борис Владимирович, уездный учитель математики, а впоследствии преподаватель Высших артиллерийских курсов, был евреем-выкрестом» (цит. по: Шкловский В.Б. Жили-были. М., 1964. С.31).

Иоанн Кронштадтский (Сeргиев Иван Ильич, 1829–1908) — церковный проповедник, духовный писатель, протоиерей и настоятель Андреевского собора в Кронштадте. Имел при жизни славу «народного святого», канонизирован Русской православной церковью.

60 У Дувакина состоялись две беседы с В.Б.Шкловским: 14 июля 1967 г. (кассеты 12, 13) и 28 августа 1968 г. (кассеты 67, 68), записи которых хранятся в отделе устной истории Научной библиотеки МГУ. В первой беседе Шкловский сообщает: «Мой отец крещеный, а мама, значит, была Сергеева… бабушка Сергеева… Сергеев, значит, был дьяконом потом у Иоанна Кронштадтского, по-старому, по родству». Эти слова (с уточнением — дочь племянницы дьякона) подтверждаются в автобиографической книге Шкловского «Жили-были», в описании комнаты его бабушки (по материнской линии) Анны Севастьяновны: «На стене висит маленькая рамочка, в рамочке цветная картинка из какого-то журнала: отец Иоанн Кронштадтский. Его фамилия Сергеев. Кажется, он бабушкин родственник: дьяконом у него в Кронштадте, в Андреевском соборе, бабушкин брат (курсив наш. — Ю.Д., А.Л.)» (цит. по: Шкловский В.Б. Жили-были. С.25).

61 А.В. поступила на работу в Москов-ский автомеханический институт (МАМИ) на кафедру иностранных языков в том же 1948 г., когда был написан портрет Шкловского, и преподавала в нем вплоть до выхода на пенсию в 1966 г.

62 В.Б.Шкловский — автор книги «Лев Толстой» в серии «Жизнь замечательных людей» (первое изд. 1963; см. также: Собр. соч.: В 3 т. М., 1974. Т. 2). Монтажный метод — характерный прием Шкловского в работе над многими произведениями.

63 Дормёр (фр. dormeur) — любитель поспать, соня (разг.). Сохранился карандашный набросок, выполненный Фальком в этот день, «Спящий Шкловский» (1948; РГАЛИ. Ф.3018. Оп.2. Ед.хр. 38).

64 Итогом описываемых А.В. сеансов позирования стал «Портрет писателя В.Б.Шкловского» (1948, холст, масло), хранящийся с 1981 г. в Государственном литературном музее в Москве (поступил от А.В.). Портрет демонстрировался в 1958 г. на последней прижизненной выставке Фалька в выставочном зале МОСХа (Ермолаевский пер.). См.: Выставка произведений Роберта Рафаиловича Фалька: Каталог / Вступ. ст. Д.В.Сарабьянова. М., 1958. С.11.

65 А.В. упоминает образную характеристику фальковских портретов, данную И.Г.Эренбургом: «Его портреты, особенно в последние годы, поражают глубиной: цветом он передает сущность модели, цвет создает не только формы, пространство, он также показывает “незримую сторону Луны” (курсив наш. — Ю.Д., А.Л.) — писателю потребовались бы тома, чтобы подробно рассказать о своем герое, а Фальк это достигает цветом; лицо, пиджак, руки, стена — на холсте клубок страстей, событий, дум, пластическая биография» (цит. по: Эренбург И. Люди, годы, жизнь. М., 1963. Кн. 3–4. Гл. 13. С.487).

66 Ирма Розенгольц — ошибка в имени. Правильно: Ева Павловна Розенгольц (в замуж. Левина; 1898–1975) — художница, ученица Фалька во Вхутемасе (1920–1925), однокурсница третьей жены Фалька, Р.В.Идельсон (обе родом из Витебска). В 1949 г. была репрессирована, осуждена на 10 лет ссылки (Красноярский край и Караганда), реабилитирована в 1956 г. После возвращения из ссылки, в последние годы жизни учителя (1956–1958) поддерживала с ним тесные дружеские связи; ее работы этого периода высоко оценены Фальком. Подробнее в: Левина-Розенгольц Ева Павловна. Полный каталог произведений. [К выставке из собрания семьи художницы в «Галеев-Галерее», сентябрь–октябрь 2008]. М., 2008.

 

 

Подготовка текста Ю.В.Диденко

Комментарии Ю.В.Диденко, А.Г.Лисова

Запись и сверка с фонозаписью М.В.Радзишевской

Расшифровка и компьютерный набор Д.В.Радзишевского