Зинаида Курбатова

Д.С.Лихачев. Письма военных лет.

Мой дедушка с великим вниманием относился к письмам, фотографиям, документам. Мелким предметам, которые кажутся незначительными, но сопровождают нас в жизни. Как всякий архивист, он понимал — это свидетели истории одного человека, семьи и всей страны в целом. И все это нужно хранить.

У меня остался шкаф орехового дерева, который бабушка называла «Истомин», потому как, по легенде, он принадлежал легендарному адмиралу. «Истомин» от верхней полочки и до нижнего тугого ящика заполнен фотографиями нашей семьи, начиная с начала прошлого века. И еще там есть один особенный альбомчик. На его обложку дедушка приклеил лист картона с надписью «Это альбом особенно ценный, здесь редкие блокадные открытки». Дедушка прекрасно знал, когда-нибудь его не станет, пройдут годы. И нужно заранее позаботиться, чтобы правнуки не распорядились альбомчиком бессмысленно.

Когда я была маленькая, мне показывали эти открытки. Вынимать их из прорезей в альбоме было нельзя. Мне объясняли: «Город был осажден, все голодали, умирали от голода. А лучшие ленинградские художники рисовали эти открытки».

На каждой штамп — «Проверено военной цензурой». Сами изображения неяркие, приглушенные по цвету. Дворцовая площадь, а над ней в небе аэростаты. Горит дом, и пожарные спасают людей. Маршируют по набережной канала Грибоедова девушки-дружинницы. Смотришь — и становится страшно. Хотя и не рисовали блокадные художники ужасов — им это было запрещено, — но состояние тревоги передавали очень точно.

Прошло много лет. Умерли мама, бабушка, дедушка, а потом и тетя — все мои дорогие блокадники. И только тогда я раскрыла альбомчик и прочитала эти письма, помеченные 1943–1944 годами.

«Казань, ул. Комлева 9, комната 57. Дмитрию Сергеевичу Лихачеву. 19.6.1943

Дорогой Дмитрий Сергеевич! Не сразу ответил на вашу открытку, так как ждал, что меня мобилизуют. Но как раз пришла телеграмма из Ташкента о том, что прошла защита моей диссертации и мне присуждена степень. Благодаря этому получил броню и остаюсь в Институте.

Положение Мануйлова и Глинки пока неопределенное. Надеюсь, что и они останутся, но не уверен. От научной работы совсем отбился: отчасти ожидание призыва, отчасти семейные дела и Наташа. Но надеюсь в ближайшее время засесть за что-нибудь древнеисландское или, наоборот, за что-нибудь злободневное. Щерба нашелся. Он поехал в Кыштым защищать диссертацию. Я еще до сих пор не получил медали «За оборону Ленинграда», так что скоро на меня будут пальцами показывать на улице. В.А. и В.М. уже получили и очень задаются. Привет всем Вашим. Ваш МСК».

«Казань, ул. Комлева 9, комната 57. Лихачеву Дмитрию Сергеевичу. 27.6.1943

Дорогой Дмитрий Сергеевич! Получил Ваше письмо с просьбой о квартире и с доверенностью. Сегодня же два раза был у Вас, но не достучался. В соседней квартире говорят, что у Вас живут. Вероятно, редко бывают дома или, как многие ленинградцы, живут в нескольких местах. Я сам живу в 2-х местах. Непременно выполню вашу просьбу. Я жив и здоров. Наташа тоже. Огородами не занимаюсь. Мануйлов и Глинка до сих пор под сомнением. Пока я уполномоченный. Привет Вашим. Ваш М.С.-Каменский.

У дедушки было мало друзей, одним из них был выдающийся ученый-филолог, специалист по древнеисландской литературе Михаил Иванович Стеблин-Каменский. Всю жизнь они с дедом были на «Вы» — по академической традиции. В семье считалось, что именно Михаил Иванович познакомил деда с бабушкой. Все они тогда работали в издательстве Академии наук. В конце 1930-х дружить домами, ходить в гости было небезопасно — обычно в гости ходили только к родственникам. Дед в тот период поддерживал приятельские отношения только со Стеблиным. Благо жили они на Петроградской стороне на соседних улицах. Во время войны жена Стеблина Ольга Сергеевна была мобилизована. Стеблин-Каменский остался в блокадном городе с четырехлетней дочкой Наташей. Когда семья дедушки была эвакуирована летом 1942 года в Казань, Стеблин-Каменский приглядывал за оставленной квартирой Лихачевых. Дело в том, что во время блокады в пустующие квартиры хаотично вселялись люди.

В письмах упоминается дочь Стеблин-Каменского маленькая Наташа. Владислав Михайлович Глинка и Виктор Андроникович Мануйлов — литературоведы, которые вместе со Стеблиным-Каменским возглавляли Пушкинский Дом с лета 1942 года.

В первом номере журнала «Нева» за 1989 год по инициативе дедушки был опубликован рассказ Михаила Ивановича «Дракон», написанный про блокаду Ленинграда сразу же после войны. Михаил Иванович этой публикации уже не увидел. Вот что написал дед о своем друге в предисловии: «Служа и живя в Пушкинском Доме и спасая его от зажигательных бомб, от водопроводных и иных аварий и получая блокадный паек, Михаил Иванович защищает в Ташкенте диссертацию о древнеанглийской поэзии. Да, да, в Ташкенте, не выезжая из блокадного Ленинграда. Его оппонентами выступили два ученых с мировыми именами — Шишмарев и Жирмунский и, обращаясь к пустому стулу, присудили невидимому Михаилу Ивановичу кандидатскую степень. Все необычно в жизни Михаила Ивановича. И вот через несколько лет его книги переводятся на скандинавские языки. И самое удивительное: в Исландии переводятся его книги об Исландии. По отзывам исландских ученых — это лучшее, что написано о них».

А вот потрясающая открытка. Самодельная. Автор вырезал картонный прямоугольник, на нем сделал рисунок карандашом и надпись «Новгород. Развалины церквей на Синичьей горе». На обратной стороне текст:

«Ленинград, Лахтинская, дом 9. Лихачеву Дм.Сер. Привет из Новгорода. Спасибо за книгу, прочел с удовольствием. Н.Воронин».

Выдающийся историк Н.Н.Воронин учился с дедом в университете. Они были знакомы всю жизнь, вместе, уже после войны боролись за сохранение памятников древнерусского искусства. Очевидно, Н.Н. благодарит за книгу «Оборона древнерусских городов», которую дед написал вместе с историком М.Тихановой в самое голодное время, ранней весной 1942-го и которая была тогда же издана.

О Николае Николаевиче Воронине дед написал главу в своих «Воспоминаниях»: Н.Н.Воронин ушел добровольцем в армию, подорвался на мине около Стрельны, лишился нескольких пальцев на ноге и был вывезен вместе с другими ранеными в Москву.

…Потом мы вместе с Николаем Николаевичем много занимались открытием Музея древнерусского искусства имени Андрея Рублева. Время было хлопотливое, наши статьи в защиту памятников то отказывались печатать, то сокращали в самых важных местах, то печатали с опозданием, когда памятник был уже взорван».

Дедушка очень любил Новгород Великий. Сказались его профессиональные интересы — ведь он исследовал новгородские летописи. Он часто туда ездил, а в 1937-м, перед рождением дочерей, они с бабушкой жили там все лето. Поэтому Н.Н.Воронин и прислал ему открытку с изображением разбомбленных новгородских церквей. Как только Новгород освободили наши войска, дедушка поехал туда. Вот отрывок из его воспоминаний: «В январе-феврале был освобожден Новгород. В мае дорога к Новгороду была восстановлена, и Виктор Андроникович (Мануйлов — З.К.) предложил мне поехать в Новгород — посмотреть, что там осталось… Поезд остановился в поле. Поле это и был Новгород. Потом я разглядел Софию и некоторые церкви. Рядом с нами на соседних путях стояли поезда, из которых выгружали колхозные семьи. Это были семьи бывших новгородцев. Боже, какой поднялся плач, когда люди увидели, что долго мечтаемый ими Новгород не существует. Это был плач, который надо было записать: “Новгород ты наш распрекрасный, что же с тобой сделали?” Плакали дети, женщины ничком бросались на землю…»

Старинная открытка с изображением Образской церкви во Пскове. Напечатано на машинке.

«Казань, ул. Комлева 9, комн. 57. Дмитрию Сергеевичу Лихачеву.

6 августа. Дорогой Дмитрий Сергеевич! За хлопоты о газете — спасибо. Квитанции с письмом еще не получила. Ждем на этих днях директора. Тогда, вероятно, многое решится. Уже работаю, хотя ремонт не начался — обещают завтра. Днем очень тихо, в квартире одна. Когда-то Вы выберетесь. Привет всем, Ваша В.П.»

Это письмо написала Варвара Павловна Адрианова-Перетц, которая в судьбе деда сыграла важную роль. А после ее смерти он возглавил отдел древнерусской литературы в Пушкинском Доме.

«Казань, Комлева 9, кв 57. 8. 11. 44

Дорогие Зиночка и мамочка! Вчера был у тети Оли, затем на обеде у Варв<ары> Павл<овны>. Она состряпала пирог, замечательный суп, песочное печенье и пр… Затем вечером был у Петерсона, пил чай у него с фруктами… Сегодня же разузнаю на гор. станции о билетах. Хочу выехать 10, так как 9 получу деньги из Жакта за ремонт и зарплату. Детям никакой обуви и галоши не привезу. Целую крепко. Опять от Вас нет писем, только получил два за эти дни (дня 4 назад). Митя».

«Казань. Комлева 5, к 57. З.А.Лихачевой.

Дорогие Зиночка, мамочка и детки! Все свои дела я закончил кроме одного: осталось получить около 400 р. от Жакта. Возможно, завтра получу –тогда сразу же еду брать ж.д. билет. Был вчера у Феди и застал празднование. Хотя был только Володя с женой и сыном, но ужин был роскошный: такого у них не бывало до войны: пироги, булочки, пирожные (Софья Марковна научилась готовить), свинина, колбаса, винегрет, закуски и т.д. Я съел пять булочек с вареньем! Ночью едва мог спать. Три дня хожу по гостям. Но надоело здесь отчаянно. Связался я с этими жактовскими деньгами и напрасно: надо было ехать и плюнуть на них. В Москве постараюсь достать билет не через АН, а на вокзале. Целую Вас всех крепко. Не могу достать детям учебники. Теперь уж не пишите. Митя. 9.11.44».

«Казань, Комлева 9, к 57 .З.А. Лихачевой 10.11.44

Дорогие Зиночка и мамочка! Вчера по-настоящему шел снег: не таял. Зима устанавливается. Сейчас утро: жду 10 часов, чтобы идти к управхозу о деньгах. Получить деньги с управхоза: представляете себе, какая это задача! Если получу — еду брать ж.д. билеты. Думаю, что открытка эта придет, когда я уже буду в Казани. Вчера был в гостях у Елизаветы Ивановны. Комната у нее хорошая и в хорошей семье. Сейчас в городе Тамара: сготовила мне обед. Вообще, когда она приезжает, она каждый раз готовит мне щи и кашу. Готовит на «буржуйке», «буржуйка» же здорово пригорела. Нина предлагает вернуть нашу, но я пока не беру, так же как и кровать, т.к. у Нины живут надежные жильцы и она к себе не переезжает. Целую крепко всех. Митя».

«Казань, Комлева 9, комн 57. З.А.Лихачевой.

«Дорогие Зиночка и мамочка! Я должен был выехать 11-го и уже имел 10-го билет до Казани. Но 10-го выяснилось, что я должен остаться еще на неделю. Ужасно досадно. Так хотелось скорее выехать и вот как не везет. Приеду расскажу. Думаю, что около субботы-воскресенья выехать удастся. Постараюсь искать детям галоши, но до сих пор детских мне не попадалось. Купил 5 тетрадей в косую. Не скучайте — все будет хорошо. О здоровье не беспокойтесь: физической работой я не занимаюсь и в комнате относительно тепло: топлю печурку остатками досок от потолка. Целую всех крепко-крепко. Митя .13.11.44».

Вся семья Лихачевых была эвакуирована в Казань летом 1942 года. Однако потом дед вернулся в Ленинград один. Там должен был сделать какие-то дела — и обратно. Все эти письма написаны 8, 9, 10 и 13 ноября 1944 года. Какая-то очень напряженная и, возможно, страшная история произошла с дедом в эти дни. В своих воспоминаниях он пишет, что у него украли документы и карточки. Возможно, было и еще что-то. Почему ему не давали выехать, можно только догадываться. Знаю, что и во время войны органы госбезопасности не оставляли бывших репрессированных в покое. Весной 1942 года дед пережил имитацию ареста и допросы с «нажимом». Потом его буквально силой заставили эвакуироваться с Пушкинским Домом, в милиции перечеркнули ленинградскую прописку. Хотя дед с семьей не хотели уезжать из города. История имела продолжение. В 1944-м, когда блокаду Ленинграда сняли, деду запрещали возвращение в Ленинград. Каким-то чудом он сумел все же вернуться и привезти семью.

Бедный дедушка. По письмам чувствуется. Голод. Только что пережили ужасы блокадной зимы 1941–1942 годов, самой страшной зимы. Поэтому так подробно дед описывает все, что он съел в гостях, даже количество булочек подсчитывает. Как он стремится достать эти детские галоши, эти школьные тетрадки. Он все делал для своих детей и был настоящим главой семьи в патриархальном смысле этого слова.

Блокаду в нашей семье вспоминали каждый день. Нам не разрешали оставлять ничего на тарелках — надо было съедать все. Бросить хлеб в помойное ведро было немыслимо. Дед и бабушка подбирали все крошки, это был характерный жест, по которому блокадники узнавали друг друга. За обедом дед обычно говорил: «Если бы не бабушка, вас всех не было бы. Вы должны быть ей благодарны»

Зимой 1941–1942 годов бабушка вставала в два часа ночи и шла занимать очередь в магазин. Очередь разгоняли милиционеры, но женщины писали у себя на руках номерки, прятались в подворотнях, а потом снова занимали свои места в очереди. Делалось это потому, что в магазин надо было ворваться в 9 утра, к 10-11-ти там уже могло ничего не остаться, и карточки тогда были бы не отоварены. В нашей семье карточки отоваривала именно бабушка. Выменивала свои вещи на толкучках — на Ситном и Дерябкином рынках.

Всю жизнь дед интересовался историей блокады, собирал книги и статьи на эту тему. В 1990-м писал, что правда о блокаде так и не опубликована. Он рассказывал мне о кирпичном заводе, где сжигали трупы (потом об этом появились статьи и телепередачи). Он считал, что во время блокады погибло не 600 тысяч — эту цифру и сейчас называют как официальную, а не менее 2 миллионов.

В прошлом году на Пискаревском кладбище в архиве я получила справки на всех членов нашей семьи, которые умерли во время блокады. Это шесть человек, включая дедушкиного папу Сергея Лихачева. Страницы, где дедушка описывает смерть отца в 1942 году, я и сейчас не могу читать без слез.

Наверное, самое страшное о блокаде дед и бабушка не рассказывали. Но в 1957-м они решили вместе написать воспоминания о блокаде. Написали как ученые. Все только по делу, никаких эмоций. Только факты.

Много лет спустя, уже в 1970-х Алесь Адамович и Даниил Гранин задумали свою «Блокадную книгу». Гранин попросил у деда машинопись воспоминаний. Прочитав, сказал, что готов включить в свою книгу некоторые отрывки. Ведь полностью их не пропустила бы цензура. Дед сказал: «Даниил Александрович, не трудитесь. Придет время — и воспоминания издадут». Так и вышло. Их напечатали в январе 1991 года в первом номере журнала «Нева». Название — «Как мы остались живы». Я и сейчас думаю — дед ничего лучше не написал.